ЎЎЎ 2. Віктар Скрыпін. Аблудныя балваны. Ч. 2. Койданава. "Кальвіна". 2020.

    Виктор  Скрипин

                                                                       ЧАСТЬ II.

                                                              СУДЬБА ПЛАТОНА:

                          ОПЫТ РЕКОНСТРУКЦИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ БИОГРАФИИ

                                                    П.А.ОЙУУНСКОГО (1893-1938)

             2.1. КАК НЕДРУГ ЯКУТСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ СТАЛ ЕЁ КУМИРОМ

    Корреспондент одного издания осчастливил читателей доводами о необходимости переименования в г. Якутске пл. Орджоникидзе в пл. Ойуунского. Сообщалось, что вице-президент Якутии провёл совещание о ходе выполнения торжественных мероприятий посвященных некруглой (вместо 110-летия, почему-то написано: «125-летия») дате рождения советского и партийно-коммунистического функционера Платона Слепцова - одного из деятелей Якутии 20-30-х гг. XX в., т.е. периода социалистического переворота, красного террора и сталинского тоталитаризма. Нисколько не считаясь с мнением общественности, не согласной с переименованием, указывающей на поспешность и провокационность такого решения, нас заверяют: «Переименование неизбежно»! [«ЗЛГ», № 122 (51), 04. 04. 03г., с. 3].

    Почему переименование неизбежно? В чём «необратимая неизбежность»? Наверное, она состоит в обличительном посыле: «Большевики, - мы цитируем, - так переписали историю, так переименовали всё и вся согласно коммунистическим канонам (...) что промыли мозги». Совершенно верно. Более того, местная историография тоже внесла посильную лепту. А теперь, очевидно, мозговые извилины не грех перемыть заново? Уж не стиральным ли порошком в корыте очередной фальсификации?

    В порыве патриотического экстаза договорились до того, что «плохого» коммуниста Серго Орджоникидзе надо бы вымарать из памяти, только потому, что он, оказывается, «плохой грузин». Ни много, ни мало – «коммунистический оккупант» (!). Кто по тем или иным причинам не согласен с таким «промыванием мозгов», тот зачислен в стан тех, кто, цитируем, «всеми силами пытается противостоять «якутизации». Любят у нас за пресловутый «нацвопрос» хвататься, когда знаний или аргументов не хватает.

    Напротив, многими, в том числе и из числа местной интеллигенции, отмечено, что рекомендуемая неугомонными почитателями Ойуунского переименовательская тематика состоит в процедуре «замены шила на мыло». Сравнивая двух страстотерпцев коммунистического режима, мы должны признать, что «святость святости – рознь» (особенно, когда речь идёт о воинственных безбожниках или неошаманистах). Но, поверим, же корреспонденту: большей «святостью», вероятно, обладает не тот, прах которого лежит у Кремлёвской стены, а тот, кто скоропостижно скончался от туберкулёза в пенициарном заведении г. Якутска под аккомпанемент «Реквиема», будто бы исполняемого самодеятельным ансамблем узников якутской темницы. Неужто, более достойная кандидатура?

    Давайте, более пристально посмотрим на нашего фигуранта - Платона Слепцова (Ойуунского). Поговорим о нём без прикрас. Кто сей? Чем знаменит? Какие геройства совершил? Предлагаем читателю реконструкцию политической биографии этого деятеля.

                                                                               *

                                                                       СПРАВКА

    {Платон Алексеевич Слепцов-Ойуунский. Из каких социальный слоёв вышел Ойуунский? В автобиографии он подчёркивал своё социальное происхождение: «Я родился в семье крестьянина… Мои родители - крестьяне (бедняки), занимались сельским хозяйством, т.е. скотоводством. Ввиду крайней бедности моих родителей я начал учиться в сельской школе лишь с 14 лет» [Ойуунская С. П. Краткие вехи большой жизни (Публикация документа) // Якутский архив, №2, 2003, с.32)]. Впрочем, «когда пришли в 1917 г. к власти большевики, чуть ли не самым большим достоинством человека стало считаться его бедняцкое происхождение» [Яковлев-Далан В.С. Жизнь и судьба моя: Роман-эссе. - Якутск: Бичик, 2003. - с. 203]. Сердцу не прикажешь: впоследствии выходец из крестьян-бедняков женился третьим браком на некой Акулине Борисовой, которая ведёт происхождение якобы от «Эллэй Боотура, князьцов и иных богатеев - правда, впоследствии обедневших» [Соловьёва-Ойуунская С.П. «Саҕам сырдык аата». - Якутск: Бичик, 2003, с. 269-270].}

                                                                             *

    Ойунский Платон Алексеевич (10. 11. 1893 - 31. 10. 1939), известный в Якутии беллетрист и переписчик текстов Олонхо, впервые переложенных им на стихотворный лад на якутском языке. Уроженец 3-го Жехсогонского наслега Боторусского (Таттинского) улуса Якутской области, с. Черкёх, 10. 11. 1893 г.р. (по Григорианскому стилю от Рождества Христова). Родители - из скотоводов-бедняков. Многодетная семья страдала от туберкулеза (10 детей: 6 сыновей, 4 дочери). Отец - Алексей Петрович Петров-Хоочугур (православный, ум. в 1916 г.), он был усыновлен Ботурусским зажиточным улусным головой Нестором Слепцовым, род которого деградировал. Первой супругой А. П. Петрова-Слепцова-Хочгура стала некая Местникова (без имени) из рода Кюнняй. Вторая супруга из Жулейского наслега, Евдокия Ивановна (ум. в 1929г.). Сводные старшие братья Платона Ойуунского: Трофим (ум. в 1929 г.), Никита-старший (убит в 1922 г.), Никита-младший (ум. 1913 г.), три сестры тоже умерли от туберкулёза (одна - в 1936, другая - в 1939 г.). Сестры Платона: Мария-старшая, Мария-младшая. Василий (ум. в 1935 г.), Марина и Иван.

    - Лето 1907 - Платон Слепцов впервые проявил свою «революционную» натуру антисоциальными действиями, когда, воровски проникнув с ватагой хулиганов в юрты земляков, совершил вопиющий акт глумления над провославными иконами - топтал их ногами [Статьи и воспоминания о П.А.Ойунском. - Якутск: Якутское кн. изд-во, 1969, с. 99-100]. Нашкодившего вандала, возводящего хулу на Бога, милосердно отправили в 4-х летнюю школу г. Якутска, где он и учился с 1907 по 1911 гг., а потом поступил Якутское городское 4-х классное училище (1911-14) и далее - на казённый счёт в Якутскую учительскую семинарию (1914-1917).

    - 3 марта 1917 - П. Ойуунский участник революционного митинга в Якутске. Апрель 1917 - август 1917 - зампред Якутского КОБ. Сентябрь 1917 - май 1918 - студент 1-го курса исторического отделения Томского учительского института (сентябрь-май 1917), отчислен с 1-го семестра. Май 1918 - инструктор по организации советской власти Томского губсовета. Июнь 1918 - август 1918 - инструктор Центросибири в Якутии, куда вернулся в обозе красногвардейского отряда А. С. Рыдзинского; член комиссариата по народному образованию, председатель Судебно-следственной комиссии, выполнял различные поручения большевистско-меньшевистского Исполкома Якутского совета.

    Скрываясь от белогвардейского отряда поручика Михаила Ильича Гордеева, бежал в сторону Чурапчи, но пойман на ст. Поротовская, препровожден в тюрьму г. Якутска. 29 сентября 1918 г. выдворен за пределы Якутии как неблагонажёжный. Выпущен из Киренской тюрьмы в Иркутск под надзор милиции. На учёт не встал, примкнул к подрывным элементам. Под фальшивыми документами убыл в Томск. В марте 1918 г. - по рекомендации подпольщика т. В. И. Шамшина принят в РСДРП. В мае 1919 г. арестован на 15 суток штабс-капитаном Суровым по подозрению в уклонении от призыва в армию. Помогла социалистка М. М. Виленская, уговорив своего кузена (поручика С. И. Григоровича), освободить БОМРа. Летом 1919 г. стажировался на 3-х месячных курсах для учителей 4-х классных школ. Как член Томского райсоюза учителей уехал в дер. Казанка, где с октября 1919 по май 1920 гг. - учительствовал в начальной школе.

    В период начала 20-х - конец 30-х гг. Ойуунский приобрёл в регионе некоторое признание как сочинитель: поэт, прозаик, драматург. Под влиянием своего родственника Пантелея Слепцова - ботурусского сказителя-олонхосута - ещё в детстве увлёкся фольклором, что впоследствии определило круг его этнолингвистических и филологических интересов, а также возвышенное стремление к социальной справедливости, превратившее юного мечтателя в революционера.

    После социалистического переворота простой учитель начальных классов П. Слепцов-Ойуунский, неожиданно для себя, попал в обойму высокопоставленных советских и партийных боссов пореволюционной Якутии. Подобно тому, как мотылёк летит на огонь костра, так же и поэт восторженно тянется к революции. В нашем случае произошла более сложная метаморфоза: поэт стал большим начальником. Вряд ли это способствовало расцвету его таланта. Он - один из практических апологетов сталинской концепции автономизации - наряду с иными партаппаратчиками (Е. Ярославский, М. Аммосов, И. Барахов и прочие).

    - В марте 1920 г. вызван в Иркутск и назначен членом Якутского районного ревкома. С 5 июня 1920 г. - член Якутского райревкома (совместно с уголовником Х. А. Гладуновым). 16 июня 1920 - председатель Якутского райревкома (после М. К. Аммосова). Июнь 1920 - декабрь 1920 - зав. отд. советского управления Якутского губ(рай)ревкома. Сожительствует с 1-й своей гражданской женой - Феклой Алексеевной Сокольниковой.

    - С июня 1920 по 15 июня 1921 г. Якутским губ(рай)ревкомом командовал триумвират сопредседателей губбюро: Николай Григорьевич Юдин, Исидор Никифорович Барахов, Иван Петрович Редников. Ноябрь 1920 г. - председатель президиума 1-го якутского уездного съезда волостных сельских и наслежных ревкомов.

    - 1920 (лето) - выступил инициатором реквизии тёплой одежды у зажиточных частных лиц. 22 сентября 1920 - по инициативе Ойуунского вышло решение Губревкома о реквизии зимней одежды у тойонов, купцов и частников.

    - 6 декабря 1920 - П. А. Ойунский (зав. отделом советского управления ЯкРевкома) образовал ливидационную коллегию (председатель - И. И. Говоров, члены - Д. М. Чумаков, М. А. Альферович, председатель потребобщества «Экономия» А. С. Королев) по упразднению частных Русско-азиатского банка, городского банка Эверстова. Комбанки упразднены без всякой альтернативы, что вызвало неудовольствие обманутых и ограбленных вкладчиков Якутии (лишь в 1922 г. открылось отделение Госбанка). Тогда же была закрыта в заложном районе церковь Введение Богородицы (3-е каменное здание в г. Якутске, сооруженное в 1710 г.) - вскоре там разместилось районное ГПУ. В декабре 1920 г. - проштрафившийся своими неграмотными и скандальными действиями член Губревкома П. А. Ойунский (зав. отдела просвящения) отстранен от партийной и работы в Якутии, отозван в распоряжение Сибревкома: январь 1921 - май 1921 - зав. якутской секцией Сибревкома. 26 апреля 1921 - прибыл П. А. Ойунский в Сиббюро РКП(б) в Омск, был обласкан, т.к. показал свою эрудицию: выступил с докладом об образовании ЯАССР, представив черновой прожект положения об образовании ЯАССР. Решено поощрить товарища: 8-16 марта 1921 - зав. якутской секцией Сибревкома тов. Ойунский с правом совещательного голоса участвовал в качестве делегата Х съезда РКП(б) - совместно с И. Н. Бараховым и опоздавшим на съезд М. К. Аммосовым (числился в качестве гостя).

    - 1921-22 - назначен председателем губернского политсовещания по борьбе с бандитизмом, зампред райревкома (при М. К. Аммосове).

    - Май - июнь 1921 - назначен председателем Олекминского уездного ревкома - отправлен в «ссылку», но так и не успел испугаться: отозван и назначен председателем Губревкома (с 22 августа по декабрь 1922) - вместо своего друга М. К. Аммосова, который стал зав. Якутской секцией Губбюро РКП(б).

    - 19-21 июня 1921 - 2-е губернское партсовещание (Ойуунский - активный участник). С 22 августа 1921 - председатель ЯкГубРевкома (т.е. под началом своего коллеги Г. И. Лебедева - секретаря Як. Губбюро РКП(б). Членами ЯкГубревкома стали: А. Козлов, и беспартийный Г. С. Ефимов. И тут же сразу произошёл конфуз: бывший эсер-федералист, лучший друг П. Ойуунского беспартийный Г. С. Ефимов осенью сбежал к белогвардейцам, возглавил Временное якутское народное управление - ВЯОНУ. Переживая за своего друга-предателя, П. Ойуунский не мог без чувства вины смотреть в глаза тов. Г. И. Лебедеву. Чувствовал, что упреки Георгия Ивановича Лебедева в его адрес обоснованы. Ещё в 22 августа 1921 - на президиуме (пленуме) ЯкГуббюро Г. И. Лебедев упрекнул П. А. Слепцова-Ойунского в двойном стандарте, отметив: «Национализм Слепцова сказывается в его речи на заседании общества «Саха-аймах», где он якобы выразился, что это общество захлестнула волна революции. Но национализм наблюдается не только у т. Слепцова, а почти у всех якутов без исключения, только не так резко выражается. В случае дальнейшего обвинения Слепцова в национализме его надо или предать суду через контрольную комиссию, как ответработника» [ЯОРП, ф. 2, оп. 1, д. 239 л. 25]. Идея Г. И. Лебедева предать суду Слепцова-Ойуунского была своевременной. Нужно было судить коммуниста за некомпетентность. И в то же время П. Слепцов-Ойуунский мучился, переживал, не мог найти себе места, в глубине души возмущаясь взыскательным и даже подозрительным отношением Георгия Лебедева. Чтобы сломать предубеждённость, становится самым активным проводником политики «классового расслоения», убеждённым идеологом борьбы с шаманизмом, рьяным гонителем православных священнослужителей, отъявленным ниспровергателем всех святынь и ценностей.

    - 23 сентября 1921 - Якутский губревком под председательством П. А. Ойунского обсудил вопрос о ходе продналога (подчёркивалось, что поборы с населения идут блестящим образом по Якутскому уезду). 29 сентября 1921 - обнародовано знаменитое постановление ЯкГубревкома «Об изоляции тойонов и кулаков» за подписью П. А. Ойунского (предгубревкома), а также Аржакова, Козлова и Лебедева.

    - 3-8 октября 1921 - 1-й Губернский съезд представителей уездных и волостных ревкомов Якутии. Ойунский - председатель съезда. Съезд принял резолюцию «По вопросу об изоляции кулацких элементов» и утвердил «Тезисы о классовом расслоении среди якутского населения». Сам М. К. Аммосов одобрил начинание, сделав доклад о необходимости изоляции враждебных элементов, убыл в Москву, «пробивать автономию для Якутии».

    - 14 октября 1921 - президиум Якутского Губбюро РКП(б) под председательством Ойуунского (предгубревкома) обсуждил вопрос о сдаче Колымы в концессию Америке. Принято решение: ответственный - Ойунский. Однако Сиббюро, объяснило: торговать российскими землями не хорошо. 17 октября 1921 - Якутское Губбюро, П. Ойунский, примкнув к «триумвирату» (Г. Лебедев, А. Козлов, А. Агеев) убеждённо высказался против решения Сиббюро ЦК РКП(б), советовавшего приостановить политику «классового расслоения и изоляции», т.е избиения имущих слёв Якутии. Лишь 15 ноября 1921 г. председатель Якутского Губревкома П. А. Ойунский всё-таки подписал указ «О разрешении свободной торговли на основе НЭПа и прекращении политики изоляции тойонов и кулаков». Поняв, что конъюнктура изменилась, он в декабре 1921 оглашает в местной прессе свой перевод на якутский язык «Интернационала».

    - 31 ноября 1921 - совещание ЯкГуббюро РКП(б) по обсуждению вопросов белоповстанчества. Присутствовали чл. губбюро: Г. Лебедев, А. Агеев, А. Козлов, М. Аммосов, П. Ойуунский, И. Карпель, И. Савлук. Утвердили задним числом И. Савлука командующим ВС Якутии. Слушали информацию об отступлении в Амгу.

    - 5 января 1922 председатель губревкома П. А. Слепцов-Ойунский в телеграмме на имя М. И. Калинина и И. В. Сталина утверждал, что Якутия фактически уже является автономной областью [ЦГАОР, ф. 1212, оп. 1, д. 12, л. 15]. Выклянчивая у Москвы автономию Ойунский в телеграмме представителю ВЦИК от Якутии утверждал: «Областная (а не республиканская) автономия грозит развитием национальной контрреволюции, усилением бандитизма» - этот тезис явно надуманный, своего рода «аргумент давления» в рамках концепции «статус - в обмен на лояльность».

    - 9 января 1922 - заседание пленума ЯкГуббюро РКП(б). Повестка: О госстатусе Якутии. Присутствовали: П. А. Ойунский, Г. И. Лебедев, А. Г. Козлов, И. Б. Слободский, Д. Т. Браташ, А. Д. Стефанюк, Д. Е. Зверев - всего 12 чел. Лебедев верно отмечал: «В настоящее время, при наличии бандитизма, проведение республики невозможно. Наша губерния состоит на особом положении: она является буфером, пограничной губернией, а поэтому здесь можно говорить о введении буфера, но никак не области». Ойуунскому удалось протащить постановление о ходатайстве перед центром о введении автономной республики, а не области.

    - 10 марта 1922 произошёл т.н. «военно-политический переворот». Председателя Губревка Ойуунского заставили совместно с губвоевкоматом провести военно-политическое совещание. Присутствовали П. Ф. Савлук (командир СеверОтряда), С. Ю. Широких-Полянский, З. Х. Эренбург, Г. И. Лебедев, А. Г. Козлов, А. В. Агеев. Повестка: «О постановке общей работы по ликвидации бандитизма». Вынесено решение об освобождения Лебедева и Агеева от руководства.

    - 11 марта 1921 - состоялось расширенное заседание пленума ЯкГуббюро РКП(б). Присутствовало 15 чел. И. Н. Барахов - председатель. Заслушали информацию П. Ф. Савлука об аресте и нейтрализации лидеров лебедевского «триумвирата». Одобрили арест. Самое странное - фамилии П. А. Слепцова-Ойуунского, т.е. его как председателя Губревкома не тронули. В марте 1921г. он ездил в Москву в качестве делегата Х съезда РКП(б). В июне 1922 г. назначен председателем СНК и в том же году председателем Якутского Центрального Исполнительного Комитета Советов ЯАССР (до 1923).

    - 7 марта 1922 - П. Ойуунский пишет М. И. Калинину письмо: «ЯкГубревком провел совещание 4-х уездов - благодарность к малому угнетенному народу от Якутской автономной республики. Сплотило кровью». Спрашивается, о какой крови разглагольствовал Ойуунский? Вероятно, он имел ввиду местное белоповстанчество.

    - 22 апреля 1922 - предревкома П. Ойунский и член Ревкома, беспартийный Донской - 1-й подготовили «Манифест ревкома ЯАССР» и обнародовали создание ЯАССР.

    - 27 декабря 1922 - 1-й учредительный съезд проходил в обстановке наступления пепеляевцев. На 1-й сессии избрано руководство: Аммосов М. К. - секретарь ЯОК РКП(б), Ойунский П. А. - председатель ЯЦИК, Широких Д. А. - зампред ЯЦИК, Барахов И. Н. - председатель СНК ЯАССР (январь 1923 - июнь 1924); Аржаков С. М. - нарком НКВД ЯАССР и нач. отдела ГПУ при ЯЦИК.

    - С июня 1922 по январь 1923 - Ойуунский, назначен председателем СНК, оставаясь также на должности председателя ЦИК ЯАССР; соответственно, стал членом ЦИК СССР 2-го созыва (1924) и членом ЦИК СССР 3-го созыва (1925). Влившись в ряды высокопоставленной номенклатуры, приобщился к её благам: после работы сессии ЦИК СССР (1923 г.), отдыхал в Ялте, едва успев оставить на одном из ж/д полустаноков свою 1-ю гражданскую жену, актрису театральной секции Фёклу Алексеевну Сокольникову, скончавшуюся от туберкулёза в купе железнодорожного вагона, по дороге в Москву (могила г-жи Фёклы до сих пор неизвестна). Ойуунский впервые в жизни увидел море, побывал в достопамятных местах Крыма, лечился от туберкулёза. Пока он прохлаждался на курорте, в Якутии творились суровые дела.

    - Январь 1923 - июль 1926 - оставлен председателем ЦИК ЯАССР, на посту председателя СНК его сменил И. Н. Барахов, занимая эту должность с января 1923 по июнь 1924. Важно подчеркнуть: председатель ЦИК ЯАССР тов. Ойуунский являлся делегатом XI Всероссийского (январь 1924) съезда Советов, II Всесоюзного съезда Советов (26 января - 2 февраля 1924), Член ЦИК СССР 2-го (1924) и 3-го созывов (1925).

    - Март 1925 - П. Слепцов-Ойуунский ратовал за упраздение общества «Саха Омук». 1925-26 гг. - председатель совета культпросвет общества «Саха кэскилэ», курировал секцию искусства, но вскоре на эту должность назначен М. К. Аммосов (1925-26).

    - Считается, что с июня 1926 по февраль 1928 - Ойуунский «по болезни» находился на лечении. Однако он не останавливал своей кипучей деятельности.

    - 30 июля 1926 - создано Якутское национальное книжное издательство «Бичик» - постановлением СНК ЯАССР от 30. 07. 26 г. при Наркомпросздраве путем слияния ГосТипографии, редакций газет «Автономная Якутия» и «Кыым» образовано Государственное якутское издательство (Якутиздат). Основатели издательства: П. А. Ойунский, С. Г. Потапов, А. А. Иванов-Кюндэ, Н. Е. Мординов-Амма Аччыгыйа, С. Р. Кулачиков-Элляй, В. М. Новиков-Кюннюк Урастыров. Тогда же (в 1926) Ойуунский познакомился со 2-й своей супругой Татьяной Александровой (она и её ребёнок скончались от туберкулеза в 1929 г.).

    - 1927 - вышла публикация: Ойунский П. А. Якутская сказка (Олонхо), её сюжет и содержание: [Опыт анализа якут. сказки): [Описание материальной среды // Сборник трудов исследовательского общества «Saqa keskile». - Якутск, 1927. - Вып. 1 (4). - С. 98-139].

    - После ксенофонтовщины и панического самоотзыва М. К. Аммосова в Москву карьера Ойуунского медленно пошла под уклон, т.к. главным фактором его карьерного роста являлся тов. М. К. Аммосов, который отстранился от якутских дел.

    - В начале 1928 г. в Якутске работала партийно-правительственной комиссии ЦК ВКП (б) и ВЦИК СССР во главе члена ВЦИК Яна Васильевича Полуяна, членами комиссии являлись комиссар безопасности 3-го ранга Сергей Васильевич Пузицкий, представитель ЦК ВКП(б) Н. А. Асаткин-Владимирский; секретарь Комиссии тов. Клинцевич (пограничник из ОГПУ) и др. В итоге, Ойуунский не вошел в состав ЯОК ВКП(б).

    - 1928-29 гг. - нарком и просвещения, и здравоохранения, и социального обеспечения.

    - Декабрь 1929 - июнь 1931 - ответредактор и председатель Якутского государственного издательского общества «Якутгизиздат», директор типографии г. Якутска.

    - Июнь 1931- июнь 1935 - зачислен в аспирантуру НИИ национальностей при ЦИК СССР (вместо трех лет, учился четыре года). Аспиранту выделили квартиру в одноэтажном особняке с античными колоннами (г. Москва, Садово-Спасская, 16). В 1934 - участвовал (вместе с Н.А.Мординовым) в качестве делегата на I съезде СП СССР и избран членом правления СП СССР. Съездив на каникулы в Якутск, избран председателем правления писательской организации ЯАССР (1934). В 1935 - защитил диссертацию на соискание учёной степени кандидата лингвистических наук (к сожалению, текст диссертации грешил вульгарным социологизмом) и назначен директором НИИ языка и культуры.

    - В декабре 1937 - избран депутатом Верховного совета СССР 1-го созыва и пассивно присутствовал в работе этого Совета (1938 г.), для чего выезжал со своей 3-й женой г. Москву. Возвращаясь из Москвы в Якутск, 3 февраля 1938 г., подвергнут аресту в Иркутской гостинице. Интересный момент: 3-я его жена А. Н. Борисова не оставила воспоминаний о моменте ареста. Силами иркутского НКВД П. Слепцов-Ойуунский отправлен обратно в Москву, в тюрьму, где дал показания, а впоследствии, 31 января 1939, этапирован из Москвы в Якутск для проведения очных ставок. Утверждается, что лишь 4 июня 1938 г. Якутскому НКВД стало известно об аресте П. А. Ойунского (на его квартире провели обыск). Ойуунский скончался от туберкулёза 31 октября 1939 г. в больнице тюрьмы г. Якутска.

    Можно выделить четыре этапа в отношении общественности к творческому наследию партийного поэта.

    I этап (1918-37) - Ойуунский ничем не отличался от местных беллетристов. В 1934 г. как партийно-советский чиновник он возглавил местный СП. До 1934 г. можно привести факты, когда на дискуссиях он подвергался ожесточённой критике, о чем свидетельствуют материалы литературных дискуссий 30-х гг. Соратники отказывали Ойуунскому в праве быть «пролетарским писателем».

    II этап (1937-55) - имя и творчество «врага народа» Ойунского находились под внегласным цензурным запретом. Его труп в братской могиле не искали ни близкие родственники, ни земляки-таттинцы, ни соратники-партийцы. Архив поэта сохранил посторонний человек - Фёдор Петрович Ефимов. Вдова поэта (3-я жена) не долго хранила память о покойном: похоронив последнюю от Ойуунского дочь (Платониду), уехала в Чурапчинский район, вышла в 3-й раз замуж за г-на Н. Н. Павлова (1904-74).

    III этап (1955-93) - произошёл бум мифологизации Ойуунского. Пропаганда с подачи ЯО КПСС канонизировала его как «основоположника якутской литературы советского периода». Родственники выкупили его архив у Ф. П. Ефимова, объявив себя «хранителями литературного наследства», стали изучать авторское право и причтающиеся гонорары. Вероятно, А. Н. Борисовой (3-й гражданской жене) было крайне неудобно: она не сохранила верность, не позаботилась об архиве, не искала в 30-х гг. по свежим следам могилу. Но нашлись советчики. Они требовали от г-жи А. Н. Борисовой невозможного: вновь (при живом 3-м муже) стать вдовой тов. Ойуунского. Побегав по инстанциям, вдова пришла к выводу: «Без бумажки ты - букашка, а с бумажкой – человек» [Ойунская С. П. Агам сырдык аата. - Якутск: Бичик, 2003. - с. 228].

    3-я жена энергично включилась в борьбу за литературное наледство своего 2-го мужа. В 1963 г. г-жа А. Н. Борисова-Павлова обратилась с жалобой в прокуратуру ЯАССР и был инициирован безуспешный поиск могилы Ойуунского [Тарасов С., Калашников А. Так где же захоронен Ойунский? // Якутия, 07. 10. 2000 г., с. 8].

    IV этап (с 1993 - по наст. вр.) - процесс демифологизации имиджа Ойуунского (критические публикации историка Ивана Ласкова и др.), пересмотр истории. Очень верно отмечено: «История сама, то возносит кумиров до небес, то ниспровергает их в ад» [Ойунская С. П. Агам сырдык аата. - Якутск: Бичик, 2003. с. 46].

    О псевдониме. Прозвище «Ойуунский», взято поэтом-богоборцем от якутской лексемы «ойуун», т.е. «шаман», «шаманский». Впрочем, некоторые «знатоки» языка из сектора Олонхо Института гуманитарных исследований АН РС(Я) утверждают, что псевдоним этот будто бы никак «не связан с шаманизмом», что производные этого псевдонима «носят географическое (по названию местности, где родился П. А. Слепцов), а не мировоззренческое значение». С такой поверхностной точкой зрения согласиться невозможно, ибо она противоречит не только прямому этимологическому значению, но также и географии Таттинского района, не говоря уже о религиоведении. Якутская лексема «ойуун» переводится на русский язык как «шаман» - и никак иначе. Например, В. Ф. Трощанский даёт следующее определение: «Шаман по-якутски «ojyn», по-монгольски «бугэ», по-бурятски «бугэ» и «бо», по-тунгусски «самман» и «хамман», по-татарски «кам», по-алтайски «кам» и «гам» (…)» [Трощанский В. Ф. Эволюция черной веры (шманства) у якутов. Казань, с. 118].

    Более того, собственно термин «шаман», как и феномен шаманизма - базовые мировоззренческие понятия у язычников. Например, в монографии С. И. Николаева-Сомоготто «Двоеверие народа саха» правомерно утверждается: словосочетание «айыы ойуна» - следует переводить как «белый дьявол», «божий дьявол»: («ойун» - на языке сага, «йунг» - на угро-самади) – «живой дьявол» (по якутски – «тыыннаах абааhы»). Таким образом, «айыы ойуна» - профанатор-сатанист, предавший собственно шаманство, называя последнее «чёрным» [Сэмэн Сомоготто. Саха итэгэлэ. - Дьокуускай, 2005, с. 73-76].

    Что касается географии Таттинского района, то в пос. Татта нет ни одного топонима на географической карте с названием «Шаман». В то же время в окрестностях пос. Татта сохранился до наших времён близкий по значению топоним, а именно: курган шамана Добуна в местечке Тирилях. Если бы П. А. Слепцов механически следовал географии, то производные его псевдонима в соответствии с названиями местности звучали бы иначе: «Тереляхский», «Курганский», «Добунский», «Курган-Добунский», но ни в коем случае не «Ойуунский», не «Шаманский».

    Кстати, нашим единомышленником в трактовке псевдонима стала родственница П. А. Ойуунского - кандидат филологических наук Сардана Соловьёва, в своей последней книжке авторитетно отмечает: «Совсем не случайно, что Слепцов выбрал псевдоним Ойунский: стал ойуном, т.е. шаманом…» [Ойунская С. П. Агам сырдык аата. - Якутск: Бичик, 2003 / Приложение № 2: Шишло Б. О силе якутского слова - c. 40].

    Увы, нет ни одной мало-мальски внятной, не мифологизированной книжки про этого «святого» деятеля. Местная историография безмятежно спала и ничего толком не оставила в качестве пищи для размышления, чтобы хоть как-то исправить нашу неосведомленность касательно сталинских репрессий 30-х гг. в Якутии. Вот почему пробираться сквозь мрак неведения невероятно сложно. За весь период советской власти мы толком не удосужились выучить биографические святцы «буревестников» соцпереворота, орудующих в Ленском крае. Поэтому и наша биографическая справка требует дальнейшей доработки.

    Вряд ли есть смысл доказывать самоотверженную преданность П. Слепцова-Ойуунского делу прославления Советской власти. Или стыдиться этого факта. Ещё как замешан - и в мыслях, и в делах, ибо был советским и партийным деятелем региона.

    Но главное - стихи. Вот, например, замещая должность Председателя СНК и ЦИК (июнь 1922 - январь 1923), за несколько дней до своего снятия с должности П. А. Слепцов (Ойуунский), находясь в командировке в Москве, пишет на якутском языке стихи. У нас они завалялись в вольном переводе С. Р. Кулачикова. Произведение под названием «Власть - Советам!». Процитируем строки: «Пусть знает мир: настал расплаты час, час мщенья всем вампирам-богачам за пролитую ими кровь рабов, за вздыбленные горы тел, костей, за всё - встал с оружием, чтоб мстить крестьянин, пролетарий-монолит». Далее 9 раз по тексту призыв-припев, или, лучше сказать, «алгыс»: «Ликуйте и славьте: «Власть - Советам!».

    Особенно незабываемое впечатление производят слова поэта, цитируем: «В крови, в сердцах рабочих и крестьян веками вскормленную месть - борьбу теорией страстной остро наточив, Стальной Великий Вождь наш - большевик! Во дни, когда восстанья час пробил крылатый клич свой миру возвестив! Уж девять лет огнём труда горим, Советов власть вздымаем и крепим. Её мы на одной шестой земли, как бубна звон, заставили греметь. Пусть с кличем: «Кто кого побьёт в борьбе!» - мир угнетенных грянет на земле. Ликуйте и славьте «Власть - Советам!» - вот поэтическое и политическое кредо подлинного большевика-ленинца. Из песни, как говорится, слов не выкинешь. Вот почему не следует стыдиться искренних мировоззренческих установок Платона Слепцова (Ойуунского). И упрекать Орджоникидзе «дедушкой Лениным» - нет никаких оснований. В этом отношении и Орджоникидзе, и Ойуунский - близнецы-братья (независимо от нац. принадлежности). Ничем не отличались доктринально. Посему негоже некоторым начинающим корреспондентам тыкать в адрес противников переименования такой своей билебердой.

    Былатыан (Платон) Слепцов (Ойуунский) пытался соперничать с более известным «литератором-попутчиком» - А. Е. Кулаковским (автором популярного футурологического дореволюционного произведения «Сновидения шамана», 1910): интуитивно чувствуя «социальный заказ», он противопоставил своё апологетическое прореволюционное сочинение «Красный шаман» («Кыhыл ойуун»): в консервативную форму древнего эпического жанра, дилетантски попытался привнести счастливую сказку о коммунизме. Другие его произведения: «Нюргун Боотур Стремительный» - попытка монументальной нетрадиционной реконструкции саха-эпоса; слабая в сюжетном отношении пьеса «Кудангса Великий» (народное предание) - о суициде народного героя, вступившего, вопреки авторитетной воле шамана, в сговор со злыми духами; большой цикл просовдеповских стихов. Например, «Вся власть - Советам!», «Благословение отца», «Песня о прекрасном будущем», стихотворение «Богатырь оппозиции» («Оппосустаан Боотур») - конъюнктурная апологетика коммунистических деятелей (Маркса, Энгельса, Ленина) и остервенелая критика-пасквиль с бескомпромиссным осуждением «троцкистско-бухаринского блока» и т.д.

    После социалистического переворота простой учитель начальных классов П. Слепцов, неожиданно для себя, попал в обойму высокопоставленных советских и партийных боссов пореволюционной Якутии. Подобно тому, как мотылёк летит на огонь костра, так же и поэт восторженно тянется к революции. В нашем случае произошла более сложная метаморфоза: поэт стал большим начальником. Вряд ли это способствовало расцвету его таланта. Он - один из практических апологетов сталинской концепции автономизации - наряду с иными партаппаратчиками (Е. Ярославский, М. Аммосов, И. Барахов и прочие).

    Надо отметить, что в биографии «выдающегося писателя и государственного деятеля Якутии» масса «белых пятен». А главное - нет всестороннего, отслеживаемого по источникам, анализа деятельности Ойуунского на этих постах (за исключением голословных «заклинаний» о будировании им и его товарищами сталинской идеи автономизации - да и то, без особых детальных подробностей).

    Не ясен вклад Ойуунского в дело коллективизации. Как он боролся с кулацко-байскими элементами и боролся ли? Известно, что во исполнение сталинских идей коллективизации земельный передел в Якутии начался еще в 1924 г. Платон Алексеевич в то время замещал ключевую должность Председателя СНК ЯАССР (апр. 1922-1926)

    Топил ли Ойуунский В. В. Дьякова (секретаря Як. Обкома партии) совместно со своим другом М. К. Аммосовым? Или тайно сочувствовал «новой оппозиции», «всплывшей на ХV съезде партии, и по поводу чего Аммосов устроил маленькую истерию. Историк г-жа А. А. Иванова правильно отмечает, что тогдашний лидер Дьяков В. В., секретарь Як. ОК РКП(б) «не был согласен с линией партии, проявлял колебание по внутрипартийным вопросам». Дьяков был смещён с должности (13 сентября 1926 - май 1928). Его преемником стал С. М. Аржаков.

    По оценке историков, «земельная реформа 1929 г. коренным образом изменила социально-экономические отношения в деревне» [Иванова А. А. Якутская облпарторганизация (1926-29). Якутск, 1980]. Огромную роль играли Советы по раскулачиванию. А какова во всём этом роль Ойуунского? Стоял ли он в стороне от «ожесточенной классовой борьбы» в Якутии. Болел ли за улусную бедноту, осуждая байско-кулаческий элемент? Как тут показал себя на этом поприще тов. Ойуунский? В дело проведения земельной реформы были втянуты самые широкие массы. Ойуунский, разумеется, не был простым «попутчиком». Скорее всего, напротив, вдохновлял и направлял этот процесс по уничтожению кулацкого элемента как класса. Тойонско-байский элемент был блокирован?

    В 1929 г. (июнь - ноябрь) Якутская парторганизация провела партийную чистку, избавляя свои ряды от «чуждых элементов». Мы знаем, что чистка была инспирирована из Москвы докладом Е. М. Ярославского «О чистке и проверке членов и кандидатов ВКП(б)» на XVI партконференции. Кто входил в состав проверочных комиссий? Участвовал ли в этих комиссиях Ойуунский?

    Поклонники Ойуунского пускаются во все тяжкие, чтобы присвоить ему какие-нибудь всё новые и новые «выдающиеся заслуги». Например, в перерывах между классовыми боями, партийными чистками и взаимной номенклатурной и окололитературной грызней, он, оказывается, «сумел создать базу для дальнейшего развития письменности». Однако общеизвестно, что сии заслуги принадлежат совершенно другим людям.

    Если говорить о дореволюционном периоде, то первым на якутском языке стал писать сын русского православного священнослужителя Афанасий Уваровский: его «Воспоминание» - самое первое литературное произведение на языке саха. Тот же Уваровский, впервые сделавший запись богатырского эпоса «Многострадальный, многогрешный муж одинокий». Или его последователь фольклорист-исследователь Иван Худяков, изучающий эпос верхоянских якутов в 2-й пол. XIX в. Или Бётлингк, впервые разработавший на основе кириллицы особый якутский алфавит, написавший трактат «О языке якутов». Начало книгопечатания, книгоиздательского дела положили православные священнослужители Д. Д. Хитров (отец Дионисий) и Д. Д. Попов (1861) «Краткая грамматика якутского языка» (1858), Э. К. Пекарский «Словарь якутского языка».

    Первые учебники якутского языка тоже были созданы до революции. Наиболее солидной - в смысле академичности являлось иркутское издание «Якутской грамматики» (1900).

    Именно до революции произошёл мощнейший всплеск общественно-литературных и культурно-просветительских организаций и печатных изданий: «Общество просвещения» (1905-06), «Сырдык» («Свет», 1907), «Кружок любителей якутской литературы» (1910), журнал «Саха Сангата» («Голос Якута», 1912-13), «Возрождение якутов» (1914-16), «Саха аймах» (1917-20) и т.д. То есть создание якутской письменности, задел по изучению якутского языка, этнологическая работа с фольклорными источниками, создание на якутском языке художественных произведений в различных жанрах, книгоиздательское дело - всё это сделано задолго до появления на свет божий «основоположника» якутской литературы.

    Напротив, в начале 1925 г. Ойуунский и его сторонники из Якутского ОК РКП(б) под видом реорганизации фактически взяли курс на упразднение культурно-просветительского общества «Саха Омук». Трудно сказать, какими мотивами руководствовался Ойуунский, будучи сам членом правления этой организации. Вероятно, он пытался захватить лидерство и создать новую структуру «под себя»: используя «административный ресурс», инспирировал полемику в местной прессе. Выслушав наукообразные прожекты по реорганизации «Саха Омук» в некое НИИ типа современного Института гуманитарных исследований, члены общества вежливо отказали партийному боссу: «Товарищ начальник, занимайся-ка ты лучше партийно-советским строительством, а к нам не лезь - сами разберёмся, как нам жить и как нам быть!». Тогда обиженный Ойуунский перешёл на язык банального политического прессинга. Решил взять омуковцев «на испуг», недвусмысленно намекая на «перерождение» членов общества. В период «диктатуры пролетариата» подобные обвинения не являлись пустым звуком. Цитируем слова Ойуунского: «Бывшие богачи, белобандиты хотят подрыва Советской власти, прикрываясь обществом «Саха Омук», проникают в те или иные учреждения. Компартия отныне будет говорить о будущем с трудовым народом непосредственно, не нуждаясь в посредничестве якутской интеллигенции, которая норовит сказать: мы здесь, поговори сначала с нами» [Ойуунский П. Саха Омук устарел // «Автономная Якутия», 11. 01. 23 г.]. Впоследствии, известный исследователь Афанасий Иннокентьевич Новгородов, развивая тезис Ойуунского, охарактеризовал общество «Саха Омук» как «политическую организацию якутского тойонатства» [Новгородов А. И. Октябрьская социалистическая революция и гражданская война в Якутии. Новосибирск, 1969. - с. 226].

    К счастью, высокомерная позиция Ойуунского в отношении к местной творческой интеллигенции не получила поддержки большинства Якутского ОК РКП(б), но все-таки бросила тень подозрения на благонадёжность, лояльность интеллигенции режиму. 31 марта 1925 г. бюро Обкома партии и ВЛКСМ рассмотрело вопрос, отвергнуло огульные обвинения в адрес интеллигенции, но, «на всякий случай», приняло решение: «Коммунистам не принимать участия в деятельности «Саха Омук» и отозвать своих представителей [Парт. Архив Як. ОК КПСС. Ф. 3, оп. 3, д. 463, л. 59]. Лишь вмешательство инспектора ЦК РКП(б) тов. С. А. Багравинова исправило «перекос». На совещании 30 июля 1925 г. бюро ЯК РКП(б) тов. С. А. Багравинов отметил наличие у якутских партийных товарищей «махаевского» отношения к т.н. «нацинтеллигенции», а также «непонимание ими громадного значения национальной интеллигенции в якутских условиях», предложил «углубить связь с нацинтеллигенцией», «чаще устраивать с её участием совещания по коренным вопросам строительства», высказал упрёк, что «рановато ликвидировали «Саха Омук». Таким образом, московские партийные кураторы отвергли обвинения Ойуунского в адрес якутской местной интеллигенции. Указано на недопустимость волюнтаристических (высокомерных) действий со стороны партийных товарищей к местной беспартийной интеллигенции. Этот общеизвестный факт изложен во многих источниках [См., напр.: Макаров Г. Г Северо-Восток РСФСР в 1918-21. - Якутск, 1988; ЯОПА, ф. 3, оп., 3, д. 446, л. 120-123]. Обкомовским товарищам московские кураторы объяснили на пальцах: «Интеллигенция в специфических условиях Якутии имеет громадное значение». «Надо, напротив, углублять связь партии с интеллигенцией». Проявление Ойуунским высокомерия (по отношению к беспартийным членам общества «Саха Омук», представителям якутской интеллигенции). Такое явление (отказ работать в непролетарских организациях) называли «комчванством» или «детской болезнью левизны» [Ленин В. И. Детская болезнь «левизны» в коммунизме / Избранные произведения в 3-х тт. - М.: ИПЛ, 1971. - т. 3, с. 285-366]. Итак, якутское партруководство осудило аппаратные замашки Ойуунского, который фактически «обвинил всю национальную интеллигенцию в антисоветизме» [Отчёт о НИР: Литература Якутии. Якутск, 1988, т. 2. ДСП. - с. 404].

