ЎЎЎ 14. Мархіль Салтычан. Знаны юкагіразнавец Беньямін Ёсельсан з Вільні. Ч. 14. Геся Гельфман. Койданава. "Кальвіна". 2020.

    Вообще откровенная и общительная, Геся неохотно разсказывала о своей семьѣ, о своемъ дѣтствѣ; по всей вѣроятности потому, что ея любящей душѣ не легко было вспомянуть недобрымъ словомъ тѣхъ, кто были виновниками ея невеселаго дѣтства и тяжелой юности, но къ кому до конца она сохранила чувство привязанности. Поэтому наиболѣе близкіе ей люди были мало знакомы съ ея жизнью въ родительскомъ домѣ. Но вотъ что намъ извѣстно въ общихъ чертахъ.

    Г. М. Гельфманъ родилась въ 1856 году въ г. Мозыри, Минской губерніи, въ совершенно безвѣстной еврейской семьѣ. Отецъ Геси былъ далеко не бѣднякъ, а скорѣе состоятельный еврей. Онъ отличался той суровой приверженностью къ обрядности еврейскаго закона, которая тогда не составляла рѣдкости въ достаточныхъ еврейскихъ семьяхъ и отъ которой подрастающее поколѣніе нерѣдко страдало хуже, чѣмъ отъ безысходной нужды.

    Положеніе Геси дома значительно ухудшалось тѣмъ, что она очень рано лишилась матери. Вторая жена ея отца очень скоро оказалась для нея той лютой мачехой, о которой такъ часто повѣствуется въ народныхъ сказкахъ. Ребенка научили читать и писать, да и то съ грѣхомъ пополамъ; а затѣмъ, если и обращали вниманіе на него, то только для того, чтобы подавить въ немъ всякую самостоятельность, не мирящуюся съ ритуализмомъ патріархальной семейной жизни.

    Когда дѣвушкѣ минуло 16 лѣтъ, отецъ, по тогдашнему еврейскому обыкновенію, выбралъ для нея жениха, котораго она едва-ли даже видала когда-нибудь въ глаза и о которомъ знала только то, что онъ принадлежитъ къ почетному званію «талмудистовъ». Большинство молодыхъ евреекъ той среды, къ которой Гельфманъ принадлежала по рожденію, считали за особенную честь подобныя супружества. Но честь эта покупалась не дешевою цѣною, такъ какъ толкователи еврейскаго закона жили совершенными дармоѣдами и все бремя содержанія семьи и себя взваливали, по большей части, на своихъ женъ. Своею же обязанностью они считала только воплощать въ семейномъ быту тотъ патріархальный идеалъ нравственности, который имѣетъ своимъ краеугольнымъ камнемъ полнѣйшее подчиненіе женщины.

    Шестнадцати-лѣтняя Геся не выдержала такой перспективы и, сознавая полную невозможность отстоять свои права, тайкомъ ушла изъ родительскаго дома. Чтобы рѣшиться сознательно на такой шагъ, дѣвушкѣ ея лѣтъ нужно было не мало рѣшимости и отваги и при болѣе благопріятныхъ условіяхъ. Не слѣдуетъ забывать, что дѣло происходило въ глухомъ захолустьѣ. Покидая родительскій кровъ наканунѣ свадьбы съ «почетнымъ» женихомъ, 16-ти лѣтняя еврейка должна была знать, что навлекаетъ на себя не только родительскій гнѣвъ и проклятіе, но что становится предметомъ ужаса и позора всѣхъ своихъ единовѣрцевъ; что отъ нея съ негодованіемъ отвернутся даже и тѣ ея подруги, которыя сами чувствуютъ, какъ она, но не имѣютъ достаточно душевной чистоты и, рѣшимости, чтобы, какъ она, привести свою жизнь въ унисонъ со своими чувствами.

    Гельфманъ многому научилась, многое пріобрѣла потомъ, благодаря хорошимъ людямъ, съ которыми столкнула ее судьба; но бѣгство ея изъ дому убѣждаетъ насъ, что значительный запасъ мужества и того закала, которымъ многихъ дивила она въ послѣдніе годы своей жизни, унесенъ ею изъ дома.

                                                                               ---

    Безъ друзей, безъ средствъ, имѣя отъ роду всего шестнадцать лѣтъ, Геся явилась въ Кіевъ въ 1871 г. Добывъ себѣ свободу, она ближайшей цѣлью поставила, себѣ: пополнить свое крайне скудное элементарное образованіе. Но нужда заставляла ее работать, и она нанялась за гроши къ какой-то портнихѣ. Это, однако, не помѣшало ей выдержать очень скоро вступительные экзамены на акушерскіе курсы, которые она успѣшно окончила въ 1874 г. Бъ теченіе всего этого времени у нея не было никакихъ средствъ кромѣ тѣхъ, которыя ей удавалось добывать швейной работой, на дому или у портнихъ. Не удивительно, что ей нерѣдко приходилось голодать; но настойчивая дѣвушка не унывала и выносила свои хроническія голодовки съ беззаботностью, заставлявшей всѣхъ ея знакомыхъ предполагать, будто она съ дѣтства уже успѣла освоиться съ самой неприглядной нуждой.

    На акушерскихъ курсахъ Гельфманъ близко сошлась съ нѣсколькими изъ своихъ новыхъ подругъ. Черезъ нихъ она познакомилась съ университетской молодежью, имѣвшей очень благотворное вліяніе на ея развитіе.

    Образованные и необразованные къ ней привязывались скоро и искренно. Это была некрасивая смуглянка, съ неправильными и даже нѣсколько грубоватыми чертами лица. Роскошь черныхъ густыхъ волосъ придавала оригинальность ея оживленной и подвижной физіономіи. Въ черныхъ, какъ смоль глазахъ, свѣтился воспріимчивый умъ и доброта. Во всякомъ новомъ, хотя-бы случайномъ своемъ знакомомъ, Гельфманъ глубоко заинтересовывалъ живой человѣкъ. Безъ всякой предвзятой мысли, по неудержимому природному влеченію, она сживалась съ его радостями, а еще болѣе — съ его печалями, возбуждавшими въ ней не плаксивое сочувствіе, а страстное и дѣятельное желаніе помочь. Горя и нужды кругомъ было много; нерѣдко случалось, что Геся лѣзла изъ кожи вонъ, чтобы выручить изъ бѣды какую-нибудь знакомую ей швею, и при этомъ забывала, что она сама не обѣдала даже наканунѣ. Но эта рѣдкая кротость и доброта, составлявшія одну изъ отличительныхъ чертъ ея характера, не доходили въ ней до приниженія собственной личности. Склонная забывать о себѣ при видѣ чужой нужды, она умѣла вспомнить, что и она живой человѣкъ, чуть только кто-нибудь задумывалъ покичиться передъ нею или кольнуть ее преимуществомъ своего умственнаго развитія.

    Большая часть ея новыхъ знакомыхъ была образованнѣе ея. Гельфманъ мало чему научилась дома. Но въ Кіевѣ она жадно пользовалась всякой возможностью расширить свой умственный горизонтъ и пріобрѣсти недостающія ей свѣдѣнія. Читала она очень охотно; но курсовыя занятія, при необходимости существовать плохо оплачиваемой работой и при ея склонности всегда удѣлить каждому нуждающемуся послѣднія крупицы недостающихъ ей самой средствъ и времени, не позволяли ей читать много. Зато она обладала замѣчательной способностью усваивать себѣ то, что ей удалось прочитать, и то, о чемъ говорили съ ней или при ней болѣе развитые ея знакомые. Это было время, когда саморазвитіе играло въ кіевскомъ, какъ и вообще молодомъ русскомъ обществѣ, очень видную роль. Гельфманъ не пропускала публичныхъ лекцій, которыя читались лучшими изъ профессоровъ кіевскаго университета; она любила посѣщать вечернія собранія, на которыхъ читались различные рефераты или обсуждались интереснѣйшія явленія общественной жизни и литературы.

    Знаніемъ жизни, такъ называемой практичностью, умѣньемъ расчетливо и осмысленно пустить въ ходъ всѣ небольшіе ресурсы, случайно оказавшіеся въ ея распоряженіи, она значительно превосходила большую часть своихъ образованныхъ знакомыхъ. Въ этомъ отношеніи она скоро пріобрѣла въ ихъ глазахъ рѣшительный авторитетъ. Чуть только затѣвалось какое-нибудь коллективное предпріятіе, — пирушка-ли, общій столъ или организація братской помощи, — Гельфманъ, какъ-бы по прирожденному праву, являлась хозяйкой и распорядительницей. При этомъ, кромѣ умѣлости, въ ней обнаруживалась рѣдкая доза радушія и заразительной задушевной веселости, доходившей порой до дурачества. Наслушавшись съ наслажденіемъ и пользой чтенія хорошихъ книгъ и развивающихъ разговоровъ, она любила до-сыта накормить гостей продуктами собственной стряпни; не гнушалась порой и спѣть имъ народную пѣсню съ прищелкиваніемъ и приплясываніемъ.

                                                                               ---

    Ко времени окончанія акушерскихъ курсовъ, Гельфманъ успѣла въ значительной степени оформить и привести въ порядокъ тѣ стремленія и понятія, которыя первоначально бродили въ ней въ стихійномъ видѣ, подсказывались ей природной общительностью и добротой. Правда, она до конца не сумѣла выработать въ себѣ той, нѣсколько педантической, расчитанности и сосредоточенности всѣхъ своихъ дѣйствій, безъ которыхъ едва-ли возможно обойтись бойцу, отдавшему всего себя одному какому-нибудь дѣлу, одной, охватившей все его существо цѣли. Такъ, напримѣръ, значительно позже, уже въ Петербургѣ и будучи занята террористической борьбой, Гельфманъ тѣмъ не менѣе не могла помѣшать себѣ волноваться чисто личными невзгодами добрыхъ своихъ знакомыхъ, принимать близко къ сердцу ихъ домашнія непріятности, супружескій разладъ или денежную нужду.

    Но скоро, еще въ Кіевѣ она поняла необходимость организаціи, объединенія и систематизаціи разрозненныхъ силъ, которыя, дѣйствуя въ разбродъ и на удачу, разбиваются безслѣдно о вѣковую стѣну косности, застоя и заѣданія одного человѣка другимъ. Когда въ Кіевѣ зашла рѣчь о заведеніи швейныхъ мастерскихъ на артельныхъ началахъ, по классическому рецепту Вѣры Павловны, Гельфманъ со всей своей страстностью ухватилась за эту мысль и принялась за осуществленіе ея съ той неутомимой дѣятельностью и съ той преданностью, которыя она вносила въ каждое свое благое начинаніе. Она знала, не по разсказамъ только, безысходную долю русскихъ швей, и въ организаціи этихъ мастерскихъ, ей казалось, было найдено надежное средство къ улучшенію ихъ горькой участи. Она въ первый разъ почувствовала себя на почвѣ общественнаго дѣятеля.

    Мастерскія прививались туго. Приходилось на каждомъ шагу наталкиваться на сотни неожиданныхъ препятствій, мелочныхъ, докучливыхъ. Гельфманъ увлекалась борьбой, въ благотворность которой вѣрили лучшіе изъ окружавшихъ ее людей. Довольствуясь самымъ скуднымъ вознагражденіемъ, позволявшимъ ей жить впроголодь, она принимала чрезвычайно близко къ сердцу каждый одержанный ею успѣхъ.

    Весной 1876 г. пріѣхали въ Кіевъ нѣсколько молодыхъ людей московскаго кружка, ставшихъ извѣстными впослѣдствіи по процессу пятидесяти (1877 г.). Они раскрыли передъ Гельфманъ возможность иной, болѣе широкой дѣятельности, т. е. пропаганды соціалистическихъ идей среди мѣстнаго фабричнаго и промышленнаго населенія, распространенія въ немъ революціонныхъ изданій и т. п.

