Александр Лаврик
☆
РОДНЫЕ
Поэма
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Запомни навсегда того танкиста,
с лицом, в дыму сражений
потемневшим...
Ян Альда
Уже далёко за Днестром,
Раскатист и неистов,
Гремел могуче грозный гром,
Бросая в дрожь фашистов.
Побитый, очумелый, злой,
Враг рад был слиться с тенью:
Вставала ярко над землей
Заря освобожденья.
А наш солдат все шел вперед
Неотвратимым шагом,
Чтоб
стяг победы в небосвод
Взвить завтра над Рейхстагом.
----
Оксана
вышла на бахчи,
Разглядывает всходы,
А солнце льет и льет лучи,
И
так светло в природе!
В глазах Оксаны — бирюза,
Тепло и свет разлиты.
Тугая русая
коса
Венцом красивым свита.
В горошек платье — весь наряд,
Но красота какая!
Дорожкой пыльной между гряд
Оксана шла босая.
Зазеленела, зацвела
Вся степь за огородом.
Блестя крылом, летит пчела
В соток с душистым медом.
Рыхла земля — не встретишь ком.
И всё взошло. Гляди ты!
Как щеки детские, пушком
Листочки дынь прикрыты.
Оксане любо. Сладок ей
Земли нагретой запах...
Вдруг, сдвинув крылышки бровей,
Взгляд подняла на запад.
«У нас и свет и тишина,
Вернулась жизнь былая.
Зачем же там гремит война,
Лютует буря злая?
Когда же — сердце хочет знать —
Те кончатся дороги?
Когда же, сына встретив, мать
Жить будет без тревоги?
Когда?!.. — и смолкла вдруг она,
Но взгляд ее стал страшен. —
Нет, пусть заплатит враг сполна
За все страданья наши:
За эти тысячи могил,
За нашу кровь и раны,
За то, что он осиротил
Детей моих...» —
Оксана
Взяла мотыгу в шалаше
И занялась делами,
Но горько было на душе,
Кипело в сердце пламя:
Смешались в нем и боль и месть...
Но вот идут девчата,
А где девчата — там и песнь,
Звучал напев крылато.
«Посияла
огирочки,
В четыре рядочка,
Не бачила миленького
Четыре
годочка».
Стоит Оксана между гряд
Над теплым косогором,
Но думы далеко
парят:
«А что сейчас с майором?..»
----
В далёкой -
дальней стороне
Под вязами, со взгорка
Майор Чокуров на войне
Залюбовался зорькой:
Струилась, золотом лилась
По голубому шелку,
И был так тих рассветный час...
Чокуров вспомнил Волгу,
Когда с мальчишеской гурьбой
Рыбачил давним летом.
Рассвет такой же голубой...
Потом... потом об этом.
Комбат, не промахнись, гляди —
Не кончен путь твой трудный:
В трех километрах впереди —
Местечко Градец Прутны.
А там засел коварный враг,
Он крови алчно хочет.
Молчит, но сделай только шаг,
И жерла загрохочут, —
На тракте, в поле, у ручья
Смертельным встретит шквалом.
Вот так у пня лежит змея.
На тропку целясь жалом.
Разведчик наш — бурят Цакир
Повел свой взвод в разведку.
Пусть расторопный командир
И зоркий, словно
беркут.
Но что сейчас в разведке с ним,
С его отважным взводом,
Пока мы в рощице
стоим,
Любуяся восходом?
Как бесконечны полчаса,
Томительна стоянка...
Сверкает серебром роса
На скрытых в роще танках,
А вдоль дороги, что к мосту.
До домиков опрятных
Стояли вишенки в цвету.
Как в платьицах нарядных.
Чуть справа городка — поля,
Деревьев ряд взметнулся.
Так вот какая ты, земля —
Отчизна Яна Гуса!
Вновь местность оглядев, комбат
Шагает к экипажам.
Бойцы цыгаркамн дымят,
Под двадцать пять здесь — старшим.
И столько в их глазах тепла,
И так прекрасны лица,
В любого девушка могла б.
Лишь раз взглянув, влюбиться.
Отменно выбрит и здоров,
Над картою походной
Склонился лейтенант Бодров,
Храбрец, отличный взводный.
Как на подбор — весь батальон.
По всем статьям, что надо!