    Впрочем, если быть объективным, можно признать, что через несколько лет, Ойуунский был удовлетворён Постановлением бюро ЯОК ВКП(б) от 02. 06. 28 г. о ликвидации общества «Саха Омук». В постановлении говорилось, что «Саха Омук» не «выполняет свои задачи и что в обществе задают тон люди, выступающие в националистическом духе. Решено ликвидировать общество». Причем, Ойуунский голосовал за это постановление, являлся его инициатором. Оказался «прав» именно он, т.к. вроде бы было доказано, что часть «омуковцев» поддержала движение «ксенофонтовцев» и их лидера П. Ксенофонтова, опрометчиво приглашенного в Якутию М. К. Аммосовым (потом это ему тоже припомнят).

    Действительно, события развивались стремительно. Переломным в судьбах якутской литературы стал 1929-й год. Осень 1927 г. - покончено с вооруженным выступлением «Партии конституционных федералистов» во главе со «свихнувшимся белобандитом Павлом Ксенофонтовым», как нелицеприятно охарактеризовал его П. Ойуунский.

    Вопрос с ксенофонтовщиной не до конца исследован историками. Впрочем, можно выдвинуть гипотезу, коя, вроде бы, напрашивается сама собой. Вероятно, аммосовское руководство прекрасно знало о предполагаемом вооруженном выступлении, но почему-то до поры до времени попустительствовало, лукаво закрывало глаза на детскую возню горе-заговорщиков. Да ведь и сам Павел Ксенофонтов не очень то скрывал свои завиральные идеи, гапоновская идеотия которых буквально выламывалась из царившего в ту пору зловещего общероссийского контекста. Ведь известно, что Ксенофонтов открыто хотел протащить свою завиральную программу на очередной сессии ЯЦИК, но ему дали понять, намекнули, что рано заниматься сепаратизмом. Сие лишь подстегнуло честолюбивого юриста, мечтавшего стать политическим лидером. Именно это и требовалось. Действительно, кое-кому из руководителей Якутии очень даже хотелось воспользоваться случаем и убрать многочисленных свидетелей своих нелицеприятных и кровавых дел. Ведь за период 1920-28 гг. много наломали дров: грабёж добропорядочных имущих граждан (под видом экспроприаций), издевательство над священнослужителями и шаманами северных народов, глумление над тойонатом и купечеством. Нигилистическое отрицание вековых ценностей. Много кровушки пустили. Вот и нашелся на счастье «анти-триумвирата» отъявленный безумец, который к всеобщему ликованию руководящей партийно-советской головки инициировал процесс в «нужном» направлении. Кстати, после эксцесса заведующим Управления архивным делом (какая удача!) предусмотрительно поставили небезызвесного экс-бодайбинского рабочего тов. Федора Яковлевича Лебедева, ранее замешанного в убийстве Болеслава Геллерта. Наверное, необходимо было более скрупулёзно и основательно подчистить уникальные архивные документы? В результате большой политической провокации П. Ксенофонтова все основные свидетели были успешно убраны. Под репрессии подпало 271 человек. Из них, на самом то деле, многие были абсолютно ни в чём не виновны: «иных уж нет, а те далече». В итоге: 128 - расстреляно, 130 - осуждено на различные сроки заключения [Иванова Т. С. Из истории политических репрессий в Якутии. Изд-во Сибирского отделения РАН. Новосибирск, 1993, с. 233-243]. Тоталитарный режим не любил миндальничать, играть в бирюльки, давил всех без разбору. Но самое замечательное, что с товарища Ойуунского (и его друзей - Аммосова, Барахова, Аржакова), как с гуся вода.

    В мае 1928 г., когда произошёл самороспуск общества «Саха Омук», и в начале 1928 г., когда были арестованы и высланы за пределы Якутии те «омуковцы», которых ЯОК ВКП(б), СНК и ОГПУ заподозрили в причастности к «конфедералитам», среди них был и явный соперник Ойуунского - Анемподист Софронов-Алампа (1886-1935), один из подающих надежды беллетристов, руководитель общества и журнала «Чолбон». Наверное, Ойуунский именно тогда понял, что может расслабиться и получить удовольствие. Действительно, его претензия на роль вожака «пролетарско-колхозных» писателей не вызывала теперь никаких сомнений. Ведь основного конкурента - Анемподиста Софронова - тоже отправили в ссылку за пределы республики (1928-33), а Кулаковский тоже был давно в могиле.

    Важно подчеркнуть, что, благодаря карьеристским амбициям Ойуунского, в общественном сознании местных интеллектуальных сообществ отложился опасный и крайне неприятный осадок: с подачи Ойуунского и обкомовцев подстрекали к тому, чтобы чохом всю старорежимную интеллигенцию региона обвинить в антисоветизме. Демарши Ойуунского позволяют понять, как он сам себя идентифицировал: становится очевидным, что себя он к интеллигентам никогда не причислял. Даже не мог помыслить об этом. Скорее всего, его можно отнести к маргиналам люмпенского-хамначчитского толка, но лишь по духу. Однако новый его социальный статус - принадлежность к коммунистической номенклатуре и коммунистическому вероучению - поднимал его над «массами», из коих он вышел, но куда он уже не мог, да и не хотел вернуться. Отсюда - глубочайший психологический разлад. Как поэт улусно-хамначчитской голытьбы, он не мог быть признан «своим»: слишком высоко взлетел «якутский буревестник» по должностной лестнице. В приличном же обществе, т.е. среди образованных и культурных слоёв, он тоже был нежелательным чужаком, образованцем, временщиком, выскочкой, «белой вороной». Оставалось одно - идти с партией и Советами «в ногу», а также стать «пролетарским» писателем, всех «перепролетарить», «перекоммунистить», компостируя мозги комсомолятам в многочисленных литкружках – «Сайдыы» («Саморазвитие»), «Кысыл Сулус» («Красная Звезда»), «Саха кэскилэ» («Якутская будущность») и (что важно!) - в «Чолбоне», новом (с 1926 г.) литературно-художественном журнале общества «Саха Омук», с членами которых он безнадёжно испортил отношения, впоследствии переросшие в личную вражду и соперничество.

    Если бы коллеге Ойуунского, тогдашнему популярному беспартийному литератору Василию Никандровичу Леонтьеву сказали, что Ойуунский – «основоположник», то, наверное, он бы чрезвычайно удивился, т.к. творчество Ойуунского в грош не ставил. Ознакомившись с поэмой Ойуунского «Красный Шаман», Василий Леонтьев вынужден был признать, что это произведение «не заслуживает никакой оценки», ибо бывают шаманы «белые» и «чёрные», а «красного» шамана не было и в прошлом. Наверняка не будет и в будущем». Далее, как представитель «воинствующих безбожников», В. Леонтьев ставил на вид заблуждающемуся «атеисту» тов. Ойуунскому: «Шаман по природе своей должен противиться идеалам трудового народа».

    Известный писатель Николай Егорович Мординов-Амма Аччыгыйа (1906-94), имея ввиду «шаманические опыты» Ойуунского, с некоторым раздражением отмечал: «Выражать новое пролетарское содержание посредством старых прадедовских завываний-мотивов - это всё равно, что петь «Интернационал» на церковный мотив» [«Социалистическая Якутия», 09. 06. 33]. Развивая ту же мысль, но уже в другом месте, он подчёркивал: «Законсервированная форма сказок и народных песен прошлого узка для полного выражения социалистического содержания» [«Социалистическая Якутия», 1934, № 4].

    В свою очередь, Ойуунский, который, наверняка, люто завидовал литературному таланту Алексея Кулаковского, оказавшись в Москве, на I съезде Союза Писателей СССР (1934), не мог отказать себе в удовольствии покритиковать в кулуарных разговорах уже не способного на ответ покойника. По прибытии со съезда в Якутию, Ойуунский стал утверждать: «Вся якутская литература до 1928 года (напомним, дата разгрома ксенофонтовщины и разгона культпросвет общества «Саха Омук». - прим. В.С.) - это ... «буржуазно-националистическая литература», особенно – «Сновидение шамана».

    Негативная характеристика в адрес Кулаковского, данная Ойуунским, получила конкретизацию в ряде его последующих критических публикаций. Цитируем слова Ойуунского: «Что могло сближать А. Е. Кулаковского, ярого националиста, призывающего всех якутов к восстанию против всего русского, против большевиков, - с великодержавными шовинистами (см. «Сон шамана»)?». Ойуунский авторитетно разъясняет: «Его сближало с великодержавными шовинистами только борьба против большевиков и Советской власти…» [Ойунский П. А. Якутский язык и пути его развития. - М.: Учпедгиз, 1935. - с. 16-17].

    И далее: «Кулаковский, не понимая природы диктатуры пролетариата и Советской власти, не понимая существо ленинской национальной политики ВКП(б), все события рассматривает с точки зрения узкого националиста и буржуазного учёного. Поэт Кулаковский является по своей идеологии ярым националистом и типичным проводником борьбы против русских; Кулаковский разжигает дух воинствующего национализма» [Ойунский П. А. «Советская Якутия», 1936, № 1, с. 27; См. также: Ойунский П. А. Якутский язык и пути его развития. - М.: Учпедгиз, 1935. - с. 73-81].

    Не ограничившись достигнутым, Ойуунский систематично и азартно повторяет: «Кулаковский, будучи ярым националистом, разжигает дух воинствующего национализма, призывает к борьбе с насильниками до последнего якута, до последней капли крови» [«СЯ», 1936, № 1, с. 2].

    Ойуунский не зря старался - ведь он как аппаратчик был крайне чуток к политической конъюнктуре и, наверняка, согласовал вопрос. Нужно было как-то убедить товарищей, что литератор Кулаковский «по идеологии - певец феодального строя, выступающий за народ из реакционно-националистических побуждений» [«Кыым», 02. 10. 34]. И, действительно, свершилось: «золотые слова» были впервые произнесены устами ближайшего сотоварища Ойуунского - секретаря ЯОК ВКП(б) тов. Окоёмова Николая Николаевича, который, выступая с докладом «К итогам Всесоюзного съезда советских писателей», не моргнув глазом, произнёс самое заветное, самое важное, самое волшебное, а именно он сказал: «Товарищи! Отцом якутской художественной литературы является тов. П. А. Ойуунский».

    На минуту весь зал застыл в потрясённом молчании, а потом, как бы опомнившись, разразился бурными и продолжительными аплодисментами. Вот та, хронологическая точка отсчёта (23 сентября 1934 г., 14 час. 37 минут по якутскому времени), с которой была предпринята попытка властей канонизировать Платона (Былатыана) Ойуунского ещё при жизни. В якутской литературе появился «живой классик»! Впоследствии этот сомнительный ярлык «на величие, непогрешимость и святость» сотрудники отдела агитации и пропаганды скорректировали в 50-х гг., уточнив, что, хотя и «отец-основатель», но только «советского» периода. Конечно же, и такая уточняющая формулировка была и остается уязвимой, но всё-таки более грамотной. Как ни крути, а простой люд не может без поводыря, нуждается в непогрешимом кумире, идоле.

    Были ли у Ойуунского конкуренты на звание «отца» и «основоположника» якутской советской литературы? Конечно. Взять хотя бы Николая Мординова-Амма Аччыгыйа. Подобно тому, как у Горького в романе «Мать» показан облик «настоящего коммуниста», так же и в повести Н. Е. Мординова «На отдыхе», как верно отмечали критики, «впервые в якутской прозе дан живой и обстоятельный портрет коммуниста». Историки якутской литературы отмечали: «Повестью Мординова якутская проза показала, что коммунист силён и притягателен не только своей идейно-политической устремленностью, но и душевной теплотой, обаянием, человечностью... Создан единый, целостный образ большевика». К сожалению, Мординов опоздал. На несколько лет. Повесть вышла лишь в 1936 г.

                                                                                *

                                                                        СПРАВКА

    {Мординов Николай Егорович (06. 01. 1906 - 14. 11. 1994) - один из основателей якутской советской литературы (псевдоним: Амма Аччыгыйа); 1934 - чл. СП СССР. Урож. Таттинского р-на Якутской обл.; 1928 - оконч. Якутский педтехникум, в 1931 - отд. яз. и лит-ры 2-го МГУ. 1927 - опубл. в журн. «Чолбон» («Утренняя звезда») первое стихотворение. Автор Сб. рассказов «Нож не режет рукоятку», роман «Весенняя пора», сб. лит.-критич. статей «Человек и творчество». Перевёл на як. яз. «Герой нашего времени», «Анна Каренина», «Воскресение», «Воина и Мир», «Тихий Дон». Делегат всех съездов СП РСФСР и СССР. Награжден: 2 орд. Труд. Кр. Зн., орд. Дружбы народов, 2 орд. «Знак почета».}.

                                                                               *

    Впрочем, помимо Ойуунского, в те пост-пролеткультовско-рапповские годы было много известных писателей в регионе, пытающихся работать в рамках нового метода «социалистического реализма», предполагающего высокую коммунистическую идейность и национальный (шире - народный) колорит: критик Н. Окоёмов, прозаик Ин. Немцев, Н. Осколков, Л. Вощенэ, поэт С. Кулачиков и многие другие - всех не перечислишь.

    Ойуунский как-то безнадёжно терялся в общей массе разномастных по степени таланта советских российских поэтов, сочинителей, литкоров, собкоров, заколдованных романтикой и перспективами счастливого коммунистического будущего. Ойуунского знали не столь как подающего надежды беллетриста, сколь как советского высокопоставленного чиновника, глашатая и трубадура новых нарождающихся порядков. Малоизвестность Ойуунского как художника объяснялась, на наш взгляд, также и тем обстоятельством, что он сочинительствовал на якутском языке, не решаясь и очень стесняясь экспериментировать на языке великого А.С. Пушкина.

    И лишь впоследствии, начиная с 50-х гг. XX столетия, имя Ойуунского как поэта литературные критики искусственно стали выдвигать на первый план, противопоставляя даже таким родоначальникам местной художественной литературы, как А. Е. Кулаковский (1877-1926), А. И. Софронов (1886-1935), Н. Д. Неустроев (1895-1929), на переосмысление творческого наследия коих начались гонения, связанные с несвоевременной публикацией монографии Г. П. Башарина «Три якутских реалиста-просветителя» (Якутск, 1944), т.к., поначалу, оценка их роли, места и значения была расценена сотрудниками ЯОК ВКП(б) как национализм. Очень сильно досталось именно автору, поднявшему этот вопрос. Совершенно логично, что отдел агитации и пропаганды ЯО КПСС в лице тов. Степана Алексеевича Бордонского-Иванова (1909-99) - впоследствии ставшего секретарем Хакасского ОК ВКП(б) - нуждался в некоем противовесе «буржуазным классикам»: требовался настоящий «пролетарский писатель», а не какие то там башаринские «просветители». Кто же мог домысливаться в качестве противовеса? Конечно, только свой, идеологически выверенный товарищ. Кандидатура Ойуунского оказалась как нельзя кстати. Собственно, в том и заключается «тайна» его неожиданной предсмертной и посмертной канонизации. Соответственно, начались муссированные переводы на русский язык, получившие полное выражение в интерпретациях известных русских писателей, для которых перевод с подстрочником явился настоящим Клондайком, т.е. способом подзаработать, так сказать, «на халяву». Такой литературный промысел всегда хорошо оплачивался в рамках «национальной по форме и социалистической по содержанию» советской литературы. [Источник: Как недруг якутской интеллигенции стал кумиром этой самой интеллигенции // «МК в Якутии», № 15 (192), 09. 16. 04. 03 г., с. 12-13.].

                                                2.2. ПЕРЕИМЕНОВАТЕЛЬСКИЙ ЗУД

    Наше внимание привлекла статья в газете «Голос Туймаады» за 2002 г. Автор призывает «обновлять названия улиц». По его мнению, пора сосредоточиться на обновлении топонимики, ниспровергать и развенчивать былых кумиров, т.к. (цитируем) «им нет почёта и ложной славы». В ту же дуду, судя по всему, дудит и редакция газеты, хотя и не соглашаясь с автором по некоторым переименованиям, в своём комментарии она чётко разделяет разного рода деятелей, увековеченных в наименованиях улиц и площадей Якутска, на сделавших что-то полезное для республики, и не сделавших, т.е. «своих» - «чужих». Редакция подвергла обструкции Василия Даниловича Пояркова, приамурского первопроходца (экспедиция 1643-1646 гг.), чьё имя увековечено в улице носящее его имя. Злодей, мол, знаем, терроризировал местное население. Но кто же в нашенских историко-одиозных сказках, похожих на быль, не «террорист»? Найдите такого! Да и благородное ли дело - сводить счёты с историей? Чем тот же Поярков хуже других деятелей, за которых редакция сподобилась заступится? Давайте, разберёмся...

    Якутск основан в 1632 г. стрелецким сотником Петром Бекетовым. В 2002 г., когда град сей готовился к 370-летнему юбилею, в СМИ муссировалась тема о «необходимости» обновления устоявшихся названий - улиц, площадей и прочих объектов. Внушалось: надо переименовывать всё и вся. Затея не нова. И, наверняка, нынешние обыватели вправе вопросить: неужто, более животрепещущих целей и задач у муниципалов и городского головы нет? К чему затеяна окаянная возня, претендующая на имясловный реванш? Не лучше ли занять в отношении топонимики более осторожную, консервативную позицию - чтобы не ошибиться, не наделать глупостей?

    Действительно, кому-то по идейным соображениям претит жительствовать, допустим, на проспекте Ленина – «титан революции» нынче не в моде. Кому-то проживать на улице Аммосова или Ойунского - правильные, коммунистические товарищи - вы(м)ученики ссыльнопоселенных большевиков, основатели ЯАССР. Дальше - больше. Кто-то досадливо замечает, что улица Апполинария Станиславовича Рыдзинского - командира иркутского отряда, устанавливавшего в городе советскую власть, пребывает (и пребывала ранее) в очень неопрятном состоянии. Ранее одна её часть была обнесена символом несвободы - колючей проволокой (невзрачный забор принадлежал бывшим складам доперестроечного «Треста столовых и ресторанов»).

    Кто-то страдает от того, что полуразвалившийся деревянный дом большевика, сосланного в Якутию, депутата IV Госдумы, комиссара Якутской области (март-май 1917 г.) Григория Ивановича Петровского (1878-1958), - похож на бичарню (ул. Ярославского). Пока в 2002 г. не обнесли здание забором, оно бесхозно обживалось как бичами-бомжами, так и праздно-гуляющей тусовкой. Дышит гостеприимный для посещения шпаны культурно-исторический памятник на ладан. Здание превращено в импровизированный бордельный пункт. Мемориальная доска проржавела. Стены оставили следы трёх пожаров. Полы и крыша обворованы рачительными несунами. Так хранили благодарные потомки память о ссыльном деятеле.

    Предположим, каким-то горожанам зазорно проживать на улице, носящей имя рабочего ткача Петра Алексеева (1849-1891) - несостоявшегося питерского цареубивца, зачинателя террора в матушке-России. Многие со школьной скамьи помнят его пророческую речь: «Подымется мускулистая рука миллионов рабочего люда, и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах!», - таковы были слова ткача-«террориста» на «процессе 50-ти».

     В самом эпицентре «Старого Якуцка» - улица Максима Кириковича Аммосова. Того самого нашего якутского земляка, который, будучи руководителем далекой Киргизии и «партийным догматиком», опрометчиво зарапортовался и выкрикнул на параде в микрофон: «Да здравствует фашизм!» - за что и поплатился, вкусив свинцовые ужасы сталинского террора, радетелем коего, отчасти, и сам являлся. Жаль мужика. За что боролся, на то и напоролся. Революция, как известно, «пожирает своих детей». Почему же улица Максима Кириковича Аммосова (1897-1938), где в своё время проживали именитые купцы, настырно корячится именно в архитектурном центре «старины глубокой», если этот участок города муниципалитет определил как «Старый Якуцк»? Кто способствовал этому, по чьей прихоти улицу переименовали после реабилитации деятеля? Эта улица эклектически совмещает несовместимое: и отель имени мифического Тыгына, и пивной трактир, и престижный жилой новострой в районе воссозданного «Кружала» и русской православной церкви.

    Кое-кому претит то обстоятельство, что одна из центральных площадей носит имя грузина Орджоникидзе (1886-1937), вот и собираются переименовать её в площадь агитпроповского поэта Платона Ойуунского (1893-1938). Формальный повод, вроде бы, есть - Саха театр им. П. А. Ойуунского в качестве новостроя присоседился рядом. На наш взгляд, напрасная суета: тов. Серго Орджоникидзе - подлинное имя Григорий Константинович - не чета другим, застрелился, предчувствуя, какую мрачную перспективу уготовил для него тов. Сталин и органы НКВД. Вероятно, он совершил акт гражданского мужества, не желая становиться «лагерной пылью». По другой версии - убит НКВД по заданию Сталина. Его прах покоится в кремлевской стене. Вероятно, он в последние годы своей жизни не питал иллюзий на счёт Советской власти. По свидетельству Микояна «Серго остро реагировал против начавшихся в 1936 г. репрессий в отношении партийных и хозяйственных кадров» [Правда, 27. 10. 66, с. 2].

                                                                                *

                                                                        СПРАВКА

    {Орджоникидзе Григорий Константинович (12. 10. 1886 - 18. 02. 1937), парт. и гос. деятель. Урож. с. Гореша (Грузия). Дворянин. Оконч. тифлисскую фельдшерск. шк. 1903 - чл. РСДРП. Февр. 1909 сослан в Енисейскую губ., бежал за границу. 1909-10 участник революции в Персии. В 1910-11 - во Франции. 1912 - арестован. 1915 - выслан в Якутскую обл. Март 1917 - чл. Исполкома ЯкутСовета. 1912-17 - чл. ЦК РСДРП. 1917 - чл. Петрокомитета РСДРП(б) и Исполкома ПетроСовета; участн. вооруж. восст. в Петрограде. Апр.1918 - вр.чрезвыч. комиссар Юга России, чл. ЦИК Донской совреспублики, чл. РВС фронтов. В февр.-апр. 1920 пред. Бюро по восстановл. сов.вл. на Сев. Кавказе, пред. Сев.-КавказРевкома, чл. Кавказ.бюро ЦК РКП(б). 1921-27 и 1930 - чл. ЦК. 1922 - 1-й секр. Закавказск., с сент. 1926 - Сев.-Кавказск. крайкома РКП(б). 5.11.26 по 10. 11. 1930 - пред. ЦКК ВКП(б) и нарком РКИ СССР, зам.пред. СНК и СТО СССР. Дек. 1926 - канд. в чл., дек. 1930 - чл. Политбюро ЦК ВКП(б). 10. 11. 1930 - предс. ВСНХ СССР. 05. 01. 1932 - наком ТяжПромышленности.}

                                                                                *

    Впрочем, не только один Серго стрелялся. В годы сталинских репрессий застрелился и заместитель наркома обороны Ян Гамарник, Евгения Хаютина, жена «разоблаченного» шефа НКВД Николая Ивановича Ежова.

    Вот почему мэрии г. Якутска и республиканским властям следовало бы призадуматься и не особенно-то фонтанировать вокруг площади имени им. Орджоникидзе - члена Политбюро ЦК, члена ВЦИК и ЦИК СССР. Ранее он, ссыльнопоселенец. Помогал людям, врачевал, познакомился с будущей своей якутской женой; был ликвидатором Улагаевского десанта на Кубани (1920). Разве возможно предать его имя забвению на Земле Олонхо? И тем более, противопоставляя, решать в пользу «своего», т.е. Ойуунского. Неужели, в столь необъятной Якутии территории не хватает?

    Но пойдём дальше и скажем не совсем те неправильные слова, которые, быть может, кого-то и ужаснут. Тем не менее, и здесь присутствует момент истины. Кто-то проживает на ул. Нестора Александровича Каландаришвили (1874-1922). Многие помнят, что он, командующий ВС Якутии и Северного края, убит вместе с членами штаба (В. И. Бухваловым, А. П. Киселёвым, С. С. Громовым и еще около 60 чел., включая женщин и детей) на подступах из Покровска к Якутску, попав в засаду на Хахсытской протоке (в 33 км. от Якутска). Тому напоминание - памятник, что поставлен на Покровском тракте. Известно, что «анархиста-коммуниста» Нестора ликвидировали наши земляки, соотечественники-белогвардейцы.

    В марте 1966 г. ветеран партии И. Д. Калугин (бывший работник комиссии НКВД) отправил статью-рукопись «Тайна тектюрской трагедии» в ЯОК КПСС, поставил вопрос о причинах гибели штаба, о вдохновителях кровавой засады. По версии И. Д. Калугина, гибель штаба Каландаришвили связана с предательством и изменой якутского военного командования. Названы имена вероятных «изменников» - П. Ф. Савлук (врид командующего вооруженными силами), А. Г. Козлов (начальник штаба, председатель РевТрибунала) и ещё ряд весьма любопытных фамилий руководящих работников Якутии. Парткомиссия категорически отвергла калугинскую версию. Вероятно, посчитала, что если «копать глубже», то тайное станет явным и тогда придётся пересматривать роль многих «выдающихся» руководителей Якутии и заново переписывать всю историю гражданской войны. Тот же И. Д. Калугин искренне считал, что С. М. Аржаков (член якутского губбюро) и его ближайшее окружение – «враги партии». К сожалению, рукопись И. Д. Калугина до сих пор не стала достоянием гласности, нигде не опубликована. Её усиленно скрывают от общественности.

                                                                               *

                                                                        СПРАВКА

                                   {Каландарашвили Нестор Александрович (1874-1922),

                            командующий войсками Якутской обл. и Сев. края (с дек. 1921).}

                                                                               *

    По официальной контр-версии (проф. Г. Г. Макаров, проф. Г. П. Башарин), техническими исполнителями организации засады являлись два белогвардейских русских поручика: М. В. Николаев-Муратов и другой (фамилия не установлена). Именно они грамотно провели рекогносцировку, выбрав удачное место для проведения засады. В операции по уничтожению штаба участвовало два отряда - Харыалахский и Тыллыминский. Нацсостав отрядов был интернациональным. Например, установлено, что бойцами одного из отрядов были якуты Пётр Аммосов, Семен Михайлов и Никита Сивцев. Из русских - офицер А. П. Шепелёв (расстрелян НКВД в 1940 г.) и Филиппов (уроженец Табаги). По макаровско-башаринской версии факт измены высшего политического руководства тоже не отрицается. Однако главными «виновниками» всех бед местные советско-якутские историки почти единодушно, но голословно, называют Георгия Ивановича Лебедева (секретаря Якутского губбюро РКП(б), Андрея Васильевича Агеева (председателя ГубЧК ЯО ГПУ) и Алексея Георгиевича Козлова (председателя РевТрибунала Якутии) [Макаров Г. По следам тектюрской трагедии // Якутия, 06. 03. 92г., с. 2-3].

    Тенденциозная версия о зловещей («предательской») роли «триумвирата» (Лебедев, Козлов, Агеев) в гибели каланадаришвилиевского штаба, несмотря на то, что она «высосана из пальца», - самая популярная и охотно распространяется преподавателями Якутского госуниверситета на лекциях по истории Якутии. Однако нелепость предположения о причастности «триумвирата» к организации засады доказывается, если не фактологически (факты отсутствуют), то умозрительно. Дело в том, что «триумвират» люто ненавидели как «белые», возмущенные «красным бандитизмом», так и недолюбливало ближайшее окололебедевское окружение - П. А. Ойуунский (председатель губревкома), И. Н. Барахов (член губбюро), С. М. Аржаков (член бюро ЯОК РКП(б), член губбюро). Этот «контр-триумвират» считал Г. И. Лебедева «варягом», «узурпатором власти». «Контр-триумвират» тоже откровенно претендовал на власть в регионе, докладывал и жаловался о действиях Г. И. Лебедева в Сиббюро и в Москву (М. К. Аммосову). Втайне от Г. И. Лебедева, М. К. Аммосов тоже постоянно жаловался в Сибревком.

                                                                                *

                                                                        СПРАВКА

    {Барахов Исидор Никифорович, чл. антилебедевского триумвирата; Род. 31. 01. 1898 в Харбалахском насл. В.-Вилюйского р-на. Оконч. Вилюйское нач. училище, Як. учит. семинарию. Июль 1918 - сент. 1918 - уполномоч. губревкома по орг. Сов. вл. в Вилюйск. окр.; окт. 1918 - апр. 1920 - учитель в д. Ясачная Китойской вол. Ирк. обл.; июнь 1920-дек. 1920 - секр. ЯкРайбюро РКП(б); дек.1920 - июнь 1921 - уч. в III СибПартконф. и Х съезда РКП(б); июнь 1921 - нояб.1921 - секр. Вилюй.уезд.бюро РКП(б) нояб. 1921-февр.1922 - зав.информ.-стат.отд. ЯкГуббюро РКП(б); март 1922-июль 1922 - секр. ЯкГуббюро РКП(б); июль 1922-сент. 1922 - комиссар экспедиц. отряда по Вилюйск. окр.; янв. 1923 - июнь 1924 - Предс. СНК ЯАССР; сент. 1924-26 - слушатель Высших парт.курсов (Москва); июнь 1926-март 1928 - секр. ЯО ВКП(б); окт. 1928-33 - слушатель Инст.Кр. профессуры; авг.1933 - май 1936 - пом. зав.сект. по В.-Сиб. р-нам с/х отд. ЦК ВКП(б); авг.1933 - февр. 1938-зам., зав.сект. Сибири и Д.-Вост. края с/х отд. ЦК ВКП(б). Чл.ЦИК ЯАССР I-V созывов, чл.ЦИК СССР (1924-29), чл. ЯО партии (1922-28), дел. X, ХII, ХV съездов партии, III Сиб.парт.конф. (февр.1921). 03. 02. 38 арест. в Москве по делу «антисов. нац. орг-ии». Приговорен 15. 09. 38 ВКВС СССР к расстрелу.}

    {Ойуунский Былатыан Алексеевич. Он постоянно утверждал: «Классовое расслоение - самая ударная задача в связи с проведением автономии» [ПАНО, ф.1, оп.3, д.29, л.32]}

    {Аржаков Степан Максимович, чл. нового антилебедевского триумвирата; Род.10. 11. 1899 в Вилюйске. Оконч. Вилюйск. высш. нач. училище, Як. Учит. сем.; май - авг. 1918 - уездный комиссар Центросибири (Вилюйск); дек. 1919 - март 1920 - уполномоч. Як. ВоенРев. штаба КА в Вилюйск.окр.; март-июнь 1920 - предс. Як. Губ. следственной комиссии; июнь 1920 - авг. 1920 - уполномоч. ГубПродкома по Вилюйск. уезду; авг. 1920 - май 1921 - слушатель Коммунистич. ун-та им. Я. М. Свердлова; июль 1921 - май 1922 - уполномоч. ЯкГубРевкома и губЧК, нач. особого отд. при сводном отряде КА; июнь 1922 - дек. 1924 - чл. Як.ревкома; янв. 1923 - нояб. 1924 - нарком НКВД ЯАССР; июнь 1924 - дек. 1924 - Предс. СНК ЯАССР; дек. 1924 - июнь 1926 - нарком Внутр. торг. и пром. ЯАССР; 1926 - март 1930 - студент Пром.-эк. инст. им. А. И. Рыкова; июнь 1930 - янв. 1932 - нарком снаб. ЯАССР; янв. 1932-авг. 1937-нарком зем. ЯАССР; авг.1937-июль 1938 - Предс.СНК ЯАССР. Делегат ХVI и ХVII Чрезвыч. Всеросс., IV и VIII Чрезвыч. Всесоюзных съездов Советов. Чл. Совета Нац-тей ЦИК СССР 7-го созыва, деп. ВС СССР 1-го созыва. Чл. ЦИК ЯАССР 1-8 созывов, чл. бюро ЯО ВКП(б), дел. XIII съезда РКП(б), I сиб.крайпарт конф.(1924). Арестован 05.02.39. Проходил по «Процессу 25-ти» в апр.-мае 1940. Пост. Особого совещания НКВД СССР от 17. 05. 41 сослан в ИТЛ на 8 лет. 05. 03. 42 осужден ВоенТриб. войск НКВД по Дальстрою, расстрелян.}

                                                                                 *

    Действительно, в отличие от лебедевского «триумвирата», который был фактически аутсайдерским, изолированным, «контр-триумвират» прекрасно ориентировался в обстановке, имел связи с улусами, обладал разветвлёнными родственными отношениями, через которые могла обеспечиваться при необходимости смычка и контакты с представителями белого движения, т.к. значительная часть коренного населения сочувствовала и поддерживала именно «белых». Например, вышеупомянутый боец белого отряда Пётр Аммосов, в принципе, мог являться родственником М. К. Аммосова. В краеведческой литературе упоминается также некий П. В. Аммосов - лидер партийно-правительственной комиссии (1927 г.) по проверке жалоб населения Оймяконья на деятельность ОГПУ. Раньше получил известность деятель Якутии Л. Н. Аммосов, левый эсер, предсполкомом Якутского Совдепа (23 марта 1918 - 31 июля 1918г.).

    Даже без специальных архивно-генеалогических изысканий легко установить, что многочисленные Аммосовы, Аржаковы, Артемьевы, Бараховы, Барашковы, Белолюбские, Божедоновы, Борисовы, Бочкарёвы, Бурнашовы, Ефимовы, Желобцовы, Захаренко, Ксенофонтовы, Корякины, Никифоровы, Насыровы, Оросины, Семёновы, Слепцовы, Шепелёвы, Ядрихинские, Яковлевы, Яныгины находились как на стороне «красных», так и «белых». Нередко, они перебегали в стан друг друга - менялись, так сказать, местами. В том-то и трагедия гражданской войны, что она разделяла даже семьи, когда сын шёл против отца, брат - против брата. Между такими расколотыми семьями и сородичами разной степени родства возможен был диалог при условии, когда пресловутая кланово-семейная специфика доминировала над соображениями «классовой борьбы». Кланово-семейный аспект никем и никогда не изучался, хотя только на основе историко-генеалогического анализа и возможно адекватно понять специфику «странной гражданской войны» в Якутии, а также мотивацию действий и этапность в становлении и ротации партийно-советской (и постсоветской) номенклатуры северо-восточного региона России.

    Как известно, победил «контр-триумвират». Именно «контр-триумвират» в ночь с 10 на 11 марта 1922 г. организовал в Якутске номенклатурный переворот, временно взял под домашний арест Г. И. Лебедева и А. В. Агеева. Секретарём губбюро РКП(б) триумфально стал Исидор Никифорович Барахов (1898-1938) - главный организатор номенклатурного переворота и «серый кардинал» при Максиме Кириковиче Аммосове. Степан Максимович Аржаков (1899-1942) возглавил НКВД и назначен начальником ГПУ, оставаясь членом губбюро и членом ЯО РКП(б).

    Очень верно отмечал новосибирский исследователь Виктор Александрович Демидов: "По своему объективному значению факт ареста секретаря губкома Г.И. Лебедева был крупной уступкой тойонской интеллигенции, прикрывавшей свои креволюционными действиями провокационными баснями о коммунистическом терроре" [Демидов В.А. Великий Октябрь и нацвопрос в Сибири: 1917-23гг., Новосибирск].

    Ещё раньше представитель Дальневосточного бюро ЦК РКП(б) В. А. Абрамов - участник Комиссии ЦК РКП(б) и ВЦИК по выяснению причин охотско-нельканского восстания, - реагируя на подлый арест Лебедева и Агеева, констатировал прямо и однозначно: «Я думаю, что это самая большая и крупная взятка, данная якутской национально-шовинистической интеллигенции» [Абрамов В. А., представитель Дальневосточногого бюро ЦК РКП(б) (История ЯАССР, т. 3., с. 61].

    Народная память сильнее любых фальсификаций. Как верно отмечал проф. Г. П. Башарин, «подлинно научное изучение трагедии, разыгравшейся 6 марта 1922 г., ещё впереди» [Башарин Г. П. Обществ.-полит. обстановка в Якутии. Якутск, 1996, с. 192]. Замечание Георгия Прокорьевича Башарина оказалось пророческим. Вероятно, скоро появится подкреплённая фактами, окончательная, но очень невыгодная для официальной историографии, версия. Автору сих строк поступили сведения о том, что обнаружены мемуары белогвардейского офицера, который являлся одним из главных «киллеров» в том кровавом налёте на штаб Нестора (6 марта 1922 г.). Из воспоминаний офицера явствует: фактическими заказчиками убийства были не «беляки» (и тут мы вынуждены сделать оговорку: не падайте в обморок!), а «наши» - руководители. Причём, М. К. Аммосов, предусмотрительно наблюдал за событиями в Якутии из Москвы, а вот П. А. Ойунский, И. Н. Барахов и С. М. Аржаков, находились в Якутии и всегда держали с «москвичом» (Аммосовым) связь. Их мотив в гипотетическом заговоре (если таковой действительно имел место быть) и в последовавшем затем номенклатурном перевороте - банальный страх: опасались, что неуправляемый Нестор, наделенный диктаторскими функциями, будет рекомендовать революционному Иркутску полностью сменить руководящую головку в Якутске, а не только лебедевский «триумвират». Так ли на самом деле? Правильна ли версия? По крайней мере, она весьма убедительна, имеет право на существование. Прежде, необходимо тщательно изучить рукопись мемуаров поручика Гавриила Леонидовича Семёнова - участника засады. Автор сих строк, беседуя с его родственником, выяснил следующее. Известно, что сей белоповстанец скрывался в тайге, но в 30-х годах был схвачен НКВД. Сидел в ГУЛАГе по обвинению в бандитизме. В период Великой Отечественной отправлен в штрафной батальон как «социально близкий элемент». Прошёл всю войну. Мемуары Г. Л. Семёнова обнаружены в 70-е годы. Рукопись пылилась на чердаке сельской хибары - в далёком наслеге, и в период господства советской историографии не имела шансов на опубликование. Можно ли помыслить, что мемуарист откровенно хитрил перед лицом собственной смерти, итожа собственную жизнь? Позволял ли ему кодекс воинской чести искажать факты, утверждать заведомую «неправду»? А если ужасная «кривда» о заказном убийстве подтвердится, и будут конкретизированы фамилии «заказчиков»? Как станем оценивать канонизированные персоны Аммосова, Ойуунского, Барахова, Аржакова? Захотим ли давать их имена улицам, учреждениям, площадям, городам и весям? Мы не имеем ответов на поставленные вопросы. Так кто ж из наших деятелей не «террорист», падкий на «заказуху»?

    Короче, топонимику Якутска негоже отдавать на откуп градоначальникам, чиновным мэровским местоблюстителям, сотрудникам Института гуманитарных исследований АН РС(Я) и Якутского госуниверситета. Дело это всенародное, но многое зависит и от интерпретаторов-историков. Касательно последних: к сожалению, исследователи гражданской войны сокрушенно молчат. Нечего сказать? За 80 лет существования республиканской историографии не вышло ни одной капитальной книги, ни мало-мальски обстоятельной монографии - по каждому из первопроходцев, по каждому из воевод, по каждому из губернаторов Якутии и Иркутска. Дворянская и казацкая генеалогия до сих пор не в чести. С памятника губернатора Ивана Ивановича Крафта (1907-1913) кто-то втихаря, заботливой «террористической» рукой отколупывает каждую ночь золочёные буквы, в отчаянной надежде обокрасть нашу память [летом 2003 г. какие-то вандалы отпилили у памятника голову - прим. В. С.]. Почему отсутствует в городе монумент губернатору Якутской области Иркутского генерал-губернаторства Владимиру Николаевичу Скрипицыну (1892-1903), осуществлявшего в Якутии прогрессивную земельную реформу? Отсутствуют серьёзные исследования по казачеству, по купечеству, по духовенству, по именитым мещанам города Якутска. А уникальную башню Ленского Острога, задвинутую ранее от глаз подальше со своего исконного места, спалили в 2002 г.

    В качестве гипотезы: полагаем, что и город (его странное долганоязычное название, коль руководствоваться исследованиями известного этнолога Семёна Ивановича Николаева-Сомоготто) мог бы надеяться на лучший имяслов. Негоже лукавить: уж если терроризировать топонимику то «на полную катушку». Коли град сей на пустынном месте срубил неугомонный «бродяга Сибири» Петька Бекетов, так ведь и населённый пункт по праву безоговорочного приоритета должен носить своё законное имя – «Бекетовск» или «Ленский Острожек», но уж ни в коем случае не «Якутск». Почему бы и нет? Почему - нет?

    Отметим в порядке иронии. Есть, между прочим, в нашем беспамятно-достославном городишке одно тихое место, переименование коего вряд ли вызовет страсти. В самом центре - затерялся одиноко переулочек. Местечко, кое дозволительно бы наречь - без особого пускания идеологических пузырей. Так пусть же единственным объектом переименования (в порядке редчайшего исключения) и станет «Глухой Переулок» - символ тупика, нестабильности и неблагополучия, коему, предположим, можно присвоить имя первого президента РС(Я), ибо он «выше А. С. Пушкина!», - как однажды уверял всех министр культуры и «духовного» (т.е. «церковного» что ли?) развития. Воистину, «тупиковая политика», «тупиковые полупустоты духа», а мы - Иваны, родства не помнящие? А надо бы помнить, не устраивая лицедейских плясок на могилах своих отцов, дедов и прадедов.

    Итоговый вывод. Давайте честно признаемся: переименовательский зуд - от позорной финансовой и духовной нищеты, от конъюнктурного убожества тенденциозного исторического сознания, от низкой культуры диалога. Куда как проще положиться на консервативную традицию, не считать предшественников (пусть в своём миросозерцании одиозных, «неправильных») глупее, нежели все мы. А ещё лучше - заняться интенсивным градостроительством. Тогда новых названий хватит на всех - как на закоренелых террористов-злодеев, так и невинно убиенных их жертв и иных деятелей всех времен и народов. [Источник: Переименовательский зуд, или назовем Якутск Бекетовском? // «МК в Якутии», № 33 (158), 15-22. 08. 2002 г., с. 11.].