    Гельфманъ постоянно тянуло въ народъ, въ массу «униженныхъ и угнетенныхъ», къ которой она чувствовала себя принадлежащей, если не по плоти, то по духу. Особенное вліяніе на нее имѣла одна изъ пріѣзжихъ московскихъ пропагандистокъ. Не бросая окончательно швейную мастерскую, Гельфманъ, вмѣстѣ со своей новой пріятельницей, стала заводить сношенія въ мірѣ фабричныхъ, изучать на опытѣ условія ихъ быта, посѣщать рабочія артели. Онѣ обѣ, — по сообщенію Тумановой, — прожили нѣкоторое время въ Кіево-Печерской лаврѣ и готовилась уже «итти въ народъ», когда — осеньюі того же 1875 г. — Гельфманъ была арестована вслѣдствіе захвата полиціей нѣсколькихъ писемъ, адресованныхъ на ея имя.

    Съ этой злополучной осени начинается ея скитаніе по тюрьмамъ предварительнаго заключенія, продолжавшееся вплоть до самаго процесса пятидесяти, т. е, около двухъ лѣтъ.

    Нерѣдко тюрьма дѣйствуетъ пагубно, особенно на людей слабыхъ. На Геею, — писала Туманова, — тюрьма имѣла обратное вліяніе: она только закалила ее и укрѣпила въ ней рѣшимость всецѣло посвятить себя соціально-революціонной дѣятельности въ народѣ. Во время слѣдствія Геся держала, себя съ большимъ достоинствомъ и, кажется, только этому обстоятельству она обязана сравнительно очень строгимъ приговоромъ: ее осудили на двухлѣтнее заключеніе въ рабочемъ домѣ.

    Эти два года Гельфманъ провела въ томъ отдѣленіи Литовскаго замка, гдѣ содержатся заключенные, принадлежащіе къ непривилегированнымъ сословіямъ. Въ то же время, въ дворянскомъ отдѣленіи того же замка, въ числѣ прочихъ осужденныхъ по процессу 50-ти, сидѣла и Софья Иларіоновна Бардина, сообщившая намъ свои воспоминанія объ этой тяжелой порѣ искуса Г. М. Гельфманъ.

    Послѣ предварительнаго обыска съ нея сняли собственную одежду и замѣнили ее казеннымъ тиковымъ балахономъ и безобразнѣйшимъ чепцомъ. Костюмъ этотъ какъ будто нарочно былъ выдуманъ для того, чтобы сдѣлать физіономію узницы возможно болѣе непривлекательной и смѣшной. Всякія попытки придать ему сколько-нибудь благообразный видъ запрещались очень строго; а между тѣмъ балахонъ этотъ больше походилъ на сумасшедшую рубаху, чѣмъ на платье, и назначался, не соображаясь ни съ ростомъ, ни съ дородствомъ осужденной, а на удачу — кому какой попадетъ.

    Даже закоренѣлые уголовные преступники обыкновенно съ невольнымъ содроганіемъ вспоминаютъ тотъ моментъ, когда съ нихъ снимаютъ ихъ собственное рубище, принесенное ими съ воли, и когда, взамѣнъ его, на нихъ надѣвается уродливый казенный халатъ, неотступно напоминающій имъ о томъ, что они перестали числиться въ разрядѣ свободныхъ людей, что они уже находятся въ пасти бездушнаго чудовища, ежечасно готоваго растереть въ порошокъ каждаго, кто нарушитъ какъ-нибудь, хотя бы только по невѣдѣнію, его безсмысленный и унизительный ритуалъ.

    Нелегко разсказать, что должна была чувствовать впечатлительная, нервная дѣвушка, полная чистыхъ и смѣлыхъ стремленій, въ то время, когда ее охватила въ первый разъ затхлая атмосфера рабочаго дома. Сначала Гельфманъ была тамъ единственной женщиной непривилегированнаго сословія, изъ числа осужденныхъ по этому процессу. Вскорѣ, правда, она пріобрѣла себѣ подругу въ лицѣ Анны Топорковой, приговоренной къ заключенію въ томъ же недворянскомъ отдѣленіи Литовскаго замка. Но Топоркова обладала той невозмутимой кротостью, передъ которой останавливаются до извѣстной степени всякія преслѣдованія. Къ тому же, въ качествѣ окончившей гимназическій курсъ съ золотой медалью, она внушала нѣкоторое почтеніе къ себѣ, и начальству, и другимъ арестанткамъ.

    Гораздо плачевнѣе была судьба Гельфманъ, которой общественное положеніе мозырской мѣщанки еврейскаго происхожденія и бѣдной акушерки или швеи, осужденной по политическому процессу, возбуждало во всѣхъ окружавшихъ ее злостное желаніе отравить ея жизнь. Услужливая и обходительная, она, однако, не выносила со стороны даже уважаемыхъ ею лицъ малѣйшаго поползновенія помыкать ею, попирать ея неотъемлемыя человѣческія права.

    Здѣсь же, съ перваго часа ея заключенія, всѣ о томъ только и думали, чтобы унизить эту гордячку, нравственная чистота и идеалистическое настроеніе которой звучали диссонансомъ въ атмосферѣ безправія, раболѣпства, наушничества, лжи, нахальства и желанія выместить на слабѣйшемъ хотя бы малую частицу того гнета, который тяготѣетъ надъ обитательницами рабочаго дома.

    Подругами Гельфманъ по Литовскому замку были по большей части старухи, осужденныя за нищенство, бродяжничество, сводничество и т. п. Молодое поколѣніе было представлено воровками или проститутками самаго низшаго разряда.

    Таковы были среда и обстановка рабочаго дома въ Литовскомъ замкѣ, которымъ деспотически распоряжалась тогда почтенная пожилая особа, выражавшая, по сообщенію Тумановой, слезливымъ тономъ въ нижеслѣдующихъ словахъ свое отношеніе къ подвластнымъ ей арестанткамъ:

    — «Боже мой, вѣдь не чужія онѣ для меня! Повѣрьте, я смотрю на нихъ, какъ на своихъ собственныхъ крѣпостныхъ. Но развѣ эти твари способны чувствовать благодарность!» — патетически прибавляла она, тяжело вздохнувъ и презрительно пожимая плечами.

    Въ такой то обстановкѣ суждено было Гельфманъ прожить два года. Она вступила въ рабочій домъ, находясь въ пылу крайняго увлеченія народнической идеей, любовью къ массѣ, къ толпѣ, въ которую она слѣпо вѣрила и въ которой могла допускать существованіе однихъ только честныхъ, правдивыхъ инстинктовъ и побужденій.

    Съ перваго же дня ея появленія въ рабочемъ домѣ, эта толпа, почуявъ въ ней не своего поля ягоду, отнеслась къ ней съ тупымъ злорадствомъ. Всѣ арестантки сразу поняли, что Гельфманъ не станетъ наушничать вмѣстѣ съ ними, не войдетъ дѣятельнымъ членомъ въ тѣ тайные союзы и заговоры, которые онѣ устраивали между собой, чтобы заводить любовныя шашни съ заключенными мужского отдѣленія, въ ихъ дрязги и ссоры, порождаемыя завистью и ревностью. Одного этого было достаточно, чтобы всѣ, безъ предварительнаго сговора, стали единодушно мстить ей за какую-то невѣдомую причиненную имъ обиду.

    Въ первый же день ея заключенія, по сообщенію Бардиной, оказалось почему то, что дежурной должна быть она. Ее стали заваливать тяжелой черной работой, заставляли мыть возмутительно грязные полъ и бѣлье, выносить отвратительныя «параши» и т. п. О сопротивленіи не могло быть и рѣчи, такъ какъ всякое притязаніе арестантокъ на командованіе Гельфманъ поддерживалось выборными изъ ихъ же среды старостихами, а затѣмъ и самимъ начальствомъ.

    Это столкновеніе ея идеалистическихъ мечтаній съ безжалостной дѣйствительностью заставляло страдать молодую узницу едва-ли не больше, чѣмъ всякія физическія лишенія. Но и эти послѣднія были такого рода, что нервный организмъ Гельфманъ не могъ долго выносить ихъ безъ неизлечимаго разстройства. Пища, состоявшая главнымъ образомъ изъ какихъ-то «тепленькихъ помоевъ, въ которыхъ плавали куски протухшей капусты или картофеля, а въ постные дни снѣтки» претила даже ей, далеко не избалованной кіевскими голодовками. Ея неспособность глотать эти зловонные продукты тюремной стряпни принималась начальствомъ за противозаконный протестъ, который вымещался ей съ лихвой при каждомъ удобномъ и неудобномъ случаѣ.

    Впослѣдствіи друзья съ воли стали доставлять ей чай и сахаръ, которые не запрещаются тюремными уставами. Но Гельфманъ, видя ту зависть и жадность, которую возбуждалъ въ ея подругахъ видъ этихъ получекъ, отдавала имъ весь свой запасъ, почти безъ остатка. Щедрость эта произвела въ тюремныхъ воззрѣніяхъ на нее цѣлый переворотъ. Многія изъ самыхъ злостныхъ преслѣдовательницъ ея стали поддѣлываться къ ней въ надеждѣ получить за то подачку; но находились, безъ сомнѣнія, и такія, которыхъ этотъ, рѣдко встрѣчаемый ими примѣръ неэгоистическаго отношенія къ житейскимъ дѣламъ, сперва просто удивилъ, а потомъ и заинтересовалъ. Очень можетъ быть, что при продолжительномъ воздѣйствіи на нихъ Гельфманъ и удалось бы пробить себѣ тропинку въ мысли и сердца своихъ невольныхъ сожительницъ. Но скоро въ участи ея произошла перемѣна.

    При первомъ посѣщеніи рабочаго дома членами дамскаго комитета, Гельфманъ была замѣчена какой-то высокопоставленной посѣтительницей, которая долго говорила съ ней съ большимъ радушіемъ. Этого оказалось достаточно, чтобы обратить на нее благосклонное вниманіе начальницы. Послѣ этого и въ арестанткахъ, и въ старостихахъ исчезаетъ желаніе ежечасными уничиженіями и преслѣдованіями доказывать ей, что она — «не барыня какая-нибудь», а такая же отверженная, какъ и онѣ. Впрочемъ, сама начальница рѣшила перевести Гельфманъ въ другую камеру, гдѣ находилась и Анна Топоркова.

    Матеріальное положеніе обѣихъ узницъ значительно улучшилось. Такъ какъ у обѣихъ, отъ скверной и недостаточной пищи при непривычной для нихъ тяжелой работѣ, успѣлъ развиться хроническій катарръ желудка и кишекъ, то обѣ онѣ, по предписанію врача, были переведены на больничное положеніе. Начальница избавила ихъ отъ черныхъ работъ, не столько, впрочемъ ради заботъ объ ихъ здоровьѣ, сколько потому, что успѣла оцѣнить ихъ искусство въ дѣлѣ вышиванія и рукодѣлія вообще. Въ теченіе долгаго времени онѣ должны были вышивать для нея какіе-то роскошные ковры, а затѣмъ ихъ заставляли шить кителя и бѣлье для войска, находившагося въ Болгаріи.

    Положеніе нашихъ узницъ, — какъ и положеніе политическихъ заключенныхъ и ссыльныхъ вообще, — нѣсколько разъ измѣнялось, то къ лучшему, то къ худшему, смотря по тому, какимъ вѣтромъ вѣяло въ высшихъ правительственныхъ сферахъ. Послѣ убійства Мезенцова высокопоставленная покровительница Гельфманъ, появившись обычной чередой въ Литовскомъ замкѣ, не посмѣла уже, — или не захотѣла, — почтить «интересную» арестантку прежнимъ вниманіемъ. Это ничтожное обстоятельство подмѣчается зоркимъ вниманіемъ начальницы и принимается за сигналъ, по которому мгновенно улетучивается ея благодушное отношеніе къ двумъ политическимъ узницамъ ея отдѣленія. Отъ начальницы толчокъ передается ниже, по всѣмъ инстанціямъ, черезъ старостихъ къ самимъ заключеннымъ.

    14 марта 1879 г. окончился двухлѣтній срокъ заключенія Гельфманъ въ рабочемъ домѣ, и ее тотчасъ же по этапу отправили въ Старую Руссу, гдѣ она должна была оставаться подъ надзоромъ полиціи.