До чешских гор со славой он
Прошел от Сталинграда;
В пургу и в зной, в огне, в дыму
Сражался по-геройски
Гвардейский, танковый, к тому —
Партийно-комсомольский.
Но спросишь ты, читатель-друг:
А все ль дошли живыми?
И почему «ПЕТРО СЕРДЮК»
Стоит на танке имя?
Утрату эту, боль свою
Перед тобой не скроем.
Погиб Петро Сердюк в бою,
Пал наш Петро — Героем.
Зеленый древний холм полит
Его горячей кровью.
Освободил он Днепр! И спит
В земле на Приднепровье.
Кристальный парень, патриот.
На все века отныне
Он в песнях девичьих живет
На милой Украине.
С крутых, поросших лесом гор
Струят прохладу ветры.
И
снова думает майор:
«Всего три километра,
Всего — пустяк, подать рукой
И
ветерок попутный.
Но предстоит жестокий бой
За тихий Градец Прутны».
И до чего
ж порой трудны
Под смертоносным ливнем
Всего лишь два шага войны
На том пути
былинном.
— Цакир! — сказал телефонист.
Майор за трубку: «В пору!
Так, так!.. Л
берег каменист?
Отправлены саперы... —
Он тут же взвешивал, решал.
Комбат —
бывалый воин,
«По танкам!» — четко приказал,
А вид его спокоен.
Пускай порою
строговат
И взгляд — острее шашки,
Но знали хлопцы, что комбат
Не даст в бою
промашки.
Сняв плащ, Чокуров налегке
Садиться в танк собрался.
Но в этот миг
невдалеке
Парнишка показался.
По виду — чех. Бежит тропой,
Сжав кулачонки крепко.
Костюмчик серенький, простой,
Поношенная кепка.
Его качало — так устал:
Тропинки здесь крутые,
И лишь губами прошептал:
«Советские... Родные!..»
И тут же русой головой
Припал к груди майора...
«Вас так заждался Градец мой,
И вот увидит скоро, —
Сказал, очнувшись, паренек,
Смахнув с ресниц росинки.
Был гибок он и не высок,
Глаза — синее синьки.
Не взгляд — цветами одарил.
Заулыбался даже.
Но вслед спеша заговорил:
«Фашисты в Градце нашем.
Они, как звери, истребят,
В крови народ потопят:
Всех старцев, женщин и ребят
К мосту сейчас торопят.
Спасите... Вас, как солнца, ждут.
Ой, что же с мамой будет?..»
Решай комбат, не трать минут.
Там помощи ждут люди.
Твой батальон и день и ночь,
Громя врага с проклятьем,
Спешил сюда, чтобы помочь
Страдавшим в рабстве братьям.
Ты — витязь света и добра.
Поможешь — люди знают...
Не зря же нити серебра
В твоих висках сверкают.
К победе путь лежит тернист.
В груди тревожно, знойно,
Но ты ведь воин-коммунист
И ты решишь достойно.
И вот составил план комбат.
Все силы взвесив строго:
«Возьмем врага в кольцо, в обхват...
Ты знаешь все отроги?» —
Спросил гонца.
«Я — партизан.
Нас в Градце Прутны много.
Мне командир мой приказал
Вести лесной дорогой, —
Теперь напорист и упрям,
Смахнул он капли пота. —
Пройдем отсюда по горам,
С горы влетим в ворота.
Их разминировал мой брат», —
Чеканит бойко, звонко...
И цвет лица, и вид, и взгляд —
Ни дать, ни взять — девчонка.
Майор усмешку погасил
И, глядя в бок нарочно,
О командире расспросил.
Все совпадало точно.
«Два взвода — по горам, в обход —
Махмета и Бодрова!
Вас партизанка поведет!» —
Вопросом вскинул брови.
«Я — мальчик. Мне семнадцать лет... —
Но, миг один помешкав,
«Есть!» — бойко крикнула в
ответ
И скрылась в танке чешка.
Затем послал на перекат
Взвод Цоя Ипполита.
С последним взводом сам комбат
Рванулся в бой открыто.
И жерла вражеских «пантер»
Зловеще зарычали,
Снаряды сыпались без мер,
Сырую землю рвали.
Затеял враг нечестный бой,
Лютее зверя вдвое:
Загородил себя стеной.