                                                           2.3. ЛОЖНЫЕ КУМИРЫ

    Жил такой поэт в Якутии - Иван Антонович Ласков (19.06.1941-29.06.1994). Автор сих строк познакомился с Иваном Ласковым в 80-х годах. Общее впечатление от общения с этим человеком - искренность, доброжелательность, стремление идти в своих начинаниях до самого предела, докопаться до сути. Но невероятный педантизм отличал Ивана, когда речь заходила о фактах. До сих пор у меня лежит черновой вариант рукописи Ласкова, посвященный обстоятельному критическому анализу завиральной брошюрки под названием «Центральное дело. Хроника сталинских репрессий в Якутии» (авторы - И. Ушницкий, И. Николаев. Якутск, 1990). В отличие от поверхностного мифообразного сочинения соавторствующих, такой авторитетный прозаик, как Иван Ласков, скрупулёзно, по архивным источникам НКВД-КГБ-ФСБ, изучил и «уголовное дело Ойуунского» - одного из фигурантов по делу о «шпионаже» в пользу Японии. В итоге, Ласков не оставил камня на камне от вольных фантазий И. Николаева и И. Ушницкого. Но, когда речь зашла до публикации его исследования в журнале «Полярная Звезда», на тогдашнего редактора начались настоящие «накаты»: «передовая общественность» и местная интеллигенция превратились в «ходоков», замучили редколлегию своими негодующими жалобами на «врага народа» И. Ласкова, осмелившегося покуситься на «священную ауру» исторического деятеля. Ещё бы, Ласков незашоренными глазами посмотрел на жертву сталинского режима и сделал вывод: «арестованных, которые бы до конца не признавали своей «вины», было очень мало». В отличие от Мартемьяна Рютина, выдвинувшего «антисталинскую платформу», достойно державшегося на допросах под пытками, открыто называвшего Сталина «агентом-провокатором», «могильщиком революции», остальные «идейные» господа-товарищи легко кололись на допросах, т.к. понимали главную установку партии: если партия прикажет: «Предай» - предай! Если партия прикажет: «Солги» - солги! Если партия прикажет: «Убей» - убей! Были, впрочем, и такие, кто хорошо знал психологию товарища Кобы и делал себе контрольный выстрел в висок. Например, Г. К. Орджоникидзе - легендарный нарком тяжпрома. Он сумел нажать на курок своего револьвера. Рыдающий Коба, спешно приехал на квартиру «друга» и, теребя ус, проникновенно произнёс: «Серго с больным сердцем работал на износ, и сердце не выдержало». Правильный диагноз! Сладострастно, с улыбочкой, посмотрев на жену Орджоникидзе, вкрадчиво и похотливо прошептал ей на ухо: «Никому ни слова о подробностях смерти нашего Серго. Ничего, кроме официального сообщения. Ты ведь меня знаешь, сучка? Ведь ты хорошая девочка? Будешь болтать - язык отрежу!»

    Остальные товарищи, как впоследствии свидетельствовал Н. С. Хрущев, «никак не могли освободиться от идеи, что Сталин - друг каждого, отец народа, гений и прочее. Невозможно было сразу представить, что Сталин - изверг и убийца. Мы находились в плену этой версии: не бог виноват, а угодники, которые плохо докладывали богу, и поэтому бог насылает град, гром и другие бедствия. Узнают люди, что партия виновна, наступит партии конец. Мы делали всё, чтобы выгородить Сталина, хотя выгораживали преступника, убийцу, ибо ещё не освободились от преклонения перед Сталиным».

    Изучая следственные и реабилитационные дела архива НКВД, Иван Ласков, разумеется, понимал, что показания узников НКВД ничтожны, не имеют никакой юридической силы, т.к. выбиты либо под пытками, либо методами шантажа. В застенках НКВД ничего героического не было, и быть не могло. Там без особого труда заплечных дел мастера ломали не только тело, но и души узников. Инквизиторскими изуверскими методами, лишали заведомо обречённых на «саморазоблачение» подследственных человеческого достоинства и силы воли, требуя безоговорочного «разоружения», самооговоров и (что самое страшное!) доносов на своих же товарищей, сослуживцев, соратников, близких родственников. Против пыточной репрессивной машины из десятков и сотен тысяч могли устоять лишь единицы. Их бы, пусть и многогрешных, впору, действительно канонизировать, причислять к лику великомучеников. К сожалению, мы до сих пор не знаем их имён, их могил, перед которыми можно было бы потрясённо склонить голову, выразить своё восхищение их мужеству. Может быть, их было несколько сотен и даже тысяч, а не единицы? Мы ничего до сих пор не знаем. Уже одно это обстоятельство, помимо попытки понять, осознать, переосмыслить особенности репрессий, - всё это подталкивает на самое серьёзное и обстоятельное изучение архивных следственных дел.

    Напротив, у местной публики какое-то предубеждённое, «оборонное» сознание. Казалось бы, радоваться надо. Нашёлся, наконец-то, добросовестный одиночка, добровольно взявший на себя скрупулёзный труд историка. Не поленился, не пожалел ни времени, ни сил; стал бескорыстно исследовать неизвестные страницы трагического финала многих загубленных душ, в том числе и «кумиров». Нет, последовала сугубо отрицательная реакция. Вместо того чтобы поддержать Ласкова, всемерно приветствовать его актуальное начинание, или провести обстоятельную дискуссию, местная прикормленная «общественность» встала в непримиримую позу яростного неприятия. Ещё бы, у придворных историков, фактически отобрали «хлеб». Они, наконец-то сами осознали свою безнадёжную ленность, нелюбознательность, потрясающее равнодушие к трагическим и взрывоопасным фрагментам истории Якутии. Вероятно, они испугались за то, что обнаружится страшная тайна: все поймут, что именно они кормили баснями якутян, придумывали какие-то комплиментарные и парадные схемы, а сами не удосужились даже внимательно изучить наследие тех лиц, которых они с самого начала согласились канонизировать. Да, это так: и приукрашивали, и занимались откровенным враньём. А тут, вдруг, нашёлся какой-то там Иван Ласков. Без всякой санкции вышестоящих инстанций решил он проявить свой познавательный интерес. Тот интерес, который почему-то отсутствует у остепененных представителей местной историографии. Выдрессированная общественность, кою пропаганда десятилетиями кормила лишь мифами о кумирах, тоже взбеленилась. Просто так, с бухты-барахты, от иллюзий, штампов и красивых сказок консервативное сознание не отказывается. Самая большая «вина» Ласкова заключалась не столько в том, что он был против искусственной героизации как жертв или палачей, а в том, что осмелился затронуть тематику. Он понимал, что к жертвам сталинского террора надо относиться тоже дифференцированно. Вот именно данное обстоятельство многих несказанно тревожило и раздражало. Парадно-холуйская писанина о ложных идолах затрагивала интересы не столько самих кумиров, сколько авторов, их превозносивших.

    Ситуация сложилась странная, двусмысленная: в результате изучения документов следственного дела П. А. Ойуунского в архивах КГБ у Ивана Ласкова появился журнальный вариант статей, посвященных последним месяцам жизни Ойуунского. Однако работа не вышла в свет. Как только И. Ласков представил рукопись перед редколлегией журнала «Полярная звезда», произошла утечка информации. В срочном порядке созвали редколлегию журнала «Полярная звезда», на которую вопреки элементарным этическим правилам были приглашены, так сказать, «с улицы» нежданные (заранее предупреждённые) оппоненты Ласкова - не члены редколлегии, но авторы хвалебных и завиральных работ об Ойуунском, Аммосове. Беда в том, что статьи Ивана Ласкова, во многом красноречиво выламывались из официозного заидеологизированного «канона», противоречили официально признанной точке зрения. Рукопись так и не опубликовали: «Читатель её не увидел, зато, вопреки всякой логике и элементарным правилам этики, в газетах «Эдэр коммунист», «Кыым» превентивно были опубликованы объёмные и разгневанные материалы, авторы которых заклеймили позором Ивана Ласкова. Вполне в духе совдеповской критики: «Вы, дорогие читатели, работы Ивана Ласкова никогда не прочтёте, но свято верьте нам на слово, что исследование является архиложным и архивредным. Так, ещё в рукописи, преследовалась работа И.Ласкова» [см., напр.: «МЯ», № 30, 06. 08. 93 г.].

    Публика была заинтригована. Что это за шум вокруг исследований Ласкова? Защитники и фанаты Ойуунского и Аммосова добились прямо противоположного результата. Ожесточённо критикуют какого-то Ласкова, а исследований его почему-то боятся сделать всеобщим достоянием. Цензура запрещает печатать, хотя, вроде бы на дворе «гласность»? В чём дело, неужели, многонациональный народ Якутии опять держат «за дурака»: мол, вам всей правды знать не положено. Получалась такая же трагикомедия, как с травлей Солженицына в 1974 г. В прессе выступала простая доярка - передовик производства - и гневно признавала: «Я, конечно, не читала антисоветское фашистское произведение «Архипелаг Гулаг», но требую заклеймить клеветника: отпор литературному власовцу!».

    В конце концов, реклама «от противного» сделала своё дело: Ивану Ласкову, пусть и с большим запозданием, удалось через несколько лет опубликовать серию статей о «Деле Ойуунского» в газете «Молодежь Якутии» под названием «Драма поэта» [«МЯ» от 09. и 23. 07. 93 г.]. Самое невыносимое для местной общественности заключалось в том, что образ Ойуунского вытанцовывался у Ивана Ласкова вовсе не в радужных слюнявых тонах. Автор противопоставил мифам об Ойуунском только голые цитаты, почерпнутые им из архивных первоисточников. Казалось бы, выявление несовпадений между устоявшимися мифами и конкретными фактами необходимо приветствовать. Если имеются противоречия, то, значит, имеются предпосылки к качественно новому знанию об изучаемом явлении? К сожалению, реакция части общества была сугубо отрицательной, болезненной, истеричной. Публика заверещала, а газеты, как по команде, ощетинились, запестрили заголовками: «Руки прочь от Ойунского!», «Жертвам стреляют в спину!», «Реквием по Ойунскому», «Ойунский всегда останется Ойунским», «Самый вдохновенный, самый долговечный», «Ойунский - неисчерпаемый родник», «Завещание Ойунского», «Кто он, Платон Ойунский?», «Духовная мощь нашей будущности», «Непрочитанный Ойунский», «Ойунский - писатель-мыслитель!», «Трагедия «Красного шамана», «П. Ойунский - глазами ребёнка» и т.д., и т.п., и проч.

    Многим не понравилось, что, наконец-то, «страшная» правда обнаружилась. Было сделано всё, чтобы закрыть исследователю рот. Долго бойкотировали его рукопись с результатами исследований. Грозили всевозможными карами. По негласному правилу тема была табуирована. А потом случилась трагедия: при странных обстоятельствах бездыханное тело поэта обнаружили близ Якутска в сосновой роще.

    Иван Ласков пишет: «Долгие годы якутская интеллигенция гадает: кто «заложил» Ойунского? До сих пор ходит сплетня, будто бы это сделал видный поэт, для того якобы, чтобы, устранив основоположника якутской советской литературы, самому стать основоположником, «живым классиком» (Ласков деликатно не упоминает имя этого «живого классика», лишь намекает: «Кому нужно, тот сам поймёт»). Что касается отношений Ойунского и Аммосова, то они характеризуются не иначе как «большая дружба»...

    Согласно Ивану Ласкову, миф о дружбе не совсем соответствует действительности, цитируем: «27 декабря 1937 г. Аммосов в собственноручных показаниях писал: «Считаю, что сознательными проводниками прояпонской политики являлись: Барахов И. Н., Винокуров И. Н., Бояров А. Ф., Иванов С., Ойунский П.». На следующий день фамилия «Ойунский» в телеграмме НКВД Киргизии ушла в Москву. А 15 января 1938 г. из Москвы во г. Фрунзе пришло распоряжение специально передопросить Аммосова насчёт нового потенциального фигуранта П. Ойунского. Передопрос тут же состоялся. В сущности, это был не допрос - Аммосов просто написал аккуратным убористым почерком абсолютно всё, что мог знать, об Ойунском. В протоколе, составленном на базе этих собственноручных показаний, значится: «Во всей нашей контрреволюционной националистической работе, которую я, и другие участники нашей контрреволюционной организации проводили на всём протяжении времени, до моего отъезда из Якутии, т.е. до 1928-1929 гг., Ойунский принимал активное участие. Ойунский же являлся главным инициатором и проводником в жизнь нашей контрреволюционной линии на проведение в правительство буржуазно-националистической интеллигенции и других контрреволюционных мероприятий... Хорошо помню, что в 1926 году в одной из бесед со мной Донской мне говорил, что Ойунский полностью в курсе дела шпионской деятельности в пользу Японии его - Донского, Семёнова и др. - и что сам Ойунский также являлся агентом японских разведывательных органов и свою правонационалистическую деятельность вёл по заданиям японского штаба». Протокол тут же ушел в Москву. И 3 февраля 1938 г. Ойунского арестовали».

    Далее - самое интересное! - Иван Ласков отмечает: Ойуунским, «установлен печальный рекорд - он начал давать показания ещё до первого допроса. Уже в Иркутске, где он был арестован по заданию НКВД СССР, в тот же день - 3 февраля 1938 г. Ойунский покаянно и доверительно направил письмо, адресованное кровавому коротышке, главному палачу тов. Н. И. Ежову: «Дорогой Николай Иванович! С искренним раскаянием подаю на Ваше имя данное заявление о своём участии в организации контрреволюционного движения».

    Ласков специально делает логическое ударение: «Подчёркиваю – «ещё до первого допроса» Ойунский стал колоться, т.к. в обязанность иркутских энкавэдистов не входил допрос тов. Ойунского, они должны были лишь арестовать его и доставить в Москву, в НКВД. Таким образом, Ойуунский экстренно использовал несколько «спасительных» часов, проведённых в Иркутском управлении НКВД, для того, чтобы обдумать и добровольно написать покаянное письмо Н.И.Ежову.

    Иван Ласков отмечает важную деталь: «Ойунский в тот день не мог знать, что в далёком г. Фрунзе Максимом Аммосовым уже даны показания, в коих Ойунский назван «контрреволюционером и шпионом». В Москве Ойуунским (на протяжении с 3 по 21 февраля 1938 г.) на многих лиц давались подробные показания, «топящие» характеристики. Такова, например, оценка якутского этнолога Гаврила Васильевича Ксенофонтова (1888-1938). Причём с указанием, где тот находился: «Живёт под Москвой, в Дмитрове». Кто знает, не назови тов. Ойуунский это убежище - и прошла бы гроза мимо учёного? Такие случаи бывали! Ойуунский сигнализирует: «В редакции журнала «Советская Якутия» работал Андреевский, распространявший антисоветские анекдоты», «Иванов Г. И. - зампред СНК ЯАССР - скрывал у себя своего брата (бывшего троцкиста)», «О Синеглазовой мне известно, что она жена активного троцкиста Альперовича. У неё на Сергеляхской даче мы (Иосиф Альперович, Исай Карпель и я) иногда собирались и вели контрреволюционные разговоры. Синеглазова при этих разговорах присутствовала и по существу солидаризировалась с нашими высказываниями».

    Как отмечает Иван Ласков, после таких «свидетельских» показаний вышеупомянутые и многие другие жертвы, на коих указал Платон Ойуунский, были арестованы и в дальнейшем расстреляны. «Андреевскому повезло: он умер в тюрьме». Синеглазовой повезло ещё больше: ей удалось выжить в нечеловеческих условиях ГУЛАГа.

    Как известно из «Центрального дела», чекисты инкриминировали Аммосову, Барахову, Карпелю и прочим, включая самого Ойуунского, шпионаж в пользу Японии. Почему фантазия следователей НКВД остановилась на Японии? Почему и на какой стадии следствия всплыла хитроумная версия именно о «Стране восходящего Солнца»?

    Мы можем выдвинуть лишь одну из косвенных версий, которая могла заставить возбудиться следователей. Фигура Веры Синеглазовой в этом отношении, как представляется, ключевая (если абстрагироваться от «японского следа», оставленного аммосовским другом Романом Оросиным - лидером прояпонского заговора 1920 г.). Когда Ойуунский вынужденно давал показания против г-жи Синеглазовой (жены «троцкиста» Альперовича), он уже наверно знал, что муж Верочки, Иосиф Борисович Альперович (ранее - в феврале 1921 г. завколлегией якутского ГубЧК) как партвыдвиженец, рекомендованный самим Г. К. Орджоникидзе в качестве одного из руководителей строительства знаменитого Магнитогорского металлургического комбината был в феврале 1935 г. приговорен на 5 лет лишения свободы по приговору ОСО НКВД СССР - сидел в Караганде и Магадане. Но вряд ли он мог знать, что дело этого «троцкиста-вредителя» пересмотрено, и уже в 1937 г. (5 ноября) Иосиф Альперович, отмотав срок в Магаданских и Карагандинских лагерях, расстрелян в Челябинске.

    Посмотрим, кто же такая Синеглазова, «жена активного троцкиста». Вера Семёновна Синеглазова, 30. 09. 1902 г.р., русская, уроженка г. Якутска. Училась в Якутской женской гимназии. В 1917 г. вступила в организацию юных соц. демократов (большевиков), организованную Ем. Ярославским и Г. Орджоникидзе. Самостоятельно жить и работать начала с 15 лет. В 17 лет избрана секретарем, затем председателем т.н. «Союза чернорабочих». В 1918 г. вступила в отряд Красной гвардии, где принята в ВКП(б), при отступлении из г. Якутска оставлена на подпольную работу. В 1919 г. арестована (вместе с товарищами П. Ойуунским и М. Аммосовым) и выдворена за пределы Якутии (в г. Киренск) под конвоем Б. С. Геллерта (впоследствии - начальник гарнизона г.Якутска после красного переворота 15 декабря 1919 г., но убитого «своими» же 28 декабря 1918 г.). Во время восстания против режима адмирала А. В. Колчака работала в штабе партизанских войск (близ Иркутска), затем избрана комиссаром 1-го Иркутского полка, организованного из партизанских бандформирований. В июне 1920 г. с иркутским десантом аммосовцев выехала в Якутию для восстановления Советской власти, работала в женском отделе в раойоргбюро РКСМ (под председательством будущей жены Аммосова - Р. И. Цугель). Из Якутии командирована на учёбу в высший Коммунистический университет им. Свердлова. В 1921 г. направлена в Вилюйск на партработу. Во время белоповстанческого движения являлась комиссаром войск уезда, участницей обороны п. Амга. После ликвидации белогвардейских отрядов, находилась в Якутске, где занимала руководящие посты. В 1923-1925 г. училась на медфаке 2-го МТУ. Воспитанница Ем. Ярославского и С. Орджоникидзе, она была очень дружна с женой Орджоникидзе - Зинаидой Гавриловной, часто посещала их московскую квартиру. Прервала учение по болезни, выехала в Якутск.

    И самое главное, на что очевидно обратили внимание чекисты, когда допросили П. Ойуунского: в 1927 г. по разнарядке ЦК ВКП(б) Вера Синеглазова поступила в Московский институт востоковедения (бывший Лазаревский институт живых восточных языков). То есть «японский» след был «найден»! В 1931 г. окончила по японскому сектору торгово-экономическое отделение. 1930-1931 г. - на практике в Токио в полпредстве, в аппарате атташе. По возвращении работала референтом в Коминтерне, общаясь по долгу службы с иностранной разведывательной резидентурой, работала также преподавателем Университета Востока и научным сотрудником АН СССР. Член ВКП(б) с 1918 по 1938гг., кандидат исторических наук.

    Показания Ойуунского и его окружения стали роковыми для многострадальной судьбы Веры Семёновны. В 1938 г. её арестовали в Москве. Осуждена 15. 08. 1939 г. ОСО НКВД СССР на 8 лет по ст. 58-10, 11 УК. Срок отбывала в ТемЛаге. Освобождена в 1946 г. Работала медсестрой в детской больнице в г. Киржач Московской обл. Но 11. 12. 1948 г. вновь арестована. 20. 05. 1949 г. ОСО МГБ СССР осуждена к ссылке на поселение. 30. 05. 1949 г. прибыла в с. Почет Абаканского р-на КК. Работала дезинфектором. Лишь 28. 09. 1954 г. освобождена от спецпоселения. Личное дело № 4994, арх. № Р-829 в архиве УВД КК. В Якутск В. С. Синеглазова приезжала в 1967 г. В своих воспоминаниях она деликатно молчала, когда речь заходила о роли П. Ойуунского в её судьбе. Скончалась она в 1976 г. [О Синеглазовой В.С. см., напр.: Синеглазова В.С. Наше поколение большевиков // За Советскую власть в Якутии (воспоминания). Выпуск II. Як. кн. Изд. Якутск. 1967, с. 103].

    Вообще-то, следователи НКВД скверно знали историю Якутии. Если бы им обязательно требовалось найти «шпионский след», можно было обойтись и без В. С. Синеглазовой, без Японии и без эмигрировавшего туда Г. В. Никифорова (купца). Ойуунскому они могли бы инкриминировать «шпионаж» в пользу США. Дело в том, что на очередном заседании (14. 10. 21 г.) президиума Якутского губревкома РКП(б) при активном участии П. Ойуунского обсуждалась повестка дня «О необходимости сдачи в концессию Колымского края представителям частного бизнеса США» и открытии там оффшорной зоны, т.е. в полном соответствии с режимом свободной торговли, декларированной политикой НЭПа. Новаторство смелой идеи заключалась в том, что тезис о свободной торговле выносился из внутриторговой сферы в сферу международного частного права. Ойуунский должен был воплотить сей грандиозный прожект в жизнь [ЯОПА, ф. 2, оп. 1, д. 240, л. 43]. Однако Сиббюро ЦК РКП(б) на своём заседании (22. 12. 21 г.) категорически запретило якутской стороне самостоятельно действовать, постановив: «никаких шагов в этом направлении не принимать» [ЯОПА, ф. 183, оп. 1, д. 26, л. 1. - подр. cм.: Башарин Г. П. Обществ.-полит. обстановка…, с. 188-189].

    Почему Ойуунского привезли в Якутск, зачем? Смысл поездки, по версии И. А. Ласкова, состоял в том, чтобы морально (а возможно и физически?) сломленный Ойуунский неопровержимо подтвердил на очных ставках свои «чистосердечные» показания против тех «соратников», которых он ранее потянул за собой. Цитируем: «Едва ли не половина арестованных сидела по показаниям Ойуунского». Мы не знаем, насколько убедительна версия Ласкова. Бесплодные споры в её истинности (или ложности) будут продолжаться до тех пор, пока все материалы следственного дела Ойуунского и Аммосова не будут опубликованы. Пока же к архивным материалам НКВД СССР допускают только родственников. Но они по каким-то странным причинам не настаивают на том, чтобы материалы были преданы гласности.

    Наконец, Ласков пишет: «Дело Ойуунского заканчивается дополнительной «Справкой», в которой прямо сказано: «От данных показаний на следствии не отказывался». Казалось бы, итоговая черта подведена, дело «успешно инспирировано». Но, вероятно, у тов. Ойуунского всё-таки имелась капля отчаянной надежды на спасение и снисхождение. Вот почему, когда Платона Алексеевича Ойуунского 19 сентября 1939 г. пригласили в кабинет следователя НКВД тов. Круглова, чтобы официально уведомить об окончании следствия, Ойуунский, которого никто за язык уже не тянул, как бы спохватившись, сделал ошеломляющее, а вернее - шокирующее видавших виды энкавэдэшников! - заявление-оговор против руководства ЯАССР, т.е. фактически «взвалил на действующих лидеров республики ещё одну вину» и, в частности, сигнализировал, цитируем: «В конце 1935 г. при второй встрече с Шарабориным Х. П. (председатель СНК ЯАССР - прим. В. С.) по делам контрреволюционной организации, Шараборин сообщил мне через Певзняка П. М. (т.е. секретаря Якутского ОК ВКП(б) - прим. В.С.), что якутским контрреволюционным центром получена директива о создании террористической группы из членов Якутской антисоветской организации, деятельность которой будет сосредоточена в Москве по подготовке террористических актов над членами Политбюро ЦК ВКП(б) и Советского правительства, что этой частью деятельности также занимается член контрреволюционного центра Певзняк П. М., что они подыскивают подходящих людей в состав террористической группы».

    В самом деле, упомянутый Павел Матвеевич Певзняк, ещё в 1934 г., проведя 2-й пленум Якутского ОК ВКП(б) и во исполнение задач 2-й пятилетки, а также директив 10-й Якутской облпартконференции, обязывал «бюро обкома, райпарткомы и каждого члена партии перестроить работу», вести «решительную борьбу с оппортунистическими элементами и классовым врагом на каждом участке» [Певзняк П. М. Перестроить работу, подняв оргруководство до уровня политического руководства // «Социалистическая Якутия», 20 марта 1934, № 65 (3565), с. 1]. Призывать-то призывал, а сам, если хотя бы на мгновение поверить сенсационным показаниям П. А. Ойуунского, вёл контрреволюционную работу. Заявление П. А. Ойуунского произвело в НКВД эффект разорвавшейся бомбы. Ещё бы, тот самый принципиальный тов. Павел Певзняк, который ещё недавно на каждой планёрке в Якутском обкоме учинял разносы и призывал ближайших коллег «крепить бдительность в беспощадной борьбе с классовыми врагами, оппортунистами, противниками социалистического строительства и служил всегда истинным примером ленинско-сталинской непримиримости в борьбе за правое дело диктатуры пролетариата», - оказался, на поверку, тайно замаскировавшимся «перерожденцем-контриком»!

    Комментируя сие «чистосердечное» признание, И. Ласков с грустью отмечает: «Это заявление нельзя объяснить ничем иным, кроме как желанием любой ценой затянуть следствие, отсрочить суд и приговор». Но возможна иная неутешительная версия: очевидно, инициативный оговор, если он действительно имел место в отношении Павла Матвеевича Певзняка и Христофора Никифоровича Шараборина, можно объяснить «реваншистскими» мотивами тонкой чувствительной натуры уязвлённого поэта: «Хотите топить меня, а сами надеетесь выйти сухими из воды? Нет, тогда и я всех вас, гадов, утоплю!». Так оно, вероятно, и произошло: Певзняка и Шараборина, невзирая на их огромный политический вес и авторитет в Якутии, смешали с лагерной пылью, каждый из них получил контрольный выстрел в затылок. Почему же, спрашивается, местная «пытливая» историография не сделала ровным счётом ничего, чтобы хотя бы вскользь поинтересоваться биографиями этих не маленьких людей в республике? Не потому ли, что искренность заявления П. А. Ойуунского, заставившего онеметь от удивления такого искушенного палача, как Круглов, не вызывала у историков (особенно из ИЯЛИ ЯФ СО АН СССР) никаких сомнений? Почему архивариусы не занимались исследованиями по выяснению судьбы видных партийно-политических деятелей Якутии? А может, и занимались - втайне? Так плотно занимались, что теперь менее политизированные исследователи недоумевают: «Куда же запропастились архивные источники 20-х, 30-х, 40-х годов?».

    Поклонникам Ойуунского следует определиться: если Ойуунский обладает большей «святостью», то, соответственно, меньшей «святостью» обладает его протагонист Аммосов. Оба, если верить исследованию Ивана Ласкова, капитулировали перед НКВД и вынужденно действовали по указке этой организации. Оба очень быстро стали давать «признательные» показания друг против друга, заодно оговорив несколько десятков ни в чём неповинных людей. В сравнении с ними, которых с пол-оборота сломали в застенках НКВД заплечных дел мастера, «крепким орешком» оказался Серго Орджоникидзе. Он, благодаря своему провидческому дару, не стал дожидаться, когда за ним придут, а сразу пустил себе пулю в висок. Согласитесь, мужественный поступок. Понимая свою обреченность, обладая информацией о творящихся ужасных бесчинствах, легендарный Серго, не позволил сделать из себя жалкого, трясущегося за свою шкуру сексота. Он ушёл из жизни как настоящий мужчина, как гордый и бесстрашный орёл. Спрашивается, кто по высшим общечеловеческим канонам более «свят»? Почему на площади имени Серго Орджоникидзе в г. Якутске должен стоять памятник Ойуунскому? Заслужил ли тов. Ойуунский как главный в Якутии хулитель и гонитель шаманизма, а также православной и иных вер такую честь?

    Впрочем, было бы и логично и закономерно, не вдаваться в бесплодную полемику с зомбированными фанатами творчества и деятельности коммунистического поэта, опубликовать просто-напросто все архивные материалы НКВД по делу Ойуунского. Уверен, что такое захватывающее прочтение ранее никогда и нигде не опубликованных документов, куда бы также вошли революционные агитки и речи против пепеляевцев, колчаковцев, «буржуазных националистов-ксенофонтовцев», «кулаков-тойонов», «вредителей», тойонов, священнослужителей и т.д. и т.п. - послужили бы откровением. Мы бы много почерпнули нового. Вот это был бы не одинокий каменный истукан, сиротливо притулившийся у фонтана, нелепо инсталлированный на всеобщее обозрение на чужой (не своей) площади, а по-настоящему исторический и литературный памятник, который бы по достоинству увековечил противоречивую судьбу и имя местного беллетриста, пусть и спасовавшего перед карательными органами - с кем не бывает? Сводную книжку этого уголовного дела Слепцова (Ойуунского) можно было бы выполнить на мелованной бумаге и с роскошным золотым тиснением. Поверьте, российский народ не столь глуп и наивен. Прочёл бы он самостоятельно и разобрался без помощи фальсификаторов: кто прав, а кто не прав, кто «свят», а кто не свят.

    И ещё, хотелось бы добавить в заключение. Очень странно, что обласканный словословиями образ Ойуунского пытаются отдистанцировать от коммунистического и советского истеблишмента, окуклить этого искреннего трубадура революции и неутомимого певца красного террора, организатора политики т.н. «классового расслоения» в белые одежды «великомученика». Мы знаем Ойуунского как добросовестного, но третьестепенного, переписчика распевных олонхосутских алгысов и как подающего надежды автора некоторых модернизированных вариаций на тему мифологического эпоса. Между тем, мы совершенно не знакомы с Ойуунским как с самым радикальным мифологизатором коммунистического пантеона - Маркса, Энгельса, Ленина, Троцкого и Сталина. Чтобы убедиться в том, не надо никаких бесплодных полемик (они пока ещё преждевременны), достаточно изучить его революционную деятельность, его приказы и распоряжения, переопубликовать его по-юношески восторженное стишки. Например, такое произведение, как «Оппозистан Боотур». Наш заключительный вывод: прежде чем ставить кому-то памятник, нелишне бы для начала уяснить, кого мы пытаемся канонизировать? Противоречивая и трагическая фигура Ойуунского, на наш взгляд, требует, если не деканонизации, то уж беспристрастного изучения - в любом случае. [Источник: Ложные кумиры // «МК в Якутии», № 16 (193), 16 - 23. 04. 93 г., с. 12-13.].

                                                              2.4. «ЧЁРНЫЕ ПЯТНА»

                                              СОВЕТСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ ЯКУТИИ

    Удивительно устроено сознание обывателя. Стоит немного покритиковать «неприкасаемых» местных бонз - сразу негодующие окрики: «Руки прочь от наших кумиров!». Публика безнадёжна: трудно ей прожить без идеалов, идолов и кумиров.

    Между тем, демифологизация роли, места и значения некоторых исторических деятелей неизбежна и необратима. Она зависит от уровня и качества исследований. К сожалению, по милости кликушеской республиканской историографии, коя все уши прожужжала: «Аммосов, Ойуунский, Барахов - наши...», - мы, в сущности-то, ничего ровным счётом и не знаем об сих обожаемых деятелях.

    Историку Г. П. Башарину принадлежит ценное замечание: «В 50-х годах началось разоблачение «героев» кровавой политики культа личности». К сожалению, процесс осмысления не был достаточно глубоким. Всё свелось к так называемой реабилитации в рамках марксистской методологии и социалистической апологетики. Автоматически признав, что жертвы террора не повинны в оговорах, самодоносах, ложных показаниях, почитав беспристрастные исследования Ивана Ласкова, впервые рассказавшего о том, что Аммосов, Ойуунский, Барахов «кололись» с пол-оборота, мы успокоились и согласились с тем, что террору невозможно противостоять. Совершенно верно. Но почему успокоительный тезис: «Кололись все!» - стал абсолютной индульгенцией? Неужели он снимает проблему обстоятельного (без истерик и кликушества) изучения деятельности «героев» кровавой политики? Ведь ни для кого не секрет, что одни и те же лица были поначалу «героями», совершали «геройства», а лишь потом сами же становились жертвами? Революция, по меткому определению К. Маркса, «пожирала своих детей». Любое прерывание естественно-исторического процесса (т.е. социальная революция) карается возмездием - таков закон.

    Остро актуален и ждёт своего исследования вопрос: можно ли признать (или опровергнуть) тезис, согласно которому Максим Аммосов, Платон Ойуунский, Исидор Барахов и прочие руководящие товарищи также (не) являлись подлинными «героями» сталинщины? Парадоксально, но факт: историография внесла весомый вклад в игнорирование чрезвычайно важных (сознательно замалчиваемых?) эпизодов в революционной работе «героев» и «кумиров».

                                                    2.4.1. «Интеллигенция - чернь...»

    В письме от 2 декабря 1917 г. молодой студент Платон Слепцов (Ойуунский) излагает своё нигилистическое кредо: «Не желаю попасть суду всезаклеймляющей, просвещенной, но безрассудной, интеллигенции. Современная интеллигенция - это тоже толпа, чёрно-просвещенная, ужасная сила. Интеллигенция и есть чернь. Чернь просвещенная, интеллигентная, потому что я имел дерзкую смелость назвать интеллигенцию чернью и толпой, а не из-за каких-либо причин или задних мыслей. Я, как свободной совести гражданин, это говорю без страха и боязни». Бросив первый курс Томского учительского института, нигилист ринулся в революцию, которую начал с «хождения в народ»: по фальшивым документам устроился преподавать азбуку в дер. Казанку. В мае 1919, в Томске, он задерживался военной комендатурой на 15 суток для выяснения личности, но отпущен (после поручительства супругов Виленских), он обязан был летом 1919 г. пройти стажировку на трехмесячных курсах учителей четырехклассных школ, чтобы получить статус «цензовика». Вновь вернулся в деревню, поступил а Райсоюз учителей. В колчаковскую армию его не успели призвать. Его послужной список известен. Но почему-то многие исследователи замалчивают тот факт, что Ойуунский «революцию делал», как и другие его соратники-подельники, тоже не в белых перчатках. Например, стесняются упоминать, что с 1921 - Ойуунский - председатель губернского отдела политсовещания по борьбе с бандитизмом. Возглавив же губревком, именно он визировал пресловутое Постановление Губревкома «Об изоляции тойонов и кулаков» от 22 августа 1921 г. Согласно данному постановлению Ойуунского, все «враги советской власти» делились им на 4 категории: «активные злостные враги», «активные пособники царизма и колчаковщины», «лица, мешающие установлению реввласти», «мелкие враги». Им дифференцированно вменялись репрессии: принудработы с лишением свободы (либо без оной), конфискация имущества, высылка, запрет посещения собраний и сходов. Таким образом, ГубЧК получило больше карательных прав.

    Почему-то проведение политики «классового расслоения» местная историография задним числом приписывает другим, менее выдающимся деятелям Якутии той поры, игнорируя огромные заслуги Ойуунского (да и Аммосова). Такое вопиющее замалчивание - и несправедливо, и неправомерно, т.к. любая полуправда хуже всякой лжи. Когда Сиббюро ЦК РКП(б) директивно предложило руководителям Якутской области немедленно прекратить эскалацию политики «изоляции тойонов и классового расслоения», - мол, она, политика эта, противоречит задачам укоренения НЭПа, провозглашенного решениями X съезда РКП(б), - именно П. А. Ойуунский на заседании Якутского губбюро (17. 10. 21 г.) не побоялся честно и открыто высказать своё особое мнение-протест. Его бескомпромиссная позиция документально зафиксирована в протоколе заседания и заключалась в том, что политика лишения гражданских прав добропорядочных имущих социальных слоёв - тойонов, купечества, буржуазии, экспроприации, заключения их в концлагеря, т.е. «классового расслоения и изоляции» (мы цитируем. - прим. В. С.): «самая ударная задача в связи с проведением автономии» [ПАНО, ф. 1, оп. 1, д. 319, л. 31].

    Не отставал от П. А. Ойуунского и М. К. Аммосов, который упрекнул Сиббюро ЦК РКП(б) в безразличном отношении к Якутии. По мнению Максима Кириковича, в Якутии совершенно иная ситуация (мы цитируем. - прим. В. С.): «условия благоприятствуют проведению военного коммунизма на основе НЭП» [ПАНО, ф. 1, оп. 1, д. 319, л. 31]. Конечно, чисто теоретически М. К. Аммосов ошибался. Ведь НЭП и военный коммунизм - два взаимоисключающих курса. Кстати, из-за этого-то скандального противоречия многие коммунисты после X съезда РКП(б) выходили из партии, некоторые даже кончали жизнь самоубийством в знак протеста, считая НЭП не «временной передышкой», не «вынужденным шагом назад», а самым отъявленным предательством идеалов диктатуры пролетариата.

    О том, как Ойуунский боролся с белобандитами, кулаками, буржуазными интеллигентами, проводил изоляцию тойонатско-байского элемента (в рамках т.н. политики «классового расслоения и изоляции»), известно по многочисленным источникам (их у нас почему-то не афишируют). Именно он издавал приказы о том, чтобы поставить белых мятежников «вне закона», активно занимался реквизиями имущества (в пользу ревкомовской голытьбы), карал сельчан за сокрытие излишков хлеба и провизии. Наверное, очень хорошо боролся?

    Известно, что в 1925 г. Ойуунский и его сторонники из Якутского ОК РКП(б) взяли курс на упразднение культурно-просветительского общества «Саха Омук» - оплота региональной научной и творческой интеллигенции, разглагольствовали о «перерождении» членов общества, приклеивая небезопасные ярлыки своим коллегам по творческому цеху: «Бывшие богачи, белобандиты хотят подрыва Советской власти, прикрываясь обществом «Саха Омук», проникают в те или иные учреждения. Компартия отныне будет говорить о будущем с трудовым народом непосредственно, не нуждаясь в посредничестве якутской интеллигенции». Как видим, высокомерная позиция «партийного поэта» по отношению к лицам интеллектуального труда не претерпела существенных изменений. Не надо было столь уж сурово нападать на коллег. Впоследствии пришлось и «основоположнику» младосоветской литературы стремительно раскаиваться за свою рифмоплётскую политизированную прыть. Как отмечалось в прессе, самая блестящая и последняя публичная речь П. Ойуунского была искренне покаянной. Каялся он не столь в творческих, сколь в политических ошибках. Цитируем: «Я сейчас огорчён тем, что неверно написал одно своё произведение («Оппозистан Боотур»). Врага партии Льва Троцкого я вывел в образе богатыря. Я на самом деле никогда не хвалил Троцкого! Поверьте мне, товарищи: я никогда не участвовал в его оппозиции. Наоборот, с самого начала боролся с ней! Несколько раз выступал на больших собраниях. Защищал генеральную линию Ленина и Сталина!» [«Кыым», 11. 07. 93 г.].

    Чтобы убедиться в искренности слов поэта, не мешало бы переопубликовать указанное сочинение, датированное 1927 г. Там Л. Троцкий действительно фигурирует как «богатырь». Зато Маркс - это «апостол», Энгельс – «коммунистическая голова», Ленин – «король революции», Сталин – «князь трудящихся», даже международная террористическая организация большевиков (Коминтерн) очеловечена: «Великий Старец»! Вот подлинные источники творческого гения нашего выдающегося поэта! А интеллигенция, как авторитетно учил нас т. Ойуунский, это, конечно же, «толпа», «чернь» (хорошо что не «говно», как учил другой товарищ - В. Ленин). Как всё-таки важно изучать первоисточники, они никогда не лгут.

                                            2.4.2. Закономерность безответственности

    Если внимательно посмотреть на трактовки советской и перестроечной историографии, то странная выясняется закономерность. Ко всем перегибам и злоупотреблениям местных большевичков их главные руководители (Аммосов, Барахов, Ойуунский), мол, вообще никакого отношения не имели, ответственность не несли. Ибо в противном случае позолота их памятников приобрела бы такую же зловещую красновато-кровавую расцветку. Получается невероятная вещь: во всех прегрешениях революционно-социалистической Якутии виноваты не они, крупные руководители, а другие. Даже мысли допустить невозможно, что в красном терроре эти идолы играли хоть какую-то роль. Тем не менее, они - руководители Якутии; так сказать, первые лица, пусть и с канонизированной («ангельской») репутацией.

    Так называемый февральский заговор 1921 г. сфабрикован не ими? Приговаривали и расстреливали своих же не они (руководители), а, конечно, анонимный ГубЧК. Ведь совершенно неважно, что с 1921 г. тов. Ойуунский замещал должность председателя губотдела политсовещания по борьбе с бандитизмом. На сей должности он, вероятно, ничего не успел натворить? Так ли? Многие глубоко убеждены, что Ойуунский со товарищи только тем и занимался, что раздавал белоповстанцам амнистии?

    Главный лидер в то время - Николай Григорьевич Юдин, председатель Якутского губбюро РКП(б) - правил с июня 1920 по 15 июня 1921 г. - таинственно исчезает. Пересменка власти в пользу товарищей Аммосова, Барахова, Ойуунского почему-то никаких внятных комментариев не получает в историографии. Не Юдин ли главный виновник всех бед? Может быть, и он, а не его сопредседатель по Губревкому тов. И. Н. Барахов. Правда, в поздних показаниях М. К. Аммосов, пытаясь апеллировать к своим былым заслугам, принципиально и честно возражая работникам НКВД, признавался (а для него это было крайне важно!), что именно «им (т.е. Аммосовым) раскрыт и разгромлен заговор «буржуазной интеллигенции» в феврале 1921». И, действительно, «белое пятно»: Аммосова мы знаем, а о Юдине понятия не имеем. Как-то подозрительно незаметно он сошёл со сцены, а ведь был соратником Орджоникидзе, оба врачевали в Якутии. До революции Юдин заведовал больницей в г. Якутске. В 1921 г. почему-то «теряет интерес» к лидерству, его избирают на губернский съезд медработников делегатом в Москву. Не означает ли сие, что Николая Юдина таким образом с почётом выпроводили из Якутска? Вскоре он умер от тифа (почему-то в далёком г. Харькове).