    Здѣсь ей приходилось жить на шесть рублей въ мѣсяцъ казенаго пособія. Своихъ средствъ у нея не было никакихъ. Хотя во время пребыванія въ Кіевѣ и состоялось ея примиреніе съ отцомъ, но она не принимала отъ него денегъ. Послѣ осужденія ея въ арестантскія роты, отношенія къ ней родныхъ опять испортились; а между тѣмъ придирчивость исправника и другихъ полицейскихъ властей въ Старой Руссѣ дѣлала ей совершенно невозможнымъ пріисканіе какихъ-нибудь средствъ къ существованію на мѣстѣ ссылки.

    Къ счастію, это ея бѣдственное положеніе длилось не долго. Скоро ей удалось познакомиться съ молодой дамой, не причастной вовсе къ революціонной дѣятельности, что, однако, не помѣшало ей искренно тронуться положеніемъ поднадзорной. Она снабдила Гельфманъ небольшими деньгами и паспортомъ для временнаго пользованія. Въ одинъ прекрасный октябрьскій вечеръ Гельфманъ зажгла лампу въ крошечной и неуютной своей каморкѣ, — чтобы замаскировать свое отсутствіе, — и сама тайкомъ пробралась на станцію желѣзной дороги, гдѣ ей и удалось проскользнуть въ вагонъ, не возбудивъ вниманія офиціальныхъ аргусовъ, присутствовавшихъ на дебаркадерѣ. Въ ноябрѣ того же, 1879 года, Г. М. Гельфманъ уже находится въ Петербургѣ и принимаетъ дѣятельное участіе въ террористической конспиративной дѣятельности.

    Пребываніе въ рабочемъ домѣ оставило на ней неизгладимые слѣды. Нажитая въ немъ болѣзнь (хроническій катарръ желудка) такъ и не проходила уже до самой смерти. Знавшіе ее прежде въ Кіевѣ не могли надивиться тѣмъ печальнымъ перемѣнамъ, которыя злополучные два года пребыванія въ Литовскомъ замкѣ произвели прежде всего въ самой ея внѣшности. Она сильно похудѣла; исчезъ румянецъ, игравшій прежде на ея смугломъ лицѣ, которое имѣло теперь по большей части утомленное выраженіе. Съ тѣмъ вмѣстѣ исчезла и неистощимая веселость, не покидавшая ее въ прежніе годы, даже въ самыя тяжелыя минуты ея жизни. Знавшіе Гельфманъ только въ Петербургѣ, какъ авторъ очерка, привыкли видѣть ее обыкновенно серьезной, и только припадками, изрѣдка, возвращалось къ ней прежнее беззаботное настроеніе, подъ вліяніемъ котораго она и здѣсь порой была не прочь похохотать, пошумѣть, наигрывая какую-нибудь своеобразную мелодію на особаго рода музыкальномъ инструментѣ, очень искусно устраиваемомъ ею изъ гребня.

    Въ Петербургѣ она встрѣтила нѣкоторыхъ изъ прежнихъ кіевскихъ своихъ знакомыхъ, въ томъ числѣ и Колодкевича, за котораго она и вышла замужъ (конечно, гражданскимъ бракомъ) вскорѣ по своемъ бѣгствѣ изъ ссылки. Впрочемъ, они никогда не жили не одной квартирѣ, и эти ея сердечныя отношенія настолько не отвлекали ее отъ революціоннаго дѣла, что для не особенно близкихъ друзей оставались даже вовсе неизвѣстными.

    Время бѣгства Гельфманъ изъ ссылки совпало какъ разъ съ началомъ формированія партіи «Народной Воли», соединившей тогда около себя все живое и дѣятельное. Чуткая душа Гельфманъ, ея дѣятельный, подвижной характеръ, ея любовь къ народу и наконецъ личныя связи, — все побуждало ее примкнуть къ партіи, виднымъ членомъ которой она съ тѣхъ поръ осталась до конца жизни. Ея дѣятельность за 1879-1881 гг. была очень разнообразна и относилась отчасти къ пропагандѣ среди молодежи, отчасти къ рабочему дѣлу, но болѣе всего Гельфманъ оказала услугъ исполнительному комитету на почвѣ чисто террористической борьбы съ правительствомъ. Ей довѣрено было устройство нѣкоторыхъ важныхъ конспиративныхъ квартиръ, гдѣ она показала себя чрезвычайно ловкой «хозяйкой». Никто не умѣлъ лучше ея ладить съ домохозяевами и дворниками, заговаривать, что называется, зубы непрошеннымъ посѣтителямъ и отвлекать ихъ вниманіе отъ компрометирующихъ обстоятельствъ которыя, — казалось бы, — неизбѣжно должны были броситься въ глаза. Подъ видомъ самой непринужденной простоты, даже болтливости, въ ней скрывалось замѣчательное присутствіе духа и находчивость. Хозяйкой конспиративной квартиры, устроенней совмѣстно съ авторомъ этого очерка, Гельфманъ дѣлается первый разъ въ началѣ декабря 1879 года. Весной 1880 г. на ея рукахъ была общая квартира рабочаго кружка народовольцевъ. Лѣтомъ того года — динамитная мастерская. Потомъ, зимой 1880-81 гг., Гельфманъ снова переходитъ къ рабочему дѣлу, въ качествѣ хозяйки типографіи «Рабочей Газеты». Эта квартира, однако, подъ вліяніемъ обострившихся обстоятельствъ, скоро преобразовывается въ мастерскую взрывчатыхъ веществъ. Въ феввралѣ 1881 г. квартиру эту пришлось и вовсе покинуть, и динамитная мастерская была перенесена на Телѣжную улицу, гдѣ Гельфманъ поселилась съ Н. А. Саблинымъ и гдѣ производились подготовленія къ событію 1-го марта 1881 г. Здѣсь она была арестована.

    Мы не будемъ здѣсь касаться суда надъ первомартовцами, приговорившаго всѣхъ, въ томъ числѣ и Гесю Гельфманъ, къ смертной казни. Въ тюрьмѣ, послѣ осужденія, Гельфманъ испытывала ужасныя муки. Беременность усиливала то ужасное состояніе, которое понятно въ человѣкѣ, ожидающемъ смертной казни цѣлые мѣсяцы. По сообщенію Л. Тихомірова, она просила у товарищей на волѣ яду, котораго ей, однако, доставить не могли.

    Извѣстно, что сочувственныя демонстраціи въ Парижѣ и Марселя и негодованіе заграничной печати заставили русское правительство показывать беременную Гельфманъ корреспонденту «Голоса», а потомъ и измѣнить тяготѣвшій надъ ней смертный приговоръ.

    Ей, однако, не долго пришлось сносить вынужденное великодушіе своихъ заклятыхъ враговъ, не отказавшихъ себѣ въ наслажденіи помучить на новый ладъ эту сорвавшуюся съ веревки жертву. У нея отобрали ребенка для помѣщенія его въ воспитательный домъ, несмотря на всѣ просьбы родителей отца, изъявлявшихъ желаніе взять его на свое попеченіе.

    Черезъ недѣлю послѣ разлуки съ сыномъ, Г. М. Гельфманъ умерла въ домѣ предварительнаго заключенія, 1-го февраля 1882 г., говорятъ, — отъ воспаленія брюшины, причиной котораго было искалѣченіе матки послѣ родовъ.

                                                                               ---

    Р. S. Къ числу измѣненій, сдѣланныхъ мною при пересмотрѣ настоящаго очерка, относится между прочимъ выпускъ изъ первоначальнаго текста двухъ мѣстъ, могущихъ набросить тѣнь на поведеніе Г. М. Гельфманъ въ заключеніи послѣ суда. Но такъ какъ эти два мѣста, къ сожалѣнію, остаются напечатанными въ азданіи, «Календаря Народной Воли» и при сличеніи могутъ все-таки дать доводъ къ невыгоднымъ для покойной страдалицы заключеніямъ, то, чтобы очистить память этой мученицы царизма отъ всякихъ сомнѣній на ея счетъ, я считаю своимъ долгомъ привести тутъ отдѣльно упомянутыя мѣста и, на основаніи свѣдѣній, имѣющихся въ редакціи «Былого», категорически заявить о невѣрности ихъ содержанія.

    Вотъ эти два мѣста:

    1. «За то прежняя нервность усилилась въ ней до того, что она во снѣ отвѣчала на вопросы, предложенные ей даже не особенно громкимъ голосомъ [* Частныя свѣдѣнія редакціи „Народной Воли”. Очень вѣроятно, что, во время послѣдняго ея заключенія, эта особенность ея была подмѣчена властями, которымъ и удавалось порой заставить ее проболтаться во снѣ. Но дѣлать вредныя для другихъ показанія наяву ее не могли заставить никакія страданія.]. Особенность эта, интересная въ медицинскомъ отношеніи, конечно, крайне неудобна для заговорщика. Къ счастію, Геся вращалась въ Петербургѣ въ такихъ кружкахъ, гдѣ, не оказалось ни одного лица, способнаго воспользоваться этимъ ея разстройствомъ въ ущербъ ей самой или общему всѣмъ имъ дѣлу. (Стр. 26, «Календ. Н. В.»).

    2. «Ходили слухи, будто Геся выдаетъ; но слухи эти появились во всякомъ случаѣ уже послѣ процесса. До процесса и во время его она была выше даже клеветы. Слухи эти ничѣмъ не подтверждаются; но если-бы и обнаружились до сихъ поръ никому неизвѣстные факты болтливости Геси послѣ ея осужденія, то справедливость требуетъ скорѣе предположить, что она сдѣлала компрометирующія указаніи въ сонномъ бреду, который естественно долженъ былъ принять усиленные размѣры благодаря тѣмъ безчеловѣчнымъ условіямъ, въ которыя она была поставлена [* Частныя свѣдѣнія редакціи „Народной Воли”.] (Стр. 27, «Кал. Н. В.»).

    Эти два мѣста дословно сообщены были Л. Тихоміровымъ и вошли въ очеркъ какъ авторитетныя и обязательныя для изданія свѣдѣнія самого редактора «Календаря Народной Воли» и главы организаціи.

    По отношенію къ первому мѣсту замѣчу, что я тогда думалъ, что сообщеніе Тихомірова относится ко времени послѣ сожительства Гельфманъ со мною на одной квартирѣ, ибо я лично никогда не замѣчалъ, чтобы она отвѣчала на вопросы во снѣ.

    Отвѣтомъ на второе мѣсто служатъ опубликованныя въ «Быломъ» показанія Г. М. Гельфманъ, доказывающія всю ложность приводимыхъ Тихоміровымъ слуховъ.

    В. Іохельсонъ.

                                                                               ***

                                                                Показанія Геси Гельфманъ*.

                                       [* Впервые напечатаны въ „Быломъ”, 1918, апрѣль—май.]

    Геся Гельфманъ была крайне не многословна въ своихъ показаніяхъ. 3 марта она дала подполковнику Никольскому и товарищу прокурора палаты Н. В. Муравьеву первое показаніе [* Это и послѣдующія показанія Геси Гельфманъ записывались допрашивавшимъ, а ею только подписывались. Ред.]:

    «Зовутъ меня Геся Миронова Гельфманъ. Отъ роду имѣю 26, вѣроисповѣданія іудейскаго. Званіе мое мѣщанка г. Мозыря, минской губерніи, незамужняя.

    Ни на какіе вопросы, касающіеся лично меня, а также лица, застрѣлившагося сегодня ночью въ той квартирѣ, гдѣ я была арестована, и вещей, оказавшихся въ той квартирѣ, я отвѣчать не желаю. Предъявленная мнѣ сейчасъ фотографическая карточка — дѣйствительно моя».

    5 марта подполковникъ Никольскій, въ присутствіи уже А. Ф. Добржинскаго, допрашивалъ вновь Гесю Гельфманъ, которая дополнила свое показаніе отъ 3 марта нижеслѣдующимъ, весьма краткимъ показаніемъ:

    «Предъявленную мнѣ сейчасъ личность (былъ предъявленъ мѣщанинъ Николай Ивановъ Рысаковъ) я не знаю. Признаю, что я принадлежу къ русской соціально-революціонной партіи, программы «Народной Воли», о своей же революціонной дѣятельности и вообще о своей жизни и занятіяхъ въ Петербургѣ я никакихъ отвѣтовъ давать не желаю. На Малой Садовой улицѣ въ Петербургѣ, ни въ квартирахъ жильцовъ, ни въ разныхъ торговыхъ помѣщеніяхъ я знакомыхъ не имѣла и не имѣю».