Людской стеной живою.
Прицел орудий точно взят,
«Пантеры» сразу б —в клочья.
Но вновь майор: «Стрелять нельзя!»,
А враг фугасит, строчит.
...Навылет ранен в грудь комбат,
И в миг расслабло тело.
И откатился взвод назад,
Ни выстрела не сделав.
«Что там с людьми? Хоть не гляди»... —
Мутны бинокля стекла.
Повязка на его груди
Горячей кровью взмокла.
Но вновь команду подает,
Чуть слышно шепчет: «Надо...
Успеть!.. Без выстрела — вперед!
Вперед... друзья-орлята!..»
Бодров успел прорваться в тыл,
Месил и мял, и плющил,
Свинцовым градом молотил
Все яростней и пуще.
А с фланга грянул на врага
Взвод Ипполита Цоя.
Гудит свинцовая пурга.
Бушует пламень боя.
«Капут!» — орут враги одно.
Суров был час расплаты:
Стреляло каждое окно
В захватчиков проклятых.
Открыл калитку древний дед
В лохмах беловолосых
И закричал: «Бей в лоб и вслед»,
Подняв тяжелый посох.
И как-то ловко, на ходу
Старик своей дубиной
Огрел фашиста по хребту,
Как
сукиного сына.
Окончен бой... В каких словах
Опишешь час прекрасный?
Сияло
солнце. Синева, —
Как взгляд девичий ясный.
Замолкли танки, вставши вряд
На
площади старинной.
На танках звездочки горят —
Как кровь и как рубины.
Но наш
сибирский батальон.
Что мог со славой драться,
Вдруг неожиданно пленен...
Девчатами
из Градца.
Попробуй, танец просиди,
Нарушишь честь и моду:
Мол, раз герой —
танцуй иди,
Хоть не умел ты сроду.
И с баяниста градом пот,
Хотя плечистый
парень.
Звенит весёлый хоровод,
Идёт за парой пара.
Замолк на полпути баян:
Знал баянист порядок.
Шел к танкам старец-великан,
С ним — правнуков десяток.
Приблизился спокойно он.
Причесанный, умытый,
Отвесил до земли поклон
Сей старец знаменитый.
«Дай бог вам долго в счастьи жить»,
Заговорил басисто.
Стоят, не знают, как тут быть,
Смущенные танкисты.
А он броню поцеловал:
«От чешского народа
Тому спасибо, кто ковал
Булатный меч свободы...
Мы долго-долго ждали вас, —
Дел продолжал сердечно, —
И вот дождались в добрый час,
Чтоб жить нам в дружбе вечно».
...Весь дворик вишнями зарос,
Цветы, белее ваты,
И, как бывает после гроз.
Струились ароматы.
«О, ветер, унеси беду», —
Мать чешка тихо плачет,
Майор выкрикивал в бреду:
«Нельзя стрелять!.. Иначе...»
Очнись, майор, на миг один.
Взгляни, как гладя проседь,
«Живи, герой! Живи, мой сын!» —
С мольбою чешка просит.
Но ниже, ниже висла тень
Над головой майора...
А за окном был чудный день,
Пел и снял весь город.
* * *
Немало ты познал утрат,
Идя вперед сквозь битвы,
Советской Армии солдат —
Солдат-освободитель.
Ты шел, как вешняя гроза,
Лишь для врагов был страшен,
А вслед — сияла бирюза,
Цвели просторы краше.
И круг друзей твоих все рос,
И ждали все народы:
На знамени своем ты нес
Свет правды и свободы.
С
тех пор на вечные века
Над Влтавой и над Джурджой,
Как свет, чиста, как сталь, крепка,
Живет народов дружба.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Ты новик моя, кохана,
Смерть одна разлучит нас
С. Гулак-Артемовский
«Из-за тебя с ума
сойду,
Голубонька, кохана!..
Эх, чую, чую, на беду
Стремлюсь к тебе, Оксана.
Напрасно грудь горит огнем.
Когда б понять смогла ты...»
Она молчит. Сидят вдвоем
На лавке возле хаты.
Безмолвна тьма. Из тучек-сит,
Неразличимых глазом,
Спокойный дождик моросит,
Купает листья вяза,
Что был посажен под окном
На память о Трофиме.