    На радость местной номенклатуре Юдин исчезает, но стремительно подымается звезда Ойуунского - председателя Якутского губревкома (апр. 1922). О его статьях по насильственному землеустройству, по изоляции тойонов почему-то не принято вспоминать. Самую же неблагодарную роль наша тенденциозная историография отводит тов. Георгию Ивановичу Лебедеву, секретарю ЯОК РКП(б). Разумеется, он - главный «диктатор», инициатор всех «чудовищных» репрессий и мыслепреступлений. Натворил, понимаешь, «левацких перегибов», призывал к «геноциду» населения, к «классовому расслоению и изоляции». А вот т. Ойуунский, виза которого обязательно стояла первой на всех карательных резолюциях, директивах и постановлениях, абсолютно ни при чём. Спрашивается, каким же невероятным образом Ойуунский мог находиться под «властным влиянием» окружения Лебедева, если по состоянию на 20 августа 1921 г. председателем верховного органа - губревкома Якутии - являлся именно Ойуунский, а Лебедев - всего лишь его заместителем? Большая неувязочка. Тут что-то не так!

    «Злодеяния», охотно приписываемые Лебедеву, оправдывает только одно обстоятельство: его пригласил на работу в Якутию сам М. К. Аммосов. О сём факте местные историки предпочитают скромно молчать. Почему? Боимся покуситься на канонизированных «идолов»? Должны ли они, «идолы» эти, в равной степени отвечать за свою кадровую политику?

    Наверное, Г. И. Лебедев всё-таки был прав, когда утверждал, что ответработники (такие, как Аммосов, Ойуунский, Барахов) всемерно стремились в Москву, т.е., попросту говоря, по-наглому «бросали свою работу, чтобы только уехать в центр» при первой возможности, в силу этого «партийные организации не имели своих руководителей». Страсть к поездкам в Москву (по поводу и без повода) - общеизвестная непреодолимая болезнь региональной номенклатуры. Особенно сие характерно для Аммосова - патологического рекордсмена по барражированию между Москвой и Якутском. Находясь «и здесь и там», он, как Фигаро, меняя должности, как перчатки, всегда выходил из всех чисток, уклонов и передряг: основные шишки, пинки и оплеухи доставались товарищам, работающим на местах, проводящим на деле, а не на словах политику «красного террора» - в сложнейших условиях внутренних мятежей, белоповстанческого и кулацко-тойонского движения. Самоочевидно, что подобная тактика «и здесь - и там» обезопасивала Аммосова и сильно помогла ему в карьерном росте и интригах. Он - постоянный завсегдатай в кабинетах Орджоникидзе, Ярославского, Петровского и прочих. Играл на чувствах ностальгии бывших ссыльнопоселенцев Якутии, а они его продвигали?

    Односторонняя критика персоны Г. И. Лебедева малоубедительна. Во-первых, все решения принимались коллегиально. Во-вторых, некоторые обвинения, кои ныне предъявляют ему, просто не серьёзны. Например, инкриминируют бывшее эсеровское прошлое, редакторство в газете «Вольная Сибирь», лидерство в «Союзе сибиряков-областников», дружбу с Виктором Николаевичем Пепеляевым (1884-1920) и прочее. Смехотворные обвинения, если признать возможность эволюции политических взглядов оной личности. С позиций современности, а также, если признать принцип плюрализма, лидерство Лебедева в «Союзе сибиряков-областников» - скорее положительная, нежели отрицательная характеристика его как политического деятеля. В самом деле, чем же плоха идея областной автономизации Сибири на началах демократической государственности? Идея во многом созвучна современному процессу создания путинских федеральных округов, губернизации, принципам регионального самоуправления. Или модель такого уродливого образования как СССР намного лучше современных геополитических воззрений и теорий?

    Прохладное отношение Георгия Лебедева к возможности и необходимости создании ЯАССР тоже объяснимо. Прибыв в Якутию, он убедился, что там царит полная анархия, малограмотность и малочисленность партработников, патриархальная отсталость, клановость. Якутия кишела белогвардейскими, повстанческо-тойонатскими отрядами. Ситуация противостояния неизбежно влекла взаимную жестокость: «белый бандитизм» провоцировал в качестве ответной реакции «бандитизм красный», и наоборот [Шишкин В. И. Красный бандитизм в советской Сибири // Советская история: проблемы и уроки. Новосибирск, 1992].

    Оставив Георгию Лебедеву, Алексею Козлову, Андрею Агееву и тактически примкнувшему к ним Платону Ойуунскому самую трудную и неблагодарную задачу, хитроумный тов. Аммосов, как всегда, убыл по «неотложным» делам в Москву. Ведь оттуда намного комфортнее, а главное, безопаснее, сочинять «Докладную записку о развитии бандитизма в Якутской губернии» [ЦГАСА, ф. 185, оп. 1, д. 164, л. 53-54].

    Таинственные обстоятельства гибели Нестора Каландаришвили и его штаба (6 марта 1922г.) послужили формальным поводом для отстранения Георгия Лебедева. Он был уже не нужен. Чтобы умиротворить население, поддерживающее белое движение и тойонат, потребовался эффектный популистский жест: Георгия Лебедева и ближайшее окружение - А. Г. Агеев, А. Ф. Бояров, А. Г. Козлов, Н. Д. Кривошапкин-Субурусский, А. М. Слепцов-Дехсиляхов, Д. И. Слепцов, Д. Е. Кычкин и др. (за исключением неприкасаемых Ойуунского и Барахова) - третируют как «виновников всех бед», а формальное создание так называемой ЯАССР служит широкомасштабным пиар-поводом для оглашения манифеста об амнистии в честь образования республики. Губревком (П. Ойуунский) с воодушевлением провёл чистку госаппарата от лиц, «дискредитировавших» Советскую власть своими действиями. Можно подумать, что сии функционеры сами не являлись активными участниками «дискредитации». Свежо предание, но верится с трудом. Чтобы выгородить себя, члены «контр-триумвирата» дали развернутые (самооправдательные) объяснения, запустив post factum в источниковедческий оборот тенденциозные версии, топящие Лебедева. Например, Максим Кирикович Аммосов жаловался, рапортуя в центр: «С конца мая (1922 г.) наметились признаки разногласия (белоповстанчества. - прим. В. С.). Оно вызвано новой политикой Губбюро после ареста Лебедева». - И далее: «Одержав победу над… политическим авантюризмом (Лебедев, Агеев) партия одержала тем самым победу над повстанческим движением» [ЯОПА, ф. 2, оп. 1, д. 605, л. 34]. Чтобы снять с себя возможные упреки, и парируя вопрос «А ты-то куда смотрел?», Аммосов, особо подчёркивал своё отсутствие: «С момента моего отъезда… с начала ноября… Лебедев установил свою диктатуру», «произошёл отрыв руководящих лиц от среды ответственных работников» [ЯОПА, ф. 2, оп. 1, д. 605, л. 33].

    Руководящее лицо - Исидор Барахов, в отличие от Аммосова (и Аржакова), никуда не отъезжал, однако после номенклатурного переворота, расхрабрился до невозможности, намекая: мол, Лебедев (а не я!) «ежедневно, ежечасно, ежеминутно увеличивают ряды недовольных советской властью и тем самым увеличивают ряды бандитов» [«Ленский коммунар», 26. 03. 22].

    Другое руководящее лицо - Платон Ойуунский тоже отмежевывался, давая понять, мол, как главный лидер, как председатель Якутского губревкома я ничего не мог поделать, т.к. «фактическая власть сосредотачивалась в руках Лебедева, Козлова, Агеева» [Ойунский П. А. Собр. Соч. в 7 тт. - Якутск: 1962. - т. 7, с. 60].

    Вся эта суетливая трескотня «руководящих лиц», вдруг осмелевших, понадобилась «контр-триумвирату», чтобы оправдаться перед Центром: мол, фактором и причиной белоповстанчества являлась политика одного только «злого гения» Лебедева. Из всех членов Пленума ЯкГуббюро оказался лишь один Зельман Хацкевич Эренбург (продкомиссар), который осторожно признался, что на вопрос, «кто виноват? - ответить трудно» [ЯОПА, ф. 3, оп. 20, д. 14, л. 72]. Оно и понятно: З. Х. Эренбург не входил в число посвященных во все тонкости номенклатурного переворота. И как лицо незаинтересованное мог иметь своё особое мнение, так сказать, взгляд со стороны.

    Действительно, новой правящей верхушке («анти-триумвирату») какие-то оправдательные схемы были необходимы: вся Россия строит мирную жизнь, а вот в Якутии - гражданская война! Кто-то должен нести за это ответственность. Кого-то надо сделать крайним.

    Двойной стандарт, помноженный на кланово-земляческую специфику и этнический солидаризм, как всегда сработал: наказали невиновных, наградили недостойных. Лебедеву, Агееву, Козлову, выпущенных через несколько дней из под «домашнего ареста», запретили занимать руководящие посты - фактически вышвырнули из властного истеблишмента. Напротив, карьерный рост членов «контр-триумвирата» самоочевиден (вплоть до 1938 г.):

    - П. П. Ойуунский (бывший коллега Г. И. Лебедева) после номенклатурного переворота и автономизации в 1922 г. обрастает должностями, как корабль - ракушками: председатель СНК ЯАССР, затем 1-й председатель ЦентрИсполкома Советов - ЦИК ЯАССР;

    - И. Н. Барахов (сын влиятельного бая, купца-скотовода, промышлявшего торговлей на золотых приисках), член Губревкома и заворготделом, главный «идеолог партстроительства» тоже "пошёл в гору»: после «номенклатурного переворота» 11 марта 1921 г. именно под его председательством заседание пленума ЯкГуббюро РКП(б) приняло решение провести (от великого испуга и – «на всякий случай»?) ночной арест Лебедева и Агеева, естественно, И. Н. Барахова тут же назначили секретарем ЯкГуббюро РКП(б) - март-июнь 1922 г., потом - председатель СНК ЯАССР, и далее - за ксенофонтовщину почётно отозван в Москву, назначают инструктором ЦК (вместе с Аммосовым), учится в ИКП, защищает диссертацию на тему «Диктатура пролетариата и советская экономика (до НЭПа)»; далее - инструктор аппарата ЦК ВКП(б) и заместитель начальника сектора сельского хозяйства по регионам Восточной Сибири и Дальнего Востока;

    - С. М. Ажаков (тот самый, который в 1919 г. в Вилюйске реквизировал имущество коммерсантов С. Х. и Г. Х. Насыровых и проводил аресты уважаемых людей) был назначен членом президиума облбюро, обкома РКП(б), ревкома, ЯЦИК, нарком МВД, нач. политуправления ЯАССР (ГПУ, бывшее ЧК Якутии).

                                   2.4.3. Борьба за лидерство: травля Дьякова

    Фантастика: почему местная историография глуха и равнодушна к острейшему конфликту, возникшему между тов. Аммосовым (председателем СНК ЯАССР) и В. В. Дьяковым - лидером Якутии? Что известно о Дьякове? Даже затруднительно выяснить его имя и отчество. Например, в казалось бы, основательном «Именном указателе» Сборника документов и материалов «Культурная революция в Якутии» (Якутск, 1968 г.) читаем на стр. 574: «Дьяков, секретарь Якутского обкома РКП(б) – 78». Как видим, имя и отчество Дьякова не указано даже в аббревиатуре. Зато на странице 570 того же указателя читаем: «Аммосов, Максим Кирович, выдающийся партийный и государственный деятель ЯАССР - 9, 33, 38, 58, 70, 83, 84, 86, 88, 89,92, 97, 99, 101, 107, 112, 122». Странное небрежение, особенно, если учесть, что составителями сборника являлись Центральный госархив ЯАССР, Партархив ЯОК КПСС, ИЯЛИ ЯФ СО АН СССР. Мы былых своих руководителей не знаем? Или не хотим знать? Партархив Якутии «не может» выяснить имя и отчество одного из своих бывших боссов? Невозможно поверить. Стыдуха! Тема острейшая, актуальная. Так ведь Владимир Васильевич Дьяков не маленьким был человеком, а секретарём Якутского ОК ВКП(б) - избран 13 сентября 1925 г. (после отзыва в ЦК РКП(б) Ефима Григорьевича Пестуна).

    Невероятно колоритная личность, бесстрашный пассионарий, человек поступка. Сюжет для историков феноменальный: Почему же имя его почему-то вычеркнуто из анналов истории ЯАССР? Ответ прост: именно Владимир Васильевич Дьяков осмелился не согласиться с решениями XVI съезда ВКП(б) по вопросу общероссийской травли Григория Евсеевича Зиновьева-Радомысльского (1883-1936) и Льва Борисовича Каменева-Розенфельда (1883-1936). Напомним, что последним товарищам на знаменитом «съезде индустриализации» односторонне инкриминировалась так называемая «рабочая оппозиция». Бдительный товарищ Максим Кирикович Аммосов - тут как тут. Он выказал удивительную чуткость к общеполитической конъюнктуре и немедленно внёс свою весомую лепту в расправу над непокорным 1-м секретарём Якутского обкома. Выслуживаясь перед И. В. Сталиным, азартно присоединившись к вылавливанию и изобличению «врагов народа», стремясь продвинуть во власть в Якутии «своих», а не «чужих», М. К. Аммосов устроил на Владимира Дьякова («замаскировавшегося троцкиста») настоящую широкомасштабную охоту. О сём скупо рассказывается в исследовании честного историка, г-жи Анны Алексеевны Ивановой [См.: Иванова А.А. Якутская облпарторганизация в годы социндустриализации и сплошной коллективизации сельского хозяйства (1926-29), Якутск, 1980].

    Вина «уклониста» Дьякова Владимира Васильевича состояла в том, что он сказал честно и открыто: «Я не верю, что Каменев и Зиновьев - враги партии!». Бдительному товарищу Аммосову только того и требовалось. Какое счастье: повод для травли нашелся! Он восторженно согласился: «Конечно, враги! Почему Каменев и Зиновьев не признают допущенных ошибок? Идут с партией не в ногу!».

    Разногласия начались с заседания бюро Якутского обкома партии, проходившего 29 декабря 1925 г. Владимир Дьяков отверг предложение Максима Аммосова (тогдашнего председателя СНК ЯАССР, члена бюро ЯОК ВКП(б) об осуждении выступлений Зиновьева и Каменева как «антипартийных оппозиционеров», «оппортунистов». Оскорблённый таким непослушанием «непогрешимый» Аммосов потребовал нового обсуждения, кое и состоялось 31 декабря. 1925 г. - заседание бюро ЯОК ВКП(б). Аммосовское меньшинство было обескуражено: вновь победил проект Владимира Дьякова. Большинство членов бюро подтвердило свой отказ осуждать «новую оппозицию». Меньшинству лишь удалось протащить в итоговый проект постановления бюро тезис о запрете свободы фракций и группировок (читай - о запрете инакомыслия и дискуссий).

    Но не такова была революционная закалка у тов. Максима, чтобы уступать. Потерпев поражение дважды, он в третий раз потребовал сатисфакции и стал собирать под свои знамёна союзников, развернув кулуарные собеседования в коридорах власти «с глазу на глаз». Возмущался, агитировал, протестовал, требовал.

    Дуэль состоялась, когда опухшие от новогодних застолий товарищи, едва успев опохмелиться, вынуждены были 1 января 1926 г. собраться на объединенное заседание бюро ЯОК ВКП(б) и президиума ОблКК (в лице «аммосовца» С. В. Васильева). Опять осечка: голоса вновь перевесились в пользу Владимира Васильевича Дьякова, т.е. не помог проаммосовский областной партийный Контрольный комитет. Казалось бы, всё решено. Тема закрыта. Но нет, не таков был настырный тов. Максим. Он очень переживал, не спал по ночам. Не мог осознавать, что его лидерство ставилось кем-то под сомнение. Он горестно понимал, что его авторитет пошатнулся, трещит по всем швам. По Якутску стал распространяться обидный анекдот про «меньшевика» Аммосова, который не желает подчиняться большинству, отрицает принцип демократического централизма.

    Чтобы противостоять «идейной незрелости» оппонентов, он в четвёртый раз пошёл в атаку: инспирировал 2-3 января 1926 г. общегородское партсобрание. Устало вздохнув, Владимир Васильевич Дьяков и на сей раз удовлетворил амбициозную просьбу «меньшевика», который сам себе противоречил: с одной стороны, настаивал на запрете свободы фракций, с другой - сам же и занимался самой отъявленной клановой группировщиной, интригами, пытаясь сколотить свою фракцию. На расширенном сходе горкомовцев Владимира Васильевича Дьякова поддержали Василий Михайлович Шкиров - секретарь Якутского горкома ВКП(б), а также многие другие старые и уважаемые партийцы. Вновь поражение! За глаза «меньшевику» Аммосову приклеили вторую обидную кличку «Неудачник». Ситуация приобретала комический оттенок.

    Пять дней Максим сидел за телефоном и телеграфом, панически сигнализировал в разные инстанции, в Москву, жаловался, получал ценные указания. Получив поддержку, он с новыми силами провёл серию домашних конспиративных консультаций и собеседований с единомышленниками и сомневающимися и нейтралами: «Товарищи, обумайтесь! Мы не можем встать на путь ревизионизма, идти против генеральной линии самого ЦК ВКП(б)!».

    Смеётся тот, кто смеётся последним. Свершилось! 8 января 1926 г. Пленум ЯОК ВКП(б) «исправил ошибки», победила точка зрения ЦК ВКП(б) и лично тов. М. К. Аммосова об осуждении «новой оппозиции» и поддержке запрета фракционности в пользу единомыслия. Торжествующий победитель немедленно закрепил свой триумф в статье «По большевистски - в ногу со всей партией» [«Автономная Якутия», 12. 01. 26, с. 1-2]. Аммосовская статья подытожила его «правоту», поставила крест на карьере лидера Якутского обкома ВКП(б). Владимир Дьяков был беспощадно разоблачён как сторонник «новой оппозиции», подвергнут ожесточённой критике и шельмованию.

    Месть была суровой и беспощадной. 12 января 1926 г. на объединённом Собрании партячеек, профсоюзов, горсовета, типографий В. В. Дьяков и его единомышленники были заклеймены как сторонники «новой оппозиции» и «зиновьевцы». Идейно выверенный доклад чл. ЯОК ВКП(б) тов. Н. Н. Захарченко, решительно и бесповоротно одобрил резолюцию против «новой оппозиции». Широкомасштабная «антидьяковская» компания продолжалась в январе-феврале 1926г. Она ещё более сплотила якутскую областную партийную организацию, повысила бдительность и теоретическую закалку рядовых членов партии. Многие одумались и ужаснулись, осознав, что их обманным путем хотели увести в «болото ревизионизма». Итоги собрания трудовых коллективов подвёл Пленум ОК ВКП(б) и областной КК ВКП(б), там М. К. Аммосов предначертал новые цели и задачи. Выступил с докладом, он решительно солидаризировался с основополагающим сталинским курсом на «маломощного середняка, стоящего ближе к бедноте», т.е. против «богатеев-мироедов».

    В итоге, Владимира Дьякова отстранили от руководства. Он был снят с должности, отозван в Москву и позднее (в 1930 г.) исключен из рядов ВКП(б). Далее его следы теряются. Можно было бы и попытаться узнать более подробно о его, Владимира Васильевича Дьякова, судьбе. Но зачем? Кому он интересен? Есть куда более достойные деятели республики. М. К. Аммосов был счастлив: он восстановил свой авторитет и право на лидерство в республике, т.е. получил большие политические дивиденды. Вскоре он вновь ринулся в свою любимую Москву, чтобы рапортовать о своей победе и опять заслужить похвалу!

                                     2.4.4. Кадровая политика, или «бунт на коленях»

    Претендуя на роль негласного куратора кадрового партийно-советского строительства, М. К. Аммосов опрометчиво приглашает в 1925 г. П. В. Ксенофонтова на работу в республику. Тем самым, волей-неволей, Аммосов сыграл заглавную (зловещую) роль в судьбе этого выпускника юрфака МГУ. Не вдаваясь в подробности, отметим, что Ксенофонтов как инструктор ЯОК ВКП(б) пошёл по линии критики Якутской автономии. Фактически Ксенофонтов был доктринально близок к идеям «ненавистного» Г. И. Лебедева (и сибиряков-автономистов): в сущности, те же самые идеи местного хозяйственно-политического и культурно-национального самоуправления. Только в отличие от Георгия Лебедева и Виктора Пепеляева, ранее выступавших за отделение всей многонациональной Сибири от большевистской России, комплекс идей ксенофонтовщины заключался в необходимости самоуправления только одного этноса. «Крамола» Павла Ксенофонтова состояла в несвоевременном муссировании пресловутой «статусности», игнорировании ленинских принципов интернационализма: вывести Якутию из состава РСФСР и вступить в СССР, т.е. повысить «титульность» до уровня союзной республики, провести политику коренизации. Тем самым местная партийно-советская номенклатура получила бы дополнительные прерогативы: и власть, и собственность - пусть и эфемерные. Сей «бунт на коленях» - вопиющее посягательство на сталинский план автономизации. Кроме того, подобное этнократическое бунтарство перечёркивало и «выдающиеся» заслуги т.т. Аммосова, Ойуунского, Барахова в деле создания ЯАССР.

    Абсурдность мероприятия состояла и в том, что общероссийская и местная ситуация в 1927 г. не располагала к подобным трансформациям. Либо Павел Ксенофонтов был абсолютным идеалистом от политики (не читал газет, не замечал натиска сталинского тоталитаризма и белоповстанческого движения в Якутии), либо являлся политическим провокатором и выполнял чьи-то безумные указания. Скорее всего, первое (хотя и второе не исключено). В итоге Якутия искусственно (благодаря стараниям Ксенофонтова, являвшегося протеже самого Аммосова – «большого специалиста» по выдвижению кадров) получила очередной всплеск белобандитского движения. Оно что, на пустом месте возникло? Какова его природа и истоки? Кстати, не разработан историками и вопрос о таинственной поездке в 1925 г. П. В. Ксенофонтова (по заданию М. К. Аммосова) в Северный Китай, чтобы выклянчить у тамошних коммерсантов белогвардейско-холбосовскую кредитную пушнину по линии посреднической фирмы «Рылов и Ко». То ли коммерческие сделки белых оказались юридически безупречными, то ли Ксенофонтов беспечно промотав проездные ОГПУ и Наркомнаца, бездарно провалил миссию. Ничего не обломилось, поживиться не удалось. Зато начинающий юрист смог посетить далёкую страну за казённый счет, пообщался в Харбине с земляками-беглецами.

    Чтобы отмежеваться от волюнтаристических, ультраконтрреволюционных действий «ксенофонтовцев», руководящие товарищи (Барахов - секретарь ЯОК ВКП(б), Аммосов - председатель СНК ЯАССР) читают перед дезориентированной общественностью г. Якутска наукообразные оправдательные доклады о необходимости борьбы с ксенофонтовщиной, спровоцировавшей мятежи. Потом Максим Аммосов и Исидор Барахов - в самые критические дни! - убывают в любимую Москву. Уж не «по состоянию ли здоровья»? И, в самом деле, не им же, тонким чувствительным натурам, выполнять грубые и непопулярные карательные мероприятия по ликвидации плодов своего бездарного управления регионом, включая и их кадровую политику?

    Расхлёбывать итоги «кадровой политики» предоставляют оперативной тройке по ликвидации бандитизма: К. Байкалов - становится вр.и.о. секретаря ЯОК ВКП(б), И. Строд - командир карательного отряда и С. М. Буда - уполномоченный ГПУ в Сибири. Эта тройка стала быстро наводить порядок, но вскоре жестоко поплатилась за это. И опять-таки, каким-то невероятным образом, вроде бы причастному к ксенофонтовщине П. Ойуунскому приходится публично оправдываться в местной прессе [«Автономная Якутия», 13. 09. 30].

                                                      2.4.5. Опала или индульгенция?

    Убежав от ксенофонтовщины в Москву, Максим Кирикович Аммосов сам полез в пасть к дракону: он умоляет Сталина направить взыскательную компетентную комиссию в Якутию. Впрочем, мотивация проста и лукава: если инициатором комиссии станет сам Аммосов как автор идеи, то удастся-де не только удержаться у власти, сохранить пошатнувшийся авторитет, но (и это главное!) уйти от ответственности (вспомним, как по-домашнему «арестовывали» Лебедева, Агеева, Козлова - ситуация почти повторилась). Как всегда чуткий к подобным настырным обращениями Иосиф Виссарионович Сталин охотно, хотя и не сразу, удовлетворил покорнейшую просьбу, послав в Якутию секретаря Президиума ВЦИК, члена ЦИК СССР экс-каторжанина Яна Васильевича Полуяна (1891-37) - того самого матёрого губревкомовца-комиссара, который прославился на Кубани самыми лютыми и кровавыми экзекуциями по «расказачиванию» [Залесский К. А. Империя Сталина. Биографический энциклопедический словарь. М., Вече, 2000]. Вместе с Яном Полуяном (которому и опричник Малюта Скуратов в подмётки не годился) прибыл также и член коллегии ОГПУ СССР знаменитый чекист-контрразведчик, комиссар безопасности 3-го ранга Сергей Васильевич Пузицкий (1895-1937) - тот самый, который под руководством Феликса Эдмундовича Дзержинского (1876-1926) поймал талантливого и дерзкого террориста Бориса Викторовича Савинкова, лидера антисоветской организации «Союз защиты Родины и свободы» (1924 г. - операция «Синдикат-2»; ещё ранее - операция «Трест» с поимкой английского авантюриста Сиднея Рейли). Как следствие, С. В. Пузицкий и его коллега Г. С. Сыроежкин всех зачинщиков якутских мятежей, «ксенофонтовцев», немедленно арестовали. Причём, Григорий Сергеевич Сыроежкин (1900-38), как имеющий огромный опыт борьбы с бандитизмом, ещё зимой 1927 г. был командирован на арктический север Якутии, где организовал поимку и ликвидацию рижского немца, ссыльнопоселенца Юрия Адольфовича Шмидта, подозреваемого в шипионаже в пользу Японии, а еще ранее - в пользу Германии. Юрий Шмидт был застрелен при попытке бегства в момент нейтрализации банды.

                                                                                *

                                                                        СПРАВКА

    {Пузицкий Сергей Васильевич (1895-37). Урож. г. Ломжа Привислинского кр. (Польша) в семье учителя. 1912 - оконч. Гимназию; студент юрфака. Моск. ун-та. 1916 - призван в армию, оконч. Александровское воен. училище, прапорщик дивизиона тяж. артилл. (Измайлово). 1917 - чл. солдатск. ком-та дивизии. Март 1918 - зав. арт. частью штаба Моск.ВО; ноябрь 1918 след. Рев.трибунала республики. 1919 - оконч. юр.фак МГУ. Май 1920 - нач. следств. отд. Ревтрибунала, сотрудник резерва Администр. Отд. ВЧК. В 1921-22 - нач. 16 спец. отделения Особого отд. ВЧК. 1923-35 - пом.нач. контрразвед. отд. ОГПУ. Янв. 1928 - командирован - в ЯАССР для ликвидации бандитизма. 1930 - зам.нач. Особого отд. ОГПУ. 1931 - зам. полпреда ОГПУ в Сев.-Кавказском крае. 1935 - комиссар ГБ 3-го ранга. 1935-37 - зам.нач. Дмитровского ИТЛ НКВД: канал Волга-Москва. Награжд.: орд. Кр. Зн., 2 знаками "Почетный чекист", золотым оружием. 1937 - осужден за принадлежность к «троцкистско-зиновьевскому блоку». Расстрелян. Реабилитирован (1956).}

    {Сыроежкин Григорий Сергеевич (25. 01. 1900-38). Урож. с. Волково, Балашовского уезда Саратов. губ. 1909; поступил в Тифлисскую гимн. 1915 - боец 1-й Кавказск. стр. полка, на герм. фр. Возвращен с фр. как несовершеннолетний; письмоводитель упр. Закавказск. ж/д. 1918 - рядовой 6-го Заамурского кав. полка КА; на Юж. фр. В ревтриб. 9-й арм. Дек. 1919 - комендант ревтриб. армии. 1920 - опер. Новочеркасского ЧК; след. ревтриб. Кавказск. фр. 1921-25 - след. ревтриб. (Москва), участн. операции «Синдикат-2», «Трест». Авг.-сент. 1925 - разгром банд в Чечне; 1927 - в ЯАССР; 1930-31 - б-ба с банди-тизмом в Бурятии, Монголии; 1932 - рук. ликвидацией подпольных нац. орг. Белоруссии; 1933 - рук. ликвидацией террор. групп герм. разведки (Ленинград, Герм., Норв., Финляндия, Швеция). 1936 - майор ГБ. В Испании: орг. диверсий в тылу франкистов. 1937 - ст. воен. советник спец. 14 кор. респ. арм. Исп. Награжд.: орд. Ленина (1937), Кр. Зн. (1925), именным оружием (1932); золотыми часами (1933). Арестован по обвинению в «заговоре военных», расстрелян. Реабилитирован.}

                                                                              *

    Из арестованных ксенофонтовцев следует упомянуть: М. К. Артемьев (самый закоренелый повстанец, перебегающий то к «красным», то к «белым», но вечно попадающий под амнистию), Г. В. Афанасьев, И. Л. Белолюбский, С. И. Данилов, С. М. Михайлов, Г. И. Кириллов, П. В. Ксенофонтов, П. Г. Оморусов, А. П. Павлов, В. М. Слепцов и др. Многие из повстанческих руководителей расстреляны, включая почему-то и П. С. Жерготова - уполномоченного ГПУ, ведшего с повстанцами переговоры.

    Вышло также знаменитое (но самое обескураживающее для придворных историографов) постановление ЦК ВКП(б) от 09. 08. 28 г. «О положении в Якутской организации» [почему-то его не пытаются переопубликовать]. В отношении же М. К. Аммосова, И. Н. Барахова, С. В. Васильева - вновь величайшее снисхождение. Пожурив (но ведь и не расстреляв!), их, «правоуклонистов» и «буржуазных перерожденцов» и «оппортунистов», отправляют с повышением в Москву: пусть поучаться ребята в Институте красной профессуры, поднаберутся ума-разума, поработают в ЦК. Не в награду ли за какие-то особые «выдающиеся заслуги» дарована такая «опала»? Не в заслугу ли «опальному» М. К. Аммосову по прибытию в столицу немедленно выделяют новую квартиру в самом её сердце, ибо адрес пишется: Москва, Центр, Тверская ул., д. 29, кв. 3. Всё-таки как же бережно относилась родная компартия к своим «проштрафившимся» функционерам!

    Но рано торжествовали новые лидеры ЯОК ВКП(б) Александр Гаврилович Габышев (секретарствовал с 27 марта по 10 декабря 1928 г.) и сменивший его Николай Иванович Барышев (секретарствовал с декабря 1928 по 1934г.). Не прошло и года после трагических событий, как 30 апреля 1929 г. партколлегия ЦК ВКП(б) во главе с главным благодетелем Е. М. Ярославским, а также лично М. К. Аммосовым, И. Н. Бараховым, выносит абсурдное с точки зрения партийной этики решение-индульгенцию: «ЯОК ВКП(б) принять меры к прекращению дискредитации отозванных постановлением ЦК ВКП(б) от 09. 08. 28 г. тов. М. К. Аммосова, И. Н. Барахова, С. В. Васильева и др.». По нашей версии, сенсационное прощение грехов обусловливалось рядом факторов. Во-первых, благодаря связям и личной преданности М. К. Аммосова в отношении высоких начальников - Ем. Ярославского и Г. К. Орджоникидзе. Во-вторых, в связи с острым дефицитом региональных парткадров. В-третьих, с учётом «особых» заслуг М. К. Аммосова, а именно: его деятельном соучастии в карательных инспекциях г. Шахты (знаменитое «шахтинское дело» 1928-29 гг. по выявлению «инженеров-вредителей»). С этого «дела», собственно, и был запущен на полные обороты маховик сталинских репрессий в России: «герои», первоначально раскручивавшие этот механизм, стали постепенно превращаться в его жертвы. Такова уж сила инерции.

    Итак, мы привели лишь некоторые фрагменты «чёрных пятен». Трактовка ложных кумиров позволяет сделать предположение, согласно коему в стане «героев» и жертв красного террора имелись немалые противоречия личностного, шкурническо-карьеристского порядка. Можно сделать вывод: основной причиной расхождений являлась банальная грызня за лидерство. Как следствие - взаимные интриги, шельмование, политические провокации, мелкие доносы, нападки. Их объединяло одно - номенклатурная окраска, а не идеология: почти все (за исключением единиц) холуйски выслуживались перед Москвой и Сиббюро. Надеялись уцелеть в кровавой мясорубке. Валили друг на друга вину за собственное «левачество», «ультра-революционность», «оппортунизм», «ревизионизм», «троцкизм» и прочие «-измы». Публика малосимпатичная, агрессивно нахрапистая и наглая. Предрассудками «абстрактного гуманизма» не страдали. Свою «красную правду» - до конца и не обрели. «Белую правду» - панически отрицали, опасаясь возмездия истории. Не пора ли примирить эти две изолгавшиеся правды в единый консенсус исторической истины? Память нужна не им, а нам. Не впадая в «памятниковую болезнь», следует разобраться в нашей истории, расставить все точки над «i». А для начала, если уж по справедливости судить, восстановить оболганные имена Александра Колчака, Виктора и Анатолия Пепеляевых, героя Первой мировой и гражданской войн Василия Коробейникова (кавалера 4-х Георгиев, лидера антисоветского восстания в Чурапче). Или времечко не приспело? Приспеет ли? Нужна новая, не политизированная историография согласия. Демифологизация исторической памяти неизбежна. [Источник: «Чёрные пятна» советской историографии Якутии // «МК в Якутии», № 21 (198), 21-28. 05. 03 г., с. 10-11.].

                                       2.5. ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА В ЯКУТИИ:

                                                        МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ

    Вспомним, кто такие Лебедев, Козлов, Агеев? В сочинениях местных историков этот «триумвират» упоминаются почему-то всегда и везде в отрицательном контексте. Забавно то обстоятельство, что, ожесточённо ругая этих деятелей, историки Якутии забывают упомянуть даже их имена и отчества. С одной стороны, прочитывается стремление в самом негативном ключе посклонять их фамилии во всевозможных текстах, посвященных периоду гражданской войны в Якутии. С другой стороны, - неистребимое желание забыть о них, вычеркнуть из истории - вплоть до забвений их имен и отчеств. Нет, такой подход не объективен и недопустим.

    Георгий Иванович Лебедев (1886-28. 08. 1975), секретарь Якутского губбюро РКП(б), Андрей Васильевич Агеев (1888-31. 12. 1923), председатель ГубЧК ЯО ГПУ и Алексей Георгиевич Козлов (18??-31. 12. 1969), председатель РевТрибунала Якутии. Именно на эту троицу (или «триумвират») свалили вину за всплеск бандитизма в Якутии.

    В ночь с 10 на 11 марта 1922 г. аммосовский «контр-триумвират» (Барахов, Аржаков, Ойуунский) организовал в Якутске номенклатурный переворот, временно взял под домашний арест Г. И. Лебедева и А. В. Агеева. Секретарём губбюро РКП(б) стал И. Н. Барахов - главный организатор номенклатурного переворота и «серый кардинал» при М. К. Аммосове. С. М. Аржаков возглавил НКВД и назначен начальником ГПУ, оставаясь членом губбюро и членом ЯО РКП(б). Впрочем, «арест» - сильно сказано. Во-первых, Лебедев сам подписал приказ о своём снятии; во-вторых, узнав о незаконном путче, Сиббюро и Сибревком ЦК РКП(б) под угрозой расстрела всех виновных в произволе, потребовали немедленно освободить арестованных; в-третьих, Лебедев и Агеев, понимая, что уже не смогут сработаться с вероломными горе-заговорчиками, просто покинули пределы Якутии.

    Конечно, невозможно отрицать ошибок руководства. Однако это были общие ошибки, т.е. всего Губбюро, включая и ответственность членов «анти-триумвирата» (Аммосов, Барахов, Ойуунский), признать соучастие которого республиканская историография не решается до сих пор, ибо это противоречило бы канонизации «ложных кумиров». Особую же ответственность - вплоть до исключения из партии - должен был понести М. К. Аммосов, который, претендуя на доминирующую роль в кадровой политике, собственно и пригласил Г. И. Лебедева в Якутию. Но потом самоустранился; прохлаждаясь в Москве, не владея ситуацией, высокомерно слал Лебедеву ничего не значащие дилетантские телеграммы, пытаясь командовать.

    Стремясь осмыслить особенности гражданской войны в Якутии, нашёлся историк-аспирант Егор Алексеев, который в своей новаторской монографии «Роль Ленина в установлении и укреплении Советской власти в Якутии» очень сгустил краски. Попытался демонизировать фигуру Георгия Ивановича Лебедева и его окружение. Вероятно, сказались впечатлительность и юношеский максимализм. Участники гражданской войны, прочитав книжку Е. Е. Алексеева, ужаснулись, возмутились и опубликовали свои аргументированные возражения в журнале «История СССР», на страницах которого рассказали об совещании историков Якутии в апреле 1964 г. под эгидой ЯОК КПСС. Однако начинающий историк-учёный тоже был не лыком шит. Оставаясь в плену собственной надуманной схемы, он выдвинул контрдоводы, суть которых заключалась в том, что старый большевик, участник октябрьского 1917 г. переворота и штурма Зимнего дворца Пётр Павлович Кочнев, с помощью публикации Кирилла Горохова и Степана Кылатчанова, будто бы «приписал» ему, честному исследователю, неверную интерпретацию причин гражданской войны. Аспирант категорически отверг утверждение о том, что в системе его аргументации главный лейтмотив - попытка, во что бы то ни стало, свалить всю вину за эскалацию гражданской войны в регионе на «триумвират». Он самым решительным образом отвергал упрёки старших товарищей, характеризуя их позицию как «тенденциозность», как «политические обвинения, предъявленные мне на ложной почве», как стремление «оболгать и очернить мою книгу». Далее, Е. Е. Алексеев произнёс золотые слова: «Критики приписывают мне, будто бы причиной гражданской войны в Якутии я считаю «левацкие ошибки партийного и военного руководства». Это не соответствует действительности и искажает содержание моей работы» [Алексеев Е. Е. Письмо в редакцию журнала «История СССР», от 09. 12. 64 г., с. 1. - копия: секретарю ЦК КПСС тов. Ильичёву].

    Два самых эффектных аргумента находились в арсенале у аспиранта Е. Е. Алексеева. Когда оппоненты перешли в атаку на него, он в порядке самообороны стал размахивать этими аргументами, как дубинами и перешёл в атаку, апеллируя к редколлегии упомянутого журнала. Речь идёт о двух скандальных текстах, обнаруженных аспирантом в Якутском партархиве, авторство документов принадлежало членам «триумвират» - Лебедеву и Козлову. Приведём тексты документов.

    Алексей Георгиевич Козлов (в качестве начальника штаба, в отсутствие командующего Петра Фёдоровича Савлука) отдает 2 января 1922 г. драконовский приказ (правда, номер и реквизиты приказа, включая подпись А. Г. Козлова, почему-то отсутствует. А был ли приказ или речь идёт об очередном мифе?). Процитируем текст: «Приказываю отбросить всякое миндальничание, способствующее лишь разложению нашего тыла, под которым подразумевается как разложение граждан, наше миролюбие принимающих за слабость, так и разложение наших частей, а потому примите к неуклонному проведению в жизнь следующее:

    1. Отбросить всякие сентиментальности, как с бандитами, так и мирными гражданами, а также нашими частями. Бандитов, захваченных, где бы то ни было, - расстреливать без пощады: граждан, населяющих наш тыл, содействующих бандитам, в чём бы это содействие не выражалось, указанием ли бандитам нашего расположения или численности, предоставления им подвод для передвижения и фуража и продуктов или просто в том, что то или иное селение, при посещении его бандитами, предоставляло им квартиру и об этом не сообщало нашему командованию, просто оставались пассивными - расстреливать каждого пятого в селении, без всякой пощады» [ЯОПА, ф. 3, оп. 20, д. 3, л. 103. - Цит. по Башарину Г. П.: Обществ.-полит. обстановка в Якутии. - С. 178].

                                                                               *

                                                                        СПРАВКА

    {Козлов Алексей Георгиевич (18??-31. 12. 69), нач. штаба вооруженных сил Якутии, чл. Президиума Якутского Губбюро РКП(б), предс. РевТрибунала Якутии; автор мифического приказа от 2 января 1922 г.: «расстреливать каждого пятого… без всякой пощады». В Якутию прибыл летом 1920 г. с экспедицией РВС V-й армии. Ранее: служил в армии Российской империи; участник боевой организации правых эсеров в Омске (1918); член РКП(б) с 1920. Занимал ряд должностей, в Олекминске, в т.ч. являлся предс. уездного ревкома; летом 1921 вошёл в состав ЯкГуббюро РКП(б) как чл. Президиума, предс. ГубРевТрибунала, секретарь ЯО РКП(б); замещал должность нач. штаба вооруженных сил Якутии. Выведен из состава Якутского губбюро РКП(б) после победы аммосовской номенклатурной группировки 11-12 марта 1922.}

                                                                                *

    Цитируя этот текст, историк Е.Е.Алексеев добавляет: «Всякое попустительство, виной которому хотя б были просто пассивность и запуганность впредь должно караться беспощадным образом». [Алексеев Е. Е. Нацвопрос в РС(Я): 1917-41 гг.- Казань, 1999, - с. 155. Первоисточник: ФНА, ф. 3, оп. 2, д. 14, л. 7. (Приказ А. Г. Козлова от 2 января 1922 г.).]

    Автор сих строк попытался найти оригинальный текст приказа А. Г. Козлова в архиве. К сожалению Фонда № 3, описи № 2 в архиве не оказалось.

    Георгий Иванович Лебедев в марте 1922 г. телеграфирует в Сиббюро ЦК РКП(б): «К марту белобандитизм охватил уезды Якутский, Камчатский, Колымский и уже просачивается в остальные два уезда - Олёкминский и Вилюйский. Истребление совработников, коммунистов идёт поголовное. Местами практикуют предательские вызовы, чтобы убить из засады. Движение приняло определённую национальную народную окраску, охватив широчайшие массы якутов. Это понятно: во-первых, тёмная неграмотная масса разобраться в совласти не может, всякую власть расценивает с точки зрения материальных благ, возможностей хотя бы недоступных бедняку. Второе, соввласть ничего не принесла с собой, пока, кроме политических свобод, таёжному жителю мало понятных. Положение создаётся острое. Подавление бандитизма возможно только при почти поголовном истреблении местного населения. Открытого боя бандиты не принимают, практикуют приёмы промысловых охотников, подстерегающих добычу в засаде. Работа партии затруднена, но выдержанных опытных работников несколько человек» [ЯОПА, ф. 3, оп. 20, д. 3, л. 62. - Башарин Г. П.: Общественно-политическая обстановка в Якутии. - С. 178-179; См., также: Алексеев Е. Е. Нацвопрос в РС(Я) (1917-41). - Казань: 1999, с. 157 (Телеграмма Г. И. Лебедева от 7 марта 1922 г.): ФНА, ф. 30, оп. 20, д. 1, л. 79].