    8 марта, въ присутствіи тѣхъ же лицъ, Геся Гельфманъ дополнила свои объясненія нижеслѣдующимъ, тоже весьма краткимъ показаніемъ:

    «На всѣ вопросы, предлагаемые мнѣ, отвѣчать не желаю. На вопросъ, знала-ли я о подкопѣ на М. Садовой улицѣ, въ С.-Петербургѣ, изъ сырнаго магазина, заявляю, что участія въ этомъ подкопѣ я не принимала, а на вопросъ, знала-ли о существованіи этого подкопа — отвѣчать не желаю».

    6 марта Геся Гельфманъ была допрошена слѣдователемъ Книримомъ. Этотъ допросъ изложенъ въ слѣдующемъ протоколѣ:

    «1881 года марта 6 дня судебный слѣдователь по особо важнымъ дѣламъ при с.-петербургскомъ окружномъ судѣ И. Ф. Книримъ допрашивалъ нижепоименованную въ качествѣ обвиняемой и она показала: зовутъ меня Геся Миронова Гельфманъ, 26 лѣтъ отъ роду, вѣры еврейской, мѣщанка гор. Мозыря, дѣвица, воспитывалась въ Кіевѣ, проходила акушерскій курсъ при университетѣ Св. Владиміра, находилась подъ судомъ по политическому дѣлу и приговоромъ особаго присутствія правительствующаго сената была осуждена въ 1877 году въ рабочій домъ на два года. Я не признаю себя виновною въ соучастіи во взрывѣ, произведенномъ 1 марта 1881 года на набережной Екатерининскаго канала, послѣдствіемъ коего была смерть и поврежденіе здоровья нѣсколькихъ частныхъ лицъ. Рысакова я не знаю. Въ квартирѣ моей дѣйствительно были найдены двѣ банки съ динамитомъ и я знала, что это динамитъ. Откуда эти банки съ динамитомъ взялись, не желаю показать. По поводу квартиры и человѣка, застрѣлившагося въ ней, никакихъ отвѣтовъ дать не желаю. Человѣка, тяжело раненаго взрывомъ и умершаго въ больницѣ, проживавшаго подъ именемъ Ельникова, я не знаю. Зачеркнуто «особымъ». Исправленное «1877» вѣрно. Геся Гельфманъ. Суд. слѣд. Книримъ».

    Нѣсколько подробнѣе были показанія, данныя Гесею Гельфманъ 12 марта подполковнику Никольскому и товарищу прокурора окружнаго суда В. Ф. Дейтриху. Эти показанія явились результатомъ предъявленія Геси Гельфманъ Усману Булатову, дворнику дома № 27/1 по Троицкому переулку, гдѣ жила Геся Гельфманъ подъ фамиліей Николаевой, вмѣстѣ съ Макаромъ Тетеркой (Николаевымъ по фамиліи). Подъ протоколомъ допроса дворника Булатова Гельфманъ собственноручно написала слѣдующее: «Геся Гельфманъ поповоду настоячего предъявленія прашу записовайть мои показани». Геся Гельфманъ показала слѣдующее:

    «6 или 7 числа сентября прошлаго 1880 года я и личность подъ именемъ мѣщанина г. Москвы Андрея Иванова Николаева заняли кв. № 25 въ домѣ № 27/1 по Троицкому переулку. До этого времени я жила въ теченіе нѣсколькихъ дней въ меблированныхъ комнатахъ — комната № 4 — въ домѣ, кажется, № 55/1, на углу Невскаго и Новой улицы, а гдѣ я до того жила въ Петербургѣ, — сказать не желаю. Въ меблированныхъ комнатахъ я была прописана, какъ равно и личность, называвшаяся моимъ мужемъ, Иваномъ Андреевымъ, жившимъ въ одной со мною комнатѣ, подъ именемъ Елисаветы Алексѣевны Николаевой. Нанявъ квартиру въ домѣ № 27/1 по Троицкому переулку я и называвшійся Николаевымъ меблировали ее, но старою или новою мебелью — не знаю, такъ какъ мебель привезъ Николаевъ. Служанки мы не имѣли, а ходила за провизіей и готовила кушанье я сама. Личность, жившую со мною подъ именемъ моего мужа Андрея Иванова Николаева — я называть не желаю. Въ этой квартирѣ у насъ бывали: Желябовъ, Перовская, личность, карточка съ трупа котораго мнѣ сейчасъ предъявлена (была предъявлена карточка трупа лица, умершаго отъ ранъ 1-го сего марта въ конюшенномъ госпиталѣ), фамилію котораго я хотя и знаю, но не желаю сказать, а говорю только, что знала эту личность также подъ именемъ Михаила Ивановича и подъ прозвищемъ «Котика». Бывали у насъ и другія лица, но кто они — сказать не желаю. Изъ дома № 27/1 по Троицкому переулку сожитель мой, называвшійся Николаевымъ, уѣхалъ въ началѣ февраля, не знаю куда «и былъ отозванъ по дѣлу», а къ половинѣ февраля переѣхала вмѣстѣ съ личностью называвшаго также моимъ мужемъ Фесенко-Навроцкимъ, въ кв. № 5 дома № 5 по Телѣжной улицѣ. Называвшійся Фесенко-Навроцкимъ не одно лицо съ называвшимся Андреемъ Ивановичемъ Николаевымъ, Въ настоящее время я могу сказать, что подъ фамиліей Фесенко-Навроцкаго жилъ со мною Николай Алексѣевичъ Саблинъ, а я жила, какъ уже извѣстно, подъ именемъ его жены Елены Григорьевны. Саблинъ и Николай Рысаковъ никогда не бывали въ моей квартирѣ въ домѣ № 27/1 по Троицкому переулку. Въ этой квартирѣ у меня и Николаева была типографія «Рабочей Газеты». Лицъ, завѣдывавшихъ литературной частью этой газеты, а также работавшихъ въ этой типографіи — я назвать не желаю, относительно же себя и Николаева могу только сказать, что я, какъ знающая наборную часть, была наборщицей и въ этомъ же помогалъ намъ Николаевъ. Желябовъ, Перовская и «Котикъ» не принимали участія собственно въ печатаніи названной газеты, а о ихъ дѣятельности по отношенію къ распространенію этой газеты я сказать ничего не желаю, кромѣ того, что, насколько я знаю, Желябовъ былъ сотрудникомъ въ названной газетѣ. Въ указанной моей квартирѣ, гдѣ была типографія, былъ отпечатанъ только 1-й номеръ названной газеты и «программы рабочихъ партіи Народной Воли». Недѣли за двѣ до отъѣзда моего изъ той квартиры, вскорѣ по отъѣздѣ Николаева, всѣ принадлежности этой типографіи были взяты изъ моей квартиры, но кѣмъ и куда перевезены — сказать не желаю. Я сама также раздавала номера названной газеты въ средѣ рабочихъ — но гдѣ именно, то-есть на какихъ фабрикахъ, заводахъ или въ квартирахъ, гдѣ бывали рабочіе — я сказать не желаю, а также не желаю назвать фамиліи тѣхъ рабочихъ, коимъ давала газету и названную выше программу. Со времени перехода моего на квартиру, гдѣ печатались названныя газета и программа, я начала покупать картонъ, изъ котораго приготовляла кассы типографскія; о сожителѣ же своемъ Николаевѣ говорила, что онъ служитъ въ какомъ-то мѣстѣ, названіе котораго теперь не упомню. Добавить что-либо къ настоящему показанію не имѣю, кромѣ того, что квартира въ домѣ № 27/1 по Троицкому переулку была « конспиративная».

    Въ дѣлѣ сохранилось еще и слѣдующее заявленіе, полученное, какъ видно изъ помѣты 30 марта, въ 10 ч. веч.

    Г. Исполняющему обязанности Прокурора при Особомъ Присутствіи Правительствующаго Сената.

    Приговоренной къ смертной казни Геси Мироновны Гельфманъ.

                                                                             ЗАЯВЛЕНІЕ.

    Въ виду приговора Особаго Присутствія Сената, о мнѣ состоявшагося, считаю нравственнымъ долгомъ заявить, что я беременна на четвертомъ мѣсяцѣ. — Подать это заявленіе довѣряю присяжному повѣренному Августу Антоновичу Герке.

                                                                 Геся Гельфманъ.

    Марта 1881.

    Только 2 іюля послѣдовало высочайшее соизволеніе на замѣну смертной казни безсрочными каторжными работами.

                                                                               ***

                                                  Послѣдняя просьба Геси Гельфманъ*

               [* Этотъ документъ и слѣдующіе за нимъ появляются въ печати впервые. Ред.]

    30 марта 1881 года «приговоренная къ лишенію всѣхъ правъ состоянія и смертной казни» Геся Миронова Гельфманъ обратилась къ «его превосходительству господину прокурору с.-петербургской судебной палаты» съ слѣдующимъ прошеніемъ, написаннымъ ея защитникомъ прис. пов. А. А. Герке и ею только подписаннымъ:

    «Въ виду имѣющаго быть исполненнымъ надо мною приговора особаго присутствія правительствующаго сената, передъ смертью, въ послѣдніе часы жизни обращаюсь къ вашему превосходительству съ почтительнѣйшею просьбою разрѣшить мнѣ свиданіе съ заключеннымъ, по моимъ соображеніямъ, въ с.-петербургской крѣпости дворяниномъ Николаемъ Николаевичемъ Колодкевичемъ.

    «Не откажите въ этой предсмертной просьбѣ. — Геся Гельфманъ.

    «Вѣрю подать это прошеніе защитнику присяжному повѣренному Августу Антоновичу Герке. Геся Гельфманъ.

    Прокуроръ В. К. Плеве на прошеніи Геси Гельфманъ надписалъ «ходатайство передать на распоряженіе г. директора департамента государственной полиціи». Но въ департаментѣ уже находилось прошеніе «приговоренной къ смертной казни Геси Гельфманъ» о томъ же:

    «Будучи приговорена къ смертной казни, я въ послѣдніе часы жизни имѣю честь покорнѣйше просить разрѣшить мнѣ свиданіе съ дворяниномъ Николаемъ Николаевичемъ Колодкевичемъ, который мнѣ въ эти послѣдніе часы жизни особенно дорогъ. Смѣю надѣяться, что въ этой просьбѣ мнѣ не будетъ отказано. — Подать это прошеніе вѣрю присяжному повѣренному Августу Антоновичу Герке. Геся Гельфманъ [* Геся Гельфманъ только подписала; само прошеніе написано А. А. Герке.].

    Тщетная надежда! На этомъ прощеніи баронъ Веліо, директоръ департамента, начерталъ: 31 марта «свиданіе между двумя преступниками не допускается по правиламъ». А на томъ отношеніи прокурора, при которомъ было прислано первое прошеніе, баронъ Веліо написалъ 2 апрѣля: «свиданія между преступниками не допускаются, что уже ей объявлено, ибо такое ходатайство уже было».

                                                                               ***

                                                  Геея ГельФманъ въ Трубецкомъ бастіонѣ.

    Комендантъ С.-Петербургской крѣпости 24 апрѣля 1881 года (№339) увѣдомилъ директора департамента государственной полиціи о томъ, что доставленная, при отношеніи директора департамента отъ 23 апрѣля за № 2424, приговоренная къ смертной казни, государственная преступница Гессе Гельфманъ, 23 апрѣля отъ шт.-кап. отд. кор. жандармовъ Соколова, принята и заключена въ отдѣльную камеру зданія въ Трубецкомъ бастіонѣ.

    Слухи объ истязаніяхъ беременной Геси Гельфманъ, сидѣвшей въ Трубецкомъ бастіонѣ, распространялись по Петербургу и вызвали со стороны директора департамента запросъ объ ея здоровьѣ.

    Комендантъ С.-Петербургской крѣпости 1 мая 1881 года (№ 364) отвѣчалъ:

    «Вслѣдствіе желанія вашего превосходительства, переданнаго отдѣльнаго корпуса жандармовъ шт.-кап. Соколовымъ, знать о состояніи здоровья приговоренной къ смертной казни, государственной преступницы Гессе Гельфманъ, имѣю честь препроводить при семъ въ подлинникѣ заявленіе состоящаго при крѣпости доктора Вильмса, изъ котораго видно, что здоровье ея находится въ удовлетворительномъ состояніи и никакихъ объективныхъ признаковъ какого-либо нездоровья не замѣчается.