Оксана думала о нем —
Навек неразлюбимом:
«Трофим!.. Узнал бы ты, родной.
Как совесть сердце гложет.
Не ты сидишь, сидит другой,
Судьбу мою ворожит.
Твердит уже не день, не два,
Мол, «да» ему скажи я.
Твои как будто все слова,
Но мне они — чужие.
Тебе хотела, лишь тебе
Отдать
всю жизнь, всю ласку.
Твоя, твоя я и теперь,
А он — лишь черт из сказки.
Коварный
черт, красивый черт
И перед ним я трушу:
То взглядом нежно припечет,
То
лаской лезет в душу.
А ночь душиста и темна,
Под стать ночам, тем, давним...
Четыре
года я одна...
Эх, сердце, стань ты камнем!»
Война окончена. И вот —
(Кто помечтать не властен!)
Ждала Оксана, что зайдет.
Согреет душу счастье.
С
тем треугольничком - письмом
Жилось не одиноко.
Девятым писано числом
Из
Чехии далекой.
В конвертик вложен вишни цвет...
Но наступило лето,
А писем
больше нет и нет.
Писала — без ответа.
Быть может, встреча ни к чему,
Но давит
дума-глыба,
Что не пришлось в глаза ему
Сказать за все спасибо:
За то, что в тот
смертельный час,
В кровавой битве лютой,
От верной гибели он спас
Ее
детей-малюток.
Что в полыханьи бурь и гроз
Прошел он чистым, гордым,
За то, что счастье он
принес
И тем, другим народам.
Ну, как же ей не загрустить:
Вот вырос садик
пышный,
И так хотелось угостить
Созревшей первой вишней.
«С тобой, гляжу, один
скандал!
Скажу на обум я, —
Кузьма, как видно, угадал
Оксанины раздумья. —
Пустые у тебя мечты,
О нем напрасно таешь.
Да у него таких, как ты,
Считай — не сосчитаешь».
Лицо Оксанино горит:
«Вот бес! Знай ставит сети.
А, может, правду говорит?
Узнай, как жить на свете?!
Но разберусь во всем сама
Без помыслов спесивых,
И не пророчь, Горох Кузьма,
В моем рассудке вывих.
Ты не докажешь, что простак
Своим умильным взглядом...
Зачем же жизнь сложилась так.
Что ты один лишь рядом?..»
И правда, все ль узнали мы
О нем, знакомце нашем?
Про жизнь нескладную Кузьмы
В скупых строках расскажем.
В селе он быстро надоел
Своим нытьем да стоном.
Ушел. Устроиться сумел
Проводником вагонным.
Теперь взгляни — какой орел
В проводниках на скором!
На полустанке приобрел
Дом с крашенным забором.
А сад? Такой поищешь сад:
В соку, немноголетний.
Такие яблоки висят,
Что даже гнутся ветви.
Раздастся ли калитки звяк.
Пройдет кто мимо дома, —
Хрипит, беснуется цепняк,
Кудлатый и огромный.
Кузьма
твердил среди своих:
Гребу деньгу лопатой.
На чем? Братки, на чаевых.
Народ
в пути богатый.
Подашь ему послаще чай,
Костюм разгладишь ловко,
Вот и
десятку получай.
За сутки — сторублевка!»
Сейчас сменил он речь свою.
Внушила
бабка Уля:
«Так мало платят халую?!
Я заплатила б — „дулей”.
Что, кисло?
Кушай, будь здоров?
За плуг бы лучше взялся.
Не в меру, знать, чужих ветров
Ты,
хлопче, нахлебался?..»
Кузьма с тех пор лишь поздно, в ночь
В свое село приходит
И
не дорогой, где-то сбочь, —
Но при любой погоде.
Вернется с дальнего пути,
Жди
— все равно нагрянет.
«Охота столько верст идти?» —
Ему твердит Оксана.
Покорно
выслушал Кузьма
И начал все с начала,
Что в сердце смута-кутерьма,
Опять
вздыхал устало:
«Молю, Оксана, в сотый раз...
Нести мне тяжко ношу.
Сыграем
свадьбу — в тот же час
Я проводничать брошу.
Моей ты будешь госпожой.
Все для тебя
достану...»
«Какой-то и язык чужой, —
Сказала вслух Оксана. —
Я — госпожа, ты
— господин.