    Тексты говорят сами за себя. Очень крутые ребята сидели в губревкоме! Неужели хотели «замочить», выражаясь путинским слэнгом, всю «контру», а также «местное население», методом геноцида? Так ведь это и есть красный террор! Действовали, как учили: «когда враг не сдаётся, его уничтожают!». Причём, под «местным населением», понимались все проживающие в Якутской области (русские старожилы, татары, поляки, эвенки, эвены и прочие) - в случае сотрудничества местного населения с «белыми» (основные контингенты - офицерство, духовенство, дворянство, тойонат, купечество, крестьянство), оно подлежало уничтожению безотносительно к этнической принадлежности. Кстати, и «белые» применяли точно такой же принцип: расстреливали местное население в случае сотрудничества с «красными».

    Интернациональный состав белоповстанцев и иных оппонентов большевистского режима включал:

    - из русских - Андерс (полковник, пепеляевец), Вишневский (генерал артиллерии, пепеляевец), Виталий Озеров-Бочкарёв (полковник), Степан Герасимов, Иван Николаевич Герасимов, Михаил Ильич Гордеев (поручик), Кирилл Павлович Деревянов, Иван Прокопьевич Добрынин, Дуганов (полковник), Константин Петрович Дюмов, Иван Жарников, Иван Семёнович Захаренко (поручик, кавалер ордена Св. Владимира, Св. Анны), Николай Владимирович Занфиров (гвардии капитан, нач. штаба Коробейникова), Семен Георгиевич Канин (штаб-ротмистр), Петр Александрович Куликовский (эсер-террорист, убийца графа Шувалова, каторжанин, бывший работник «Холбос», чл. делегации к А. Н. Пепеляеву в Харбин), Илья Канин, Семен Канин, Пётр Акепсимович Кушнарёв (финансист-кредитор), Порфирий Коновалов (священник), Василий Алексеевич Коробейников (корнет, кавалер всех Георгиев), Леонов (полковник, нач. штаба пепеляевцев), Анатолий Николаевич Пепеляев (ген.-лейтенант), Анатолий Муратов, Фёдорович Фёдорович Масюков (поручик, кавалер ордена Анны 4-й степени), Михаил Васильевич Николаев (путеец, река Мая), Валентин Павлович Николаев (подпоручик), Василий Александрович Ракитин (из Иркутска, генерал-майор), Август Яковлевич Рейнгард (полковник), Алексей Семёнович Сентяпов (уполномиченный приморско-земской управы), Иван Фёдорович Толстоухов (капитан), Пётр Дмитриевич Филиппов (подрядчик, начальник транспорта у ген. А. Н. Пепеляева), Николай Иванович Хапилин (капитан), Александр Михайлович Храповицкий (ротмистр, востоковед, выпускник Лазаревского института живых восточных языков), Худояров (полковник-пепеляевец), Цевловский (полковник, пепеляевец), Иван Иванович Шипков (в 1916 г. доброволец, прапорщик), Пётр Павлович Шулепов (есаул), Прокопий Андреевич Юшманов (сын городского головы, племянник купца); Иван Николаевич Яныгин (капитан), Николай Николаевич Яныгин;

    - из татар - Юсуп Гайнулинович Галибаров (купец), Г. Г. Рахматуллин-Большойко, Сафиулла Хобсударович Насыров (купец), Галлиула Хобсударович Насыров (купец);

    - из якутов - Егор Акимов, Пётр Федорович Аржаков, Михаил Константинович Артемьев, Николай Иванович Алексеев (подпоручик), Иван Фёдорович Афанасьев (чл. ВЯОНУ, дядя проф., д.пед.н. Виктор Фёдорович Афанасьева), Михаил Дмитриевич Азаров (чл. ВЯОНУ), Прокопий Барашков (предприниматель из п. Качикацы), Николай Никитович Божедонов (сельский учитель, конфедералист), Дмитрий Тимофеевич Борисов (купец, держатель факторий в Охотске и Аяне для ВЯОНУ и пепеляевцев), Афанасий Иннокентьевич Говоров (Ленский), Георгий Семёнович Ефимов (экс-ревкомовец, делегат VIII съезда Советов РСФСР в 1920г., зав. отд. народного образования; лидер ВЯОНУ), Афанасий Спиридонович Ефимов, Иван Захаров, Карманов Дмитрий Иванович («амгинец»), Дмитрий Кириллин, Иван Геннадьевич Кириллов (кузен П. Ксенофонтова, чл. ЦКК конфедералистов, командир отряда), Лука Григорьевич Крюков, Алексей Елисеевич Кулаковский (беллетрист), Евтропий Дмитриевич Кулаковский–«Бяппя», Семён Ильич Михайлов (предс. военно-полевого суда конфедералистов, командир ударного отряда), Семен Михалович Михайлов (командир взвода); Сергей Мочитов, Гаврил Васильевич Никифоров (купец-финансист), Семён Трофимович Новгородов, Андрей Андреевич Новгородов (нач. информ. отд. штаба ВЯНУ), Конон Кириллович Никифоров, Георгий Оконечников, Оросин Василий Михайлович (Таттинский улус), Пётр Иванович Оросин-Вольский (нач. штаба у ген. Ракитина), Роман Иванович Оросин, Гавриил Охлопков, Трофим Гаврилович Павлов, Пётр Трофимович Павлов, Александр Петухов, Никита Платонов, Григорий Николаевич Попов, Еремей Игнатьевич Попов, Семён Петрович Попов, Асклифеодот Афанасьевич Рязанский (подпоручик), Афанасий Петрович Рязанский (чл. ВЯОНУ), Матвей Матвеевич Сивцев (чл.ВЯОНУ, особоуполномоченный ВЯОНУ, дядя Д. Д. Соорун Омоллона), Сивцев Федор Гаврильевич (служащий Намского потребобщества), Николай Андреевич Слепцов («Буджурунка»), Василий Михайлович Слепцов (чл. ЦК конфедералистов, зав. агитационно-пропагандистск. отд.), Николай Спиридонов (пом. секретаря ВЯОНУ), Петр Стручков (врид уполномоченный ВЯОНУ), Георгий Тимофеевич Филиппов;

    - из тунгусов (эвенков): Дмитрий Громов, Павел Гаврилович Карамзин (командующий тунгусских отрядов), Митрофан Карамзин, Семен Карамзин, Михаил Карамзин, Иван Кошелев, Павел Антонович Сысолятин и другие.

    Имена и отчества этих людей удалось установить (хотя бы частично) с трудом, т.к. региональная историография к вопросу о конкретных личностях равнодушна, никогда не занималась она исторической ономастикой. А ведь как важно помнить имена, отчества и фамилии своих пращуров: историю делают, в том числе и люди, а не только безликие объективные закономерности и мегатенденции. Наш список сугубо иллюстративен. Он лишь показывает случайную выборку, а требуется тотальный, комплексный подход к представителям «белого» и «красного» движения, который предполагает тона и полутона. Например, мы включили в список конфедералистов (представителей ксенофонтовщины), которых трудно отнести только к «красным» и только к «белым»: у них была своя правда - этническая, этнократическая.

    Не всё так просто: «красный интернационал» противостоял «интернационалу белому», «белый террор» противостоял «террору красному». И «красные» и «белые» с негодованием отвергали узколобый региональный этноцентризм, этнократизм, шовинизм, ксенофобию. По крайней мере на словах (за некоторыми исключениями: например, взгляды этнически озабоченного М. К. Артемьева). Принципиальные разногласия состояли не столько в решении «национального вопроса», сколько в способах решения судеб страны и региона: одних объединяло неприятие большевистского режима, другие, напротив, пытались этот режим утвердить. Основная масса демократической интеллигенции и наиболее интеллектуальные слои из всех сословий, конечно, не поддерживали большевиков. Например, в ответ на демагогические посулы тов. М. К. Аммосова, высказанные им в статье «Открытое обращение к интеллигенции» (июль 1922 г.), был получен весьма достойный и красноречивый ответ: «Обращение группы Якутской трудовой интеллигенции, сторонников Учредительного Собрания» «К братьям якутам». Там было сказано следующее: «Большевистская банда в Якутске именем рабочих и крестьян России беспощадно расстреливала лучших представителей Якутской и местной интеллигенции (…). Чекисты, эти опричники нового «красного царя» Ленина, безнаказанно грабили и убивали мирное население, отбирая последнее не только у богатых, но и у бедняков (…). Пробил последний час большевистской деспотии. Долой тиранов-большевиков. Да здравствует Учредительное Собрание» [Цит. по: «ЯА», № 2 (10), 2003, с. 28; см. также: ЦГА ЯАССР, ф. 87, оп. I, д. II, л. 4-5 об.].

                                                                               ***

    Вновь вернёмся к тексту лебедевской телеграммы в том полном виде, в каком её следует цитировать (автор сих строк произвел скрупулёзную сверку текстов). Пришлось идти в Якутский партийный архив Якутской области (ПАЯО - ныне ФНА: Филиал Национального архива). В «оригинале» (ф. 3, оп. 20, д. 1, л. 79) Дело № 1 - это тоненькая папка, которое носит название «По военным вопросам и бандитизму». Цитируем полный текст, исправляя пунктуацию:

    «НОВО-НИКОЛАЕВСК СИББЮРО РКП. На 605/c. К марту белобандитизм охватил уезды: Якутский, Охотский, Камчатский, Колымский, Верхоянский и уже просачивается в остальные два уезда: Олёкминский, Вилюйский (ТЧК). Истребление совработников, коммунистов идет поголовное (ТЧК). Местами практикуют предательские вызовы, чтобы убить из засады (ТЧК). Движение приняло определённую национальную народную окраску, охватив широчайшие массы якутов (ТЧК). Это понятно: во-первых, тёмная неграмотная масса разобраться в совласти не может. Всякую власть расценивает с точки зрения материальных благ, возможностей хотя бы недоступных бедняку. Второе: соввласть ничего не принесла с собой пока, кроме политических свобод таёжному жителю мало понятных (ТЧК). Положение создаётся острое (ТЧК). Подавление белобандитизма возможно только при почти поголовном истреблении местного населения (ТЧК). Открытого боя бандиты не принимают, практикуя приёмы промысловых охотников, подстерегающих добычу в засаде (ТЧК). Работа партии затруднена, ибо выдержанных опытных работников несколько человек (ТЧК). Разгром, почти полное истребление штаба Каландаришвили, подымает настроение банд (ТЧК). Амгинская группа продолжает оставаться окруженной, освобождение её считается первоочередной задачей (ТЧК). - Секретарь Губбюро: (подпись отсутствует). Зашифровала: (подпись отсутствует)».

    Итак, следует отметить, что подпись Г. И. Лебедева отсутствует, однако красным карандашом написано полупечатными буквами перед «Секретарь Губбюро»: «Леб», т.е. «Лебедев». Однако это «Леб» не есть автограф - аутентичную подпись Г. И. Лебедева мы знаем из других архивных документов. Подпись шифровальщицы отсутствует тоже. Дата отсутствует. На документе прямо по тексту, напечатанного на печатной машинке синим шрифтом, размашисто выведены наискось большие цифры «215» жирным красным карандашом, сверху пометка от руки «весь» - синим карандашом. Красным карандашом – «79» (номер листа), а также синим карандашом - цифра «22» (бывший номер листа?). Фактура бумаги тонкая бело-серая, в конце последнего предложения после «тчк» сделана пометка от руки чёрными чернилами «270» (бывший номер листа?). Формат телеграммы 13х17 см. Документ в скверном состоянии: пробит дыроколом, сшит свежими белыми нитками. В конце имеется надпись: «Пронумеровано, прошнуровано и пропечатано 99 (девяносто девять) листов. Ниже уточняющая надпись: «100 (сто листов). Подпись: Акишева. Дата 12. 05. 44 г.». Предпоследний (после нас: 13. 10. 03 г.) посетитель архива - д.и.н., проф. Георгий Прокопьевич Башарин (28. 02. 78 г.). Ещё раньше к делу обращался и вышеупомянутый аспирант Егор Егорович Алексеев (31. 10. 64 г.).

    Отметим самоочевидное: содержание лебедевской телеграммы в адрес Сиббюро носит не императивной, а информационный характер. Документ адресован в вышестоящую инстанцию. Г. И. Лебедев понимал, что не вправе брать на себя ответственность за планируемую (вернее, предполагаемую) тактику жесточайшей борьбы без санкции Сибревкома и Сиббюро ЦК РКП(б). Именно поэтому, информируя сибревкомовцев, он в подтексте делал намёк: косвенно просил санкций и прерогатив на радикальные меры. Возможно, он просил у Сиббюро совета и помощи. Мотивы телеграммы тоже понятны, однако они старательно игнорируются (умышленно замалчиваются?) местными историками и никогда не цитируются: 6-го марта 1922 г. трагически гибнет в засаде каландаришвилиевский штаб, а на следующий день, 7 марта 1922 г., Г. И. Лебедев шлёт телеграмму. Заключительная фраза в лебедевской телеграмме (её сознательно умалчивают и никогда не цитируют наши местные историки) гласит следующее: «Разгром, почти полное истребление штаба Каландаришвили подымает настроение банд (ТЧК). Амгинская группа продолжает оставаться окруженной, освобождение её считается первоочередной задачей (ТЧК)».

    Разумеется, эмоции и жажда мести выражает тезис о необходимости «поголовного истребления». Выступая на митинге, потрясённый Иван Строд обнажил шашку, размахивая ею, обещал люто мстить за гибель товарищей и своего командира Нестора Каландаришвили. Идея мести витала в воздухе, будоражила умы. Гнев и негодование переполняли всех. Напротив, комментируя текст «чудовищной» лебедевской телеграммы, историк Е. Е. Алексеев как бы не замечает столь экстраординарного события, кое повергло в шок тогдашнюю общественность Якутии.

    Что касается «приказа о геноциде», приписываемого (причём голословно, бездоказательно, огульно) Алексею Козлову, то в должности вр.и.о. командующего вооруженными силами Якутской области он находился меньше недели. Впрочем, если А. Г. Козлов действительно был автором «приказа», если этот документ не поздняя фальшивка заинтересованных лиц, то, наверняка, он исходил из объемлющего разрешительного документа, который по суровым меркам того свирепого времени стопроцентно оправдывал его.

    Дело в том, что руководители всех восточно-сибирских регионов неукоснительно руководствовались Приказом № 1350 от 22 сентября 1921 г., за подписью Иеронима Петровича Уборевича (1896-1937) - командующего V-й армии Восточно-Сибирского военного округа. Основной тезис приказа № 1350 - беспощадность. Командующий, член РВС заявлял (приводим текст полностью с частичным сохранением орфографии: «Иркутск 22 сентября 1921 г. Сообщаю приказ командующего войсками V-й армии ВостСибВоенОкруга с.г. №1350 (ТЧК). Объявляю к неуклонному исполнению всему населению Енисейской, Иркутской и Якутской губерний, что я решил беспощадным образом и кратчайший срок уничтожить бандитов, которые преступлениями своими действиями мешают мирному строительству рабочих и крестьян по воссозданию народного хозяйства (ТЧК).

    Первое (ТЧК) Военному командованию, органам чрезвычайной комиссии и милиции приказываю решительными действиями, согласно моих секретных приказов, изловить и уничтожить бандитов (ТЧК).

    Второе (ТЧК) Всем советам (СКОБА) уездным, волостным, сельским, аймачным, хотунным (СКОБА), всем военным комиссарам и всем частным гражданам:

    - приказываю сообщать войскам и органам чека и милиции о всех бандитах и им сочувствующих и принимать меры к их уничтожению (ТЧК). За бездействие и трусость представители соввласти будут наказаны как предатели трудящихся (ТЧК). Все граждане за укрывательство бандитов, явную или тайную помощь им, а также укрывание оружия понесут кару вплоть до расстрела. Имущество будет конфисковано и распределено между частными гражданами, а трудновоспитуемые члены семьи будут взяты на принудительные работы (ТЧК).

    Третье (ТЧК) Всем бандитам объявляется немедленно явиться в распоряжение военного командования и соввласти сдать оружие и выдать не желающих сдаваться главарей (ТЧК) Добровольно сдавшимся бандитам с оружием в руках смертная казнь не угрожает (ТЧК)

    Четвёртое (ТЧК) Семьи не явившихся бандитов арестовывать имущество конфисковать и распределить через Советы между беднейшими крестьянами (ЗПТ) рабочим и семьям красноармейцев (ТЧК) Войскам для своих целей конфискованное имущество под строжайшей ответственностью не берут а сдают Советам (ТЧК)

    Пятое (ТЧК) Бандитов не явившихся для сдачи считать вне закона (ТЧК) Бандиты знайте что ваши имена и местожительства ваших семей военному командованию и органам чека известны (ТЧК)

    Шестое (ТЧК) Всем войсковым частям красной армии оказывать рабочим и крестьянам поддержку защищать их от нападения бандитов (ТЧК)

    Седьмое (ТЧК) Красноармейцы командиры комиссары сотрудники чека кто из вас опозорит красное рабоче-крестьянское знамя грабежом воровством насилием (ТЧК) Подлежит к расстрелу на месте (ТЧК)

    Восьмое (ТЧК) Приказ ввести в действие по телеграфу провести по всем ротам батареям эскадронам прочитать вручить под расписку всем советским селам аймахам хотунам расклеить на всех видных местах и отпечатать на всех газетах

    Командующий войсками V-й армии ВостСиб военного округа - Уборевич

    Член реввоенсовета - Грюнштейн

    Нач. особотдела - Каган

    Нач штаба ВСВО - Любимов

    Нач адм 5 ВСВО - Яковлев" [ФНА, ф. 3, оп. 20, ед.хр. 3, л. 95].

    Если командующий армией требует беспощадности, что остаётся лидерам восточно-сибирских регионов? Как контролировать свои территории, если они охвачены локальными очагами повстанческих движений, заговоров, мятежей, смут, беспорядков, уголовщины? Сама фигура И. А. Уборевича - воплощенный символ самой лютой беспощадности. Имя его в 1921-22 гг. гремело на всю Россию. Именно он прославился тем, что весной 1921 г. «огнём и мечом» подавил на Томбовщине (совместно с Михаилом Тухачевским) крупный повстанческий мятеж («антоновщину»), а летом (1921 г.) в Минской губернии уничтожил повстанческие отряды С. Н. Булак-Балаховича. Далее, получив назначение в V-ю армию, Уборевич получает задачу - навести порядок в Восточной Сибири, в том числе и в Якутии, а заодно очистить Приморье. Наверное, руководители регионов должны были брать с Уборевича пример?

    Иначе и быть не могло. Лидеры Якутской области самым внимательным образом (можно сказать, с карандашом в руках) изучили приказ Иеронима Уборевича № 1350 от 22 сентября 1921 г. и ни коем образом в стороне не остались. Приведём текст Приказа № 162 от сентября 26 дня 1921 г. за подписью председателя Якутского губревкома Платона Алексеевича Слепцова-Ойуунского, губвоенкома Эдуарда Иогановича Винэрта и председателя губчека Андрея Васильевича Агеева:

    «Всем уездным революционным комитетам, военным комиссарам, заведующим политбюро, начальникам милиции, волостным и сельским революционным комитетам (сотрудникам чека, военкомата и милиции, а также всем военным и частям, отрядам и гражданам Якутии) - объявляется приказ командующего 5 армии ВосСибВоенОкруга с.г. № 1350 для неуклонного исполнения, руководства в борьбе с бандитизмом. За несоблюдение и уклонение от исполнения особого приказа виновные будут караться мерами, указанными в объявленном приказе [ФНА, ф. 3, оп. 20, ед.хр. 3, л. 95].

    Но приказные директивы И. Уборевича и П. Ойуунского не столь уж и главные. Для самых слабонервных читателей и местных тенденциозных историков сообщаем: существовал более объемлющий Приказ Полномочной комиссии ВЦИК № 171 от 11 июня 1921 г., согласно которому на территориях, охваченных повстанчеством, санкционировался «расстрел заложников из мирного населения» - вплоть до выдачи бандитов властям и активного участия в подавлении бандитизма. Согласно знаменитому приказу ПК ВЦИК № 171 от 11. 07. 21 г. все лица, отказавшиеся назвать своё имя, подлежали немедленному расстрелу - без суда и следствия. Карательные меры санкционировались не только по отношению к повстанцам. «Приказ ПК ВЦИК № 171 от 11. 07. 21 г.» предусматривал в отношении местного населения репрессии вплоть до расстрела за неповиновение, укрывательство бандитов и оружия.

    Жестокосердие и взаимное озлобление в период гражданской войны не воспринималось массовым сознанием как аномалия. Напротив, к сожалению, оно приобретало характер повсеместной нормы и само по себе становилось источником т.н. советского права, отрицающего «абстрактный гуманизм». Известны случаи, когда в целях повышения дисциплины беспощадно карали даже своих, невзирая ни на какие заслуги. Например, в начале 1918 г. за неповиновение был расстрелян по приказу Нестора Каландаришвили командир 1-го Омского интернационального отряда Феодосий Петрович Лавров - прапорщик, георгиевский кавалер, помощник председателя президиума исполкома Омского Совета рабочих и солдатских депутатов, зампред волостного комитета Омского округа [Баталов А. Н. Борьба большевиков за армию в Сибири (1916 - февр. 1918 г.). - Новосибирск: Наука, 1978. - с. 250].

    В любом случае, безотносительно к содержанию запущенных в научный оборот дозированных (неполных - с купюрами) источников («приказ» А. Г. Козлова, телеграмма Г. И. Лебедева), требуется их тщательная экспертиза - это во-первых.

    Во-вторых, простое сопоставление текстов в редакции Е. Е. Алексеева и Г. П. Башарина позволяет легко выявить ряд бросающихся в глаза несовпадений - в пунктуации, в орфографии, в синтаксисе; фиксируются разночтения: при цитировании одних и тех же текстов архивных документов (А. Г. Козлова и Г. И. Лебедева) проставлены разные знаки препинания, по-разному согласовываются одни и те же лексемы, прослеживаются купюры, произвольные добавления и замены частей речи.

    В-третьих, отсылки на дела и листаж архивных единиц хранения в монографиях Г. П. Башарина (научного руководителя) и Е. Е. Алексеева (аспиранта) разные. Всё зафиксированные нами «странные» особенности влекут за собой ряд формальных вопросов к архивариусам бывшего Якутского областного партийного архива (напомним, ныне - Филиал Нацархива), а также к историку Е. Е. Алексееву. Сравнительный анализ архивных дел, а также их сверка с монографиями профессора Георгия Башарина и бывшего его аспиранта Егора Алексеева дал следующие результаты:

    I. «Приказ» Козлова, по отсылке Е. Е. Алексеева (письмо в редакцию «История СССР» от 09. 12. 64 г.), регистрируется следующей единицей хранения: ЯОПА, ф. 3, оп. 20, д. 14, л. 7. Однако позднее, в казанской книжке (Алексеев Е. Е. Национальный вопрос в Республике Саха (Якутия): (1917-41).- Казань, 1999, («Приказ А. Г. Козлова от 02. 01. 22 г.»). - С. 155), даётся уже другая отсылка на источник: ФНА, ф. 3, оп. 2, д. 14, л. 7. Напротив, у Г.П. Башарина тот же самый источник (Приказ А.Г.Козлова от 02.01.22 г.) из того же самого архива почему-то иной, а именно: ЯОПА, ф. 3, оп. 20, д. 3, л. 103. Е. Е. Алексеев и Г. П. Башарин датируют «Приказ» 02. 01. 22 г.

    II. «Лебедевская телеграмма в Сиббюро», по отсылке Е. Е. Алексеева (письмо в редакцию «История СССР» от 09. 12. 64 г.), регистрируется следующей единицей хранения: ЯОПА, ф. 3, оп. 20, д. 1, л. 79. Однако позднее, в казанской книжке (Алексеев Е. Е. Нацвопрос в РС-Я (1917-41). - Казань, 1999, (Приказ А. Г. Козлова от 2 января 1922 г.). - с. 155), даётся уже другая отсылка на источник (Алексеев Е. Е. Нацвопрос в РС-Я (1917-41). - Казань, 1999, - с. 157 (Телеграмма Г. И. Лебедева от 7 марта 1922 г.): ФНА, ф. 30, оп. 20, д. 1, л. 79.

    Напротив, у Г. П. Башарина тот же самый источник (Телеграмма Г. И. Лебедева от 7 марта 1922 г.) из того же самого архива почему-то иной, а именно: ЯОПА, ф. 3, оп. 20, д. 3, л. 62. Датировка документа. Е. Е. Алексеева: 7 марта 1922 г., Г. П. Башарин более осторожен, пишет: «в первой декаде марта 1922 г.». Но даже на указанных расхождениях «чертовщина» и «мистика» не кончается: цитируя лебедевскую телеграмму Г. Г. Макаров - в главе 6, II-го тома своей монографии «Северо-Восток РСФСР» (Бичик, 1996 г.) - даёт следующую отсылку на архивный источник: ПАЯО, ф. 3, оп. 20, л. 75 (т.е. номер архивного дела не указан вообще, а номер листа не "79", как у Е. Е. Алексеева, а почему-то "75"). Впрочем, наверное, плохо переписывал или допустил опечатку в рукописи, ссылаясь на сенсационный документ?

    Если в столь консервативном учреждении как архив, в одних и тех же (фондах) по какой-то причине (что за причина?) «пляшет» нумерация повышенной важности архивных дел (единицах хранения), а в этих делах - нумерация, причём «пляшет» она в наиболее сенсационных и дискуссионных листах, то любой историк-архивист должен насторожиться, поставить ряд вопросов. Вспомним убийцу Болеслава Геллерта - бодайбинского рабочего Фёдора Яковлевича Лебедева, поставленного во главе Управления архивным делом ЯАССР в 1928 г., т.е. сразу после ксенофонтовской авантюры. Вот уж постарался, наверное, Ф. Я. Лебедев, будучи заинтересованным лицом. После этого, вероятно, и закрепилась в качестве дурной традиции перлюстрация архивных дел с последующей пропажей документов.

    Почему менялась нумерация фондов, описей, дел и листов? Менялась ли? Или уникальные листы (документы) перекладывали из одного архивного дела в другое? Кто санкционировал расформировывать и перешивать архивные дела? Имелся ли соответствующий ведомственный или внутриархивный приказ? Кто его издавал? Где текст этого приказа? Номер? Число? Дата? Подпись? Печать? Потрясающе, но мы вынуждены констатировать: всё это отсутствует.

    Также необходимо проверить (не один раз, а многажды) подлинность интересующих нас документов, ибо не исключена возможность фальсификации документов с последующим хищением оригиналов и, соответственно, с подменой их (оригиналов этих) откорректированными копиями. Наше предположение частично подтвердилось, когда 14. 10. 03 г. мы заказали в Филиале национального архива Якутии единицу хранения № 3 фонда № 3, опись № 20. Некоторые, вернее, многие документы вызывают подозрение на предмет их аутентичности. В основном, это простые и весьма неопрятные перепечатки при отсутствии первоисточников (видно невооружённым глазом).

    Проводилась ли когда-нибудь такая проверка силами Якутского областного партийного архива (ныне - Фонд национального архива), а ещё лучше - с привлечением независимой комиссии экспертов-криминалистов?

    Например, по лебедевской телеграмме работники архива должны были элементарно в 60-90-х годах провести дополнительную проверку и перепроверку, т.к. данный документ (безотносительно к своему сенсационному содержанию) - это окончательная редакция текста, отправленного Якутским губревкомом 07. 03. 22 г. в Сибревком ЦК РКП(б). Какие реквизиты (числа, месяц, год, час, минуты отправления) имеются? Где подпись отправителя? Как мы выяснили, подпись (виза) председателя Губревкома Г. И. Лебедева отсутствует (!). Необходима комплексная криминалистическая экспертиза на предмет вероятной фальсификации источника, начиная с выяснения фактуры бумаги. Оригинал телеграфного сообщения Г. И. Лебедева необходимо разыскать в фондах Сибревкома Новосибирского (Ново-Николаевского) партийного архива. Проводился ли там поиск? Да, проводился. Известно (по состоянию на 1964 г.), что, цитируем: «Этот документ не был подписан Лебедевым, до сих пор не найден его подлинник в Якутском партархиве, и не обнаружена его (т.е. Лебедева. - прим. В. С.) телеграмма в фонде Сиббюро в Новосибирском архиве». Но если не обнаружен первоисточник, то о чём речь?

    Необходима перепроверка датировки источников. Если документы - не фальшивки, необходимо это обязательно доказать. Ранее автор сих строк работал в архивах. Невольно, напрашивается сравнение: архивная служба Якутии поставлена скверно. Многие фонды нуждаются в экстренной реконструкции. Обязательно нужно повысить оклады архивариусам нижнего и среднего звена, чтобы работники имели хоть какую-то заинтересованность в своей деятельности. Руководителей высшего звена необходимо немедленно уволить без сохранения содержания. Таковы некоторые наши формальные замечания.

    Чтобы выяснить, кто прав, а кто виноват, редколлегия журнала «История СССР» в 1964 г. создала авторитетную комиссию Отдела гуманитарных исследований ИЗиОПП СССР. Итоговые результаты опубликованы [«История СССР», № 5, 1964].

    Комиссия пришла к обескураживающим для аспиранта Е. Е. Алексеева заключениям. Цитируем: «Никто не может отрицать того, что когда происходит гражданская война, когда стоит вопрос «кто - кого?», допускались срывы и жестокости». В самом деле, если безраздельно господствовали «произвол», «беззаконие», «нарушались принципы политики советской власти, ленинской национальной политики» и т.п., то, спрашивается, была ли в то время Якутская парторганизация, была ли тогда советская власть? Против кого же выступали с оружием в руках буржуазные националисты и белогвардейцы? Отсюда - логически неизбежный вывод: правы были те, кто боролся в 1921-22 гг. против советской власти? Поэтому справедливы слова старого большевика, участника установления Советской власти в Якутии П. П. Кочнева: «Когда кто-то пытается бандитизм в Якутии преподать, как результат народного восстания против «ультра-коммунизма» и чекистского террора, хочется сказать таким «историкам» - не клевещите на историю Якутской парторганизации и якутский народ».

    Комиссия, говоря о «красном терроре», разъясняла, что, вообще-то, случается иногда такая неприятность на войне: кого-то и убивают. На то она и война, чтобы уничтожать неприятелей. Без крови никак нельзя. Невозможно. Тем-то она, война то бишь, и отличается от мира. Комиссия отмечала: «Е. Е. Алексеев расстрел нескольких людей изображает как уничтожение целого якутского селения, а на самом деле в с. Марха было расстреляно не 9 человек, а всего 1 человек. Далее, ошибки или преступления отдельных людей нельзя изображать как политику губернского руководства. Вообще, в период гражданской войны в Якутии, если не считать убитых на поле боя, то расстрелянных ГубЧК и решением трибунала было совсем не много: в 1921 г. - 35 человек и в 1922 г. - 12 чел. [Автономная Якутия, 24. 12. 24].

    А белые действительно производили массовые расстрелы коммунистов, комсомольцев, ревкомовцев и абсолютно невинных жителей якутских улусов. Националистические банды у живых своих жертв распарывали животы, выкалывали глаза, вынимали кишки, перебрасывали через сук дерева и, соединяя с кишками других коммунистов, кричали: «Провод соединён с Москвой, разговаривайте с вашим Лениным!». Выдумывали и другие пытки. По неполным данным, от рук белогвардейцев погибли более 726 коммунистов, комсомольцев и других активных работников советской власти [См.: «История ЯАССР, т. 3, с. 57].

    Е. Е. Алексеев в своих весьма занятных письмах в редакцию журнала «История СССР» не говорит об этих зверствах белых, а подчёркивает лишь единичные факты расстрелов, произведенных красными, обвиняя непричастных к этим расстрелам. Е. Е. Алексеев забывает слова В. И. Ленина, сказанные в 1921 г.: «Либо белогвардейский, буржуазный террор, либо красный пролетарский террор. Середины нет, «третьего» нет и быть не может». Е. Е. Алексеев использует полный набор эпитетов – «произвол», «беззаконие», «необоснованные конфискации» и т.д., и т.п. - для характеристики деятельности советско-партийных учреждений Якутии. При этом используются далеко не бесспорные источники. А источники, говорящие против, вообще не используются. Е. Е. Алексеев на стр. 69-й своей книги «Роль Ленина в установлении Советской власти», например, ссылается на работу С. Галилова – «Ленин В. И. - организатор советского многонационального государства» (М., 1960, с. 120), - в которой довольно неточно излагает некоторые документы Ем. Ярославского.

    В частности, Е. Е. Алексеев пишет, что якобы Ленин давал директивное указание об исправлении «ультра-коммунистических» ошибок в Якутии, а Ем. Ярославский сообщил Ленину о принятых мерах. На самом деле, Владимир Ильич Ленин «директивы» не давал. По просьбе Ленина (27. 12. 21 г.) его секретарь Лидия Александровна Фотиева (1881-1975) написала Емельяну Ярославскому записку, к которой приложила телеграмму Бориса Захаровича Шумяцкого и попросила от имени Ленина дать о ней отзыв в трех словах. В этот же день Ем. Ярославский дал ответ Ленину, в котором сообщал, что «телеграмма Бориса Шумяцкого говорит о фактах в значительной мере изжитых», что в Якутии «был совершен ряд ошибок», но «мы их немедленно исправляли». В тот же день Ем. Ярославский телеграфирует к секретарю Сиббюро ЦК РКП(б) Илье Исааковичу Ходоровскому. И, в частности, отмечает, что утверждение Шумяцкого о том, что якобы большинство населения Якутии восстановлено против советской власти мерами «ультра-коммунистической» политики необоснованно [См.: История СССР, № 5, 1964, с. 219-220].

    Комиссия с прискорбием отметила, цитируем:

    Во-первых, «Следует заметить, что Е. Е. Алексеев имеет склонность сваливать всю вину только на прибывших в Якутию русских коммунистов и во всем видеть их ошибки и произвол».

    Во-вторых, «Е. Е. Алексеев даёт фактам в ряде случаев произвольные толкования; односторонний же подход Е. Е. Алексеева к освещению истории якутской парторганизации объективно подогревает пережитки националистических взглядов».

    В-третьих, аспирант тов. Алексеев «никогда не различает белобандитов от мирных граждан» (с. 15).

    В качестве подтверждения таких убийственных выводов высокая Комиссия привела много любопытных замечаний. Ограничимся лишь некоторыми:

    - Е. Е. Алексеев, пытаясь обосновать «зловещую» роль Г. И. Лебедева, голословно внушал, что последний был противником предоставления автономии для граждан многонациональной Якутии»; на поверку выяснилось, что «против автономии выступали ещё задолго до приезда т. Лебедева в Якутск, многие коммунисты-якуты во главе с общественно-политическими деятелями С. В. Васильевым, Н. Д. Субурусским; «неоднократно на совещаниях и заседаниях их поддерживало большинство»; «Если у Е. Е. Алексеева была необходимость писать о противниках автономии, то надо было отмечать всех, т.е. писать историческую правду, не улучшая и не ухудшая историю»;

    - Комиссия констатировала: оппоненты «правильно передали то, что написано в его (Е. Е. Алесеева. - прим. В. С.) книге о причинах антисоветского восстания 1921-22 гг.»: Например, Е. Е. Алексеев делал особую акцентировку на то, что только Г. Лебедев и только А. Козлов квалифицировали восстание как «национально-народное». Такое утверждение не соответствует действительности. Эксперты правильно отмечали: «Во-первых, такая оценка давалась не только Г. Лебедевым, но также М. Аммосовым, И. Бараховым и другими; во-вторых, наоборот, в опубликованных работах упрекали Г. Лебедева в том, что он белобандитизм оценивал только как уголовно-бандитское движение, соответственно с такой оценкой осуществлялись меры борьбы. Достаточно полистать архивные дела, чтобы убедиться в справедливости такого суждения. Например, смотрим протокол заседания Якутского губбюро от 11 марта 1922г.: «Присутствовали: Лебедев, Козлов, Аммосов, Агеев, Слепцов (т.е. небезызвестный Ойуунский. - прим. В.С.), губревком Савлук и Карпель. «Слушали: информацию о положении на бандитском фронте».

    М. К.Аммосов и вообще зарапортовался, сказал очень косноязычно и двусмысленно: «Район, охваченный белобандитизмом своеобразный, но населённый (…). Бандитизм может развиваться на почве национального раскрепощения, для этого нам придётся вести борьбу с бандитизмом. Выбросив лозунг «борьба с бандитизмом», борьба за национальное раскрепощение предлагает теперь же принципиально необходимым создание нацотряда. Поручить создание его тов. Савлуку» [ФНА, д. 3, оп. 20, ед.хр. 3, л. 98].

    Можно процитировать выписку из протокола № 2 военно-политического совещания от 01. 01. 22 г., на котором вышеупомянутые товарищи (а не только Лебедев и Козлов) коллегиально отмечали: «По вопросу о применении приказа РВС 5-й армии № 1350 и неуклонного выполнения его предписаний - постановили указать Губчека на необходимость проведения в жизнь приказа со всеми вытекающими из него последствиями, т.к. неоднократные обращения соввласти к бандитам о сложении оружия, к населению о содействии остаются без ответа; 2) объявить уезд и город на военном положении; 3) принять соответствующие меры к уклоняющимся от продналога; 4) усилить Губчека в 2-х районах при военкомандовании участками для чего откомандировать т.т. Аржакова и Сокольникова, а равно усилить материальными ресурсами» [ФНА, д. 3, оп. 20, ед.хр. 3, л. 97].

    Кстати сам Е. Е. Алексеев делает, отчасти, полуправильный вывод: «Считая вооруженную контрреволюцию простым бандитизмом, Президиум Якутского бюро во главе с Лебедевым выработал беспощадную тактику террора в отношении обманутых и втянутых в эту борьбу эксплуататорами трудовых якутов и эвенков».

    Цитата интересна тем, что почему-то проблематику бандитизма аспирант Е. Е.Алексеев прекраснодушно увязывают с этнической принадлежностью. Получается не совсем хорошо: бандитизм (шире - терроризм) не следует отождествлять с представителями того или иного этноса, хотя бы с учётом элементарной политкорректности. Общеизвестно, что любой этнос уникален. То есть он, этнос этот, может иметь как хороших, так и не совсем уж хороших представителей. Тогда, спрашивается: при чём тут «эвенки и якуты»? Терроризм и бандитизм как явления внеэтничен, надэтничен, национальности не имеет. К чему такое противопоставление? Неужели, к определённым категориям бандитов требовалось какое-то особое снисхождение с учётом именно этнической принадлежности? Говорят, что под амнистию не подпадали «господа офицеры». Наверное, так оно и было. Но, вроде, расстреливали именно по классовой, а не по этнической принадлежности. Например, советского служащего и бывшего барона Дмитрия Тизенгаузена - того самого вице-губернатора, с которого началась в Якутии революция, - тоже не пощадили: как контрреволюционера приговорили к смертной казни в Красноярской тюрьме - 26 октября 1937 г. Кстати, что о нём знают очень нелюбознательные историки-краеведы Якутии? Не пишут о нём книг и статей. Не интересуются. Подумаешь, по приговору «тройки» Управления НКВД как контрреволюционера в красноярской тюрьме «пустили в расход» племянника Римского-Корсакова - композитора России. Неужели Тизенгаузен не представляет интереса? Не тот «кумир»? А ведь был одарённой личностью: физик по специальности, интересовался тайной полярных сияний, свободно изъяснялся на английским, итальянском и французском языках.

    Итак, «беспощадная тактика террора». В чём же выражалась столь лютая «беспощадность»? Документов много. Например, известен приказ «О вождях». Охотно процитируем:

    «Приказ войскам Восточно-Сибирского в/о 8 сентября 1922 г. № 1637 г. Иркутска:

    1) 22 августа с.г. повстанцы Вилюйского р-на, Якутская область, сложив оружие, обратились в РВС округа с ходатайством амнистировать вождей. РВС, принимая добровольную сдачу с оружием в руках и искреннее раскаянье повстанцев, выразившееся с обращением с призывом по всем повстанческим отрядам сложить оружие и сдаться, - постановил амнистировать и даровать права на мирную жизнь следующим руководителям повстанческого движения в Вилюйском районе: 1) командиру отряда Павлу Петровичу Трофимову, 2) начальнику полевого отряда Филиппову Георгию Тимофеевичу, 3) секретарю Крюкову Луке Григорьевичу, 4) командиру отряда Попову Григорию Николаевичу, 5) командиру отряда Попову Еремею Ипатьевичу, 6) командиру отряда Георгию Анисимовичу (…), 7) командиру отряда Филиппову Игнатьевичу (…), 8) командиру отряда Вирскому Амерзану, 9) командиру отряда Самсонову Никандру.

    2) Настоящее постановление РВС командвойск Якутской области немедленно привести в распространение среди местного населения.

    Вр.и.д. ВСВО - Чайковский,

    Чл. РВС - Мулин,

    Нач. штаба - Любимов [ФНА, ф. 4, оп. 20, ед.хр. 3, л. 91].

    Как отмечали историки-члены комиссии, «белобандиты, которых т. Алексеев иногда не различает от мирных граждан, до весны 1922 г., мало обращали внимание на эти миролюбивые обращения. Почему? Потому что, как писал в июле 1922г. командующий войсками Карл Карлович Байкалов, осенью 1921 г. «благодаря малочисленности войск и боеприпасов в Якутии, власть не пользовалась достаточным авторитетом, «доверием» и «уважением» в глазах местной контрреволюции [«Ленский коммунар», 8, 10. 1. 07. 22].