    Приложенный при донесеніи рапортъ состоящаго при управленіи коменданта ст. сов. доктора Вильмсъ гласилъ: «Вслѣдствіе словеснаго приказанія вашего высокопревосходительства, честь имѣю донести что здоровье содержащейся въ крѣпости арестантки Гесси Гельфманъ находится въ удовлетворительномъ состояніи и никакихъ объективныхъ признаковъ какого-либо нездоровья не замѣчается».

    Не прошло недѣли, какъ департаменту полиціи пришлось вновь безпокоиться изъ-за Геси Гельфманъ.

    Товарищъ министра иностранныхъ дѣлъ Н. К. Гирсъ (по департаменту внутреннихъ сношеній, 7 мая 1881 года. № 70) обратился къ министру внутреннихъ дѣлъ гр. Н. П. Игнатьеву съ слѣдующимъ письмомъ:

    «Милостивый государь, графъ Николай Павловичъ, имѣю честь препроводить при семъ къ вашему сіятельству копію съ полученной мною секретной телеграммы отъ нашего посла въ Парижѣ о Гесси Гельфманъ, покорнѣйше прося васъ, благоволить увѣдомить меня отъ отзывѣ, который признано будетъ нужнымъ сдѣлать князю Орлову по содержанію той телеграммы».

    Телеграмма нашего посла въ Парижѣ князя Орлова: «Veuillez me dire s’il est exact que la peine de Hessia Helfman a été commuée. Journaux parlent de son avortement».

    8 мая 1881 г. отъ имени графа Игнатьева департаментъ полиціи отвѣчалъ Н. К,. Гирсу, что упоминаемыя въ телеграммѣ свѣдѣнія лишены всякаго основанія.

    /Геся Гельфманъ. Біографическій очеркъ В. И. Іохельсона. Съ портретомъ. [Былое. Историческая Библіотека. 1 марта 1881 года.] Петроградъ. 1918. 3-14./

                                                     ГЕСЯ МИРОНОВНА ГЕЛЬФМАН

                                                              Биографический очерк

    Предлагаемый очерк о Г. М. Гельфман был первоначально напечатан в «Календаре Народной Воли», изданном в Женеве в 1883 году, без подписи автора, как и некоторые другие статьи этого издания. Теперь могу сказать, что очерк этот был составлен мной. Он был основан, главным образом, на моем собственном знакомстве с жизнью Геси Мироновны. В течение четырех месяцев, — с декабря 1879 г. по март 1880 г., — мы вместе занимали в Петербурге конспиративную квартиру, и я имел возможность слышать от нее самой рассказы о ее прошлой жизни и ближе узнать ее. Кроме того, в моем распоряжении были еще заметки, составленные, по моей просьбе, Екатериной Тумановой и Софьей Илларионовной Бардиной, товарищами Гельфман по процессу 50-ти, жившими во время составления «Календаря Народной Воли» в Женеве. Некоторые данные, отмеченные в оригинале, как частные сведения редакции «Народной Воли», и относящиеся к последним месяцам жизни Геси, были, мне сообщены Л. Тихомировым.

    Однако, я не могу себе приписать исключительное право на авторство очерка. Я тогда не считал себя еще литератором, и по мой просьбе очерк редактировал Лев Ильич Мечников, состоявший в то время секретарем Элизе Реклю и сотрудником его по составлению «Всеобщей Географии». Он жил тогда в Кларане одновременно со мною. Лев Ильич сделал в моем очерке существенные литературные изменения и сокращения.

    Пересмотрев в марте 1918 г. по просьбе редакции «Былого» этот очерк, я сделал в нем некоторые изменения и дополнения. Более подробные сведения о жизни с Гесей Гельфман на конспиративной квартире и данные об издании «Календаря Народной Воли» вошли в мои воспоминания о «Далеком прошлом», которые печатаются в «Былом».

                                                                        --------

    Вообще откровенная и общительная, Геся неохотно рассказывала о своей семье, о своем детстве; по всей вероятности потому, что ее любящей душе не легко было вспомянуть недобрым словом тех, кто были виновниками ее невеселого детства и тяжелой юности, но к кому до конца она сохранила чувство привязанности. Поэтому наиболее близкие ей люди были мало знакомы с ее жизнью в родительском доме. Но вот что нам известно в общих чертах.

    Г. М. Гельфман родилась в 1855 году в г. Мозыре, Минской губернии, в совершенно безвестной еврейской семье. Отец Геси был далеко не бедняк, а скорее состоятельный еврей. Он отличался той суровой приверженностью к обрядности еврейского закона, которая тогда не составляла редкости в достаточных еврейских семьях и от которой подрастающее поколение нередко страдало хуже, чем от безысходной нужды.

    Положение Геси дома значительно ухудшилось тем, что она очень рано лишилась матери. Вторая жена ее отца очень скоро оказалась для нее той лютой мачехой, о которой так часто повествуется в народных сказках. Ребенка научили читать и писать, да и то с грехом пополам; а затем, если и, обращали внимание на него, то только для того, чтобы подавить в нём всякую самостоятельность, не мирящуюся с ритуализмом патриархальной семейной жизни.

    Когда девушке минуло 16 лет, отец, по тогдашнему еврейскому обыкновению, выбрал для нее жениха, которого она едва ли даже видела когда-нибудь в глаза и о котором знала только то, что он принадлежит к почетному званию «талмудистов». Большинство молодых евреек той среды, к которой Гельфман принадлежала по рождению, считали за особенную честь подобные супружества. Но честь эта покупалась не дешевою ценою, так как толкователи еврейского закона жили совершенными дармоедами и все бремя, содержания семьи и себя взваливали, по большей части, на своих жен. Своею же обязанностью они считали только воплощать в семейном быту тот патриархальный идеал нравственности, который имеет своим краеугольным камнем полнейшее подчинение женщины.

    Шестнадцатилетняя Геся не выдержала такой перспективы и, сознавая полную невозможность отстоять свои права, тайком ушла из родительского дома. Чтобы решиться сознательно на такой шаг, девушке ее лет нужно было не мало решимости и отваги и при более благоприятных условиях. Не следует забывать, что дело происходило в глухом захолустье. Покидая родительский кров накануне свадьбы с «почетным» женихом, 16-летняя еврейка должна была знать, что не только навлекает на себя родительский гнев и проклятие, но что становится предметом ужаса и позора всех своих единоверцев; что от нее с негодованием отвернутся даже и те ее подруги, которые сами чувствуют, как она, но не имеют достаточно душевной чистоты и решимости, чтобы, как она, привести свою жизнь в унисон со своими чувствами.

    Гельфман многому научилась, многое приобрела потом, благодаря хорошим людям, с которыми столкнула ее, судьба; но бегство ее из дому убеждает нас, что значительный запас мужества и того закала, которым многих дивила она в последние годы своей жизни, унесен ею из дома.

                                                                        --------

    Без друзей, без средств, имея от роду всего шестнадцать лет, Геся явилась в Киев в 1871 г. Добыв себе свободу, она ближайшей целью поставила себе пополнить свое крайне скудное элементарное образование. Но нужда заставляла ее работать, и она нанялась за гроши к какой-то портнихе. Это, однако, не помешало ей выдержать очень скоро вступительные экзамены на акушерские курсы, которые она успешно окончила в 1874 г. В течение всего этого времени у нее не было никаких средств кроме тех, которые ей удавалось добывать швейной работой, на дому или у портних. Не удивительно, что ей нередко приходилось голодать; но настойчивая девушка не унывала и выносила свои хронические голодовки с беззаботностью, заставлявшей всех ее знакомых предполагать, будто она с детства уже успела освоиться с самой неприглядной нуждой.

    На акушерских курсах Гельфман близко сошлась с несколькими из своих новых подруг. Через них она познакомилась с университетской молодежью, имевшей очень благотворное влияние на ее развитие.

    Образованные и необразованные к ней привязывались скоро и искренно. Это была некрасивая смуглянка, с неправильными и даже несколько грубоватыми чертами лица. Роскошь черных густых волос придавала оригинальность ее оживленной и подвижной физиономии. В черных, как смоль, глазах светился восприимчивый ум и доброта. Во всяком новом, хотя бы случайном, своем знакомом Гельфман глубоко заинтересовывал живой человек. Без всякой предвзятой мысли, по неудержимому природному влечению, она сживалась с его радостями; а еще более — с его печалями, возбуждавшими в ней не плаксивое сочувствие, а страстное и деятельное желание помочь. Горя и нужды кругом было много; нередко случалось, что Геся лезла из кожи вон, чтобы выручить из беды какую-нибудь знакомую ей швею, и при этом забывала, что она сама не обедала даже накануне. Но эта редкая кротость и доброта, составлявшие одну из отличительных черт ее характера, не доходили в ней до принижения собственной личности. Склонная забывать о себе при виде чужой нужды, она умела вспомнить, что и она живой человек, чуть только кто-нибудь задумывал покичиться перед нею или кольнуть ее преимуществом своего умственного развития.

    Большая часть ее новых знакомых была образованнее ее. Гельфман мало чему научилась дома. Но в Киеве она жадно пользовалась всякой возможностью расширить свой умственный горизонт и приобрести недостающие ей сведения. Читала она очень охотнно; но курсовые занятия, при необходимости существовать плохо оплачиваемой работой и при ее склонности всегда уделить каждому нуждающемуся последние крупицы недостающих ей самой средств и времени, не позволяли ей читать много. Зато она обладала замечательной способностью усваивать себе то, что ей удалось прочитать, и то, о чем говорили с ней или при ней более развитые ее знакомые. Это было время, когда саморазвитие играло в киевском, как и вообще молодом, русском обществе очень видную роль. Гельфман не пропускала публичных лекций, которые читались лучшими из профессоров киевского университета; она любила посещать вечерние собрания, на которых читались различные рефераты или обсуждались интереснейшие явления общественной жизни и литературы.

    Знанием жизни, так называемой практичностью, уменьем расчетливо и осмысленно пустить в ход все небольшие ресурсы, случайно оказавшиеся в ее распоряжении, она значительно превосходила большую часть своих образованных знакомых. В этом отношении она скоро приобрела в их глазах решительный авторитет. Чуть только затевалось какое-нибудь коллективное предприятие, — пирушка ли, общий стол или организация братской помощи, — Гельфман, как бы по прирожденному праву, являлась хозяйкой и распорядительницей. При этом, кроме умелости, в ней обнаруживалась редкая доза радушия и заразительной задушевной веселости, доходившей порой до дурачества. Наслушавшись с наслаждением и пользой чтения хороших книг и развивающих разговоров, она любила досыта накормить гостей продуктами собственной стряпни, не гнушалась порой и спеть им народную песню с прищелкиванием и приплясыванием.

                                                                        --------

    Ко времени окончания акушерских курсов, Гельфман успела в значительной степени оформить и привести в порядок те стремления и понятия, которые первоначально бродили в ней в стихийном виде, подсказывались ей природной общительностью и добротой. Правда, она до конца не сумела выработать в себе той, несколько педантической, рассчитанности и сосредоточенности всех своих действий, без которых едва ли возможно обойтись бойцу, отдавшему всего себя одному какому-нибудь делу, одной, охватившей все его существо цели. Так, например, значительно позже, уже в Петербурге, будучи занята террористической борьбой, Гельфман тем не менее не могла запретить себе волноваться чисто личными невзгодами добрых своих знакомых, принимать близко к сердцу их домашние неприятности, супружеский разлад или денежную нужду.

    Но скоро, еще в Киеве, она поняла необходимость организации, объединения и систематизации разрозненных сил, которые, действуя в разброд и наудачу, разбиваются бесследно о вековую стену косности, застоя и заедания одного человека другим. Когда в Киеве зашла речь о заведении швейных мастерских на артельных началах, по классическому рецепту Веры Павловны, Гельфман со всей своей страстностью ухватилась за эту мысль и принялась за осуществление ее с той неутомимой деятельностью и с той преданностью, которые она вносила в каждое свое благое начинание. Она знала, не по рассказам только, безысходную долю русских швей, и в организации этих мастерских, ей казалось, было найдено надежное средство к улучшению их горькой участи. Она в первый раз почувствовала себя на почве общественной деятельности.