Что говоришь, подумай?»
«Все оттого, что я один, —
Твердит Кузьма
угрюмо, —
Покоя думки не дают.
Живется не легко мне.
Как червь, живу я. Где
уют?
Хозяйки ж нету в доме!»
«Отстань ты от души моей.
Весь разговор — постылый!»
«Смеешься? Ладно, не жалей.
Тогда возьму я силой», —
Вскочил Кузьма и, весь
дрожа.
Схватил ее за плечи.
Оксанин взгляд острей ножа:
«Опомнись, человече!»
Но он в щеку поцеловал
И отошел угрюмый.
«Прости меня, — Кузьма
сказал, —
Плохого не подумай.
Давно б я мог сойтись с другой,
Тебя ж, Оксана, жалко...»
«Сгинь, ворог! Больше — ни ногой,
Не то спроважу палкой.
Не знать такого б на
веку...» —
Кровь гулко, гневно билась.
Брезгливо вытерла щеку.
Ушла, за дверью
скрылась.
И долго не могла заснуть,
В постели молча сидя,
Сжигала и терзала грудь
Горячая обида.
Уже восток зарей горел,
Но нет душе покоя.
А за окном все дождь шумел,
И вяз шептал листвою.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Жди меня, и я вернусь.
Только очень
жди.
К. Симонов
Над полем — августовский зной.
Тепла и света много.
Пшеница золотой стекой
Стоит вблизи дороги.
Там, где прокоса полоса,
Сверкают крыльев рейки,
Слышны людские голоса,
Стрекочут лобогрейки.
«Земля нам золото дарит
На радость-счастье наше, —
Оксана вся огнем горит,
Снопы проворно вяжет, —
Былую дорогую быль,
Смотри, вернуть смогли же!..»
А по дороге вьется пыль
Все ближе, ближе, ближе.
Машина сходу сразу — стоп!
«О, мать моя родная!..—
Стоит Оксана, теплый сноп
В волненьи прижимая. —
Не знаю, как и встретить мне,
Все так случилось скоро...»
По чисто скошенной стерне
Шагал Орлов с майором.
Орлов прочел Оксанин взор,
Ведь, душевед он старый:
«Взгляни на сноп, дружок-майор,
Чудеснейший подарок!
Вот наша труженица-мать.
Красы и стати южной.
Такие руки целовать
Не только можно, нужно!»
Майор пред ней стоял, смутясь.
Но все в нем расцветало.
Так долго ждал он этот час,
И вот настал, настал он!
Прошла она сквозь бури битв
Его надеждой зримой.
С ней образ Родины был слит.
Святой, неповторимый.
Нет, не умерить сердца стук.
Свети же, счастье, вечно.
Майор тепло коснулся рук:
«Я рад... я рад сердечно!»
Нет, не степной горячий зной, —
Струятся ароматы...
Подходят шумною гурьбой
Вязальщицы-девчата,
Приметив
все издалека.
Что опален боями
И что прочерчена щека
Совсем
недавним шрамом,
Что орденов немалый ряд.
Что офицер-танкист он...
Оксана видит
только взгляд,
И теплый и лучистый.
«Здоровы будьте!» — на ходу
Приветствуют
девчата.
На головах — венки. В страду
Запахло в поле мятой.
«Приехали вы в самый
раз, —
Щебечут канарейки, —
Найдется дело и для вас.
Хотя б на лобогрейке.
За то подарим вам венок...»
«Берусь работать споро!»
«Повремени пока, сынок», —
Вернул Орлов майора.
«Да я сейчас не то смогу,
Пускай не вышел ростом.
Согну и разогну дугу,
А сноп мне сбросить просто».
Старик лишь взглядом показал,
Мол, крепко ранен парень.
«А! — и потупили глаза. —
Венки мы так подарим».
Фуражку вмиг с него долой
Горячими руками.
Стоит смутившийся герой,
Увешанный венками.
«Ну, что же, девушки, пора, —
Кивнул Орлов девчатам, —
Пока над головой жара,
Не целят тучи градом,
Из этой золотой реки
Все постарайтесь взять вы.
Сулят немало колоски
Приданного на свадьбы».
Хохочут девушки. Орлов
Не удержался тоже:
«А подходящих женихов
Райком
найти поможет».