                                                                               *

                                                                       СПРАВКА

    {Вострецов Степан Сергеевич (17. 12. 1883-03. 05. 1932), военачальник. Урож. с. Казанцево (Башкирия). 1927 - оконч. Военно-академич. курсы высш. комсостава РККА. 1906 - рядовой. 1909-12 - тюрьма. В 1-ю мир. войну награжд. 3 Георг. кр., подпрапорщик (1916). 1918 - ком. роты, комбат, ком.полка на Вост. и Зап. фр. Окт. 1920 - комбриг, июль 1921 - нач. управл. войск ВЧК по охр. границ Сибири, с окт. комбриг, сент. 1922 - пом.нач. 2-й Приамур. стрелк. див., команд. левой колонной ударн. гр. при штурме Спасска. Апр.-июнь 1923 - ком. экспедиц. отр. V-й Арм. по разгрому ген. А. Н. Пепеляева в Охотско-Аянском р-не. Авг.1923 - помком., ком. 84-й стрелк. див. 1924-28 - ком. 27-й Омской, 51-й Перекопской стр.див. 1929-30 - ком. 18-го стр.корп. на Д.Вост. Конфликт на КВЖД (1929) - ком. Забайк. гр. войск. Май 1931 - ком. 31-го стр. корп. Награждён: 4 орд. Кр Зн. и Почётным рев.оружием.}

    {Байкалов (Некундэ) Карл Карлович (1886-1950), командующий войск. КА в ЯАССР (назн. после гибели Н. Каландаришвили, прибыл в Якутск 24.04.22г.). Организовал военную эксп. Ш.-Полянского по освоб. с. Амга от пепеляевцев. Один из инициаторов т.н. «новой воен.-полит. линии» (после победы аммосовского тиумвирата над Г. И. Лебедевым): невмешательство военных во внутр.-полит. дела ЯАССР. Авт. докл. «Причины возн. повстанч. дв.». Предс. полномочн. комиссии ВЦИКа по Охотскому побер. Предс.Як.Рев.Суда в период ксенофонтовщины. Отозван в расп. ЦК ВКП(б). Репрессирован; зам. главного врача по хоз. части в грязелечебнице Абалаах; сторож в туберкулёзном санатории, пенсионер. Умер 08. 08. 50 г. в с. Моорук Суолата Мегино-Кангаласского р-на ЯАССР.}

    {Строд Иван Яковлевич (29. 03. 1894 - 04. 02. 38), ком.РККА. Урож. Лудза (Латвия). Оконч. Акад. генштаба(1914), курсы «Выстрел» (1926). Уч. 1 мир.войны: на Зап. и Сев.фр., прапощик, кавалер 4-х Георг. кр.; 1918-в партиз. отр. Н. Каландаришвили, 1918-дек.1919 - в тюрьме белых; дек.1919 - окт.1920 - ком.добр. рев.отр. и кав.отр. в НРА ДВР. В 1921-23 комбат. и пом.ком. Амурск. стрелк. полка. Награжден орд. Кр.Знамени: 1920 (за бой у ст. Улуханская), 1924 (за оборону Сасыл Сысыы – «Ледяная осада» - 13. 02 - 04. 03. 23.), 1923 (за ликв. банды Донского в Балаганском уезде); на командных должностях; 1927 - в запасе. Работал в Осоавиахиме (Томск).}

                                                                                *

    Далее Карл Карлович Байкалов отмечал интересную особенность. Цитируем: «А когда весной прибыл отряд Н. А. Каландаришвили, а летом - регулярные советские войска на бронированных пароходах, которые в нескольких боях разгромили главные силы белобандитизма, тогда «местная контрреволюция - притихшая, приунывшая, развалившаяся (…), виляющая хвостом перед Советской властью, не так уж считается с нашими доводами разума и логики, совсем она не так очарована нашей военно-политической линией. По-старому она на все наши возвышенные идеи смотрит так сказать с «наплевательской точки зрения»… Самый убедительный аргумент для них - это реальная сила, контрреволюция восхищена нашими двумя батареями, она положительно влюблена в наши пулеметы. Она в восторге от твёрдого революционного духа красноармейцев».

    Впоследствии, сильный задним умом, Платон Ойуунский (ни в чём не замешанный, ни к чему не причастный?) дипломатично оправдывался на заседании президиума Якутского областного бюро РКП(б) от 25 августа 1922 г.: «До проведения новой политики у нас представления о простом бандитизме не имелось. Товарищи, проявившие себя слишком ярко, безусловно, лица преданные соввласти и компартии. Они проводили тактику в борьбе с бандитизмом, как это движение тогда называлось, согласно приказа РВС V-й армии и приказов нашего военного командования, и Губчека. Согласно которых, всё, что касалось бандитизма, должно быть караемо и уничтожено. Мы за этот приказ РВС ухватились, надеясь твёрдыми мерами охладить и отрезвить бандитизм. Такова была наша прежняя военно-политическая линия. Последствием которой всё население восстало - как один человек. Если предавать суду технических исполнителей этих приказов, то тем более нужно судить начальников тех учреждений, откуда исходили эти приказы. Для себя я не считаю приемлемым привлечение к судебной ответственности начальников отдельных отрядов исполнителей военного командования. К судебной ответственности могут быть привлечены лишь те, кто проявил себя в красно-бандитизме при проведении новой политической линии - после 22-го апреля или 1 мая. До этого же момента никто не должен привлекаться к ответственности за прежнюю свою деятельность. Так как всё это делалось в порядке исполнения. Согласно заданий поголовного уничтожения повстанцев, если таковые захватывались с оружием в руках» [ФНА, ф. 3, оп. 20, ед. хр. 3, л. 88].

    Итак, товарищи Аммосов, Барахов, Ойуунский объявляют «новую военно-политическую линию» (в отличие от старой?) - хороший способ самооправдания для тогдашней партийной номенклатуры. Появились «регулярные советские войска на бронированных пароходах» и «выправили линию». Созрело, так сказать, более «правильное» отношение к бандитам и, соответственно, бандитизму? Неужели, пришло осознание, что карать бандитов - это не совсем хорошо? Вот такая любопытная получилась трактовка событий. Но лгать не хорошо.

    Просто поразительно, как местные тенденциозные историки замалчивают уникальные «секретные» документы, пылящиеся на стеллажах архивов. Наверное, им за это деньги платят? Посмотрим на так называемую «новую военно-политическую линию» глазами очевидца. Был такой в Якутии тов. Н. П. Осетров, инструктор Якутского губревкома. Суровый, смелый, бескомпромиссный. На закрытом общем собрании Якутской городской организации РКП(б) чекист Осетров произнёс не совсем ласковые слова. Цитируем: «Только чека и вела борьбу с бандитизмом. И поскольку его проявляли красные местные ревкомы. Возьмём Отдел управления. Разве не Платон Слепцов-Ойунский, будучи заведующим Отдела управления, издавал приказ брить бороды священнослужителям и жечь шаманские костюмы? Разве не амгинских кулаков (читай – «тойонат». - прим. В. С.) объявил вне закона? Разве не губбюро осмеяло на пленуме следователя губчека товарища Кочнева за то, что он отдавал под суд ревком Амгинского района за незаконные конфискации, мародёрство, истязания? Тогда товарищ Максим Аммосов сказал: «Вы, чекисты, не понимаете (политику) классового расслоения и ваша работа идёт на пользу кулака». Это было в начале января. Одно время чека находилось на полулегальном положении. Коллегия его находилась под угрозой ареста. Члены ревкомов Амгинского района были освобождены из местзака (т.е. «из места заключения». - прим В. С.), и творили то же самое. Дьячковский, будучи командированным, в Верхоянский уревком (т.е. «уездный ревком». - прим. В. С.), начал «уравнивать» оленей и вызвал чуть не восстание. Бандитизм начал развиваться не там, где, по мнению товарища Барахова, «свирепствовал» тов. Петров. А там, где товарищ Слепцов-Ойунский объявил тойонов вне закона, и где чекисты пресекали преступные действия ревкомов - худшее, чем допустил (если допустил) товарищ Петров.

    Здесь с самого начала местные работники считали чека не нужным - и, пожалуй, вредным учреждением. А работников чека, как на днях товарищ Барахов - секретарь губбюро - в беседе со мной сказал обо мне как о чекисте - и ряде активных чекистов - самое скверное мнение. И что меня в Отдел управления не возьмёт инструктором. Все будут отмахиваться от чекистов. Я знаю, как на нас смотрят. Смотрит рабочая масса и городская организация» [ФНА, ф. 3, оп. 20, ед.хр. 3, л. 61].

    Из цитируемого документа ясно, что действия ревкомовцев и директивы Ойуунского, Аммосова, Барахова являлись фактором провоцирования белобандитского движения и этнических смут. Бедным чекистам приходилось разгребать тот беспредел, который творили руководящие товарищи.

    Держа оборону против адептов лебедевского «триумвирата» (Лебедев, Козлов, Агеев), лишь один историк Е. Е. Алексеев с завидным упорством защищал и оберегал аммосовский «контр-триумвират» (Аммосов, Барахов, Ойуунский). Вновь отмежёвывался от «чудовищных политических обвинений» оппонентов, подчеркивал, что «левацкие ошибки партийного и военного руководства» он «не рассматривает как причину гражданской войны», или «контрреволюционный мятеж 1921-22 гг.». Далее утверждал: «На самом деле, я считаю преднамеренным искажением, фальсификацией оппонентами моей позиции», «гражданская война - результат вооруженного сопротивления остатков разбитых Октябрьской революцией эксплуататорских классов».

    Чего же боле? Всё бы хорошо и славно. Тем более, что аспирант со временем благополучно превратился в доктора исторических наук. И вот, спустя 40 лет, после столь увлекательной дискуссии, открывая журнал «Якутский архив», мы вновь имеем удовольствие читать статью Е. Е. Алексеева «Национальный вопрос в Якутии и образование ЯАССР». Профессор сообщает сенсационную новость: «В Якутии до осени 1921 г. не было Гражданской войны» [«Якутский архив», № 1, 2002].

    Вот это да! А что же тогда было в Якутии? Бандитов по головке гладили? Заигрывали, миндальничали? Занимались двойным стандартом? Какой в таком случае, напрашивается вывод? Вероятно, он должен звучать следующим образом: «Гражданская война в Якутии инспирирована товарищами Лебедевым, Козловым и Агеевым, спровоцировавшими осенью 1921 г. контрреволюционный мятеж 1921-22 гг.»? За что боролись, на то и напоролись? Если б не «триумвират», не началась бы война вовсе?

    Итак, весь период в истории Якутии с 1917 по 1921 г. - это, по Е. Е. Алексееву, не гражданская война, а сплошные выдумки? Если так, то необходимо внести существенные коррективы в историю «не существующей» гражданской войны: Не входил в город Якутск отряд Апполинария Рыдзинского, не расстреливал контрреволюционеров, не сажал их в тюрьмы? Не освобождал г. Якутск поручик Михаил Гордеев от засилья большевиков в 1918 г.? Не бросали большевиков в тюрьмы, не расстреливали? Не высылались молодые ребята-коммунисты (Аммосов, Ойуунский, Барахов) в 1919 г. за пределы Якутии, не сажали их в тюрьмы? Не было 15 декабря 1920 г. большевистского переворота, не расстреливали лидеров Якутского областного совета? Не было «Вилюйского» (февральского 1920 г.) контрреволюционного мятежа, не сажали мятежников в тюрьмы, не освобождали их по амнистии? Не было «Оросинского» (август 1920 г.) заговора, не сажали заговорщиков в тюрьмы, не расстреливали, не амнистировали? Не было «Олёкминского» (ноябрь 1921 г.) путча, не сажали путчистов в тюрьмы, не амнистировали их охотно гуманные большевики? Не было локальных контрреволюционных заговоров (1920-21 гг.) в Булуне и Усть-Янье, не сажали контрреволюционеров в тюрьмы, не амнистировали? Не было «Коноваловского» контрреволюционного заговора в Абыйском улусе (1920-21 гг.), не сажали коноваловцев в тюрьмы?..

    Если так, тогда все книги по истории гражданской войны в Якутии, необходимо сжечь, т.к., в отличие от нигилистического учения историка Е. Е. Алексеева, там почему-то утверждается противоположное. Например: «Разгром контрреволюционных заговоров, законные репрессии против их активных участников вызвали ответные меры врагов Советской власти» [Макаров Г. Г. Северов-Восток РСФСР. - с. 183].

    Вероятно, нужно довериться Е. Е. Алексееву, ибо он внушает: «Молодые коммунисты, прошедшие тюрьмы и ссылки, ослеплённые ультрареволюционной фразой, верили доставляемым чекистами и их агентами липовым данным и сведениям о контрреволюционных заговорах и замыслах. Чекисты стали открывать один за другим несуществующие «заговоры», подвергать зверским пыткам людей» [«Якутский архив», № 1, 2002].

    Короче, враг № 1 - это не региональная контрреволюция, не бандиты, а чекисты и НКВДэшники. От них всё зло! Товарищи Аммосов, Барахов, Ойуунский, «пройдя тюрьмы и ссылки», почему-то остались доверчивыми. Зато, выгнали всех «плохих» - и стало хорошо: кончился бандитизм - началась настоящая гражданская война, развязанная опять-таки не ими (они не причём!), а консолидированными силами «остатков эксплуататорских классов», а также чекистами-обманщиками. [Источник: Гражданская война в Якутии // «МК в Якутии», № 43 (220), 22-29.03г., с.12-13; № 44 (221), 29-05. 11. 03, с.12 ].

                                                                      2.6. ПОЭТ

                                              «Потомки наши, презирайте нас,

                                                Клеймите нас позором, - всё прощаю.

                                                Но то, о чём кричу я вам сейчас

                                                Я завещаю вам, да – завещаю».

                                                                             (Иван Ласков)

    25 июля 1987 г. мы целый день просидели у меня дома с поэтом Иваном Ласковым. Говорили по душам. Тот день отложился в памяти ещё и потому, что Иван в дарственных книгах «Хромец» и сборнике рассказов «Ивановы» оставил свои надписи: «На добрую память о случайном, но приятном знакомстве», поставив дату. Он, помнится, читал тогда стихи, много и крамольно говорил о политике и политиках. Но, в сущности-то, откровенно говоря, лично мне - с примитивных низин своего тогдашнего максимализма - было наплевать: «Да мало ли у нас на Руси и в Якутии поэтов?!». Как самостоятельного мыслителя я его понимал: светлый, роскошный, незашоренный предрассудками ум. Как поэта - не воспринимал никак. Но только потому, что слишком уж поздно удосужился внимательно ознакомиться с его произведениями. И столь высокомерное и дилетантское непросвещенное отношение моё к поэту Ивану Ласкову радикальным образом переменилось - стоило только открыть его произведения и углубиться в захватывающее чтение.

    Закономерен скептический вопрос: так кто же он такой, этот Иван Ласков? Может быть, он и вообще не достоин того, чтобы мы о нём сегодня вспоминали? Ну уж, нет! Ласков Иван Антонович (19. 06. 1941 - 29. 06. 1994 гг.) - уникальный якутский и (бело-) русский поэт, прозаик, драматург, литературный критик, историк, переводчик якутских, польских, белорусских, русских прозаиков и поэтов. Потрясающий талант, невероятной судьбы человек. Член Союза писателей России с 1973 г., а также член СП Белоруссии и ЯАССР. Родился в городишке Гомеле в самую неудобную и страшную годину: через несколько дней после его рождения началась Великая Отечественная война. Родители его, наверное, погибли (о том мы ничего не знаем доподлинно). То, что маленький Иванко уцелел в годы страшного фашистского геноцида, - само по себе невероятное чудо. Воспитывался в детском доме. Первые его, пока ещё сырые, литературные произведения (стихи), получившие некоторую известность (из-за того, что были напечатаны в белорусских изданиях), датируются, кажется, 1956 г. - годом «хрущевской оттепели».

    В 1964 г. Иван Ласков окончил химфак Минского университета. В 1971 г. завершил обучение в знаменитом Литинституте им. А. М. Горького - кузнице маститой писательской братии. Работал научным сотрудником НИИОГАЗа (Горьковской обл.). Будучи молодым учёным-химиком, посвятил первоначальные свои произведения таинственной амальгаме научной романтики и духовного дерзновения. Задел был изрядный. С самого начала Иван заявил о себе как ясный аналитический ум (парадоксально, но факт!) и как поэт. Далее шёл интенсивный духовный и душевный поиск. Поэт-гуманитарий пересилил-таки в себе учёного. Сначала он из института уходит на Белорусское радио. Потом - делает всё более дерзкие поэтические опыты в минском еженедельнике «Зорька»: «Нам 17. Мы играем Шопена в четыре руки. Мы измучены дружбой и тяжбой любви!». Для него - поэта-историка - было присуще обостренное чувство хроноса (времени то бишь). Цитируем: «Времечко припомнится, все мы постареем, все мы облысеем, все мы подурнеем. Собираемся вместе на праздничный обед, Вспоминать мы будем, как нам было вместе 18 лет!».

    Во время учёбы в Москве случилась значительное событие для поэта - любовь! Девушка-красавица Валентина (впоследствии - известный прозаик) из далёкой заснеженной Якутии полностью изменила и преобразила прежнюю ранее безалаберную, бездомно-неустроенную жизнь поэта. Он прозрел и обрёл свою вторую Родину. Поначалу приехал в Якутию на практику на летний семестр, но так и остался, очарованный красотой земли Олонхо. Впоследствии, в писательских кругах к нему прочно приклеилась полушутливая кличка «Якутский зять». Поначалу Иван работал в газете «Молодёжь Якутия». На фоне полной подцензурщины, вопиющей серости и посредственности, в официозной прессе тогдашней Якутии выделялась своим (хотя и умеренным) свободомыслием, именно – «Молодёжка».

    Как вспоминает известный поэт Алексей Михайлов (бывший шеф-редактор газеты «Молодежь Якутии»), «тридцатилетний Иван Ласков появился в «Молодёжке» в 1971 г., когда редактором был Леонид Левин, а коллектив состоял из совсем молодых тогда девчат и ребят: Женя Кузьмина, Люда Левина, Тося Селезнева, Лариса Утяшева, Боря Васильев, Эдик Волков, Юра Карпов, Галя и Дима Киселевы, Гена Мухин, Саша Петров, Валера Скрябин и Света Слепцова. В редакции - атмосфера несуетливого соучастия, доброго зубоскальства, посиделки за дешевым портвейном - всё это сближало. Ничего ещё не нажито, в том числе и врагов, терять и жалеть нечего, молодость вечна, как синее небо над нами...» [«МЯ», 26. 08. 94 г.].

    После «Молодёжки» Ласков некоторое время трудился редактором в Якутском книжном издательстве, редактировал рукописи, работал с очень серьёзными прозаиками и поэтами: именно благодаря ему многие начинающие авторы состоялись как творческие личности, а их произведения стали радостными событиями общественной, политической и культурной жизни. Потом - плодотворная и насыщенная творческими успехами деятельность в редакции журнала «Полярная звезда». Последнее место работы Ласкова - завотделом прозы и публицистики в журнале «Колокольчик», возглавляемом Рафаэлем Богатаевским.

    Иван Ласков, помимо собственного творчества, бескорыстно и самоотверженно занимался популяризацией произведений местных самых талантливых беллетристов, с удовольствием переводил их с якутского на русский язык. Например, именно с его помощью те якутяне, которые так и не овладели языком саха, получили, наконец-то, возможность познакомиться с творчеством многих талантливых якутских писателей. Так, например, у одной только Валентины Гаврильевой Иван Ласков перевёл на русский язык такие произведения, как «Страна Уот Джулустана» (М., 1972), повесть «Любовь осенью» [ПЗ, 1976, № 2], «О великом путешествии оранжевого Серёги, мудрейшего Ибрагима и хитроумного охотника Сэмэна-Большая голова» [ПЗ, 1971, № 6]. Им же, Иваном Ласковым, переведена на русский повесть уважаемого и известнейшего писателя - Николая Якутского «Из тьмы» (М., 1977 - ранее публиковалось в «Полярной звезде» в 1975, №4,5), а также роман А. Сыромятниковой «Кыыс Хотун» [ПЗ, 1974, № 4].

    Увы, на сайте Якутской республиканской библиотеки им. А. С. Пушкина в рубрике «Якутские писатели» об Иване Ласкове сказано до обидного мало и скупо. Такая простота, как говорится, «хуже воровства», ибо может сложиться у иных ошибочное представление, будто он ничего-то, толком, не создал, не написал, не опубликовал. Прочитав завершающую сентенцию на библиотечном сайте о том, что Иван Ласков-де «был награждён Почетной грамотой», у читателя может сложиться впечатление, что сей беллетрист даже никакого внимания не заслуживает. Подумаешь, «грамоткой наградили» - и, неужели, это - всё?

                                                                               *

                                                                        СПРАВКА

    {Ласков Иван Антонович - поэт, писатель, историк, этнограф, автор поэтических книг «Стихия. Лирика» (Минск, 1966), «Белое небо» (Минск, 1969), поэмы «Хромец» (Якутск, 1975); сб. рассказов «Ивановы» (Якутск, 1979); сб. повестей и рассказов «Лето циклонов» (М., 1987); повестей «Возвращение Одиссея» [ПЗ, 1973, № 1-2]; рассказов «Андрей-Эндэрэй - справедливый человек или 9 историй с Полюса холода» [ПЗ, 1976. № 3]; «Зимние письма»; «День и ночь на берегу моря» [ПЗ, 1977, № 3]; повесть «Туман» [ПЗ, 1985, № 1]; «На подводных крыльях: телесценарий» [ПЗ, 1980, № 4, 5, 6]; драмы в 10-ти картинах «Ротмистр Мещеряков» [ПЗ, 1988, № 3]; «Имена указывают путь»: Ономастический детектив [ПЗ, 1989, № 5, 6]; «Пищальники не пищат»: Стрелецкая былина [ПЗ, 1983, № 4, 5, 6]; «Впередсмотрящие» [ПЗ, 1993, №1]; «Научный подвиг узников царизма» [ПЗ, 1978, №2].}

                                                                               *

    Напротив, Ласков оставил богатое литературное наследство. Тут нам придётся сделать, быть может, утомительное для читателя, но чрезвычайно важное - с точки зрения библиографии и источниковедения, - отступление-экскурс. Ведь всё дело в том, что уже в 1966 г. вышла его первая поэтическая книга «Стихия. Лирика» (Минск, 1966), стихи «Белое небо» (Минск, 1969), поэма «Хромец» (Якутск, 1975) - значительное достижение в литературе России; далее - сборник рассказов «Ивановы» (Якутск, 1979); потом - сборник повестей и рассказов «Лето циклонов» (Москва, 1987); повесть «Возвращение Одиссея» [ПЗ, 1973, № 1-2]; рассказы для детей «Андрей-Эндэрэй - справедливый человек или девять историй с Полюса холода» [ПЗ, 1976. № 3]; рассказы «Зимние письма»; «День и ночь на берегу моря» [ПЗ, 1977, № 3]; повесть «Туман» [ПЗ, 1985, № 1].

    Из драматических произведений, и доселе не получивших должной оценки, лёгкому и талантливому перу Ивана Ласкова принадлежит любопытное произведение «На подводных крыльях: телевизионный сценарий» [ПЗ, 1980, № 4, 5, 6], а также драма в 10-ти картинах «Ротмистр Мещеряков» [ПЗ, 1988, № 3]. Все вышеперечисленные произведения заслуживают особого отдельного исследования, специального литературоведческого, филологического, этнолингвистического, семиотического и герменевтического анализа, а возможно, и «Ласковских Чтений» (т.е. научно-практической конференции) под эгидой головного академического учреждения - Института гуманитарных исследований АН РС(Я) или Якутского госуниверситета.

    Из жанра фантастики Ласкову принадлежит актуальное произведение «Имена указывают путь: Ономастический детектив [ПЗ, 1989, № 5, 6]. Из фольклорных мотивов – «Пищальники не пищат. Стрелецкая былина» [ПЗ, 1983, № 4, 5, 6] и ласковский обстоятельный анализ творчества писателя-фантаста Г. Е. Березовского - статья «Впередсмотрящие» [ПЗ, 1993, №1].

    Охотно переводил он стихи наших блестящих якутских поэтов: Леонида Попова – «Старый дом», «Два подарка», «Бессмертие», «Позови меня» [ПЗ, 1972, № 5], стихи Софрона Данилова «Наши старики», «Метельная ночь», «Снежные цветы»; «Тоска по столу» [ПЗ, 1970, № 5]. А. Пысина «Какими мы путями шли» [ПЗ, 1970, № 3], Петра Тобурокова – «Простые слова» [ПЗ, 1970, № 2]. С огромной радостью перевёл он поэму народного стихотворца Владимира Кюннюка Урастырова (Новикова) – «Будет вечна Земля» [ПЗ, 1971, № 2]. Именно он перевёл на русский с якутского работу У. Избекова «Несколько штрихов к образу Манчары» [ПЗ, 1985, № 6].

    Из переводов с польского на русский самое значительное у И. А. Ласкова - фрагменты воспоминаний Вацлава Серошевского (1858-1945) «Ссылка. Побег» [ПЗ, 1979, № 4]. Вообще, необходимо отметить, что В. Серошевский - автор популярной этногафической, хотя и уязвимой в академическом отношении, монографии «Якуты», - стал у Ласкова особым объектом исследования. В статье «Народ и власть» Иван Ласков, выступая, как профессиональный историк-славянист, впервые усомнился в том, что Серошевский - идеолог фашизма, соратник польского диктатора Юзефа Пилсудского. Ему же принадлежит обстоятельная статья-рецензия «Научный подвиг узников царизма» [ПЗ, 1978, № 2] на замалчиваемую у нас публикацию польского историка В. Армона «Польские исследователи культуры якутов» (Варшава, 1977). Большой историографический интерес представляет статья Ивана Ласкова о К. М. Павловой-Давыдовой - секретаре наркома Г.К.Орджоникидзе в Кремле [ПЗ, 1981, № 2].

    Кого-то несказанно оскорбляло и уязвляло: живя в Якутии, Ласков больше печатался в Белоруссии. Но что поделаешь? Почему-то именно там его ценили больше, нежели в Якутии. Будучи членом писательской организации Белоруссии, он, конечно же, вынужден был (из вежливости?) ездить по приглашениям на все тамошние съезды, семинары и конференции белорусских писателей. Практически все его произведения опубликованы и переопубликованы - не только на русском, но и на белорусском языке. Получается парадоксальная картина: самозабвенно прославляя сибирский край, он почему-то был более издаваем и известен в Белоруссии, а не в Якутии. В Якутии его громкая слава так до конца и не состоялась. Мешала окололитературная публика? Сия клоака с огромным энтузиазмом и охотой топила, умаляла и замалчивала его безусловный талант? Или мы всё-таки ошибаемся?

    Разговаривая с близкими Ласкову коллегами, мы пытались выяснить: «Почему же Ласкова столь не отметили у нас?». Когда, к примеру, сей вопрос мы адресовали авторитетному поэту - Владимиру Федорову (ныне - редактору газеты «Якутия»). Он очень деликатно ответил: «Да ты сам должен понять, что Ласков - не подарок, со своим сложным характером. Он - настоящий профессиональный писатель. Лично я Ивана ценю и уважаю. Но, понимаешь, по отзывам иных, характер у него был конфликтный и неуживчивый. Отчасти могу подтвердить: Иван всё воспринимал обостренно, пропуская через своё сердце. Поперечный, ершистый, бескомпромиссный. Пойми, такие всегда неудобны - ни для кого. В том числе и с литературными критиками были у него проблемы... Но ведь о таланте судят не по сложной натуре художника, а только по его произведениям. Все мы, думающие и пишущие люди, в каком-то смысле эгоисты. Разве не так? Без этого в творческой среде делать нечего. Думаю, время расставит всё по своим местам. Особенно ценны художественно-исторические произведения И. Ласкова».

    Редактор журналов «Новости Якутии», «Панорама Якутии» Тамара Сергеевна Шамшурина сказала: «Ласков - талант во всём! Первое моё впечатление: своим необычным раскатистым голосом он ставил литературных начальников «на место». Великий его голос не соответствовал росту. Безусловно, он - личность. Только благодаря Ласкову в Якутии появилась некоторые писатели, которых он сам воспитал. У меня до сих пор лежит его уникальная статья по проблемам новейшей истории Якутии. Возможно, она будет опубликована когда-нибудь. Я знала Ласкова как человека, который пишет на исторические темы. Впоследствии, уже в качестве редактора «Молодёжки», мне пришлось публиковать кое-какие его проблемные исследования. Было трудно: приходилось лавировать между властью и публикой, сознание которой было расколото. То, что Ласков хотел сказать, он сказал через нашу газету. Нас не в чем упрекнуть».

    И в самом деле, его последние нашумевшие публикации об П. Ойунском, М. Аммосове и иных деятелях выполнены настолько безупречно, что даже непримиримые оппоненты не смогли противопоставить никаких внятных вменяемых аргументов в целях канонизации ложных исторических кумиров, идолов и божков, на коих молились «придворные историки». Против правды и бескомпромиссного объективного анализа не попрёшь. Требует особого прочтения и анализа его поэма «Хромец». Иные литературные визири полагают, что данная поэма посвящена зловещей личности Тамерлана. Другие, более проницательные, видят в «Хромце» протест поэта против тоталитаризма и лживой официозной историографии. Прав был Иван Ласков:

                                    «О, нет, Правитель, что ни говори,

                                      Хотя и непонятливы, а рьяны

                                      Придворные историки твои,

                                      Иль, как ты их зовёшь? Болваны?

                                      В их фолиантах жизнь твоя чиста.

                                      Не зря чернила перьями мутили:

                                      Изъяты щекотливые места

                                      Уточнены суровости мотивы».

    Странно, но факт: стоит подставить на место упомянутого в заглавной строке «Правителя» любую фамилию наших местных революционных деятелей (того же идейно-непримиримого Аммосова или Ойуунского) - и всё становится на свои места. Следовательно, почему бы не предположить, что Иван Ласков в поэме «Хромец» размышлял не только об абстрактном тоталитаризме, фашизме, сталинизме, но также и о наших доморощенных деятелях - птенцах гнезда «папаши Минея Губельмана» (большевика Емельяна Ярославского)? И действительно, парадная историография всегда с завидным постоянством сглаживает «чёрные пятна» истории. Если же сего не делать, то получится уж совсем наоборот. И наш зомбированный местной пропагандой, доверчивый и прекраснодушный обыватель, если перефразировать бессмертные стихи Ласкова, вправе изумлённо возопить, протестуя против непредвзятого анализа: «Кто сдержит подлых? Чей суровый меч? Кто опрокинет в глотки им чернила? Кто не замедлит руки им отсечь, чтоб славы коммуняк мы не чернили?». Беда-то, как нам представляется, в том, что, в отличие от Ласкова, местная лукавая историография только тем и занималась, что обеляла, славословила, рукоплескала. А чуть что не по ней - панически плакалась о «чести и достоинстве», жалуясь (за отсутствием реальных исторических фактов и аргументов) в высокий Меджлис Суверенной Богдыхании. Вся эта традиционная систематизированная система официального вранья и балаганных разглагольствований почему-то называется у нас «духовностью», на кою покушаются некоторые одиночки. Будто у Великого Богдыхана иных важных дел нет, нежели вчитываться в кошмарные «сны наших шаманов», изучать изобличительные и забавные диссертации говорливых Ойуунов, кои в хитромудрых своих сочинениях, датированных 1935 годом, азартно приговаривали, скажем, некоего г-на А. Е. Кулаковского, изобличая оного на все лады в страшных по тем временам «-измах». Кстати, этот научный вклад революционного товарища следовало бы опубликовать, - с тем, чтобы широкая публика внимательней присмотрелась к своим кумирам-идолам.

    Уверен, что Иван Ласков, хотя и публиковал критические рецензии, он знал многократно больше, чем мог сказать. В частности (оставим всё-таки суперделикатную тему), и поговорим о том, что представляет некоторую безусловную ценность для истинных эстетов. Например, статья «Веру свою свято храня» [ПЗ, 1980, № 2], где поэт Ласков, сохраняя абсолютную объективность, мастерски анализирует сборник стихов известного беллетриста, певца Советской власти - Платона Ойуунского (Л., 1978). Слово щедрой похвалы и искреннего одобрения - ценно. Когда готовился к изданию посильный, хотя и спорный, перевод Владимира Державина с авторских текстов упомянутого П. Ойуунского – «Нюргун Боотур Стремительный», - именно Иван Ласков предпринял все усилия, чтобы максимально усовершенствовать, облагородить сырую и недоделанную рукопись. На наш дилетантский взгляд, как этнолог Платон Ойуунский, наверняка, был абсолютным нулём, в сравнении, скажем, с академическим и маститым Г. В. Ксенофонтовым. В том нет никакой вины - руководящему товарищу некогда было учиться, ибо он «делал революцию». Наверное, не вина в том, а беда. Или мы не правы? К сожалению, писательская организация действовала по методу «тяп-ляп». В результате (несмотря на огромные финансовые издержки) юбилейная шикарная книга «Нюргун Боотур Стремительный» (очень дорогостоящее издание) вышла с существенными досадными недостатками. Впрочем, данная тема - предмет вероятных дискуссий. В случае же опубликования текста диссертации многоуважаемого и дорого Ойуунского многих, наверняка, ждут потрясающие открытия - на уровне откровения, прозрения и катарсиса! Ознакомление с текстом - не для слабонервных. Спрашивается, ну, зачем же нам всё это нужно! Давайте, все-таки, пощадим нервы читателя…

    Очень хороша и объективна рецензия И. Ласкова на повесть сунтарского прозаика Валерия Мекумянова «Степан Таврин - сын казацкий» [ПЗ, 1990, № 2]. И уже вслед за Ласковым, В. Мекумянова похвалил видный русский писатель Виктор Астафьев. То есть мы хотим сказать, что и Ласков, и Астафьев умели открывать таланты, искренне радовались пополнению в писательском цеху, а не только «злобствовали».

    Но были и иные представители в писательской братии. Будучи прирождёнными сутягами, действуя всегда стаей, анонимно и скопом, они охотно и с энтузиазмом присоединялись к травле поэта, цепляясь за старые историографические догмы, кои он посильно пытался подвергнуть деконструкции – «не клеветы ради, а истины для!». На одном из своих помпезных сборищ сия свора анонимных кастратов духа и моральных недоумков (уподобившись вселенским силам зла - абассы и нарушив вековые великие запреты предков) осерчала до того, что заявила: мол, Иван Ласков – «писатель средней руки». Любое инакомыслие, свобода выражения мнения воспринималась ими как клевета, асоциальный подрыв устоев. Сия «группа товарищей» хором ополчилась на поэта только потому, что он отказался в своих - поначалу, «сенсационных», но документально аргументированных - публикациях, поверить прекраснодушным байкам о дутом и фальшивом величии иных большевистских руководителей. Верно сказано: «Не сотвори себе кумира». Вот Иван и произнёс в своей пронзительной и сверхсовременной повести о Тамерлане: «Извините, многоуважаемые оппоненты, но мне искусство убийц воспевать не дано!». Идейные братья нашенских «петрушек верховенских», - о коих читатель изрядно осведомлён из романа Ф. М. Достоевского «Бесы», - никак не могли простить Ивану Ласкову сокрушительную и неопровержимую критику обожаемых кумиров. Вот ведь беда-то! Опять самые серые и самые посредственные правили свой бесовской бал. Неужто, война, идёт гражданская война? Кто же, братцы, помирит «красную» и «белую» правду? Вот ведь о чём на самом-то деле размышлял Иван Ласков. Уверен: он был до конца честен - перед своей совестью и Богом.

    Говорят, тело поэта обнаружили в лесном массиве - близ Якутска. Лицо - в кровавых царапинах. На висках - синяки. Разбитые очки - в нескольких метрах от тела. «О, да: разумеется, инсульт!» - сокрушенно вздохнули все. Никаких особых расследований по поводу трагической кончины не проводилось. Хоронили тихо, но спешно, без лишнего шума. Когда, наконец-то, взошла таинственная золотая Луна над куполом синих небес, на могилу, озираясь, прокрался один, похожий на гнома, субъект, литератор-плагиатор. Будучи абсолютной бестолочью, интеллектуальным импотентом, тяжко и сутяжно лелея свою склочную и странную судьбину – «без божества, без вдохновенья», - он, тем не менее, радостно и победно поплясал, шаркнув копытцем. И было б весьма худо, если б не снизошли вдруг два ангела и не закрыли своими ослепительно белыми крылами могилу поэта. Впрочем, сам поэт был человеком лунного света и ничего не боялся. Наверняка, благословенный судьбой Иван Антонович Ласков, будучи бесспорным классиком, ещё скажет своё веское слово. Воистину, так:

                                     «Ну что ж! Мы все уйдём - и я, и ты.

                                      Но человек бессмертен - верю в это.

                                      Он будет сеять хлеб и пить вино,

                                      Любить детей и радоваться свету».

    [Источник: Поэт [памяти Ивана Ласкова] // «МК в Якутии», № 25 (202), 18-25. 06. 03 г., № 25 (202), с.12-13].

                                                         2.7. ГЕНИЙ АГИТПРОПА

    Вероятно, прав литератор - Суоорун Омоллон, советовавший Оргкомитету по проведению «Года Ойуунского» ни в коем случае не публиковать и не вводить в оборот всё литературно-публицистическое наследие пламенного пиита, а выпустить лишь избранное, отлакированное, общеизвестное. «Но почему?» - спросит обескураженный обыватель, заинтересованный в том, чтобы неподцензурно, без цензурных изъятий насладиться всем наследием «гения» младосоветской литературы, включая дневники, письма, черновики, ранее неизвестные архивные документы, а не довольствоваться отфильтрованными выдержками, выжимками, купюрами. Ответ банален. Того, что сегодняшний взыскательный читатель назвал бы высоким творчеством (а не агитпропом), наверное, у Ойуунского и нет? А ежели и есть, то от нас сии шедевры усиленно скрывают? Например, в 1993 г., когда отмечалось 100-летие поэта, ответработники предприняли титанические усилия, чтобы во что бы то ни стало (не) отыскать в архивах и (не) отобрать из вышедших в своё время многотомников его произведений (вирши, речи, доклады и т.д.) что-то более менее стоящее, придирчиво отсеивая наиболее одиозный идеологический хлам, который ныне мог бы вызвать лишь усмешку и навредить канонизированному имиджу юбиляра. Но и тогда полная цензура не получилась. Наверное, ныне требуется дополнительная цензура цензуры?

    Собственно, на книжке избранных (т.е. лучших?) произведений классика и следует для начала остановиться. Называется она «Стихотворения и поэмы» (М., 1993), в переводах О. Шестинского, А. Кафанова, А. Сендыка, В. Корчагина и В. Державина. Будем исходить из факта, что естественные языковые системы взаимопереводимы и не являются закрытыми, ибо, как верно отмечал философ-логик Казимеж Айдукевич, «два языка взаимно переводимы тогда и только тогда, когда каждому выражению одного языка соответствует одно или несколько выражений другого, которые являются его переводами с одного языка на другой». Художественный текст и поэтика нас пока не интересуют. Основное внимание обратим на содержательную, доктринально-политическую часть текстов: кто же такой наш красный «ойуун» как идеолог? Разумеется, ответ заведомо известен. Хвастать идейностью своих стихов поэт имел полное право, т.к. поэзия его отличалась «бесконечной преданностью делу революции», как правильно отмечено в аннотации интересующей нас книги, взятой для анализа. Итак, объективно и непредвзято пройдемся по тексту «гениального» поэта.

    Уже в стишке «Сын Таатты» (1917) начинающий «революционный поэт» дерзко решил перешаманить самого А. Е. Кулаковского. Известность последнего, вероятно, вызывала ревность у некоторых самоутверждающихся пиитов, питающих надежду, что их – «певцов нового века» - услышат. А старшие перевоспитаются, распропагандируются, пойдут в ногу вместе с молодой революционной порослью. Бросая вызов таттинцу Кулаковскому, он пишет: «Если спросите вы, кто своим рассказом хвастает, то отвечу: это - я, Кулаковского сосед!» Подсоседившись таким образом Ойуунский не шибко-то и лестно характеризует конкурента: «Кулаковский перо в чернильницу макает, новые галоши надевает, рубчатый на поле след; вонь в хлеву, войдёшь - невзвидишь свет».

    В стихе «Песнь труженика» (1917) Ойуунский, обчитавшись нелегальными прокламациями, публикациями социал-демократов, воодушевлённо «поднимает народ на священную брань», обещает: «Мы зовём под знамёна рабочих, крестьян, чтобы сгинули беды, насилье, обман», «мы разрушим казну золотого тельца, мы разрушим хоромы царя-подлеца». Так оно и было. «Царя-подлеца», как изволил выразиться наш поэт-«гуманист», т.е. экс-императора Николая II, а также его семейство расстреляли в Екатеринбурге в подвале купца Ипатьева в 1918 г. Ныне там возведён Храм Спаса на крови. А на казну сподвижники Ойуунского по губревкому алчно «положили глаз» («национализировали»). Уже в мае 1920 г. конфисковали склады знаменитого купца Г. В. Никифорова. На складах хранились также товары предпринимателей И. С. Горохова и М. Н. Неустроева. Никифоровского добра реквизировано на сумму 400 тыс. рублей. Грабанули купцов-наследников легендарной г-жи Громовой на 180 тыс. руб., товары частных торговцев Егорова, Ефремова, Кершенгольца, Рабиновича, Яковлева; наложили лапу на частный транспорт - 6 пароходов, почта, телефонные станции, телеграф, радиостанция. Так свершилось обещание тов. Ойуунского: «Мы разрушим казну золотого тельца».

    В стихе «Не всё ль равно?» (1919) поэт опять-таки ожесточенно «ниспровергает старый строй», поднимает «справедливый меч» и, ошалев от собственной дерзости, задиристо вопрошает: «А где бороться нам с врагами и где прольётся наша кровь?» И отвечает: «За светлый мир социализма», «чтоб с белыми в боях сразиться» «нам, коммунистам Партии Великой, отважных сыновей-орлов» не суть столь важно, где умереть, т.е. без всякого уныния мечтает он «с родимой землёй навек расстаться».

    В «Песне свободы» (1922), торжественно констатирует: «Мы смело идём в наступленье, с пути богатеев сметём и сбросим ярмо угнетенья». Спрашивается, что необходимо сделать для «смелого наступленья»? Ну, разумеется, «расправить могучие плечи и выйти в едином строю», ибо «каждый обязан быть героем» и «врага одолеть в борьбе, с прошлым покончив навеки». Странно, но убийство Нестора Каландаришвили, попавшего в засаду (1922 г.), не находит отклика в творчестве поэта. Он равнодушен к судьбам людей, попавших в Тектюрскую трагедию.

    Отрадно, что даже в лирико-поэтических грёзах о нежной мимозе, отдыхая на черноморском побережье в августе 1923 г., Ойуунский ревниво помнит о «народе горемычном, к скорби привычном», ибо народ, «сбросив оковы суровой неволи», просто обязан сладко вздохнуть и «просветлённо-просвещённо» взглянуть на желанную мимозу (стих «Мимоза», 1923). А что происходило в Якутии, когда 20-го августа 1923 г. председатель СНК П. А. Ойуунский счастливо отдыхал в Ялте и воспевал мимозу? Происходило следующее. Уставший Иван Строд, с синяками под глазами от вечного недосыпа, угрюмо гонялся в Вилюйске за разрозненными отрядами П. Т. Павлова. Но уже 22 августа 1923 г., т.е. спустя 2 дня после написания романтической «Мимозы», 300 белобандитов, измученных тяготами и лишениями, сложили оружие. Генерал А. Н. Пепеляев (1891-1938 гг.) был уже арестован (ещё 18 июня) и ждал приговора ревтрибунала. По этому поводу Ойуунский, загорелый и весёлый, вернувшись с курорта, по свежим следам знаменательного события сочинил торжествующий стих («Господин генерал», 1923). Там были также незабываемые строки: «И обрушилась вдруг на стервятников кара, это Строд-командир налетел, словно шквал», «славный дедушка наш, легендарный Байкалов иступил не один конармейский клинок», «и повержен во прах господин генерал». Действительно, генерала репрессировали, а потом и вовсе расстреляли.

    «На смерть вождя» (23 января 1924 г.) Ойуунский, написал, находясь в Москве на XI Всероссийском съезде Советов «В великой столице ума и идей» участвует в траурных мероприятиях, славословит «высокое имя вождя» В. И. Ленина - того, кто «защищал горемык», «счастье построить сумел», «нищим и сирым помог», «каждому подал совет». После этого Ойуунского зачисляют в стан «зачинателей ленинианы в литературе». Уже 28 января 1924 г. «зачинатель» пишет маленькую заметку «В дни смерти Ленина», авторитетно сообщает дезинформацию о том, что «Ленина предали земле... Прощай, прощай, Ильич!!! Но горе минет...». О, да: минет. Конечно, минет.

    В лирическом «Благословлении отца» (1924) он «судьбой своей доволен, радости предела нет». Отцовские чувства можно понять, но даже перед собственным чадом он неисправим и вместо того, чтоб петь колыбельную, призывает новорожденное дитятко, пытаясь обратить оное в передовое вероученье: «Должен знамя боевое ты без устали нести. Встань в ряды борцов за счастье...». Вот ведь неугомонный миссионер Совдепии!

    Находясь в Батуми, Ойуунский в стихотворении «Любовь моря» (1924) восторгается «величавым Кавказом», «морем, вздыхающим, как молодая женщина», снисходительно рекомендует глупому морю «зря не плескать» и «не тратить силы», ибо «светит пятиконечная звезда», которую на горе «зажгла партия большевиков, что в бой с угнетателями вступила за светлую долю бедняков. Вершины покорила». Как видим, «нет таких неприступных вершин и крепостей, которых бы не могли покорить большевики». Таким образом, и синее грозное море, и «черные тучи в шапке вечных снегов», и «яркое солнце, горящее, словно алмаз», и «синева неба» - да что там! - вся природа под контролем несокрушимой воли большевиков.

    В жизнеутверждающем стихотворении «Ликование Солнца» (23 октября 1926 г.) опять идёт пропаганда «против кабалы и кровавой мглы», а «крестьянам-беднякам и батракам» предлагается «сплотиться и соединиться», после чего можно запросто «в рост пройти простор звёзд», т.е. намёк на грядущую гегемонию в космосе. Главное, чтобы всё делать сообща: «по тропе все пойдём, по тропе запоём». Что касается беспечного жаворонка, то и ему, ранее вольной птахе, отныне вменяется «запеть и прославить жизнь над землёй».

    В стихах о тракторе («Железный конь», 1926) поэт славит наступающую индустриализацию, отождествляя чудо техпрогресса с поступью необратимого социального устройства: «Он не устал, летит вперёд, на коммунизм он в путь идёт», «Там, где олень бы пал сто раз, пройдёт железный конь». Техницизм смеётся над природой, прогресс подчиняет себе всё живое. Оленей и коней заменит трактор.

    «Песня о прекрасном будущем» (2 марта 1927) полностью калькирует песню «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», а та, в свою очередь, - плагиат гимна немецких лётчиков Люфтваффе: «Новые дни сказке сродни. Как на ковре-самолёте, взмыв на крылатых машинах, вы облетите равнины».

    В «Думе-завещании» (23 февраля 1929) поэт побил все рекорды агитпропа. Самый правильный человек - это «воин-коммунист, боец-орёл». Всё общество милитаризовано. Простые люди - это «моряки», подчиняющиеся иерархии, сидящие на корабле. Правит кормчий, т.е. «Ленин - вождь, учитель, капитан». Как грянула буря революции, так сразу «кабала и золотой телец обрели могилу наконец». Каждый «смелый воин-коммунист» авансом наделён «орлиной отвагой», зоркостью и классовым чутьём, обязан «видеть верный щит в ЦК». Горе тем, кто пренебрегает директивами ЦК, сразу следует вердикт: «Партия тому не дорога». Такой отщепенец себя «ставит вне рядов славной партии большевиков». Поэтому необходима бдительность, ибо «если ты отступишь хоть на шаг, то с тобой сомкнётся сразу враг» (ты попадёшь в стан «врагов народа»). Логично предупреждение: «Не сверни, боец, не отступи!» Не следует простым людям бояться начальства. Известно, что «комиссар - защитник бедняков, вождь рабочих». Вот почему, «не молчи перед комиссаром, хамначчит, не волнуйся, не робей, бедняк, не сбивай в пути широкий шаг!» Отношение к народу уважительное: «Нет почётней доли на земле, чем народ, измученный во мгле, вывести на праздничный большак, в мир коммунистических идей».

    В стихе «Клятва» (1927) поэт, «с Лениным по-воински прощаясь», клянётся «суровой вечной клятвой свято верить в правду ленинскую свято» и «построить Союз Советских Солнечных Республик». Для поэта Кремль - это «символ нашей стойкости и веры».

    В «Завещании орла» (7 ноября 1929 г.), реагируя на события в Амге, поэт, тоскуя по битве, представляет, как бут-то бы он сам участвовал в военных действиях. Уподобляется умирающему бойцу. «Очи смежив», поясняет: «Мой труп - это крепость, друзья, а не прах», просит бойцов «водрузить над собой пламенный стяг», завещает: «Товарищи! Братья! Ни шагу назад!»

    Ойуунский претендовал на роль коммунистического балетмейстера. Часть его стихотворений посвящена танцам, но с высоким идейно-партийным уклоном: «Танцы старые - песни новые». В стихотворении «Начальный танец ысыаха» поэт приглашает выйти в поле и кружиться «с коммунистами и комсомольцами в ряду», т.е. предлагается невозможное: «петь на виду у народа песни в честь коммунистов и комсомольцев». Молодость как бы оттесняет старость. Вековые традиции и ценности заменяются новыми.

    В стихе «Осуохай» подзадоривает «славных дружков» пуститься в весёлый пляс, т.к. всех богачей, кулаков и перекупщиков-спекулянтов «уже сбили с ног» могучей деснице народа: «И узнает наш тумак перекупщик и кулак».

    Та же мысль («Кулун куллурусуу») оборачивается призывом расправы над тойонами: «Мы отнимем на века все угодья кулака».

    Поэт призывает комсомольцев-«дружков», «девушек в строю» и «вставших в строй большевиков» делать «ловкие прыжки». Почему надо «весело танцевать» танец «Дьиэрэнкэй»? Он в одноименном стихотворении отвечает: поскольку «мы хозяева земли» и «лучших мы не знали дней. Так танцуй же веселей».

    В стихе «Кружатся» у танцующих один мотив: не просто плясать, «собравшись в кружок». Сам танец - своего рода ритуальное попрание нужды, поэтому и необходимо «звонким колесом пройтись». Поэт призывает: «Так кружись, кружись, кружись». Только так можно «хлева вековую грязь, чтоб не липла к каблукам, втоптать в землю». Таким образом, обеспечивается сплочение коллектива и воспитывается высокая идейность.

    В стихе «Бьют ногой об ногу» ритмика пляски подчиняется задачам кадровой политики. Злокозненные бюрократы, волокитчики, вредители действуют «в пользу плута с мошной», подло искажают «прямой и ясный наш закон». Поэт советует «выгнать всех до одного - не оставить никого». Альтернатива есть: «сядет вместо них батрак, сядет вместо них бедняк». После административо-кадровой реформы не грех вновь потанцевать: «Веселее в пляс, дружки. Выше ловкие прыжки!» А когда же работать-то?

    В стихе «Чохчоохой» - «танец быстрый и лихой» - поэт с завидным упорством гнёт прежнюю линию против «расхитителей-хапуг», т.к. «им бы лишь урвать хитро, дотянуться до казны». Рецепт: «гнать огненной метлой», «сгинет кровосос-паук». А танцуют ошалевшие от счастья трудящиеся от переполняющей их иллюзии, ибо им внушили, что де «их сил и богатств не обозреть».

    В жизнеутверждающем стихе «Артели, славьте!» (24 февраля 1931 г.) поэт с эротическим восторгом воспевает простую трудящуюся девушку Аннушку-свет, коя «чудо как хороша, мила и свежа», «губ цветущий бутон, жарок, словно огонь», а «свет в девичьих очах - что звезда в небесах». Поэт не скрывает, что «очарован и согрет» Аннушкиной ядрёной красотой и делает ей любовное признание : только она из всех других «добрей и нежней в артели своей». Почти как у Р.Бернса: «Gin a body kiss a body. Need a body frown?» Но, к сожалению, возвышенный эротический аспект не главный. Ведь девушка умеет не только целоваться «у межи и во ржи». Она - передовик производства, у неё «споро дело в руках». Она - трактористка! Поэт подводит идеологическое резюме: «Видишь: наша взяла! Нет колхозам числа». Далее идёт образ врага. Главным недругом выступает «кулак». Именно к нему гневные слова: «Если ты, кровосос, зло затеял всерьёз у колхозных ворот, то раздавит народ тебя, как червяка, червяка-кулака!» Поэт предостерегает от общения с кулаками: «Ну, а коль кулака ты пригреешь, бедняк, попадёшь лишь впросак». Ведь как коммунисты поступают с врагом? Конечно же, подвергают репрессиям. В частности, «тех, кто злобой горит, топором нам грозит, с лона нив, с лона вод - или прямо в расход». Впрочем, расстреливать необязательно. Имеются и более гуманные способы: «Выгнать пинком, пусть летят кувырком».

    В сочинении «Прощай» (1925) поэт признаётся, что свою творческую миссию видит в пропаганде советского строя: «Ковать и строить жизнь коммуны я звал всех наших земляков».

    В стихотворении «Харачаас» (6 сент. 1936) красноармеец признаётся в любви к Ленину: «Я иду, большевик, презирая душевную робость, ночь зловеще черна, непроглядна черна, как бездонная пропасть».

    Стих «Огненный бокал» (30 дек. 1936). В новогоднюю ночь поэт пьет за младшую дочь, но всё равно вспоминает, что «сокрушён капитал, враг неистовый пал» - без идеологии, ну, никак нельзя.

    В стихе «На могиле материи Евдокии» Ойуунский признаётся: «Мать, твой сын - большевик, уничтоживший зло, ему выпала доля борца и певца, в сердце вспыхнуло пламя и слово зажгло, и запел большевик».

    Стих «Я метко стреляю» (13 января 1937 г.) посвящен бдительному пионеру, предупредившему отряд красноармейцев Абаги о том, что к посёлку коварно подходит отряд белых бойцов. Их нужно уничтожить.

    Стих «Здравствуй, славная девушка Ариша» (15 февраля 1937 г.) посвящен девушке-сироте Арише. Эта мерзавка стала большевичкой. Преисполнившись идеями классовой борьбы, подожгла двор бая-тойона, ранее дававшего ей хлеб и кров. За сие «геройство» сам Сталин наградил отважную девушку орденом. Поэт констатирует: «Под ударами громады большевистской был разгромлен мир тойонов, мир бандитский. И разбил народ кровавые оковы - сирота счастливой стала в жизни новой». Важно отметить, что Ойуунский демонстрирует свое восхищение Сталиным.

    «Власть-Советам» - самый одиозный и воинственный стих: гневная толпа гремит в барабаны, «ударяет в набат», «в шею гонит господ», палит их жилища «всеочищающим грозным огнём». Девять раз поэт повторяет: «Славьте! Славьте! Вся власть – Советам».

    Итак, мы рассмотрели 30 стихов Ойуунского (всего их в сборнике 37). Из них только лишь 7 - лирические, свободные от агитпроповской идейности, а именно стихотворения: «Крым», «Море». «Песнь синицы», «Ожидание», «Над Тааттой-рекой» и «Жаворонок воспел». В стихе к «Любимой Феклуше» - «ласковой пташке» с «высокой трепещущей слегка и пульсирующей грудью», «чистой и нежной»; славя Феклушу, он страдает, сетуя на необратимость времени: ах, «судьбы приговор исключает повтор» блаженных минут. В стихе «Над Тааттой-рекой» вспоминает некую Катю: «Как я Катю целовал, обнимал и миловал», но, увы, «чувств пылающую страсть заметёт белым снегом старость». Любовные вирши, пожалуй, исключения, хотя они подтверждают правило: воспевая очаровательных Катю, Феклушу, Аришу (и лишь единожды в стихах сказав любимой: «Я тебя люблю!»), поэт никогда не забывал о прославлении тоталитарного режима и их вождей. Нет, он не Байрон. Мы с прискорбием вынуждены констатировать: даже в, казалось бы, избранном сборнике (в лучших стихах!) почти 80% откровенной пропаганды, исступлённо воспевающей классовую ненависть, партию и её вождей. Получается своего рода парадокс: любовь к ненависти и нелюбовь к истинной любви. Такой аскетизм вызывает уважение. Думается, что ценителей и знатоков агитпроповского наследия, почему-то считающих революционнаристские стишки Ойуунского «высокой поэзией», наш итоговый вывод вряд ли остановит. И они, фанаты, будут по-прежнему зомбировано повторять: «Ойуунский – гений». Что ж, пожалуй, мы уважаем инакомыслящих и готовы согласиться, внеся уточнение: «О, да! Он - гений агитпропа!» Наверное, можно продолжать отдавать почести и певцам красного террора. Иные, напротив, считают, что пора остановиться. Советская власть уже давно гикнулась, Россия строит новую жизнь, и ложные кумиры из числа сеявших классовую ненависть, уничтожавшие своих же граждан, ей не очень-то и симпатичны. [Гений агитпропа // «МК в Якутии», №27 (204), 02. - 09. 07. 03 г., с. 12-13.].

                               2.8. «БЕЛЫЙ» МОЦАРТ И «КРАСНЫЙ» САЛЬЕРИ

    Поэтическая известность А. Е. Кулаковского - и успех его нашумевшего псевдо-футурологического произведения «Сон шамана» - крайне беспокоили П. А. Ойуунского, являлась причиной постоянной честолюбивой тревоги. Необходимо было утверждать ценности пролетарско-колхозной культуры, а тут какой-то «недобитый контрик», проповедующий шаманизм. У полубуржуазного, полуфеодального, полупатриархального шамана А. Е. Кулаковского совершенно иная специфика, его в полной мере можно назвать «белым шаманом» (впоследствии, впрочем, после революции, он тоже вынужденно «порозовел» и даже обрёл «пролетарскую» риторику). Для Ойуунского было досадно то, что Кулаковский уже снискал репутацию интеллектуального лидера у какой-то (пусть и немногочисленной) части местной интеллигенции, о чём свидетельствовала и его, хотя и путаное в смысле аргументации, но вполне тенденциозное «Письмо к интеллигенции» (1912 г.), вызвавшее противоречивый отклик общественности и справедливые протесты. Позднее сие злополучное «Письмо» припомнят и попьют из уже покойного Ексекюлляха кровушки сполна. Но то будет позднее - с легкой руки опять-таки высокоидейного и бдительного интернационалиста тов. Ойуунского, который в своей бескомпромиссной наукообразной работе «Якутский язык и пути его развития» открытым текстом бросит в адрес А. Е. Кулаковского недоброжелательные, несправедливые и страшные слова, гармонически дополняющие риторику доносов в НКВД, ведущих компанию по вылавливанию «врагов народа». Пожалуй, лишь в этом жанре с наибольшей полнотой сказались литературные способности нашего красного «ойууна».

    Цитируем из диссертации Ойуунского: «Что могло сближать А. Е. Кулаковского, ярого националиста, призывающего всех якутов к восстанию против всего русского, против большевиков, - с великодержавными шовинистами (см. «Сон шамана»)?».

    Поставив сей убийственный вопрос, сам Ойуунский авторитетно (гениально?) и с полной убеждённостью в своей правоте разъясняет: «Кулаковский, не понимая природы диктатуры пролетариата и Советской власти, не понимая существо ленинской национальной политики ВКП(б), все события рассматривает с точки зрения узкого националиста и буржуазного учёного». Далее Ойуунский сигнализирует, можно сказать, открытым текстом, заостряя, акцентируя и всемерно выпячивая свой приговор литературному собрату: «Поэт Кулаковский является по своей идеологии ярым националистом и типичным проводником борьбы против русских; Кулаковский разжигает дух воинствующего национализма» [М.: Учпедгиз, 1935, с.257; см. также: Русско-якутский терминологический словарь, М., 1935. - с. 688].

    Не ограничившись научными изысканиями (диссертацией), Ойунский неустанно травит беднягу Кулаковского в прессе: «Кулаковский, будучи ярым националистом, разжигает дух воинствующего национализма, призывает к борьбе с насильниками до последнего якута, до последней капли крови» [«СЯ», 1936, № 1, с. 2].

                                                                               *

                                                                        СПРАВКА

    {Слепцов-Ойуунский Былатыан, пролетарско-колхозный поэт, автор атеистического произведения «Красный шаман».}

    {Кулаковский-Ексекюллях Алексей, «буржуазный националист», автор классического произведения «Сон шамана», а мы бы назвали это произведение «Белый Шаман».}

                                                                                  *

    Ох уж эта кондово-очернительская риторика 30-х годов! Но, увы, из песни слов не выкинешь. Тем более, когда имеются неоспоримые факты и источники, которые можно цитировать и комментировать до бесконечности. А если поднять и уникальные архивные документы? Тогда, наверняка, получим - пусть и суровую, - но зато объективную историографическую и источниковедческую картину той мрачной доносительской атмосферы 30-х гг. Наверное, последние дни жизни бедняги Ексекюлляха были омрачены ощущением краха всех надежд, предчувствием неумолимого ареста, от которого его спасла только кончина: отправляясь в Баку на конференцию, проездом через Москву, он заболел и умер (1926). Безусловно, смерть ускорилась предчувствием подобных обвинений. По капельке, по капельке, чем поют доктора, впрыскивали они свой смертоносно-язвительный яд и доконали-таки «якутского Моцарта». Ведь не только один взыскательный тов. Ойунский выступал в роли Сальери, но и самый ближний круг соратников. Азартно, как бы соревнуясь меж собой, клеймили «буржуазно-демократического» беллетриста. Люто - с позиций партийно-классовой методологии - шельмовали Ексекюлляха. Конечно, критика имела некоторые основания. На 1-й Всеякутской конференции писателей (7 декабрь 1934 г.) один из ближайших друзей Ойуунского, к примеру, смачно добивал жертву: «Кулаковский - выразитель интересов и чаяний господствующих классов дореволюционной Якутии, главным образом, якутских феодалов. Поэзия Кулаковского насквозь пропитана идеалистическим духом и реакционным содержанием. В поэме «Сон шамана» поэт призывал якутский народ к контрреволюционному вооруженному восстанию против советской власти» [Урастыров К. «О контрреволюционных произведениях буржуазного националиста Кулаковского // Кыым, 1938].

    Или такие незабываемые строки одного из «классиков» советской литературы Якутии Н. Е. Мординова. Цитируем: «Сон шамана» - запоздалое предупреждение якутской нации от «красной заразы». Кулаковский писал «воинственные контрреволюционные гимны националистов» [«Новая Сибирь», 1935, № 1, с. 77]. Наверное, цитированная фраза имела ввиду плодотворную деятельность Кулаковского в контрреволюционном ВЯОНУ, признанное владивостокским правителем-воеводой Земской Рати генерал-лейтенантом Михаилом Константиновичем Дитерихсом (1874-1937)?

    Весь этот одиозный вой играл на руку Ойуунскому. Он как человек наполовину творческий - наполовину номенклатурный во что бы то ни стало хотел превзойти «Сон шамана» - произведение, написанное А. Кулаковским ещё до революции, в 1912 г. Тактика понятна и проста: «красного шамана» - противопоставить «шаману белому». Кстати, именно идеологический прессинг заставил А. Е. Кулаковского после революции спешно дорабатывать «в коммунистическом духе» своей устаревший «Сон шамана». В 20-х годах, видимо, опасаясь репрессий, он внёс прокоммунистические правки и дополнения в своё футуристическое произведение, дабы во что бы то ни стало продемонстрировать свою искреннюю лояльность правящему режиму. Наша версия о литературном соперничестве и ревности Ойуунского к таланту Кулаковского подтверждается, когда Ойунский берётся за «Красного шамана». Мотив соперничества вполне понятен.

    В оправдание следует отметить, что, конечно же, Кулаковский был небезгрешен: работал и «на ваших», и «на наших», лавировал, юлил, пытался как-то приспособиться и выжить. У него был обострённый инстинкт самосохранения и конъюнктуры. Обвинения в «пособничестве и сотрудничестве» ему могли бы предъявить не только «красные», но и «белые». Такова уж природа интеллигенции: некоторая её наиболее аполитичная часть всегда охотно идёт на сотрудничество с правящим режимом - какой бы он ни был. Как представляется, Кулаковский, попал, как кур, в ощип: всемерно оказывал посильные ценные услуги абсолютно всем власть предержащим правителям: и в период Российской империи, и в период доколчаковской директории, и в период Якутского областничества. Та же удивительная гибкость была присуща ему и в период Советской власти. Особенно в дни его пребывания (август-ноябрь 1922 г.) в порту Аян, куда он отправился (с т.н. «открепительным листом № 2092», подписанным, будто бы, начальником Политуправления губревкома Степаном Максимовичем Аржаковым) в надежде получить благосклонность и пропитание у хлебосольного генерала Анатолия Николаевича Пепеляева.

                                                                               *

                                                                       СПРАВКА

    {Пепеляев Анатолий Николаевич (03. 07. 1891-07. 12. 37), ген.-лейтенант. Уроженец Томска. Окончил Омский кадетский корпус, Павловское военное училище (1910). Отличился под Праснышем, Сольдау. 1918 - лидер подпольной офицерской организации (Томск); сформировал Средне-Сибирский корп., соединился с атаманом Семёновым. 24.12.18 - освободил Пермь. Громил красных под Сретенском; ушёл в Китай. В Харбине работал чёртежником, ломовым извозчиком. По просьбе якутской делегации (С. П. Попов, П. А. Куликовский) возглавил Сибирскую Добровольч. Дружину и десантировался в Аяне, «подняв знамя священной борьбы за свободу и счастье народа». Попал в плен. Приговорен трибуналом V-й армии: расстрел заменен на 10 лет заключения (Ярославской политизолятор) плюс дополнительная отсидка в 1933, 1934, 1935 гг. Вышел на свободу в 1936 г. Работал пом. нач. конного депо ВоронежТорга, заочно учился в пединституте, но в 21. 08. 37 арестован по обвинению в «к/р кадетско-монархической деятельности»; 07. 12. 37 приговорён к расстрелу тройкой УНКВД по Новосиб. обл. Казнён 14. 01. 38. Награждён орденами: Св. Анны 2-й, 3-й, 4-й степени («За храбрость»), Св. Станислава 3-й и 2-й степени, Св. Георгия 4-й ст. и Георгиевским оружием.}

                                                                               *

    Генерал по достоинству оценил г-на Кулаковского и назначил оного чрезвычайным уполномоченным ВЯОНУ, т.е. в мятежное антибольшевистское правительство. Что касается открепительного листа, то, вероятно, речь должна идти об очередной фальсификации документов: мол, был и у нас «адъютант его превосходительства».

    Неслучайно, именно в эти тревожные дни Аммосов пишет открытое письмо «К бегству интеллигенции», где клеймит позором и презрением перебежчиков в стан врага, но в то же время делает интеллигентам туманные посулы [«Автономная Якутия». Якутск, 12. 08. 22 г.].

    1 октября 1921 г. в политуправлении Якутии (ГПУ, бывшее ЧК Якутии) его начальник С. М. Аржаков (личность странная, противоречивая) подписал А. Е. Кулаковскому «Открытый лист № 2092» (до 21 ноября 1921 г.) для разъездов по Якутской губернии. Впоследствии «Лист» был сфальсифицирован: там будто бы рукой того же Аржакова (криминалистическая экспертиза, впрочем, не проводилась) стояла приписка: «По 1 окт. 1922 г. Верить».

    В октябре 1921 г. в Охотске высадился из Приморья десант войскового старшины, есаула В. Бочкарёва, снаряженного главой владивостокского правительства С. Меркуловым, собравшим остатки колчаковской армии. Есаул захватил Охотск и послал экспедиции в арктические районы Якутии. Цель - захватить Север: Якутию, Чукотку и Камчатку. Лозунг: «Освобождение братьев якутов от ига пришельцев».

    В октябре 1921 г силы В. А. Коробейникова двинулись из Нелькана в центр Якутии.

    В марте 1922 г., 2-12 числа в Чурапче прошёл исторический съезд. Создано «Временное Якутское Областное Народное Управление» (ВЯОНУ). Георгий Семёнович Ефимов (перебежчик, друг П. Ойуунского) был избран председателем правительства. Протоколы «Областного учредительного съезда». Впоследствии, выслуживаясь перед советской властью, этот документ притащил 2 марта 1922 г. К. Байкалову г-н А. Кулаковский (поэт-осведомитель?).

    В начале августа Алексей Кулаковский с «Открытым листом № 2092» (до 21 ноября 1921 г.) отправился в Аян. Ныне муссируется сомнительная версия, будто бы Кулаковскому Политотдел-ГубЧК поручил вызнать численность и вооружение отряда А. Н. Пепеляева. Но версия явно слабая, неубедительная, т.к. А. Н. Пепеляев прибыл в Аян лишь 6-7 сентября 1922 г., а просроченный «Лист-пропуск» Кулаковского был будто бы продлён в начале августа (до прибытия отряда Пепеляева). Если бы Алексея Кулаковского действительно ГубЧК использовало как шпиона, то, во-первых, выдало бы ему «аусвайс» как положено. Вернее, не выдало бы ему в целях конспирации никаких документов вообще: зачем подставлять агента, подвергать его драгоценную жизнь опасности? Разве Штирлицу советская разведка выдавала документы: «Сим удостоверяем: выдан открытый лист. Предъявитель сего командирован разведкой СССР в распоряжение Третьего Рейха. Действительно до 9 мая 1945 г. – верить». Да и не нужно было Кулаковскому никакого документа, чтобы бежать в Аян, куда он прибыл 19 августа (за полмесяца до прибытия Пепеляева). Под маркой сбора фольклора. Скорее всего, никакой шпионской миссии у Кулаковского не было. Он попросту испугался, смалодушничал и удрал в Аян, надеясь там попытать счастья. Думал, что власть Советов скоро рухнет. И лишь потом задним числом, с помощью своего друга-чекиста С. Аржакова, сфальсифицировал оправдательный «пропуск» и на нём появилась фальшивая, оформленная задним числом надпись: «По 1 октября 1922. Верить».

    Нет, верить абсолютно невозможно. Уже 7 сентября 1922 г. г-на А. Е. Кулаковского на совещании представителей общественности единодушно избрали в состав Совета народной обороны - консультативный орган контрреволюции. Безусловно, А. Е. Кулаковский с огромной радостью и энтузиазмом согласился сотрудничать в пепеляевском совете. Он был польщён и обрадован. Ему поручают важнейшую миссию - инвентаризацию склада в Аяне. Контрреволюция нуждалась в надежном тыле и преданных агентах.

    Уже 15 сентября 1922 г. А. Е. Кулаковский и Г. С. Ефимовым в качестве двух чрезвычайных уполномоченных ВОЯНУ и в компании генерал-майора Ракитина - отправился на канонерской лодке «Батарея» в Охотск и далее в Оймякон, где тогда концентрировались силы белых отрядов.

    Однако вскоре, видимо, почувствовав слабость пепеляевцев, А. Е. Кулаковский понял свою роковую ошибку. Он спешно прячется в Сеймчане в надежде отсидеться и выждать. И при первой возможности вновь переметнулся к «красным», военное превосходство которых уже не вызывало сомнений. Теперь-то он готов взахлёб манифестировать свою добровольно-принудительную готовность сотрудничать с «красными». Напомним, оправдательные слова одного историка: «Можно было обвинить Алексея Елисеевича в том, что он сразу не отказался и от назначения чрезвычайным уполномоченным ВЯОНУ по Северу, и от членства в «Совете общественных деятелей» Якутии. Историк правильно подчёркивает: «Но он не мог отказаться. Напротив, Алексей Елисеевич, можно полагать, был доволен, что пользуется доверием со стороны пепеляевцев». Мол, на должности чрезвычайного уполномоченного ВЯОНУ Кулаковский «ничего не сделал для пепеляевцев». Тут уместно поставить жирный знак вопроса, или стыдливо закрыть глаза на проблему. Многие исследователи, вероятно, так и поступили, чтобы пощадить имидж «классика». Действительно, спасительный тезис о том, что Кулаковский «ничего не сделал», повисает в воздухе, т.к. трудно подтвердить или опровергнуть. Если он и оказывал А. Н. Пепеляеву какие-то посильные услуги, то, конечно, только интеллектуальные, информационные, разведывательные. Никто ведь его не заставлял брать в руки оружие шпиона. Наверняка, пепеляевскую контрразведку интересовала любая информация из Якутска, характеристики отдельных высокопоставленных функционеров типа Аммосова, Ойуунского, Лебедева и прочих врагов. Ситуация номенклатурной драчки между группировками красных, нападение на штаб Н. Каландаришвили вызывали большой интерес у генерала А. Н. Пепеляева. При умелом подходе можно было вербовать много сторонников белого движения. Безусловно, что этой ценной информацией Кулаковский охотно делится со своими белыми коллегами. Желая быть полезным, Алексей Елисеевич был не только доволен, но и растроган до глубины души: он востребован пепеляевцами, ценим, обласкан, пользуется доверием.

    Единственный источник - электрографическая копия с разъяснениями Афанасия Семёновича Ефимова [не путать с Георгием Семёновичем Ефимовым - губревкомовцем-перебежчиком, лидером ВЯОНУ. - прим. В. С.], который задним числом свидетельствовал (или лжесвидетельствовал?). 2 марта 1976 г. о том, «что по отношению к белогвардейскому движению Кулаковский проявлял «постоянную пассивность», на их совещаниях «обычно отсутствовал», не искал встречи с Пепеляевым, «избегал общения и бесед с Ракитиным» [Ефимов А. С. Письмо от 02. 03. 76, с. 2, 4. - Цитата «ПЗ», 1984, № 4, с. 135]. Стоит ли доверять подобным запоздалым «воспоминаниям»? Ведь, конечно же, Кулаковский с Ракитиным, который ехал для формирования белогвардейского отряда, встречался постоянно, беседовал, советовался, обсуждал перспективы совместной борьбы.

    С другой стороны, если предположить, что Кулаковский действительно имел «шпионскую миссию», то весьма и весьма странно не воспользоваться уникальной возможностью и не снять информацию непосредственно у самого Пепеляева и иных высокопоставленных офицеров, т.е. из первых рук! Многие разведчики лишь мечтали бы о такой потрясающей возможности. А если «избегал общения», «проявлял пассивность», «отсутствовал», то какой же ты, пардон, разведчик? Грош тебе цена. Навряд ли, Кулаковский был таким уж безнадёжным трусом. Не верится. На роль персонажа из фильма «Адъютант его превосходительства» он явно не претендовал. Вот почему разумнее предположить, что мы имеем дело с тремя поздними фальсификациями историографии Якутии: 1) продлённый задним числом «Пропуск»; 2) письмо с сомнительными воспоминаниями А. С. Ефимова; 3) версия историков о «шпионской миссии», канонизация коего уже ставилась в то время в умах обкомовских пиарщиков. Вероятно, фальсификация потребовалась советским историкам для того, чтобы оградить имидж «классика»: нужно было сделать для народа «кумира». А если «кумир» сей «контрик», то - как быть? Обязательно требовалась фальсификация! Ведь иногда, бывает очень полезно врать «во благо».

    Ноябрь-апрель 1923 г. Кулаковский опасливо отсиживался в Сеймчане. Мол, «спасся от белобандитов уходом в Сеймчан». На каких простофиль рассчитан сей тезис местных историков?

    Имеет смысл обратить внимание на письмо белоповстанца Петра Слепцова, который пишет супруге Кулаковского - Евдокии Ивановне - поразительное по искренности послание от 2 августа 1923 г.: «Я как и все мои друзья решили сдаться красным…. Красные победили наших везде и нет ни одного уголка в Якутской области, где бы держались белые. Думали освободить наш народ от ига большевиков. Думали отомстить им за безвинно погибших братьев», но «победить большевиков нам не удалось, отомстить тоже. Народ наш отошел от нас и ничего не осталось у нас». «Не говорите, Евдокия Ивановна, что мы сдаёмся по свой слабости, не попрекайте нас в непоследовательности и неустойчивости - сила силу ломит. Нам без ваших упреков тяжело и страшно больно сдаваться врагам своим, с которыми мы не дружить хотим, а бить и истязать»; «и сдаемся мы ещё с большим желанием мстить и когда-нибудь рассчитаемся с ними по-своему». В конце письма просит передать огромный привет своему единомышленнику А. Е. Кулаковскому. Тут, как говорится, комментарии излишни: врагами для Кулаковского были не белые, а красные [ЦГАДВ, ф. Р-24-22, оп. 2, д. 65, л. 185].

    Нелишне отметить, что впоследствии сей источник каким-то невероятным образом пропал из архива. Неужели в архивах возможно хищение документов? Наверное, если нельзя, но хочется воровать, то можно. Хотя «джин всё равно вырвался из бутылки»: письмо ранее было введено в научный оборот и официально цитировалось, в частности, в книге П. У. Петрова «Разгром пепеляевской авантюры" (Якутск. 1955 г.), а также исследованиях Ф. Г. Сафронова.

    Историк Прокопий Устинович Петров недоумевал, размышляя о двойном стандарте решения суда ревтрибунала по участникам пепеляевского повстанческого движения. Всего было арестовано 500 белых бойцов. Из них 200 освобождены, 162 подвергнуты административной ссылке. Особенно же повезло около 50-ти видным якутам-белоповстанцам, ибо по официальной просьбе правительства ЯАССР они переданы в заботливое распоряжение республики и немедленно амнистированы. Что касается г-на Кулаковского, то его даже не арестовали. Хотя могли бы и расстрелять. Помогло сеймчанское сидение. Сидел тихо, не высовывался, поэтому и уцелел. Резонанс пошёл лишь потом. Прокопий Петров, когда обстоятельно изучил вопрос, удивлённо отмечал: «Скрытые враги народа аммосовы, бараховы и ойунские, занимающие тогда руководящие посты в Якутской республике, амнистировали поголовно всех участников пепеляевской банды. Не были наказаны даже главари буржуазно-националистических бандформирований М. К. Артемьев, П. Сысолятин и другие. На их совести лежало немало тяжких преступлений против народа и Советской Власти» (с. 91)».

    Самым же полноценным и достоверным источником является справка «Политическая биография А. Е. Кулаковского», подготовленная Ф. Г. Сафроновым по заданию ЯОК КПСС в марте 1976 г. Федот Григорьевич Сафронов (1914-1995 гг.) - один из видных историков Якутии советского периода - в этом документе неопровержимо доказывает, что Кулаковский являлся активным сподвижником белоповстанческого движения. Получал от А. Н. Пепеляева щедрое жалованье, правда, не дензнаками, а «белой рухлядью» - пушниной, реквизированной у местного населения. В награду за верную службу он получил несколько десятков шкурок горностая. Слов нет - заслужил! Вот почему, когда читатель знакомится со скучным и бессодержательным «Дневником сеймчанского сидельца» А. Е. Кулаковского, то может прочесть о том, как «бедствовал» поэт, кормясь исключительно от щедрот сердобольных аборигенов-тунгусов. Скорее всего, А. Е. Кулаковский готовил себе алиби для красных: мол, «убежал», «отсиживался», «ждал победы красных». Так ли? А куда, голубчик, пушнинку-то пепеляевскую спрятал? Об том - ни звука. Поэт, как многие знают, имел «коммерческую жилку», хоть и слыл неудачливым предпринимателем. Последний его бизнес, впрочем, оказался не столь уж скверным: получил вознаграждение и от белых, и от красных. Как говорится, ласковый телёнок двух маток сосёт. С красными добром не поделился. Не очень-то он их жаловал [Сафронов Ф. Г. Белые пятна в биографии А. Е. Кулаковского // «МК в Якутии», № 35(212), 27.08-03.09.03г., с.12-13].

    Да и не один Кулаковский был такой. Например, Матвей Матвеевич Сивцев - кстати, родной дядя якутского сочинителя Суоруна Омоллона (известного беллетриста, автора нашумевшего рассказа «Пионер Чечёски», о якутском Павлике Морозове). Дядя сей являлся одним из руководителей контрреволюционного ВЯОНУ, люто ненавидел советскую власть. Находясь при Пепеляеве, он курировал товарно-материальные ценности, работал, как и Кулаковский, на тыл белоповстанческого движения. Кончил он, впрочем, трагически, как настоящий герой: не захотел делиться реквизированной пушниной со складов ВЯОНУ и был убит на боевом посту в Новом Устье (близ Охотска) кем-то из «своих» при отступлении белых бойцов, защищая добро белоповстанцев от мародёров. Говорят, что дядя сей был самым первым учителем П. А. Ойуунского в Татте. К сожалению, ученик не превзошёл своего учителя. Хотя, впрочем, с какой стороны смотреть.

    Наверняка, рассмотрение судеб и творчества двух поэтов - Ойуунского и Кулаковского - может привести к интересным открытиям. Безусловно, агитпроповец Ойуунский по степени таланта безоговорочно уступал поэтическим дарованиям Кулаковского. Дистанция - как между Сальери и Моцартом. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить «Сон белого шамана» первого с «Красным шаманом» последнего. Пожалуй, анализом сих произведений следует и заняться в дальнейшем. В любом случае приведенные в настоящей статье факты и источники подтверждают догадку: у сознательного Платона Ойуунского были все основания ненавидеть несознательного Алексея Кулаковского. Ирония истории распорядилась иначе: по какой-то странной прихоти судьбы нашего красного «ойууна» расхвалили на все лады и «продавливали» по линии ЮНЕСКО, а про белого «ойууна», хотя памятник ему все-таки поставили, скромно умолчали. Оказалась возможной такая несправедливость только по одной причине: красную и белую правду рассказать до конца - в рамках старых схем мифологизации и фальсификации истории Якутии - невозможно. [Источник: Белый и красный. Почти как Моцарт и Сальери // «МК в Якутии», №29 (206), 16-23. 07. 03 г., с. 11.].

                                                          2.9. ВРАГ ШАМАНИЗМА

    Ранее мы уже неоднократно отмечали в предыдущих публикациях доподлинный тезис - истину о том, что революционный поэт тов. П. А. Ойуунский люто и мучительно ревновал к литературной славе известного пиита А. Е. Кулаковского. Последний, выступая в роли кудесника-прорицателя, в своей несколько наивной языческой мистерии «Сновидение шамана» (1910 г.) новаторски вынес социальный идеал в будущее и глубокомысленно предрекал, что, во-первых, «через 30 лет чаяния нам улыбнётся жизнь» [т.е. 1910+30= 1940 год]; во-вторых, «спустя ещё 20 лет славно поправится наша жизнь» [1940+20=1960 год]; в-третьих, «позже, через полвека, придёт полная счастья жизнь» [т.е. 1960+50=2010 год]. Таким образом, если верить оптимистическим предсказаниям кудесника, якутянам ждать осталось совсем уж немного: через 7 лет все граждане многонациональной Якутии обретут наконец-то долгожданное и вожделенное счастье, ибо, благодаря пророческому гению поэта, неукоснительно предначертаны точные сроки окончательной победы наступающей эры всеобщего блаженства. Впрочем, Кулаковский устами своего белого шамана-сновидца ставил обязательнейшее условие: заветное повсеместное счастье может наступить лишь и только в том, случае, ежели народ саха или великий уранхай-сахалар будут «просвещаться, вооружаться знаниями, дорастут до уровня пришельцев в культурном отношении. И это волшебное средство представляется единственным и универсальным. Теперь будущее родного народа рисуется оптимистически» [«Отчет о НИР». Якутск, ИЯЛИ ЯФ СО АН СССР, «ДСП», 1987, т. 2, с. 34-35)].

    Не отставал от него и Ойуунский. Претендуя на роль главного идеолога, он выдвинул собственный, хотя и менее убедительный вариант «шаманического прорицательства», так сказать, с позиций высокой марксистско-ленинской идейности. Заглянем же и мы прекраснодушно в высокоидейное, но мало читабельное произведение тов. П. А. Ойуунского «Красный шаман». Сей «шедевр» - около 30 страничек текста - утомлённый поэт вымучивал из себя долгих и тяжких восемь лет (1917-1925 г.) - по три-четыре страницы в год. Темпы, надо отметить, черепашьи. Но, на наш взгляд, получилось - пусть и при всех стараниях - весьма скверно и неубедительно: высокий талант уступил место низкой политической конъюнктуре - такова участь творческого грехопадения. Когда поэт верстается на чиновничью службу, у его Пегаса отпадают крылья. Вероятно, такова неизбежная закономерность.

    Читая самые первые строки, легко убедиться в самоочевидном. Главный персонаж – «красный» шаман - стал шаманом после того, как в него вселился некий змий, посмотревший пристально в глаза герою. Тут Ойуунский использовал библейскую метафору Змия-искусителя. Одновременно сцена-миниатюра имеет подозрительное сходство с бессмертным пушкинским стихотворением «Пророк»: пророк стал пророком, когда шестикрылый Серафим явился ему на перепутье. К примеру, у Пушкина читаем: «И он мне грудь рассёк мечом, и сердце трепетное вынул». У Ойуунского же идёт почти дословная калька: «И сердце - ужаса полно, рассечено в куски оно". У Пушкина: «Восстань, пророк, и виждь, и внемли». У Ойуунского: «Восстав от сна, я покорился чуду. Очнувшись, понял, что шаманом (читай – «пророком») буду». Возникает ощущение, что тов. Ойуунский, мучаясь стихотворчеством, сознательно (или бессознательно?) заимствовал у А. С. Пушкина сюжет и сцену первого действия своего опуса. Оно, конечно, от великого Пушкина не убудет - не жалко. Но вся эта псевдомифология, претензия на художественную выразительность, понадобилась начинающему стихотворцу-подражателю не для изысканного эзопова языка, дабы сокрыть кондовую пропагандистскую апологетику, а напротив: «малограмотный»-де, «забитый»-де, «вымирающий»-де народ просто не понимал, не осознавал, не воспринимал сложных западнических марксистских постулатов, посему для массовой промывки мозгов обывателя требовались-де бесхитростные сказочные сюжеты, в кои необходимо было вдохнуть, впихнуть, внушить новомодные социалистические, революционаристские и атеистические догматы. Установка, коей руководствовался пламенный тов. Ойуунский вполне очевидна: шаманизм должен уступить место марксизму-ленинизму. Одну сказку (олонхо) следует заменить сказкой другой (атеизм), оставив лишь эпическую гиперболизированную форму, характерную для фольклора. Сие впоследствии получило в его, сказочника, оправдательных наукообразных статьях наименование «складывающегося олонхо» - явная (пусть и наивная) претензия автора на то, чтобы впервые в мировой литературе (чем не Шекспир?) измыслить совершенно новый, небывалый в мировой литературе жанр! Но кишка оказалась тонка - залихватская претензия на поверку обернулась фарсом, бредом ниспровергателя народных устоев. Одним словом, литературный терроризм - под стать Герострату.

    Главный герой - Красный шаман, по характеристике одного из персонажей одноименного произведения, - это «молокосос», птенец самонадеянный», «упорный», «злобный», «язвительный», «дерзкий» враг вековечных традиций, революционер, отказавшийся от послушания, посягнувший на устои Среднего мира, нагло подрывающий и попирающий указы высших сил, во главе коих стоит великий Одун-Хан (на небесах) и могущественный отец-тойон Орос-Бай (на земле). Как верно охарактеризовал его мудрый шаман-Лиса, в главном герое - в Красном шамане – «хватает и тупости и твердости, и глупости и гордости». Глупость состояла в самом страшном смертном грехе - в хуле на богов: «Кланяться не буду я богам! Клятву над огнём другую дам». А именно впадает в гордыню мирского (светского) мудрования. Цитируем: «Над человеком Бога нет! Создался сам наш древний свет! Клянусь содеянным грехом!» Каков же, однако? Фактически, тов. Ойуунский и его главный герой утверждают скверную, поганистскую, кощунственную альтернативу: «Богом станет человек!»

    Далее Красный шаман встречает голодных трудящихся косарей. Один из них не ел пять дней. Нет, это не пост и не лечебное голодание на свежем воздухе. Косаря нещадно эксплуатирует главный менеджер Срединного мира Орос-Бай, по вине коего «горем мир гложется, горем в мире множится». Такова прискорбная тенденция. Встреча с трудящимися массами (сенокосчиками, т.е. крестьянством) переворачивает мировоззренческие установки шамана. Его тотчас начинают одолевать, с одной стороны, опасные богоборческие умонастроения, а, с другой, - социально-политические мечтания о переустройстве мира. В частности, и он, «сулящий битву прорицатель, судьбы народной предсказатель», внушает эксплуатируемым косарям своё новое непримиримое нигилистическое кредо, кое направлено на насильственное переустройство существующего миропорядка в пользу сенокосчиков (крестьянства) и «дровосеков» (рабочего класса).

    Столь нежданный бунтарский революционаризм нацелен на идеал: «Станет мир наш горький светел и сладок». Способ реализации грядущего социально-политического переустройства мира, согласно Красному шаману, состоит в апологии борьбы и преодоления. В сущности шаман становится идейным сторонником старых общесоциологических установок французских буржуазных историков Франсуа Пьера Гиойома Гизо, Франсуа Огюста Мари Минье и Огюстена Тьерри, провозгласивших впервые (задолго до Карла Маркса) учение о классовой борьбе.

    Возроптав, Красный шаман сознательно встает на путь террора. В частности, вынашивает подлый и коварный план похищения души удивительной красавицы - дочери тойона Орос-Бая. С какой же, спрашивается, целью? На вопрос дается циничный ответ: «Чтобы девичьей кровью напоить божество» - чучело орла. Впрочем, Красный шаман не становится серийным сексуальным маньяком. Он проводит единственную террористическую акцию: через дымоход хулигански подбрасывает впечатлительной девушке свой бубен, после чего красавица-кыыс падает в обморок. Далее сюжетная канва и вообще обрывается. У поэта не хватает литературного мастерства. Читатель недоумевает: чем же дальше-то дело завершится? Увы, продолжения нет. Здесь мы вынуждены фиксировать неожиданный прерыв сюжетной интриги, что не делает чести даже начинающему автору, ибо композиция на поверку осталась весьма примитивной, недоделанной, дилетантской.

    Супротивник Красного шамана - тойон Орос-Бай (на земле) хочет выдать свою любимую дочку Айыы Куо за Орулос-Дохсуна (громоподобного правителя 9-го неба) и тем самым миротворчески «объединить судьбу земли и неба». Он оптимистически и жизнеутверждающе мечтает о гармоничном существовании, социальном согласии. Как настоящий мудрец, он призывает: «Пусть горе в мире уничтожится! Пусть счастье в мире крепнет, множится!» Всё добропорядочное окружение Орос Бая солидаризируется с ним. Но есть и супротивные отщепенцы типа Красного шамана, которым почему-то не нравится подобная счастливая перспектива. Красный шаман – «сулящий битву прорицатель» - внушает своим сторонникам нечто противоположное, страшное, непотребное. Его стратегическая «программа-максимум» такова: поскольку «стар и лжив земной закон-порядок, станет мир наш светел». Однако лишь тогда, и только тогда, когда «в борьбе суровой люди породят порядок новый». Распропагандированные косари-сенокосчики впадают в правовой нигилизм. Вооруженные новым учением, косари солидаризируются со своим бесноватым вождём, объявляют его «красным» и напутствуют своего новоявленного фюрера: «Будь же крепок, как булат, брат наш мудрый, старший брат!» Тут явно присутствуют две метафоры. Первая - тезис о «старшем брате» (хотя этническая принадлежность самого красного шамана, пожалуй, и не существенна, главное - он интернационалист-космополит, богоборец, ниспровергатель устоев. Вторая - метафора «большевистской твердости». Кстати, поэт Николай Тихонов, имея в виду коммунистов, произнёс: «Гвозди бы делать из этих людей. Не было б в мире крепче гвоздей», но у Платона Ойуунского лучше: булатная сталь прочнее железных гвоздей!

    Действия шамана запрограммированы и необратимы, т.к. «единственно верный путь» заведомо известен: «Нет, не погашу я злобу, не сниму свои проклятья, не устану враждовать я», «Вытопчу, выжгу счастье врага». Оппортунизм герою не грозит, т.к. он, высокоидейный злюка, неумолим и беспощаден, последовательно и неуклонно придерживается принципа партийности: «Хватало в нём и тупости и твёрдости, хватало в нем и тупости и гордости!» Кстати, напомним основной тезис из учебника научного коммунизма: партийность - это осознанная классовость. Имеется в виду классовость косарей (крестьян) и дровосеков (рабочих). Подкупают и экстремистские лозунги: «Восстань же против гнета разум!», «Восстаньте, страждущие разом!», «Озлобься, нищий, угнетенный!» и т.д. Воистину, недоучившийся учительский семинарист тов. Ойуунский неплохо знал политграмоту.

    Наметив основные стратегические ориентиры, Красный шаман разрабатывает тактику («программу-минимум»). Несмотря на то, что откровенная натуралистичность грядущего внезапного и вероломного нападения на противника кого-то и покоробит, но ведь «революцию не делают в белых перчатках». План «блицкрига» таков: «Дерзко ринусь на Орос-Бая, сверху, как гром, упаду я», «Сердце врага найду я, буду в чёрную печень, будто копьё, ворога раню навылет; брошу, свиреп и грозен, гада затылком оземь!», «Орос-Баю жизнь я сокращу: обхвачу его уздой тугой, опрокину навзничь, пну ногой». Некрасиво и неэстетично получается: бить лежачего - самое последнее дело.

    Далее планировались репрессии по отношению к сородичам Орос-Бая, к ЧСИР («членам семьи изменников родины»), как сказали бы товарищи из НКВД: «Алой кровью дочери его алчное насыщу божество» (если исключить низкий эротический аспект, то, очевидно, под «божеством» подразумевалась система ГУЛАГ?), «Если жив ещё небес закон, то и жениху житья не дам: отыщу, найду его, старик, омрачу его небесный лик!» (тут всё понятно: после вооруженного переворота, необходимо нейтрализовать вероятные контрреволюционное выступления) - такова суровая логика классовой борьбы.

    Мы бы охотно проследили сюжетные мытарства красного шамана. Но, увы, кроме встречи с сенокосчиками-косарями, миротворческой дискуссии с посланниками Орос-Бая (беседа с изобретательным Шаманом-Лисой) и хулиганской акции против очаровательной дочки Орос-Бая, никаких событий в опусе Ойуунского не происходит. Как жаль, сюжет абсолютно отсутствует! Характеры персонажей не прописаны, фрагментарны, невыразительны и неубедительны. Зато показан итог: шаман на поверку оказался расстригой-атеистом: он решительно отмежевался от своих даров и жертв небесам, отринул «ложную мудрость жгучего дурмана». Причем «отрёкся сам», добровольно. Как следствие читателю предлагают декларативные вопли-призывы: «Прочь колдовство! Сгинь! Рухни! Пусть пропадёт камланье! Молитв не ждите, духи, - молчат уста шаманьи».

    Впрочем, иные филологи пытаются убедить нас в том, что поэт всё-таки каким-то образом стремился будто бы к философской, - мы цитируем: «интерпретации вечных истин, вечных нравственных ценностей, духовного завещания прошлых эпох». Увы, по «Красному шаману» такого стремления совершенно не прослеживается. Даже напротив. Если уж говорить о «философичности», то надо вести речь об утилитарной «философии желудка», «философии нигилизма», ибо самые заключительные гедонистские строфы поэмы таковы: «Корма мне хватает! Жизнь не так плоха! Хо-хо-хо-хо! Ха-ха-ха-ха!»

    Так давайте и мы все вместе грустно посмеёмся: ХХ век (или «Ха-ха век» - как остроумно сказал однажды Виктор Шкловский) даровал нам незаурядного пламенного стихотворенца, ритуально расшаманившего и перешаманившего своего злобствующего шаманического героя, заставившего священного Духа Огня, почитаемого в народе, питаться скудными объедками атеистической бездуховности, которой был противопоставлен впоследствии культ самого Ойуунского - воинствующего безбожника. Странно, что современные ревнивые поклонники тов. Ойуунского пытаются, с одной стороны, реанимировать дух шаманизма; с другой - делать вид, что самый главный хулитель и гонитель шаманизма в Якутии (тов. Ойуунский) в антишаманических шельмованиях и репрессиях будто бы не замешан совершенно. Так ли? Ныне, как нам докладывают, интеллектуально дезориентированная и прекраснодушная публика проводит какие-то оголтелые заседания общественности в Центре Духовности («Арчы Дьиэтэ») в защиту поэта-нигилиста, гонителя исконной шаманической народной веры. Согласитесь, получается парадокс. Ведь сам поэт в своих словах и делах был более последовательным и принципиальным, нежели нынешние его ревностные фанаты.

    Чтобы не оставаться голословными, приведём общеизвестный факт: именно под высоким руководством тов. Ойуунского (с 1923 по 1925 гг. - председатель ЯЦИК) ещё 3 ноября 1924 г., вслед за вакханалиями и погромами адептов местного «Общества Воинствующих Безбожников» (т.е. за несколько месяцев до завершения малоубедительного агитпроповского опуса «Красный шаман»), подготовлено и оглашено - с подачи вездесущего богоборца тов. Ойуунского - знаменитое, но постыдное постановление «О мерах борьбы с шаманизмом». В упомянутом антинародном, античеловечном, репрессивном Постановлении ЯЦИК № 65 от 03. 11. 24 г. недвусмысленно сказано: «Шаманизм - это дурман первобытного суеверия и предрассудков». Вменялось: «борьбу с шаманизмом вести мерами культурно-просветительского характера, агитацией и пропагандой». Товарищ Ойуунский и его подручные подчёркивали, что «особые действия шаманов (вымогательство, совершение обманных действий с целью извлечения таким путём какой-либо выгоды и тому подобное) - необходимо выделить особо и вести с ними борьбу, привлекая виновных лиц к ответственности в уголовном порядке, для чего поручить Наркомюсту ЯАССР представить на утверждение Президиума ЯЦИК проект инструкции судебным учреждениям и местам о порядке привлечения к уголовной ответственности шаманов за совершение ими деяний, предусмотренных Уголовным кодексом РСФСР». Короче, товарищи-комиссары всемерно гнобили шаманизм - всерьёз и надолго, люто и бескомпромиссно.

    Кощунственно, глумливо, по-сатанински относился тов.Ойуунский не только к вере своих пращуров, но и к традициям Русской Православной Церкви, о чём вспоминает даже его коллеги. Так, например, Георгий Иванович Лебедев, коллега нашего поэта по губревкому, с некоторой брезгливостью вспоминает: «Использовались тойонатством и ошибки отдельных представителей советской власти, которые были, ибо неоткуда было взять более толковых. Если, например, т. Слепцов (Ойуунский. - прим. В. С.) бывший тогда председателем губревкома, предписал священникам, где-либо служившим, остричься, обриться и снять своё духовное платье, то можно себе представить, как многое странным образом преломлялось на местах» [Лебедев Г. Пять лет на якутском фронте. Cб. «Революция на Д.Востоке. М.-Петроград, 1923. - С. 35].

    Важно подчеркнуть: главным начальником и основным вдохновителем широкомасштабного мероприятия по травле священнослужителей и шаманов являлся именно Платон Ойуунский. Честолюбивый горе-реформатор, культуртрегер агитпроповского разлива, он, наверняка, мнил себя на месте Петра Великого, отрезающего бороды у московских бояр. Действительно, таковых было маловато, зато спеси многовато. Сперва священнослужителей уничтожали, а потом и шаманов взялись. Стали и их ссылать в концлагеря. По всей Якутии прошел великий стон, глухие протесты и робкие недовольства не были услышаны. У дезориентированного обывателя отнимали последних заступников и надежду. Хватали не только священнослужителей, но и шаманов, и отправляли в места не столь отдалённые.

    Кстати, протест Ойуунского против религии начался ещё раньше, в детские годы. Ещё тогда он совершил самый страшный: возвёл хулу на Бога. Такой грех считается смертельным, т.е. никогда не прощается. Известен из ряда вон выходящий случай: «Это было летом, перед поступлением Платона в школу. Когда люди со всем своим домашним скарбом переехали на летние стойбища, Платон подбил сверстников пройтись по оставленным юртам. Осматривали юрту за юртой. И нашли! В юрте сына Кюегю Никифора Манчурина им попалась икона. Начал Платон. Он кинул икону на землю - ну её пинать. Разделавшись таким образом с изображением одного Святого Лица, ребята продолжали свои поиски. И снова в юрте Данилы Манчурина, а затем в юрте старой Татьяны Саахарыма им попались в руки намалёванные угодники. Их постигла та же участь, что и икону, найденную в юрте сына Кюегю Никифора Манчурина. Понятно, пропажа икон осенью была обнаружена. Однако имён осквернителей Бога никто не узнал: Платона мы боялись - при крайней надобности он мог дать чувствительную оплеуху» [Слепцов К. А. Из детских лет писателя. - Статьи и воспоминания о П. А. Ойунском. - Якутск: Кн. изд-во, 1969. - с. 100].

    Впоследствии, маятник ненависти к шаманизму качнулся в другую сторону. Посмотрим, как реагировали современники на «шаманический» опус неукротимого поэта-атеиста? Известный литератор В. Леонтьев сокрушенно признавал, что произведение «не заслуживает никакой оценки», ибо бывают шаманы «белые» и «чёрные», а «красному» шаману не бывать, т.к. «шаман по природе своей должен противиться идеалам трудового народа». Тот же автор В. Леонтьев в критической статье «Красный шаман» Ойуунского [«Чолбон», 1927, № 3-4, с. 64] отмечал: «Красный шаман» - символ компартии. Шаман-Лиса - символ партий, противостоящих трудящимся. Реализм - продукт восходящего развития буржуазии. Ойуунский - реалист, но драма плоха». Вывод: плохую драму написал буржуазный автор, «попутчик» - пусть он даже и антишаманист-безбожник.

    Проницательный писатель Николай Мординов (Амма Аччыгыйа) также с некоторым раздражением иронизировал насчёт незадачливого Ойуунского: «Выражать новое пролетарское содержание посредством старых прадедовских завываний-мотивов - всё равно, что петь «Интернационал» на церковный мотив» [«Социалистическая Якутия», 09. 06. 33г.]. Развивая ту же мысль, но уже в другом месте, Н. Мординов подчёркивал: «Законсервированная форма сказок и народных песен прошлого узка для полного выражения социалистического содержания» [«Советская Якутия», 1934, № 4, с. 76-92].

    Псевдоархаическая форма, кою избрал лукаво-конъюнктурный, придворно-коммунистический поэт для настырно-нахрапистого насаждения агитпроповских антинародных (читай - антиякутских) догм, сыграла с ним самим дурную шутку. Всё оказалось скверным, неуклюжим, бездарным. Дискредитировался как сам коммуняшный агитпроп, так и мифопоэтическая традиция, идущая от высокой эстетики олонхо великого народа саха. Красный шаман Ойуунского так и не превзошёл белого шамана Кулаковского. В 20-е годы по данному поводу местные беллетристы провели любопытную полемику о возможности использования устного народного творчества. Многие литераторы и критики правомерно подвергли уничтожающей критике «Красного шамана» как супербездарное произведение и, соответственно, высказали своё глубокое неодобрение его незадачливому создателю. Например, весьма поучительна нашумевшая статья Алексея Андреевича Иванова (Кюндэ) «Фатализм, мистицизм и символизм в произведениях якутских писателей» [«Автономная Якутия», 17, 18 марта 1926 г.]. Как полагаем, статья заслуживает переопубликования. Архиважный источник для уяснения сути дела! Если мы обратимся к критическому наследию Кюндэ, многое прояснится.

    Весьма своевременно и поучительно прозвучали также взыскательные реплики инспектора наркомпроса ЯАССР, будущего «живого классика» тов. Суоруна Омоллоона (Д. К. Сивцева), который авторитетно призывал: «Нам нужно активное отражение действительности прошлого, беспощадно раскрывающее гниль общественного строя того времени!» [«Отчет о НИР», т. 2, с. 469].

    Увы, литературный начальник, ревностный и отъявленный гонитель шаманизма тов. Ойуунский высокомерно не согласился со своими взыскательными собратьями по перу, спешно, как бы чего то опасаясь, издал стихотворный малоубедительный памфлет «Похороны Ойунского», где внушительно и с острасткой прокричал, прорычал, прогремел: мол, замучитесь меня хоронить и вбивать осиновый кол в мою могилу. Уж если на то пошло, то я сам всех вас урою. Вероятно, он, опытный мастер кулуарной интриги, умело использовал административный ресурс и партийно-советский нажим, дабы во что бы то ни стало блокировать и распропагандировать своих проницательных оппонентов. И - не без успеха. Так, например, Р. С. Кулачиков (Элляй), ранее сильно подозревавший и упрекавший тов. Ойунского в «национал-оппортунизме» и всемерно третировавший (не менее, чем проницательный А. А. Кюндэ) бедного тов. Ойуунского («Кто не порвал с мифологией, тот скоро сам станет прошлым, ибо новая жизнь несовместима с религиозными предрассудками, шаманизмом!»), резко переменил свою точку зрения. Уже в 1929 г. он вынужденно «распропагандировался» и послушно повторял как заклинание, печально пряча глаза, «правильные» слова: «Шаман предвосхищает великих вождей угнетенного человечества - К. Маркса, Ф. Энгельса, В. Ленина! Из механического слияния седой старины с идеологией пролетариата получилась поэзия тов. Ойунского, подобная мифическому Минотавру». Что же, братцы, получается-то? Идём туда, куда подует ветер? Действуем по принципу флюгера? На что, спрашивается, намекал многомудрый Элляй под видом внешне лестного отзыва? Уж не имел ли он в виду, что сиятельный тов. Ойуунский, как упомянутое страшное и омерзительно-отвратное чудовище Минотавр, готов сожрать любого из них? Вероятно, именно так дело обстояло? Идея «интеллектуального каннибализма» витала в воздухе? В те зловещие и страшные 20-30-е годы местная пугливая пишущая окололитературная партийная шатия-братия чем-то напоминала барахтающихся пауков в стеклянной банке. Но, пожалуй, сие - сюжет, заслуживающий особого обстоятельного рассмотрения. Имеются убедительные неопровержимые архивные документы, эпистолярии и горестные воспоминания очевидцев. Нелишне бы их, источники эти, всенародно огласить, дабы до конца понять всю подноготную той сволочной и подлой эпохи. В отношении ложных кумиров-идолов требуются деканонизация и объективный анализ. [Враг шаманизма. Таланты и поклонники. // «МК в Якутии», № 31 (208), 30. 07. - 06. 08. 03 г., с. 12-13.].

                                                                2.10. «ВОССОЗДАТЕЛЬ»

    Утверждается, что Ойуунский – «выдающийся ученый». Согласно празднованию в 2003 г. т.н. «Года Ойуунского», в качестве одной из «ипостасей» революционного деятеля называется его «научный» вклад. Но о каком конкретно «вкладе» речь? Безусловно, любовь к науке - святое чувство. Возможно, что «самородок» Ойуунский, как и Сталин, был «большой учёный», восторженно обожал науку, хотя и являлся её, так сказать, незаконно рожденным её пасынком. К тому же, к сожалению, Платон не получил систематического образования. Все его «университеты» - неоконченный первый курс (1917-18 гг.) Томского учительского института, которым, впрочем, он пренебрёг, убежав (очевидно, от армейской мобилизации?) в деревню Казанку, «в народ», чтобы преподавать детишкам в начальных классах азбуку. Остается тайной вопрос: каким образом, практиканту начальной школы, не имеющему диплома об окончании вуза, удалось, - после неудачной попытки поступления в Институт красной профессуры - раздобыть-таки в 1931 г. разрешительный документ (по протекции проф. Ем. Ярославского?), дабы, - минуя все курсы студенчества - получить зачисление аж сразу в аспирантуру НИИ национальностей СССР и защитить в 1935 г. диссертацию на тему «Якутский язык и пути его развития» на соискание учёной степени кандидата лингвистических наук? Напомним, кстати, что диссертация содержала политические выпады и резкие обвинения, направленные против т.н. «буржуазного националиста», А. Е. Кулаковского, который не мог уже оправдаться от наскоков «отца младосоветской литературы», находясь в могиле. Скверно и то, что нападки сделал «первый остепенённый лингвист из народа саха» [Тобуроков Н. Кто он, П. Ойунский? // Якутия, 20. 08. 93, с. 2].

    Самый большой аванс в адрес Ойуунского выдал известный поэт Сергей Михалков, великодушно позволивший себе комплиментарное, но безосновательное высказывание: «Труд П. Ойуунского, воссоздавшего якутский героический эпос, может быть приравнен к подвигу…».

    Похвала С. Михалкова включает в себя три дискуссионных момента (вернее, три ошибки): 1) ничего Ойуунский не воссоздавал, ибо свой фольклор этнос саха никогда и не утрачивал (существовало много олонхосутов - носителей эпического наследия; их никто не преследовал, в отличие от шаманов); 2) олонхо не может квалифицироваться как «героический эпос», т.к. никаких реальных конкретно-исторических событий и хронологического геройского нарратива, сей эпос не отражает; у него иная содержательная подоплёка - не историческая, а мифо-космогоническая, сказочная, патриархально-архаическая; 3) если и «приравнивать к подвигу» упомянутый труд, то, пожалуй, как образчик научной недобросовестности и пренебрежения (может быть, и непреднамеренного?) к авторскому праву, т.к. «воссоздатель» по какой-то причине забыл сослаться на богатые источники и первоклассные полевые материалы своих предшественников, по плечам которых он карабкался к зениту своей славы.

    В самом деле, Ойуунский скромно (или по наивности?) умалчивает, на какие работы своих предшественников опирался при «воссоздании» широко известного - задолго до рождения Ойуунского - популярного у олонхосутов и народа сказания «Нюргун Боотур Стремительный». Не существовало понятия об авторском праве? Заимствовали друг у друга? Среди трансляторов традиции - олонхосутов - такой подход приветствовался: ведь живое слово - к делу не пришьёшь. Главное - потешить публику, ублажить. Иное дело - консервативная академическая среда, где непоколебимо витают требования научной этики.

    Исследователь фольклора саха И. В. Пухов (сотрудник Литинститута им. Горького) впоследствии предполагал, что, например, Ойуунский делал компиляции переводов С. В. Ястремского (на базе опять-таки трудов Э. К. Пекарского) - из олонхо «Шаманки Уолумар и Айгыр» [Труды комиссии по изучению ЯАССР. - Л.: 1929. Т. VII]. Однако можно предположить, что подлинным источником «реконструкций» и «воссозданий» являлись заготовки его родного дяди - Пантелеймона Слепцова, уважаемого олонхосута, у которого маленький Платоша учился уму-разуму.

    Существует, также признание (кажется, единственное?) самого Ойуунского, о том, что морализаторская притча-предание о самодуре-самоубийце «Кудангсе Великом» выполнена, как выясняется, тоже не им, а лишь литературно отредактирована по единоличным авторским записям другого его однофамильца (родственника?) - Петра Вонифатьевича Слепцова (1880-1932), коему он, хоть и весьма скупо, но всё-таки «выражает огромную благодарность» [«ПЗ», № 1, 1991, с. 3]. Теперь мы можем с гордостью сказать: наш Платон - не плагиатор!

    Таким образом, высказывания о том, что Ойуунскому-де принадлежит заслуга в «воссоздании» олонхо, следует отбросить как расхожий предрассудок. Скорее всего, он лишь эксплуатировал чужие тексты, имел к ним доступ. Ведь самому-то ему в силу своей огромной занятости вообще никогда не доводилось заниматься полевым сбором филологического и этнографического материала. Его эрудиция в фольклоре ограничивалась лишь детскими воспоминаниями. Кроме того, он бы и не мог заниматься полевым сбором, т.к. в период «воссоздания» находился в московской аспирантуре: пытался изучать немецкий и тюркские языки, чтобы сдать кандидатский минимум, бегал на лекции, ходил на посиделки земляков в постпредство, участвовал в акциях СП СССР, бегал в роддом к жене (его дочь родилась в Москве), носился по магазинам искать подгузники, соски и прочие причиндалы; собирал материалы для диссертации по разным библиотекам, а также помогал Г. С. Тарскому и С. П. Харитонову собирать материал для своего «Русско-якутского термино-орфографического словаря» (1935), готовился к защите. Времени у него, великого «чернорабочего-труженика», было в обрез. Ни о каком «воссоздании» олонхосутских текстов не могло быть и речи. Достаточно сопоставить хронологию, листаж и (главное) темпы бдений Ойуунского над двумя произведениями: «Красного шамана» - малюсенькое - в 30 страниц - предание он вымучивал из себя долгих восемь лет (1917-25 гг.), а огромное - в 407 страниц, 36 тыс. стихотворных строк - произведение «Нюргун Боотур» содеял за 2,5 года (1930-32 гг.). Несопоставимые темпы и листаж двух указанных произведений, неизбежно наводят на скептическую мысль, что их создавали два совершенно разных человека, а не один автор. Именно потому, что мы не сомневаемся в авторстве Ойуунского, посильно написавшего посредственное сочинение «Красный шаман», можно (и нужно) сильно сомневаться в единоличной его причастности к воссозданию «Боотура Стремительного». Единственное, на что он, этот Ойуунский, был способен, - рифмовать и компоновать, имея под рукой чужие тексты. И в этом смысле, он ничем не отличается от своего «соавтора», В. Золотухина, который с подстрочником перевёл на русский язык поэтические вариации Ойуунского «Нюргун Боотур Стремительный». Можно вспомнить также общеизвестный факт: 25 марта 1920 г. ЯкРайРевком национализировал библиотеки и личные архивы купцов и предпринимателей П. А. Кушнарева, Д. И. Меликова, А. А. Семёнова. Часть книг передали в т.н. Рабочий клуб (национализированный «Дом Приказчиков»), а рукописное наследство, в том числе и фольклорные записи, могли впоследствии осесть не только в архивах, но оказаться на руках у заинтересованных и корыстолюбивых лиц. Так, наверное, и было. Тов. Ойуунского, как человека любознательного, наверняка, интересовала судьба этого богатейшего чужого наследия.

    Кстати, существует версия, что за спиной Ойуунского стоял тюрколог (А. Г. Поляков), «заикавшийся» на нескольких десятках языков. Впрочем, не ясно, когда именно и где впервые познакомился с ним Ойуунский, что посулил этому полиглоту? Автору сих строк рассказывали (сразу оговоримся: «за, что купил, за то и продаю»), что в Институте языка, литературы и истории СО ЯФ АН СССР) был обнаружен фрагмент «Нюргуна Боотура Стремительного», выполненного Поляковым, на рукописи стояла виза «литературного начальника», т.е. Ойуунского: «Одобряю!». Но куда же пропал сам переводчик? При каких обстоятельствах судьба занесла его в Якутск? Кто он такой как ученый? Как сложилась его дальнейшая судьба? Нет ответа. Зато, Ойуунский - реальный «воссоздатель»!

    Вообще-то, хоть смутен и не ясен вопрос, однако принципиальный: даже если отбросить версию о научном шефстве «мифического» куратора-полиглота, тов. Ойуунский (большой любитель науки) всё равно не мог претендовать на авторство текстов олонхо. Хотя бы потому, что оно (т.е. олонхо) принципиально анонимно: автором всегда является народ, а не конкретная личность (полиглот А. Поляков и примкнувший к нему Ойуунский). В настоящее время, если верить публикациям, существует 150 полных записей различных Олонхо, размером от 6 до 20 тысяч строк каждая. Факт обнадёживающий. Впрочем, ныне они (записи) пылятся в архиве, где неторопливо, но неуклонно, создаётся подробнейший электронный каталог, - вероятно, под эгидой головного институтского Отдела Олонхо ИГИ АН РС(Я). То есть не нужно было «воссоздавать» различные варианты эпоса: они, однажды возникнув (на рубеже XVII-XVIII столетий), существовали всегда, и существуют, даже без посредничества тов. Ойуунского. В результате усилий ИЯЛИ-ИГИ АН РС(Я) уже опубликовано менее двух десятков текстов на якутском языке. Огромное достижение - за период 68-летнего существования института.

    Можно констатировать, во-первых, некритическое возвеличивание весьма скромных достижений нашего героя (их ему, вероятно, приписали задним числом его восторженные биографы); во-вторых, прослеживается явное игнорирование и умаление огромных заслуг его знаменитых предшественников. Достаточно сказать, что задолго до Ойуунского началось изучение якутского фольклора. А. Ф. Миддендорф в конце 1-й половины XIX в. записал фрагмент «Эриэдэл Бэргэн» - текст издан в 1851 г. на немецком языке с помощью О. Н. Бётлингка (создателя якутского алфавита) и В. Я. Уваровского. Олонхо занимался В. В. Радлов, И. А. Худяков. В 1906 г. потомок ссыльнопоселенца в Якутии, уроженец с. Амга, крупный этнолог, уроженец с. Амга, сын русского ссыльнопоселенца Виктор Васильев записал олонхо Тимофеева-Теплоухова «Куруубайхааннаах Кулун Кулуустуур» (опубликовано в Петрограде в 1916). Кстати, и театральные постановки Олонхо появились до революции: в 1906 г. поставлен первый спектакль - Олонхо «Бэрт киhи Бэриэт Бэргэн», т.е. когда Платоша (будущий «воссоздатель») был маленьким.

    Не соответствует действительности также и утверждение, что Ойуунский являлся родоначальником олонховедения как отрасли фольклористики. Работа, на которую обычно ссылаются как на классический образчик – «Якутская сказка (олонхо), её сюжет и содержание» [Сб. трудов «Саха кэскилэ», 1927, вып. I] - оставляет желать лучшего, носит эпигонский характер. В каком-то смысле, эта и другие его статьи («Происхождение якутов», «Возникновение религии») даже и вредны, ибо изложенные там представления - о посмертном воздаянии, эсхатология, космогония, гипотеза этногенеза якутов - не подкреплены никакими серьёзными источниками, имеют околонаучное значение. Вероятно, сказалась тенденциозность Ойуунского. Ему необходимо было подогнать хоть какие-то факты под свою т.н. «концепцию» о «трёх родинах» саха (Приаралье - Байкал - Якутия). Не исключено, что он сознательно привнёс в текст «воссозданного им» сказания «Нюргун Боотур Стремительный» слова (топонимы, гидронимы, фауна, флора), свидетельствующие о будто бы «приаральском» происхождении этноса. Отсюда - с одной стороны – «львы», «тигры», «верблюды», море «Араат» и «Байгаал»; с другой – «камчатские морские бобры», «русские жемчуга». Псевдоархаика парадоксально перемешана с позднейшими заимствованиями, свидетельствующими о явным влиянием русского фольклора, позволяющего думать, что Нюргун Боотур - всего-навсего переодетый Илья Муромец, борющийся с трехглавым огнедышащим змием, в коего превращается (ликантропирует) один из контрагентов Нюргуна - злонамеренный адьярай-абааhы Уот Усутаакы, коварный похититель очаровательной Туйаарымы Куо (читай - Василисы Прекрасной). Некоторые исследователи полагают, что олонхо - это искаженная импровизация русских сказочных сюжетов, некий синтез взаимодействия двух культур. Возраст олонхо следует датировать XVII-XVIII вв.

    Что касается олонхо, «воссозданного» Ойуунским, то оно двойственно и противоречиво: там присутствуют элементы архаики и, в то же время, - отъявленной модернизации. Подобные вольности (если, конечно, это не аллюзии неточного перевода В. Державина) были характерны для Ойуунского и раньше. Например, создавая своего агитпроповского «Красного Шамана», автор, будучи апологетом «классовой борьбы», ввёл в ткань своего повествования отрицательный персонаж «угнетателя народа» Орос Бая - явный намёк на зажиточный клан Оросиных, один из представителей которого (Константин Григорьевич Оросин), как мы уже отмечали, являлся известным олонхосутом, коллегой Э. К. Пекарского, переводчиком первой записи сказания о «Нюргун Боотуре». Чем же руководствовался «воссоздатель», когда вводил персонаж Орос Бая (Оросина)? Неужели, таким неуклюжим и зловещим образом он пытался закрепить за собой приоритет и заставить молчать родовитых Оросиных - представителей «байского клана» - в случае, если бы они подняли вопрос о приоритете, об авторском праве, высказали бы претензии нашему агитпроповцу? К тому же, многие Оросины сидели «тише воды, ниже травы», моля Бога о том, чтобы официальные власти поскорей забыли о недавнем «контрреволюционном заговоре» во главе с Романом Ивановичем Оросиным в 1920 г. Забыли о том, что в 1922г. другой их родственник Пётр Иванович Оросин (Вольский) был на стороне контрреволюционного ВЯОНУ и возглавлял белоповстанческий отряд. В августе 1927 г. сей интеллигент всё-таки был арестован. Известно также, что первой женой А. Е. Кулаковского являлась Е. И. Оросина, с которой тот бракосочетался в 1897 г. Неужели, пробираясь к славе «воссоздателя», Ойуунский расталкивал локтями своих предшественников? Да ещё намекал на родственные отношения А. Е. Кулаковского с опальным кланом и контактами поэта-белогвардейца с «белобандитом» П. И. Оросиным в период «Сеймчанского сидения»? Пожалуй, некрасивая получается история.

    Бесспорной заслугой Ойуунского является создание Якутского НИИ языка и культуры при СНК ЯАССР - учреждение, которое он организовал, так сказать, «под себя», т.е. являясь председателем СП ЯАССР, одновременно оседлал директорское кресло. Прежнее место работы его наверняка не устраивало. Кстати, об этом, «нисходящем» периоде его деятельности, нет никаких обстоятельных исследований и воспоминаний. Почему? Что мы знаем о его деятельности после ксенофонтовщины (1928 г.), когда его не переизбрали председателем ЯЦИК? Листая различные - как правило, хвалебные, но малосодержательные книжки, - мы с трудом пытались восстановить скупые даты, за точность которых, впрочем, не берёмся брать ответственности: 1928-29 гг. - нарком просвещения и здравоохранения; 1925-26 - председатель Совета общества «Саха кэскилэ», куратор секции искусства; 1929-31 гг. - ответредактор и председатель «Якутгосиздат» и директор типографии г. Якутска. Эти периоды деятельности абсолютно тёмны, не ясны, не получили никакого внятного освещения и изучения. Для рьяных мифологизаторов и славословов нашего героя сия биографическая траектория почему-то оказалась не интересной, выпала за пределы их внимания. Явный спад в карьерном росте, вероятно, объясняется тем, что закадычные друзья его (Аммосов, Барахов) убыли с повышением в Москву, почти забыв о своём горемычном сотоварище.

    В созданном НИИ, помимо администратора и хозяйственника Ойуунского, участвовали авторитетные исследователи (Г. А. Попов, Г. В. Ксенофонтов, Н. М. Заболоцкий, С. И. Боло и некоторые другие). Численность колебалась от 5 до 10 человек - масштаб лаборатории, а не исследовательского учреждения. Впрочем, сам директор всё более тяготился директорской ношей. Быть начальником политизированного заведения в столь смутное время - чрезвычайно опасно. Поэтому 11 августа 1937 г. он обращается в ЯОК ВКП(б) с докладной запиской на имя П. М. Певзняка и Н. Н. Окоёмова с просьбой «об освобождении его от руководящих должностей», «считаю более полезным работать в качестве рядового научного работника и писателя». Как истинный и бдительный коммунист, он «объективно» характеризует своих коллег, но сия объективка более похожа на донос сексота: 1) «Ксенофонтов Г. В., беспартийный, работает по вопросам этнографии, в прошлом юрист, один из лидеров нацинтеллигенции, выходец их тойонатской среды»; 2) Попов Г. А., беспартийный, знаток якутской истории до Октябрьской революции, выходец из чиновничьей среды, в 1917-18 гг. кадет» [Тобуроков Н. Завещание Ойуунского // «Республика Саха», 24. 08. 93].

    Автор записки, как бы оправдывается, что оказался в окружении «классово чуждых элементов»: один – «тойон», другой – «кадет». Опасное соседство. Кто же тянул тов. Ойуунского за язык? Впоследствии, на очных ставках в НКВД тов. Ойуунскому припомнят «кадета» и заставят показать, что историк Григорий Андреевич Попов, не просто бывший кадет, сын православного священнослужителя, «черносотенец», но и «член контрреволюционной националистической организации». Так что Ойуунскому пришлось отвечать за свой «за базар». Выясняется, что он проявлял своё «классовое чутьё» в поисках «врагов народа» не только в тюрьме, но и задолго до своего ареста. Этот момент небезынтересен, т.к. доказывает идейную бдительность тов. Ойуунского.

    Выдающаяся заслуга Ойуунского, пожалуй, заключается и в том, что его скороспелые этногенетические «прозрения» (которые не шли ни в какое сравнение с капитальными монографиями Григория Андреевича Попова, Гавриила Васильевича Ксенофонтова, Сесена Ивановича Боло, Георгия Георгиевича Эргиса, Алексея Павловича Окладникова) получили самое неожиданное продолжение - в завиральных статьях современных молодых авторов, специализирующихся на этно-политологической фантастике, которая иногда, независимо от их воли, плавно переходит в жанр сатиры и юмора. Например, один такой горе-этнолог и ойуунсковед удивил местное учёные сообщества, сообщив, что, оказывается, «народ саха вошёл в историю, как творец цивилизации человечества» [«ТС», № 31 (187), 08. 08. 03 г., с. 5]. Что уж там задрыпанный Древний Египет, замухрованная Месопотамия или паршивая Парфия? - Ерунда! Не там, как выясняется, вызревал очаг человеческой цивилизации.

    Другой автор, в книжке под названием «Евразийский союз» (Якутск, 1998), вслед за Ойуунским, «авторитетно» разъясняет ошарашенной от изумления публике, что «племена айыы (т.е. саха) и гунны - это одно и тоже», вождь гуннов Аттила - якут. И далее, обчитавшись Гумилёвым, доверительно намекает, что рунические письмена - их рук дело; Чингизхановский «Великий Джасак» (кодекс чести степных тюрков) написан именно саха, а не какими-то там «монголо-татарами»; матушка хана Батыя - не иначе как якутка «из лестных уранхаев»; религиозную ересь - тенгрианство - создали они же, воспитав заодно древних шумеров, счастливо одарив их, неучей, сокровенным учением и т.д, и т.п. Вот она - обратная изнанка тюркологии и якутологии.

    Но это ещё что! Безумие «новых тюркологов» получается уж совсем космическим по своим масштабам. Некоторые «открыватели» договорились до того, что якутский этнос ведёт своё происхождение от инопланетян - братьев по Разуму, стоящих намного ступеней выше, чем горемычный род человеческий. Дескать, не могли предки сегодняшних саха добровольно выбрать эти холодные земли для проживания. Корабль, на котором они, когда над лесотундрой пролетали, потерпел крушение. Но многие спаслись... Интересно, а эскимосов в Гренландию какой чёрт занёс?

    Пожалуй, можно согласиться с мнением некоторых критиков, которые сокрушенно отмечают: «Самым «мифогенным» разделом якутской этнографии остается проблема происхождения народа саха, и здесь также не обходятся без «научного» анализа Олонхо. К примеру, случайные созвучия между именами некоторых персонажей Олонхо и гималайскими топонимами легко могут стать основанием для легкомысленного вывода о том, что Олонхо зародилось в южных предгорьях Тибета».

    От высокого академизма корифеев тюркология шарахнулась в низины самого отъявленного дилетантства и самонадеянного нарциссизма. В каком-то смысле, тенденция спровоцирована (хотя и невольно) серьёзными заблуждениями Ойуунского, его «научной» продукцией, инструментально культивирующей современный этноцентристский миф. И рядовой читатель, не сведущий в проблемах всемирной истории, вынужден глотать весь этот бред. Воистину, тов. Ойуунский - бо-о-ольшой учёный.