    Мастерские прививались туго. Приходилось на каждом шагу наталкиваться на сотни неожиданных препятствий, мелочных, докучливых. Гельфман увлекалась борьбой, в благотворность которой верили лучшие из окружавших ее людей. Довольствуясь самым скудным вознаграждением, позволявшим ей жить впроголодь, она принимала чрезвычайно близко к сердцу каждый одержанный ею успех.

    Весной 1875 г. приехало в Киев несколько молодых людей московского кружка, ставших известными впоследствии по процессу пятидесяти (1877 г.). Они раскрыли перед Гельфман возможность иной, более широкой деятельности, т.-е. пропаганды социалистических идей среди местного фабричного и промышленного населения, распространения в нем революционных изданий и т. п.

    Гельфман постоянно тянуло в народ, в массу «униженных и угнетенных», к которой она чувствовала себя принадлежащей, если не по плоти, то по духу. Особенное влияние на нее имела одна из приезжих московских пропагандисток. Не бросая окончательно швейную мастерскую, Гельфман, вместе со своей новой приятельницей, стала заводить сношения в мире фабричных, изучать на опыте условия их быта, посещать рабочие артели. Они обе, — по сообщению Тумановой, — прожили некоторое время в Киево-Печерской лавре и готовилась уже «итти в народ», когда — осенью того же 1875 г. — Гельфман была арестована вследствие захвата полицией нескольких писем, адресованных на ее имя.

    С этой злополучной осени начинается ее скитание по тюрьмам предварительного заключения, продолжавшееся вплоть до самого процесса пятидесяти, т.-е. около двух лет.

    Нередко тюрьма действует пагубно, особенно на людей слабых. На Гесю, — писала Туманова, — тюрьма имела обратное влияние: она только закалила ее и укрепила в ней решимость всецело посвятить себя социально-революционной деятельности в народе. Во время следствия Геся держала себя с большим достоинством и, кажется, только этому обстоятельству она обязана сравнительно очень строгим приговором: ее осудили на двухлетнее заключение в рабочем доме.

    Эти два года Гельфман провела в том отделении Литовского замка, где содержатся заключенные, принадлежащие к непривилегированным сословиям. В то же время, в дворянском отделении того же замка, в числе прочих осужденных по процессу 50-ти, сидела и Софья Илларионовна Бардина, сообщившая нам свои воспоминания об этой тяжелой поре искуса Г. М. Гельфман.

    После предварительного обыска с нее сняли собственную одежду и заменили ее казенным тиковым балахоном и безобразнейшим чепцом. Костюм этот как будто нарочно был выдуман для того, чтобы сделать физиономию узницы возможно более непривлекательной и смешной. Всякие попытки придать ему сколько-нибудь благообразный вид запрещались очень строго; а между тем балахон этот больше походил на сумасшедшую рубаху, чем на платье, и назначался, не соображаясь ни с ростом, ни с дородством осужденной, а на удачу — кому какой попадет.

    Даже закоренелые уголовные преступники обыкновенно с невольным содроганием вспоминают тот момент, когда с них снимают их собственное рубище, принесенное ими с воли, и когда, взамен его, на них надевается уродливый казенный халат, неотступно напоминающий им о том, что они перестали числиться в разряде свободных людей, что они уже находятся в пасти бездушного чудовища, ежечасно готового растереть в порошок каждого, кто нарушит как-нибудь, хотя бы только по неведению, его бессмысленный и унизительный ритуал.

    Нелегко рассказать, что должна была чувствовать впечатлительная, нервная девушка, полная чистых и смелых стремлений, в то время, когда ее охватила в первый раз затхлая атмосфера рабочего дома. Сначала Гельфман была там единственной женщиной непривилегированного сословия из числа осужденных по этому процессу. Вскоре, правда, она приобрела себе подругу в лице Анны Топорковой, приговоренной к заключению в том же недворянском отделении Литовского замка. Но Топоркова обладала той невозмутимой кротостью, перед которой останавливаются до известной степени всякие преследования. К тому же, в качестве окончившей гимназический курс с золотой медалью, она внушала некоторое почтение к себе и начальству, и другим арестанткам.

    Гораздо плачевнее была судьба Гельфман, которой общественное положение мозырской мещанки еврейского происхождения и бедной акушерки или швеи, осужденной по политическому процессу, возбуждало во всех окружавших ее злостное желание отравить ей жизнь. Услужливая и обходительная, она, однако, не выносила со стороны даже уважаемых ею лиц малейшего поползновения помыкать ею, попирать ее неотъемлемые человеческие права.

    Здесь же, с первого часа ее заключения, все о том только и думали, чтобы унизить эту гордячку, нравственная чистота и идеалистическое настроение которой звучали диссонансом в атмосфере бесправия, раболепства, наушничества, лжи, нахальства и желания выместить на слабейшем хотя бы малую частицу того гнета, который тяготеет над обитательницами рабочего дома.

    Подругами Гельфман по Литовскому замку были по большей части старухи, осужденные за нищенство, бродяжничество, сводничество и т. п. Молодое поколение было представлено воровками или проститутками самого низшего разряда.

    Таковы были среда и обстановка рабочего дома в Литовском замке, которым деспотически распоряжалась тогда почтенная пожилая особа, выражавшая, по сообщению Тумановой, слезливым тоном в нижеследующих словах свое отношение к подвластным ей арестанткам:

    — Боже мой, ведь не чужие они для меня! Поверьте, я смотрю на них, как на своих собственных крепостных. Но разве эти твари способны чувствовать благодарность! — патетически прибавляла она, тяжело вздохнув и презрительно пожимая плечами.

    В такой-то обстановке суждено было Гельфман прожить два года. Она вступила в рабочий дом, находясь в пылу крайнего увлечения народнической идеей, любовью к массе, к толпе, в которую она слепо верила и в которой могла допускать существование одних только честных, правдивых инстинктов и побуждений.

    С первого же дня ее появления в рабочем доме, эта толпа; почуяв в ней не своего поля ягоду, отнеслась к ней с тупым злорадством. Все арестантки сразу поняли, что Гельфман не станет наушничать вместе с ними, не войдет деятельным членом в те тайные союзы и заговоры, которые они устраивали между собой, чтобы заводить любовные шашни с заключенными мужского отделения, в их дрязги и ссоры, порождаемые завистью и ревностью. Одного этого было достаточно, чтобы все, без предварительного сговора, стали единодушно мстить ей за какую-то неведомую обиду.

    В первый же день ее заключения, по сообщению Бардиной, оказалось почему-то, что дежурной должна быть она. Ее стали заваливать тяжелой черной работой, заставляли мыть возмутительно грязные пол и белье, выносить отвратительные «параши» и т. п. О сопротивлении не могло быть и речи, так как всякое притязание арестанток на командование Гельфман поддерживалось выборными из их же среды старостихами, а затем и самим начальством.

    Это столкновение ее идеалистических мечтаний с безжалостной действительностью заставляло страдать молодую узницу едва ли не больше, чем всякие физические лишения. Но и эти последние были такою рода, что нервный организм Гельфман не мог долго выносить их без неизлечимого расстройства. Пища, состоявшая главным образом из каких-то «тепленьких помоев, в которых плавали куски протухшей капусты или картофеля, а в постные дни снетки»; претила даже ей, далеко не избалованной киевскими голодовками. Ее неспособность глотать эти зловонные продукты тюремной стряпни принималась начальством за противозаконный протест, который вымещался ей с лихвой при каждом удобном и неудобном случае.

    Впоследствии друзья с воли стали доставлять ей чай и сахар, которые не запрещаются тюремными уставами. Но Гельфман, видя ту зависть и жадность, которую возбуждал в ее подругам вид этих продуктов, отдавала им весь свой запас, почти без остатка. Щедрость эта произвела в тюремных воззрениях на нее целый переворот. Многие из самых злостных преследовательниц ее стали подделываться к ней в надежде получить за то подачку; но находились, без сомнения, и такие, которых этот, редко встречаемый ими пример неэгоистического отношения к житейским делам сперва просто удивил, а потом и заинтересовал. Очень может быть, что при продолжительном воздействии на них Гельфман и удалось бы пробить себе тропинку в мысли и сердца своих невольных сожительниц. Но скоро в участи ее произошла перемена.

    При первом посещении рабочего дома членами дамского комитета, Гельфман была замечена какой-то высокопоставленной посетительницей, которая долго говорила с ней с большим радушием. Этого оказалось достаточно, чтобы обратить на нее благосклонное внимание, начальницы. После этого и в арестантках, и в старостихах, исчезает желание ежечасными унижениями и преследованиями доказывать ей, что она — «не барыня какая-нибудь», а такая же отверженная, как и они. Впрочем, сама начальница решила перевести Гельфман в другую камеру, где находилась и Анна Топоркова.

    Материальное положение обеих узниц значительно улучшалось. Так как у обеих, от скверной и недостаточной пищи при непривычной для них тяжелой работе, успел развиться хронический катар желудка и кишок, то обе они, по предписанию врача, были переведены на больничное положение. Начальница избавила их от черных работ, не столько, впрочем, ради забот об их здоровье, сколько потому, что успела оценить их искусство в деле вышивания и рукоделия вообще. В течение долгого времени они должны были вышивать для нее какие-то роскошные ковры, а затем их заставляли шить кителя и белье для войска, находившегося в Болгарии.

    Положение наших узниц, — как и положение политических заключенных и ссыльных вообще, — несколько раз изменялось, то к лучшему, то к худшему, смотря по тому, каким ветром веяло в высших правительственных сферах. После убийства Мезенцова высокопоставленная покровительница Гельфман, появившись обычной чередой в Литовском замке, не посмела уже или не захотела почтить «интересную» арестантку прежним вниманием. Это ничтожное обстоятельство подмечается зорким вниманием начальницы и принимается за сигнал, по которому мгновенно улетучивается ее благодушное отношение к двум политическим узницам ее отделения. От начальницы толчок передается ниже, по всем инстанциям, через старостих к самим заключенным.

    14 марта 1879 г. окончился двухлетний срок заключения Гельфман в рабочем доме, и ее тотчас же по этапу отправили в Старую Руссу, где она должна была оставаться под надзором полиции.

    Здесь ей приходилось жить на шесть рублей в месяц казенного пособия. Своих средств у нее не было никаких. Хотя во время пребывания в Киеве и состоялось ее примирение с отцом, но она не принимала от него денег. После осуждения ее в арестантские роты, отношения к ней родных опять испортились; а между тем придирчивость исправника и других полицейских властей в Старой Руссе делала совершенно невозможным приискание каких-нибудь средств к существованию на месте ссылки.

    К счастью, это ее бедственное положение длилось не долго. Скоро ей удалось познакомиться с молодой дамой, не причастной вовсе к революционной деятельности, что, однако, не помешало ей искренно тронуться положением поднадзорной. Она снабдила Гельфман небольшими деньгами и паспортом для временного пользования. В один прекрасный октябрьский вечер Гельфман зажгла лампу в крошечной и неуютной своей каморке, чтобы замаскировать свое отсутствие, и сама тайком пробралась на станцию железной дороги, где ей и удалось проскользнуть в вагон, не возбудив внимания официальных аргусов, присутствовавших на дебаркадере. В ноябре того же, 1879, года Г. М. Гельфман уже находится в Петербурге и принимает деятельное участие в террористической конспиративной деятельности.

    Пребывание в рабочем доме оставило на ней неизгладимые следы. Нажитая в нем болезнь (хронический катар желудка) так и не проходила уже до самой смерти. Знавшие ее прежде в Киеве не могли надивиться тем печальным переменам, которые злополучные два года пребывания в Литовском замке произвели прежде всего в самой ее внешности. Она сильно похудела; исчез румянец, игравший прежде на ее смуглом лице, которое имело теперь по большей части утомленное выражение. С тем вместе исчезла и неистощимая веселость, не покидавшая ее в прежние годы, даже в самые тяжелые минуты ее жизни. Знавшие Гельфман только в Петербурге, как автор очерка, привыкли видеть ее обыкновенно серьезной, и только припадками, изредка, возвращалось к ней прежнее беззаботное настроение, под влиянием которого она и здесь порой была не прочь похохотать, пошуметь, наигрывая какую-нибудь своеобразную мелодию на особого рода музыкальном инструменте, очень искусно устраиваемом ею из гребня.

    В Петербурге она встретила некоторых из прежних киевских своих знакомых, в том числе и Колодкевича, за которого она и вышла замуж (конечно, гражданским браком) вскоре после бегства из ссылки. Впрочем, они никогда не жили на одной квартире, и эти ее сердечные отношения настолько не отвлекали ее от революционного дела, что для не особенно близких друзей оставались даже вовсе неизвестными.

    Время бегства Гельфман из ссылки совпало как раз с началом формирования партии «Народной Воли», соединившей тогда около себя все живое и деятельное. Чуткая душа Гельфман, ее деятельный, подвижной характер, ее любовь к народу и, наконец, личные связи, — все побуждало ее примкнуть к партии, видным членом которой она с тех пор осталась до конца жизни. Ее деятельность за 1879-1881 г.г. была очень разнообразна и относилась отчасти к пропаганде среди молодежи, отчасти к рабочему делу, но более всего Гельфман оказала услуг исполнительному комитету на почве чисто террористической борьбы с правительством. Ей доверено было устройство некоторых важных конспиративных квартир, где она показала себя чрезвычайно ловкой «хозяйкой». Никто не умел лучше ее ладить с домохозяевами и дворниками, заговаривать, что называется, зубы непрошенным посетителям и отвлекать их внимание от компрометирующих обстоятельств, которые, казалось бы, неизбежно должны были броситься в глаза. Под видом самой непринужденной простоты, даже болтливости, в ней скрывалось замечательное присутствие духа и находчивость. Хозяйкой конспиративной квартиры, устроенной совместно с автором этого очерка, Гельфман делается первый раз в начале декабря 1879 года. Весной 1880 г. на ее руках была общая квартира рабочего кружка народовольцев. Летом этого года — динамитная мастерская. Потом, зимой 1880-81 гг., Гельфман снова переходит к рабочему делу, в качестве хозяйки типографии «Рабочей Газеты». Эта квартира, однако, под влиянием обострившихся обстоятельств, скоро преобразовывается в мастерскую взрывчатых веществ. В феврале 1881 г. квартиру эту пришлось и вовсе покинуть, и динамитная мастерская была перенесена на Тележную улицу, где Гельфман поселилась с Н. А. Саблиным, и где производились подготовления к событию 1-го марта 1881 г. Здесь она была арестована.

    Мы не будем здесь касаться суда над первомартовцами, приговорившего всех, в том числе и Геею Гельфман, к смертной казни. В тюрьме, после осуждения, Гельфман испытывала ужасные муки. Беременность усиливала то ужасное состояние, которое понятно в человеке, ожидающем смертной казни целые месяцы. По сообщению Л. Тихомирова, она просила у товарищей на воле яду, которого ей, однако, доставить не могли.

    Известно, что сочувственные демонстрации в Париже и Марсели и негодование заграничной печати заставили русское правительство показывать беременную Гельфман корреспонденту «Голоса», а потом и изменить тяготевший над нею смертный приговор.

    Ей, однако, не долго пришлось сносить вынужденное великодушие своих заклятых врагов, не отказавших себе в наслаждении помучить на новый лад эту сорвавшуюся с веревки жертву. У нее отобрали ребенка для помещения его в воспитательный дом, несмотря на все просьбы родителей отца, изъявлявших желание взять его на свое попечение.

    Через неделю после разлуки с сыном, Г. М. Гельфман умерла в доме предварительного заключения, 1-го февраля 1882 г., говорят, от воспаления брюшины, причиной которого было искалечение матки после родов.

                                                                        --------

    Р. S. К числу изменений, сделанных мною при пересмотре настоящего очерка, относится, между прочим, устранение из первоначального текста двух мест, могущих набросить тень на поведение Г. М. Гельфман в заключении после суда. Но так как эти два места, к сожалению, остаются напечатанными в издании «Календаря Народной Воли» и при сличении могут все-таки дать повод к невыгодным для покойной страдалицы заключениям, то, чтобы очистить память этой мученицу царизма от всяких сомнений на ее счет, я считаю своим долгом привести тут отдельно упомянутые места и, на основании сведений, имеющихся в редакции «Былого», категорически заявить о неверности их содержания.

    Вот эти два места:

    1. «Зато прежняя нервность усилилась в ней до того, что она во сне отвечала на вопросы, предложенные ей даже не особенно громким голосом [* Частные сведения редакции «Народной Воли». Очень вероятно, что во время последнего ее заключения эта особенность ее была подмечена властями, которым и удавалось порой заставить ее проболтаться во сне. Но делать вредные для других показания наяву ее не могли заставить никакие страдания.]. Особенность эта, интересная в медицинском отношении, конечно, крайне неудобна для заговорщика. К счастью Геся вращалась в Петербурге в таких кружках, где не оказалось ни одного лица, способного воспользоваться этим ее расстройством в ущерб ей самой или общему всем им делу». (Стр. 26, «Календарь Нар. В.»).

    2. «Ходили слухи, будто Геся выдает; но слухи эти появились во всяком случае уже после процесса. До процесса и во время его она была выше даже клеветы. Слухи эти ничем не подтверждаются; но если бы и обнаружились до сих пор никому не известные факты болтливости Геси после ее осуждения, то справедливость требует скорее предположить, что она сделала компрометирующие указания в сонном бреду, который естественно должен был принять усиленные размеры благодаря тем бесчеловечным условиям, в которые она была поставлена» [* Частные сведения редакции «Народной Воли».]. (Стр. 27, «Кал. Н. В.»).

    Эти два места дословно сообщены были Л. Тихомировым и вошли в очерк, как авторитетные и обязательные для издания сведения самого редактора «Календаря Народной Воли» и главы организации.

    По отношению к первому месту замечу, что я тогда думал, что сообщение Тихомирова относится ко времени после сожительства Гельфман со мною на одной квартире, ибо я лично никогда не замечал, чтобы она отвечала на вопросы во сне.

    Ответом на второе место служат опубликованные в «Былом» показания Г. М. Гельфман, доказывающие всю ложность приводимых Тихомировым слухов [* Показания Гельфман см. ниже, в ст. Кантора «Гельфман по официальным документам».].

    В. Иохельсон

                                                                        --------

                                                      Акт о смерти Геси Гельфман¹

                                                                                                                          Копия.

                                                                      ПРОТОКОЛ

    1882 года февраля 1-го дня в 5 часов 30 минут пополудни, вследствие распоряжения Господина Прокурора С.-Петербургской Судебной Палаты, в присутствии Товарища Прокурора С.-Петербургского Окружного Суда барона Рауш фон Траубенберг, заведующего С.-Петербургским домом предварительного заключения титулярного советника Владимира Николаевича Семчевского, отдельного корпуса жандармов поручика Яковлева и нижепоименованных понятых, был произведен через врачей — исправляющего должность врача дома предварительного заключения Афанасьева и врача того же дома доктора медицины Гарфинкеля наружный осмотр тела умершей сего числа в 9 часов 45 минут пополудни государственной преступницы Геси Гельфман. По осмотру оказалось:

    1) Умершая лежит в комнате второго этажа дома, — комната в 2 окна, из которых, каждое в 2¾ аршина высоты и 1 арш. 15 верш. ширины, а сама комната 9 аршин 2½ вершка шириной, 7 арш. 15 верш. длиною и 4 арш. 15 верш. высотой. По удостоверению лиц, служащих в вышеназванном доме, умершая находилась в этой комнате с начала сентября минувшего года, 2) тело лежит на железной кровати, на тюфяке, покрытом простыней, сама умершая лежит на спине, закрыта простыней. Умершая в одежде: в чепчике, коленкоровой кофте, холщевой рубашке и нитяных чулках. Голова умершей лежит на трех подушках. Росту 2 аршина 2 вершка. Отроду 26 лет. Телосложения слабого, подкожный жир слабо развит, мышцы тела тоже слабые; волосы на голове черные, заплетенные в косу. Лицо худое, небольшое, продолговатое. Глаза и рот закрыты. Шея короткая, тощая, грудь правильная, с резко выдающимися из-под кожи ребрами, грудные железы большие, дряблые и отвислые. На животе находится согревающий компресс, живот вздут, половые наружные части правильны, промежность представляет незаживший неполный ее разрыв во время родов; верхние и нижние конечности правильны, задняя поверхность тела покрыта посмертными пятнами.

    На предложенный производившим осмотр врачам вопрос о причине смерти Гельфман, нижеподписавшиеся врачи высказали следующее свое заключение:

    1) 12 октября 1881 года Гельфман родила, при чем произошел разрыв промежности и в послеродовом периоде она в течение продолжительного времени лихорадила, 2) что 24-го ноября минувшего года при первых регулах у нее развилось воспаление околоматочной брюшины (реritonitis и реrimetritis), 3) что 17-го января сего года при вторых регулах сказанный процесс обострился и с 23-го того же января, при потрясающих ознобах, перешел в общее воспаление брюшины (реritonitis Diffusa). Следует признать, что причиной смерти Гельфман было упомянутое выше гнойное воспаление брюшины (реritonitis Diffusa inparotiva).

    Подлинный подписали:

    (Следуют подписи).

    [1. Совершенно секретное дело департамента государственной полиции, части секретаря. № 848 за 1882 г., л. 10-11.]

    /Вл. Иохельсон и Р. Кантор.  Геся Гельфман. Материалы для биографии и характеристики. Петроград – Москва. 1922. С. 5-12, 46-47./