----
Спускалось солнце за курган,
И
гасло пламя зноя.
Белоголовый мальчуган
(С соседской ребятнею)
Пускал автобус
заводной,
Рулил, жужжал и фыркал.
На нем костюмчик голубой
И с лентой
бескозырка.
Он все придумал сам собой
И, веря неизменно,
Твердил: «Всех лучше папа мой,
Он у меня военный!»
...Стараясь платье не помять,
(Чтоб уберечь до школы)
Наталка повстречала мать
Еще далеко в поле.
Цветут две ленты в
волосах.
Конфет в карманах много.
Но видит мать в ее глазах
Не радость, а тревогу.
Спросила, будто стороной,
Смущенно в землю глядя:
«А дядя Гоша нам — родной?
Он настоящий дядя?»
На сердце матери вопрос
Повис тяжелой ношей:
«Тебя от смерти он унес.
Он — человек хороший».
Ночь и прозрачна и тепла.
Близ поросли вишневой
Костер Оксана развела,
Вареники готовит.
Олесь
с сестрой у огонька
Фанерный столик ладит,
И так и тянется рука
Огонь
чуть-чуть погладить.
Спокойный час, счастливый час,
Всем дорог неизменно...
Чокуров
вспомнил свой алас,
Далекий берег Лены,
Где не был двадцать с лишним лет —
(То светлых, то тревожных),
Но в сердце сохранился след
Тех давних дней таежных.
Не
раз с волненьем думал он:
Все то, что сердцу мило,
Быть может, только детский сон,
Но верилось — что было!
...Весна. Вечерняя пора.
Егорка ждет Чокура.
Среди
зеленого двора
Курятся дымокуры.
Донесся выстрел с озерка.
Егорка
точно судит:
Отец подбил наверняка.
Он зря стрелять не будет.
Босой, по зыбунам
болот,
Как ветерок веселый,
Егорка мчится. Вот несет
Двух селезней тяжелых.
Он ловко теребить привык.
Теперь кормиться есть чем.
Но прежде жарят, как шашлык,
Вздев на талинку, печень.
Потом?.. Зима... Один рыдал
Он над отцом убитым.
Он с горем к Ленину бежал,
Чтоб отомстил бандитам.
Похоронил бы снегопад,
Нашли б не скоро после,
Но спас его тогда отряд,
Что Лениным был послан.
Потом... Нет, это песня-сказ!
Счет кончен дням суровым:
В Кремле — и не какой-то
час —
Два дня он жил с Орловым.
Навек душе его близки
Те светлые мгновенья:
Минут десяток в городки
Играл с Егоркой... Ленин!
Егорка щурил зоркий глаз
(Таежной парень хватки).
Прицелился точнее — раз!
Все рюшки прочь с площадки.
Минуты даром не бегут:
Ильич собрал, привычно
Поставил.
— «Молодец, якут.
Растешь бойцом отличным!»
И голос сердцу так знаком
И взгляд такой желанный.
Ильич ушел на Совнарком,
Решать дела Госплана.
Эх, жаль, что был Егорка мал
И лишь со слов Орлова
Узнал, кто с ним тогда играл.
Переиграть бы снова!
Потом немало ясных дней
Егору жизнь дарила.
Страна,
как мать, своих детей
Заботливо растила.
Но пусть всем сердцем полюбил
Других
небес лазурь ты.
Но не забыл, нет, не забыл
Свой край, той бедной юрты.
Не
станешь жить (уверен в том)
В лачуге — и законно!
На месте том поставишь дом
Большой,
семиоконный.
Трудом ты будешь украшать
Поля тайги родные
И сладко
воздухом дышать
Тем, что вдохнул впервые.
Мечту заветную тая,
Решал он честь
по чести:
«Все ж упрошу я вас, друзья,
В тайгу поедем вместе!»
Мечтал, а
сколько? Вспомнить рад —
Не мог. Минуту, час ли?
Уже вареники стоят
В душистом талом
масле.
Майор расшевелил огонь,
Горит костер багряно.
«Садитесь, гость наш
дорогой», —
Зовет к столу Оксана.
В груди тепло — не от костра...
В кругу семейном
дружном
Приятен ужин средь двора
Под звездным небом южным.
Луна спустилась за
бугор,
Над прудом дремлют ветлы.
Но льется, льется разговор
Простой, житейский,
теплый.
И лишь притихла детвора,
Внимая полусонно.
«Быть может, мне шагать
пора?» —
Спросил майор смущенно.
«Вас не отпустим мы сейчас,
И думать даже
бросьте.
Спасибо — не забыли нас,
Заехали к нам в гости».
«Проехать мимо я не мог, —
Майор в ответ сказал ей, —
Других и не было дорог
Со всех широт и далей».
Уже костер давно притих,
Лишь угольками светит.
Уснули на руках у них,
К груди прижавшись, дети.
Уже петух звонкоголос
Пел трижды у соседей.
До первых рос, до поздних звезд
Прошли часы в беседе.
----
Парят, курлыча, журавли
В высоком поднебесье...
Туда, где виден холм вдали,
Идет майор с Олесем.
Их разлучить? Ты шутишь, брат!
Ни при какой погоде!
Вдвоем они в чулане спят,
Вдвоем купаться ходят.
Вчера вдвоем в саду своем
Возились с ульем новым.
И как им хорошо вдвоем,
Не передашь, брат, словом.
Про то, про се — что им с руки —
Ведут беседу чинно,
Как закадычные дружки,
Бывалые мужчины.
«Меня как хватит рак клешнёй,
А я и не заплакал».
«Да
ты с рождения герой:
В пеленках шел в атаку».
Шагает в ногу мальчуган,
Как
воин знаменитый.
Взошли на древний холм-курган,
Траншеями изрытый.
Вновь
он покрыт, как в старину,
Степной полынью жесткой.
Осокорь, что сожжен в войну,
Дал
из земли отростки.
Патронов набирай хоть горсть.
Глядит Олесь с опаской:
Во
рву пробитая насквозь
Валялась вражья каска,
Чуть в стороне — подбитый танк,
Уродливый
и страшный.
Как две змеи — фашистский знак
Темнел на ржавой башне.
«Не
трусь, Олесь. Ничто он нам:
Тот змей лежит безглавым.
Мы этот заржавелый хлам
На
плуги переплавим.
Ты вот сюда, друг, погляди —
Чудесная картина...»
Пред
ними стлалась впереди
Бескрайняя равнина.
Вдоль пруда, выстроившись в ряд
По
точной параллели,
Белели хаты, а у хат
Садочки зеленели.
Вокруг — сплошь золото
полей.
И за день не обскачешь,
Да их и оком журавлей,
Пожалуй, не охватишь.
Мальчонку поднял на плечо
Майор с улыбкой ясной:
«Гляди, Олесь. Взгляни еще,
Какой твой край прекрасный!
Недавно страшный пал прошел,
Бросался пеплом ветер...
Два года — срок ведь не большой,
И вновь земля в расцвете.
Народ негнущейся души
Все возродил упрямо.
Ты от меня, Олесь, скажи:
«Тебе спасибо, мама!»
Пришла Оксана на обед.
Одна Наталка в хате.
«Опять ушли?»
«С утра их нет,
В степь побрели куда-то».
«А ты?»
«Была я у подруг, —
Дочь посмотрела смело
И выпалила жарко вдруг, —
Он звал... Я не схотела».
Строптивый у девчонки вид.
Что сталось — просто диво?
То убегает, то молчит,
За всем следит ревниво.
«И стыдно все равно тебе, —
Глядит гневна, глазаста. —
Зачем ты в зеркало теперь
Глядишься, мама, часто?»
«И здесь не минула беда», —
Сдержала слезы еле,
И щеки краскою стыда
У матери зардели.
«Он — дядя. Он тебе чужой.
И нам не будет папой...»
«Когда
же стала ты большой?..
Мой птенчик косолапый! —
Мать крепко дочку обняла,
Расцеловала
жарко. —
Теперь тебя я поняла...
Эх, доченька-Наталка,
Жилось
бы только сладко вам,
Моим степным травинкам.
А я всю жизнь свою отдам
Вам,
вам, моим кровинкам!»
Наталка побежала в пруд,
Плескалась долго, вволю.
Глядит
— они уже идут,
Но не домой, а в школу.
Оделась. Смотрит смущена:
И надо ж так
случиться.
Ведь не Олесь - малыш — она
Пойдет на днях учиться.
Бегом туда:
«Олесь, встречай!»