    Гельфман, Геся Мееровна (Мироновна), дочь состоятельн. еврея, занимавшегося лесным промыслом, мозырск. мещанка. Род. в 1852 (1855?) г. в г. Мозыре (Минск, губ.). Жила в Мозыре, затем в Бердичеве. Тайком ушла из родительск. дома 16-ти лет, не желая выходить замуж за навязываемого ей жениха. В 1871 г. была в Киеве, где выдержала вступительн. экзамен на акушерок. курсы при Киевск. ун-те, которые окончила со званием акушерки в 1874 г. Добывала себя средства к жизни шитьем. В Киеве познакомилась с университетск. молодежью (Н. Голубов и др.), а также с некоторыми из киевск. революционеров (Вл. Дебагорий-Мокриевич, Л. Дейч и др.). Пыталась организовать швейн. мастерскую на артельн. началах. Весной 1875 г., познакомившись с некоторыми московск. пропагандистками, приехавшими в Киев (А. Хоржевская, Е. Туманова, О. Любатович и др.), приняла участие в революц. движении, заводя сношения среди киевск. рабочих и ведя среди них пропаганду. Квартира ее в Киеве служила для письмен. сношений и для встреч пропагандистов. В виду доноса в сент. 1875 г. В. Ковалева по требованию нач-ка Тульск. ж. у. в квартире Гельфман 9 сент. 1875 г. был произведен обыск в виду сообщениям том, что на ее квартире происходят собрания и что она ведет значительн. переписку. Арестована в Киеве 9 сент. 1875 г. Привлечена к дознанию, производившемуся по делу о «преступи, сообщ-ве, обнаруженном в апреле 1875 г. в Москве». Содержалась под стражей в Петербурге. Предана 30 ноября 1876 г. суду особ. присутств. Сената по обвинению в составлении противозакон. сообщ-ва и в участии в нем (процесс 50-ти). Судилась особ. прис. Сената с 21 февр. по 14 марта 1877 г. Признана виновной и присуждена к лишению всех особен. прав и преимуществ и к заключению взамен исправительн. арестанток. рот в рабочем доме на два года. Отбывала заключение в Литовск. замке. По отбытии срока 14 мая (марта?) 1879 г. выслана по этапу в Стар. Руссу (Новгородск. губ.) под гласн. надзор полиции. Скрылась из Стар. Руссы 11 сент. 1879 г. и в конце 1879 г., прибыв в Петербург, примкнула к парт. «Нар. Воля». Вела пропаганду среди молодежи, отчасти среди рабочих и была хозяйкой ряда важных конспиративных квартир. С нач. дек. 1879 г. по март 1880 г. была хозяйкой, вместе о В. Иохельсоном, конспират. квартиры для свиданий, помещавшейся на Гороховой ул. В конце 1879 г. совместно с другими следила за выездами петербургск. ген.-губ-ра Гурко. Весной 1880 г. на ее руках была квартира рабоч. кружка народовольцев; летом т, г. — квартира для хранения взрывч. веществ. С 15 сент. 1880 г. по февр. 1881 г. жила в качестве хозяйки квартиры на Троицком пер., где помещалась типография народовольческ. «Рабочей Газеты»; жила вместе с Мак. Тетеркою под фамилией московск. мешанки Елиз. Ник. Николаевой; Принимала участие в наборе «Рабоч. Газеты». Ок. 26 февр. 1881. г. поселилась на конспиративн. квартире по Тележн. ул. вместе с Н. А. Саблиным, жившим под фамилией кол. регистратора Фесенко-Навроцкого, под именем его жены, Елены Григорьевны; в этой квартире метальщики перед 1 марта 1881 г. получали снаряды и все инструкции по действию ими. Кроме того, была представительницей Исполн. ком-та в Красн. Кресте «Нар. Воли». Вследствие показаний Н. Рысакова арестована в ночь на 3 марта 1881 г. на Тележн. улице; были обнаружены два разрывных снаряда, прокламации, фальшив, печати и т. п. Заключена в Петропавловск. крепость 4 марта 1881 г.; 24 марта т. г. переведена в Дом предв. заключения. Согласно выс. пов. от 6 и 13 марта 1881 г. предана суду особ. прис. Сената по обвинению в принадлежности к «Нар. Воле» и соучастии в подготовке покушения на Александра II. Судилась 26-29 марта 1881 г, по процессу первомартовцев; признана виновной и приговорена к лишению всех прав состояния и к смертной казни через повешение. Подала 30 марта 1881 г. из Дома предв. заключения прошение о разрешении свидания с Н. Н. Колоткевичем, бывшим ее мужем; ходатайство ее было отклонено. В тот же день подала заявление о своей беременности. Распорядительн. заседание особ. прис. Сената 1 апр. т. г. постановило исполнение приговора особ, присутствия отложить «впредь до получения таких сведений, которые указали бы на отсутствие беременности или, если эта беременность подтвердится и последующими данными, до истечения 40 дней после родов». Переведена 23 апр. 1881 г. в Трубецк. бастион Петропавловск. крепости. Подала оттуда заявление об изменении условий заключения в связи с беременностью. Вследствие поднятой кампании в заграничной печати, в частности П. А. Кропоткиным, по выс. пов. от 2 июля 1882 г. смертн. казнь заменена ссылкою в каторжн. работы на заводах без срока. Переведена 5 авг. 1881 г. снова в Дом предв. заключения, где 12 окт. т. г. разрешилась от бремени дочерью. Умерла 1 февраля 1882 г. в Доме предв. заключения от гнойного воспаления брюшины.

    Сообщение А. В. Якимовой.

    Справки (Г. Гельфман, Воронков, С. Златопольский, Г. Лепесин, О. Любатович, П. Микеладзе, Хоржевская). Статистическ. ведомости (Архив м-ва юстиции). — МЮ 1881, № 8141; 1883, № 11020. — Справ. листок. — Обзор I, 19. — Список 1879-1884 гг. л. л. 25 об., 27, 27 об., 28 об., 28а, 31 об. — Календарь «Нар. Воли», 151, 158. — Бурцев, За сто лет, II, 85, 101, 106, 114. — Хроника, 181. — Больш. энциклопедия, XXI. — Б. Глинский, Революц. период, II, 90 сл., 487. — Словарь Граната, т. 40, стр. 31, 151, 300, 321, 324, 328 (Автобиографии О. Булановой, С. Ивановой-Борейша, Ф. Морейнис, Е. Оловянниковой). — Больш. сов. энциклопедия.

    В. Иохельсон и Р. Кантор, Геся Гельфман. Материалы для биографии и характеристики. Птгр. - М., 1922 г. — Н. С. Тютчев, Революц. движение в 1870-1880-х гг., I, 131. — (Статья: К судьбе Г. Гельфман). — Р. Кантор, Г. М. Гельфман. М., 1930.

    Сообщение о Г. Гельфман. «Голос» 1881, № 173 от 24 июня. — Г. Гельфман. «Набат» 1881, I, 3; Иностран. обозрение. «Набат»1881, I, 6. — Г. Гельфман. «Календарь «Нар. Воли», 14-28. — Статья о Г. М. Гельфман, принадлежащая В. Иохельсону и перепечатанная в указан. выше его книге. — Биография Гельфман, написанная С. А. Ивановой. «Первый женский календарь» на 1907 г., стр. 329-335. Н. Николаевский [Н. Н. Емельянов], Тюрьма и ссылка, М., 1898, стр. 7. — Государствен. преступления, II, 176 (143), 179 (146), 181-183 (148-149), 218 (177-178), 398 (324), 400 (325). — Революционные силуэты. Изд. Балашева. Петер., 1906, стр. 43-46. — В-в, Русские женщины на эшафоте, М., 1907, стр. 54-58. — А. Тырков, К событию 1 марта 1881 г., 18 сл. — В. Дебагорий-Мокриевич, Воспоминания, 200. — С. Степняк-Кравчинский, Собрание сочинений, ІІ, 78 сл. (подпольная Россия), 181 сл. — В. Богучарский, Из истории политическ. борьбы (Ук .). — В. Фигнер, Запечатлен. труд. Собран. сочинений, т. I (Ук.). — Ее же, После Шлиссельбурга. Там же, III, 285. — Ее же, Шлиссельбургские узники. Там же, IV, 61. — Ее же, Очерки. Там же, V (Ук.). — Н. Ашешов, А. И. Желябов, 59, 91 сл. — Его же, С. Перовская, 103. — Его же, Н. И. Рысаков, 33. — В. Иохельсон, Первые дни «Нар. Воли», 19, 23, 25-26, 28-31, 48. — А. Прибылева-Корба, «Нар. Воля». Воспоминания, 162, — А. Прибылева-Корба и В. Фигнер, А. Д. Михайлов (Ук.). — И. Попов, Минувшее и пережитое, I (Ук.). — Л. Дейч, Роль евреев в русск. революц. движении (Ук.). — Е. А. Перетц, Дневник, 54. — Л. Тихомиров, Воспоминания (Ук.). Е. Субботина, На революц. пути, 24. — В. Левицкий, Партия «Нар. Воли», 95, 114, 151 сл. — С. Цедербаум, Женщина в русском революц. движении, 26 сл., 31-39, 117,118. — Программа воспоминаний В. С. Лебедева. Сб. «Народовольцы» I, 165. — В. Новицкий, Из воспоминаний жандарма, 184, 281. — В. Дмитриева, Так было (Ук.). — И. Попов, Необходимые поправки. Сб. «Народовольцы» II (Ук.). — А. Киржниц, Начало социалистич. печати на еврейском языке в России. «Революц. движение среди евреев», сб. I, 216. — А. В. Якимова, Дело 1 марта 1881 г. Сб. «Нар. Воля» перед царским судом I (Ук.). — Е. Никитина, Народовольческ. процессы в цифрах. Там же, II (Ук.). — Участники народовольческого движения. Сб. «Народовольцы» III, 294.

    Из Киева. «Вперед», № 26 (1876), 47. — Хроника преследований. «Нар. Воля» II (1879) (Литература парт. «Нар. Воля». Ук.). — Хроника арестов. Листок «Нар. Воли» I (1881) (Там же Ук.). — Смесь. «Набат» 1881, II, 4. — Русск. революция и французск. народ. «Набат» 1881, IV, 4. — Стенографическ. отчет по делу 1 марта 1881 г. «Прав. Вестник» 1881, №№ 67, 68, 70, 71, 72-74, 75. — Некрологическ. заметка. Прибавление к № 8-9 «Нар. Воли» (1882) (Литература парт. «Нар. Воля». Ук.). — От редакции. «Был.» (загр.) ІІІ (1903), 196. — С. Иванов, Из воспоминаний о 1881 г. «Был.» 1906, IV, 229. — О. Любатович, Далекое и недавнее. «Был.» 1906, VI, 114. — Процесс 17-ти народовольцев. «Был.» 1906, X, 210 сл. — П. O[cмоловская]. Нераскрытое дело. Сб. «Наша страна» (1907), 327. — Суд и пытка. «Был.» (загр.) IX-X (1909), 44-45. — С. Синегуб, Воспоминания чайковца. «Русск. Мысль» 1910, IX, 87. — Из автобиографии В. Фигнер. «Был.» IV (1917), 72 сл. — П. Е. Щеголев, К делу 1 марта 1881 г. «Был.» X-XI (1918), 22 сл, — В. Фигнер, Портреты народовольцев. Там же, 73 сл. — Показания первомартовцев. Там же, 230. — Суд и казнь первомартовцев. Там же, 311 сл. — Е. Брешковская, Из воспоминаний. «Гол. Мин.» 1918, X-XII, 230 сл. — В. Иохельсон, Календарь «Нар. Воли» Сб. «Музей Революции» I (1923), 48-49. — О. Буланова-Трубникова, Страничка воспоминаний, «Был.» XXIV (1924), 64-65. — М. Эльцына-Зак. Из встреч с первомартовцами. «Кат. и сс.» 1924, V (12), 126-127. — А. Брейтфус, Из воспоминаний о казни 3 апр. 1881 г. «Был.» XXV (1924), 56, 62, 63. — Отрывки из автобиографии С. И. Мартыновского. «Канд. Звон» VI (1927) 19. — В. Фигнер, Процесс 50-ти. «Кат. и сс.» 1927, ІV (33), 13 сл. — Г. Чернявская-Бохановская, Автобиография. «Кат. и сс.» 1928, VI (43), 24 сл. — С. Лифшиц, Подпольн. типографии 60-80-х гг. «Кат. и сс.» 1929, I (50), 71, — С. Валк, Малоизвестная страница народовольческ. «Рабоч. газеты». «Кат. и сс.» 1929, IV (53), 88. — С. Валк, Вокруг 1 марта 1881 г. «Кр. Арх.», т. 40 (1930), 176-178, 181-182. — Д. Венедиктов, Петропавловск, крепость и С. Дегаев. «Кат. и сс.» 1931, III (76), 190.

    /Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. От предшественников декабристов до падения царизма. Т. III. Восьмидесятые годы. Вып. II. Г-З. Составлен Р. М. Кантором, П. Г. Любомировым, А. А. Шиловым и Е. Н. Кушевой. Москва. 1934. Стлб. 766-769./

                                                            *************************

                                                            *************************

    Беньямин [Вениамин, Владимир, Вальдемар] Ильич [Ильин,] Иосельсон [Іосельсонъ, Иохельсон] – род. 14 (26) января 1855 (1856) г. в губернском г. Вильно Российской империи, в еврейской ортодоксальной семье.

    Учился в хедере и раввинском училище. Член партии «Народная воля». В 1884 г. был арестован полицией и несколько месяцев провел в Петропавловской крепости. В 1886 г. был осужден на 10 лет ссылки в Восточную Сибирь.

    9 ноября 1888 г. Иосельсон был доставлен в окружной г. Олекминск Якутской области и оставлен там на жительство. 28 августа 1889 г. Иосельсон был отправлен из Олекминска в Якутск, а 29 ноября 1889 г. в Средне-Колымск, куда прибыл 17 января 1890 г. 20 июля 1891 г он был возвращен из Средне-Колымска в Якутск, где устроился на работу в канцелярию Якутского областного статистического комитета.

    Принимал участие в Якутской («Сибиряковской») экспедиции Императорского Русского географического общества, в Северо-Тихоокеанской («Джезуповской») экспедиции Американского музея натуральной истории, а также в Алеутско-Камчатской («Рябушинского») экспедиции Русского географического общества.

    С 1912 г. Иосельсон служит хранителем Музея антропологии и этнографии РАН, профессор Петроградского университета. В мае 1921 г. был арестован ЧК, но заступничество М. Горького освободило его из-под стражи. В 1922 г. па командировке РАН, для завершения работы Джэзуповской экспедиции, выехал в США и в СССР больше не вернулся.

    Умер Беньямин Иосельсон 1 (2) ноября 1937 г. в Нью-Йорке.

    Мархиль Салтычан,

    Койданава