Майор глядит с улыбкой.
С разбега, может невзначай,
Скользнула в
руки рыбкой.
Он вскинул, ловко покружил
И на крыльцо поставил.
...Их встретил
сторож-старожил.
Старик строжайших правил:
«Топтать не велено полы,
Но раз вы
гость военный
И тут ни разу не булы,
Входить...» — сказал степенно.
Над дверью
надпись: «Первый класс».
Открыли — что палата!
Наталке парта в самый раз.
Майору
— тесновато.
«Тебе, Олесь, по самый нос
Пока что эта парта.
А я, как видно,
перерос.
Но подучиться б надо».
И смехом огласился класс.
Старик развел лишь
руки:
«Гуляйте, люди, в добрый час.
А тут... Цэ — храм науки!»
Оксана засветло
пришла.
Поужинали в хате.
Прибрала быстро со стола,
Пошла стелить кровати.
И не решит никак майор,
Как понимать, что значит —
Не получился разговор,
И взгляд Оксана прячет?
Небрежно, выцветшим платком
Повязана Оксана.
И непонятным холодком
Повеяло нежданно.
Олеся на руки взяла,
С Наталкой положила.
Нашла еще себе дела —
Чугун и чашки мыла.
«Оксана,
не пора ль присесть
Да отдохнуть сначала?»
«В руках пока что силы есть» —
И снова замолчала.
Всю ночь майору не спалось:
Как разгадать загадку —
Когда,
с чего все началось,
Не вспомнить по порядку?
Вздремнул, когда забрежил свет.
Проснулся вскоре грустный.
Хозяйки, видно, дома нет
И в хате тихо, пусто.
В
часы такие дети спят,
Но их уже не видно.
«В степь увела с собой ребят, —
Подумал
он с обидой.
Бесцельно побродил в саду,
Терзаясь и гадая. —
Сейчас
же в поле к ней пойду,
Свою судьбу узнаю».
Раздался кашель за спиной
И голос:
«Слава богу».
К нему шагал солдат хромой.
Едва тащил он ногу.
Фуражка выцвела
давно.
По форме — пехотинец.
«Встречайте гостя... все равно,
Принес я вам
гостинец... —
Он расторопно козырнул,
Мол, как-никак солдат он
И нервно глазом
подмигнул. —
Прошу гулять до хаты».
Вошли. Солдат на лавку сел
И начал глухо, хрипло:
«Я стал, как овсяной кисель.
Беда ко мне прилипла.
У вас, конечно, выше чин,
Я ж — списанный калека,
Не будь на то больших причин —
Не знались мы б вовеки.
Не обижайтесь на меня,
Я не тревожить рад бы,
Беда — всего четыре дня
Осталось ждать до свадьбы».
«О чем же разговор со мной,
Неясный мне и странный?»
«Да ведь становится женой
Не кто-нибудь — Оксана!»
«Все это с нею решено?» —
Спросил майор, бледнея.
«Само-собой. Давным-давно
В любви живем мы с нею».
«Так, значит, стал я на пути,
Мешаю жить вам вместе?
Прости меня, солдат, прости,
Хотя во всем я честен».
«А вас я попросить могу,
Чтоб нам простили, темным?
Оксана говорит в долгу
У вас она в огромном.
Так я сполна вам заплачу,
Мы так решили с нею.
Сейчас пока не по плечу,
Но через год сумею».
«Вот это да!» — как стон и крик
Вдруг вырвался горячий,
Чокуров головой поник:
«Руби, коль хлестко начал!»
Остаться бы на час, на два
Наедине с собою.
Страшней ножа его слова:
«Просила и такое,
И я прошу об этом вас,
Чтоб не сердились слишком
И чтоб уехали сейчас —
Спокойней так детишкам».
Конец,
конец мечте настал.
Так горек час прощальный.
Чокуров, онемев, стоял
Растерянный,
печальный.
И сердце, испытав всю боль,
Поверило в разлуку:
«Ну,
что, счастливый друг, позволь... —
И протянул он руку. —
Исполню все... Хоть горько вдруг
Покинуть эту хату...
Клянусь тебе, как другу друг
И, как солдат солдату!..»
Нет, он не выронил слезу,
Но сжало горло комом.
Солдат свое: «Я довезу
До
самого райкома».
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz