ЎЎЎ 1. Сяміраміда Шмаравідла. Чарнігаўскі Ромась у Якуцкай вобласьці. Сш. 1. Койданава. "Кальвіна". 2020.

    Міхась Антонавіч Ромасеў (Ромась) – нар. каля. 1860 г. /Деятели революционного движения в России. Био-библиографический словарь. Т. 2. Вып. 3. Москва. 1931. Стб. 1352./, 27 кастрычніка 1858 г. /Меламед Е. И.  По следам героев В. Г. Короленко. // Короленківський збірник: Наукові статті та матеріали. Харків. 2006. С. 48./, 2 лістапада 1858 г. /Сивцев-Суорун Омоллон Д. К.  Черкехский мемориальный музей «Якутская политическая ссылка XIX - начало XX вв.». Якутск. 1999. С. 53./, у 1859 г. / Малютина Т.  Из жизни М. А. Ромася в Сибири. // Сибирь. № 3. Иркутск. 1977. С. 117./ у павятовым месьце Казялец Чарнігаўскай губэрні Расійскай імпэрыі, у сям’і мешчаніна, (у сям’і ўнтэр-афіцэра жандарскага палка).

    Калі Антон Ромасеў выйшаў у адстаўку, то ён перавёз сваё сямейства ў с. Парафіеўку Барзьнянскага павету Чарнігаўскай губэрні, дзе пачаў працаваць кавалём. Міхась жа паступіў у павятовую вучэльню ў Барзьне, дзе правучыўся два гады, але пасьля сьмерці бацькі ягоная маці аддала яго ў шавецкую майстэрню, а потым у крамку.

    У канцы 1870-х гг. служыў змазчыкам на Кіева-Брэсцкай чыгунцы ў Кіеве, дзе далучыўся да рэвалюцыйнага руху. У 1879 г. ўдзельнічаў у сходах Кіеўскага рэвалюцыйнага гуртка М. Папова, распаўсюджваў сярод чыгуначных работнікаў нелегальную літаратуру. 23 сьнежня 1879 г. быў затрыманы жандарамі на станцыі Казятын Бярдычаўскага павету Кіеўскай губэрні і пры пяротрусе ў яго выявілі забароненыя кніг,і атрыманыя ім ад М. Падрэўскага.

    З прычыны маладосьці ён не быў аддадзены ваеннаму суду, а па распараджэньні кіеўскага генэрал-губэрнатара ад 3 ліпеня 1880 г. быў прызначаны да высыланьня з Кіева ў Валагодзкую губэрню

    28 жніўня 1880 г. Цьвярское губэрнскае праўленьне завяло справу на “политического Михаила Антоновича Ромасева”, за прыналежнасьць да сыцыяльна-рэвалюцыйнай партыі, які знаходзіўся пад наглядам паліцыі ў Валагодзкай губэрні, адкуль высылаўся ва Ўсходнюю Сыбір. Знаходзячыся перад высылкаю ў Вышневалоцкай перасыльнай турме № 2, куды прыбыў 25 жніўня 1880 г., і ўтрымоўваўся да сакавіка 1881 г., калі адмовіўся (разам з А. Аптэкманам, А. Арловым, А. Паўлавым, П. Бурыётам) ад прыняцьці прысягі на вернасьць новаму імпэратару Аляксандру III, пры чым ўсе яны матывавалі сваю адмову тым, што “пазбаўлены права ў абыход суду адміністратыўным парадкам, а таму не лічаць патрэбным прысягаць”. Гэтая адмова паслужыла повадам, па распараджэньні міністра ўнутраных спраў Лорыс-Мелікава, да высылцы ў Якуцкую вобласьць.

    18 ліпеня 1881 года Міхась прыбыў ў Краснаярск і быў прызначаны пад нагляд паліцыі ў Мінусінск, але у верасьні 1881 г. ён, разам з Абрамам Шыханавым, зьдзейсьніў уцёкі, “з валізаю ды пяцідзесяцьцю рублямі грошаў”. У багатольскім шынку ён набыў у нейкага бадзягі за тры рублі хфальшывае пасьведчаньне на жыхарства на імя старшага ўнтэр-афіцэра Аляксандра Сяргеева, звольненага ў запас, аднак у кастрычніку 1881 г. быў затрыманы ў акруговым месьце Цюкалінск Табольскай губэрні.

     3 сьнежня 1881 г. Міхась быў дастаўлены ў Краснаярск, а 16 сьнежня 1881 г. адпраўлены ў Іркуцк, дзеля далейшай адпраўкі ў Якуцкую вобласьць.

    Міхась Ромасеў быў уселены ў 3-ці Балагурскі насьлег Батурускага ўлусу Якуцкай акругі Якуцкай вобласьці, у 15 вёрстаў ад Амгі, дзе пасяліўся разам з Аляксандрам Паўлавым. Па пастанове Асобай нарады ад 10 траўня 1882 г. тэрмін ссылкі яму быў акрэсьлены ў 4 гады, пачынаючы ад 9 верасьня  1881 г.

    У ссылцы Міхась пазнаёміўся з Уладзімерам Караленкам, які быў сасланы на паселішча ў слабаду Амга і часта яго наведваў. У апавяданьні “Марусіна заімка” Караленка вывеў Ромася пад назвай «прыродны ўкраінец», ды таксама зрабіў яго героем апавяданьня «Мастак Алымаў».

    За адлучкі з места прылічэньня Ромасеў адседзеў каля месяца ў Якуцкім астрозе а затым быў пераведзены ў 1-шы Быжыгажынскі насьлег Намскага улусу Якуцкай акругі, адкуль пісаў “што для ежы тут няма анічога, акрамя сьмярдзючай рыбы, так званай “сымы”, а ўсё астатняе прыходзілася пакупаць ў 30-40 вёрстаў ад жытла, кожны раз прыплачваючы і атрымліваючы дапамогі усяго толькі 6 р. у месяц”. /Кротов М. А.  Якутская ссылка 70-80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. Москва. 1925. С. 213./

    У 1884 г. па заканчэньні тэрміна пакараньня Ромасеў выехаў у Кіеў, пражываў у Арле, ад 1888 г. у Казанскай губэрні, дзе зноў заняўся рэвалюцыйнай прапагандай, дзеля чаго адкрыў крамку ў сяле Краснавідаве Свіяскага павету Казанскай губэрні. Там жа пазнаёміўся з Аляксеем Максімавічам Пешкавым (Горкім), ажаніўся на ягонай каханцы Марыі Сьцяпанаўне Дэрэнковай (1865-1930), якая працавала ў ягонай крамке, але праз кароткі час з ёй расстаўся. Марыя, як і Міхась, зрабілася пэрсанажам аповесьці М. Горкага “Мае ўнівэрсытэты”. 6 сакавіка 1929 г. за самаадданую фэльчарскую працу ёй было нададзенае званьне “Героя Працы” Башкірскай АССР.

     У 1892 г. Ромасеў у Саратаве, разам з аднадумцамі, далучыўся да стварэньня партыі “Народнае права”, ды па справах партыі наведваў Слуцк, Брэст-Літоўскі, Варшаву ды Смаленск. У лютым 1894 г. ён прывёз у Смаленск таемную друкарню, але 21 красавіка 1894 г. пры разгроме партыі быў арыштаваны і прыцягнуты да дазнаньня. Утрымоўваўся ў Доме папярэдняга зьняволеньня ды ў Трубяцкім павільёне Петрапаўлаўскай крэпасьці. Па высачэйшаму загаду 22 лістапада 1895 г. справа яго была вырашаная ў адміністратыўным парадку з высылкаю у найаддаленыя месцы Ўсходняй Сыбіры на пяць гадоў.

    Пад час этапу ажаніўся з фэльчаркай Надзеяй Пятроўна Фаняковай (1869-1961), чальцом партыі “Народнае права”, унучкай дзекабрыста Івана Якушкіна, ад якой у яго было чацьвёра дзяцей.

    Па распараджэньні Іркуцкага губэрнатара, паведамленаму Дэпартамэнту паліцыі 11 сьнежня 1895 г., месцам пасяленьня “мешчаніну Міхаіла Ромасеву і дваранцы Надзеі Фаняковай” было вызначанае акруговае места Вілюйск Якуцкай вобласьці, загадваў у с. Сунтар Вілюйскай акругі мэтэаралягічнай станцыяй.

    Вярнуўся Міхась Антонавіч Ромасеў у Эўрапейскую Расію ў 1902 г., жыў у Варонежы, у 1904 году ў Седлеце, дзе атрымаў месца кладаўшчыка на будаўніцтве чыгункі, затым у Лідзе Віленскай губэрні, дзе працуючы ў багністай мясцовасьці захварэў цяжкай хвормай сустаўнага раматусу. У 1906 г. служыў у Севастопалі загадчыкам гаспадарчай часткі гарадзкой лякарні. Падчас Першай усясьветнай вайны працаваў ва Ўсерасійскім земскім зьвязе. У 1916 г. пераехаў у Адэсу, дзе і сканаў 17 чэрвеня 1920 году.

    Літаратура:

*    Бор. Н-ский.  «Первое преступление» М. Горького. (Из очерков по архивным материалам). Примечания М. Горького. // Былое. № 16. Москва. 1921. С. 177-178, 185-186.

*    Ромась Михаил Антонович. // Кротов М. А.  Якутская ссылка 70-80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. Москва. 1925. С. 213.

*    Пиксанов Н.  Владимир Галактионович Короленко и якутская ссылка 1881-1884 гг. // В Якутской неволе. Из истории политической ссылки в Якутской области. Сборник материалов и воспоминаний. Москва. 1927. С. 72, 80, 84-86.

*    Ромась (Ромасев) Михаил Антонович. // Деятели революционного движения в России. От предшественников декабристов до падения царизма. Био-библиографический словарь. Т. 2. Семидесятые годы. Вып. 3. Москва. 1931. Стлб. 1352-1354.

*    22. Скитания Ромася. (К стр. 156). // Груздев И.  Горький и его время. Т. I. Ленинград. 1938. С. 439-445.

*    Бик В. И.  В. Г. Короленко в Амгинской ссылке. // В. Г. Короленко в Амгинской ссылке. Материалы для биографии. Якутск. 1947. С. 40, 42, 43-45, 54, 74, 80, 83, 85, 92, 93, 95.

*    23. Скитания Ромася. (К стр. 181). // Груздев И.  Горький и его время. 1868-1896. Изд. 2-е. Москва-Ленинград. 1948. С. 500-509.

*    22. Скитания Ромася. (К стр. 167). // Груздев И.  Горький и его время. 1868-1896. Изд. 3-е, доп. Москва. 1962. С. 618-625.

*    Малютина Т.  Из жизни М. А. Ромася в Сибири. // Сибирь. Литературно-художественный и общественно-политический двухмесячник. Орган Иркутской и Читинской организаций РСФСР. № 3. Иркутск. 1977. С. 117-119.

*    М. А. Ромась в якутской ссылке. // Охлопков В. И.  История политической ссылки в Якутии. Кн. 1. (1825-1895 гг.). Якутск. 1982. С. 412-424.

    Фонякова Н.  Друг Горького і Короленка. // Вітчизна. № 8. Київ 1983. с. 171-178.

*   Якутская область. // Короленко В. Г.  История моего современника. Книги третья и четвертая. Якутск. 1988. С. 309-314, 371-372, 380. 385, 419.

    Фетисенко О. Л.  О прототипе главного героя рассказа В. Г. Короленко «Художник Алымов». // Судьбы отечественной словесности ХI-ХХ веков. Тезисы докладов научной конференции молодых ученых и специалистов. 20-21 апреля 1994 года. СПб. 1994. С. 33-34.

*    Меламед Е. И.  Прототипы «героев» В. Г. Короленко. (Опыт  биобиблиографического  словаря). [49. Ромась Михаил Антонович (1859-1920)]. // Russian Studies. Etudes Russes. Russische  Forschungen. Ежеквартальник  русской филологии и культуры. Vol. I. № 3. Санкт-Петербург. 1995. C. 416.

    Фетисенко О. Л.  К творческой истории «Художника Алымова» В. Г. Короленко («Мещанин Романыч») // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 2. В. 2. СПб. 1997. С. 69-76.

     Сивцев-Суорун Омоллон Д. К.  Черкехский мемориальный музей «Якутская политическая ссылка XIX - начало XX вв.» (историко-этнографический комплекс). Путеводитель. Якутск. 1999. С. 53.

*    Ромасев М. А. // Архивы России о Якутии. Выпуск 1. Фонды Государственного архива Иркутской области о Якутии. Справочник. Отв. ред. проф. П. Л. Казарян. Якутск 2006. С. 192, 460.

*    Меламед Е. И.  По следам героев В. Г. Короленко [Из жизни Романыча]. // Короленківський збірник: Наукові статті та матеріали. Харків. 2006. С. 46-55.

    Сяміраміда  Шмаравідла,

    Койданава

    194) Ромась, Михаил Антонович; адм.-сс. (1882-1884), мещ. Черниговской губ., холост. За принадлежность к социально-революционной партия находился под надзором полиции в Вологодской губ., откуда высылался в Вост. Сибирь. Находясь перед высылкой в Вышневолоцкой тюрьме № 11 (с Аптекманом, А. Орловым и др.), отказался от принятия присяги, при чем все они мотивировали свой отказ тем, что «лишены права помимо суда административным порядком, а потому не считают нужным присягать». Этот отказ послужил поводом к высылке его в Якутск. обл. Водворенный в один из худших, в отношении жизненных условий, наслегов Намского ул., писал отсюда, что для пищи здесь нет ничего, кроме вонючей рыбы, так наз. «сымы», а все остальное приходилось покупать в 30-40 в. от жилища, каждый раз переплачивая и получая пособия всего лишь 6 р. в месяц. В 1884 г. Р. выехал в Киев. С 1897 г. по 1902 г. Ромась вторично высылался в Якутск. обл. за принадлежность к «партии Народного Права». Жил в Вилюйском окр., заведуя в с. Сунтар метеорологической станцией [«Былое» VII, 1907. Д. 155 и дело Я. О. У. о нем же за 1896 г.].

    /М. А. Кротов.  Якутская ссылка 70 - 80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. Москва. 1925. С. 213./

    Ромась (Ромасев), Михаил Антонович, мещанин г. Козельска (Черниговск. губ.). Род. ок. 1860 г. В конце 1870-х г.г. служил смазчиком на Киево-Брестск. жел. дороге в Киеве. В 1879 г. принимал участие в собраниях киевск. революц. кружка М. Р. Попова и распространял среди жел.-дорожных рабочих литературу. Арестован на ст. Казатин 23 дек. 1879 г. и заключен в Киевск. тюрьму; при обыске найдены запрещен. книги, полученные им от Ник. Подревского. Вследствие молодости не предан военному суду, а по распоряжению киевск. ген.-губернатора от 3 июля 1880 г. был предназначен к высылке из Киева в Вологодск. губ., замененной ссылкою в Вост. Сибирь. В марте 1881 г. содержался в Вышневолоцк. пересыльн. тюрьме (прибыл в нее 25 авг. 1880 г.) и отказался дать присягу Александру III, вследствие чего, по распоряжению м-ра внутрен. дел, выслан в Якутск. область, где был водворен в Батурусск. улусе. В окт. 1881 г. задержан в Тюкалинске с билетом на имя унт.-офицера Сергеева и снова водворен по месту назначения. По постановлению Особ. совещания от 10 мая 1882 г. срок ссылки определен в 4 года, считая с 9 сент. 1881 г. Жил в слоб. Амга (Батурусск. улуса). Из Сибири выехал в 1884 (1866) г. Жил в Киеве, потом в Орле; в l889 г. жил в Казани, потом в целях пропаганды открыл мелочную лавочку в с. Красновидове (Свияжск. у., Казанск. губ.). В 1893-1894 г.г. входил в парт. «Народн. Право»; в февр. 1894 г. привез в Смоленск тайную типографию. Арестован 21 апр. 1894 г. при разгроме парт. «Народн. Право» и привлечен к дознанию по этому делу. Содержался в Доме предварительн. заключения. По выс. пов. 22 ноября 1895 г. дело о нем разрешено в администрат. порядке с вменением в наказание предварительн. содержания под стражей и с высылкою в отдаленнейшие места Вост. Сибири на пять лет. По распоряжению Иркутск. губернатора, сообщенному Департ. полиции 11 дек. 1895 г., водворен в Вилюйске. Возвратился в Европ. Россию в 1902 г. В 1904 г. жил в Седлеце. В 1906 г. служил в Севастополе заведующим хозяйствен. частью городской больницы. В годы войны работал в Земском союзе. Умер в 1920 г.

    Сообщение М. М. Клевенского. — Справки (М. Ромасев, Даньков, Н. Подревский). — Дела Департ. полиции, III, №№ 99 (1881), 1430 (1883), 1434, ч. III (1883). — Дело, м-ва юстиции, II угол/ отдел., № 11330 (1883). — Справ, листок. — Календарь «Народн. Воли», 159. — Бурцев, За сто лет, II, 109, 129. —Хроника, 203.

    Южно-русские союзы, 270-271. — М. Кротов, Якутск. ссылка 1870 - 1880-х г.г. (Ук.). — О. Аптекман, Земля и Воля (Ук.). — В. Короленко, История моего современника, III. — В Якутской неволе. Сборник, 72, 80, 84 сл. (Н. Пиксанов, В. Короленко в якутск. ссылке). — В. Короленко, Письма, I (Ук.). — В. Г. Короленко, Письма к П. С. Ивановской. М., 1930 (Ук.). — М. Горький, Мои университеты, 1927, стр. 77 сл.

    «Был.» 1907, V, 230-232, 238, 241 (Из Обзора за 1904 г.). — О. Аптекман, «Был.» 1907, VII, 205 (Партия «Народн. Права»). — М. Попов, «Мин. Годы» 1908, II, 182, 183, 185 (Из моего прошлого). — Н. Виташевский, «Мин. Годы» 1908, VII, 118 (В Иркутск. тюрьме 25 лет тому назад). — Б. Н-ский, «Был.» XVI (1921), 177, 185-186 («Первое преступление» М. Горького). — П. Ивановская, «Кат. и Сс.» 1925, III (16), 113, 114 (Покушение на Чухнина). — В. Катин-Ярцев, «Кат. и Сс.» 1925, III (16), 137 (В тюрьме и в ссылке). — И. Белоконский, «Кат. и Сс.» 1927, II (31), 151 (К истории политическ. ссылки 1880-х г.г.). — В. Левицкий, «Кат. и Сс.» 1930, I (62), 54 («Народн. Воля» и рабочий класс). — «Кат. и Сс.» 1930, 10 (71), 126-127, 133 (Воспоминания из жизни народнич. кружков в Казани).

    /Деятели революционного движения в России. От предшественников декабристов до падения царизма. Био-библиографический словарь. Т. 2. Семидесятые годы. Вып. 3. Москва. 1931. Стб. 1352-1354./

                                                              КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

                                                                      Часть первая

                                                            ЯКУТСКАЯ ОБЛАСТЬ

                                                                               XII

                                                              ТРАГЕДИЯ ПАВЛОВА

    Вскоре наша колония увеличилась еще двумя товарищами. Это были Ромась* и Павлов*. Ромась был родом из Юго-Западного края, по виду и по речи настоящий хохол. Это была фигура чрезвычайно своеобразная. Не получивший никакого образования, он, однако, производил впечатление совершенно образованного человека и мог поддерживать самый сложный интеллигентный разговор. Всего этого он добился упорным самостоятельным чтением. Всего, но не письма. Писал он каракулями, как человек совершенно неграмотный. Это впоследствии много ему вредило. Многие железнодорожные администраторы, после первого разговора с ним, готовы были дать ему любое интеллигентное место, но при взгляде на его почерк испытывали сильные колебания. Я много раз предлагал ему воспользоваться свободным временем и выработать себе при моем содействии такой же интеллигентный почерк; но он упорно от уроков отказывался, да, пожалуй, в его возрасте это было уже довольно трудно.

    Его товарищ Павлов был петербургский рабочий. Он был ученик Халтурина, того самого, который проник под видом плотника в Зимний дворец и устроил там взрыв. Павлов рассказывал нам, как этот террорист убеждал со слезами на глазах своих учеников рабочих продолжать пропаганду, но ни в коем случае не вступать на путь террора. — С этого пути возврата уже нет, — говорил он. И действительно, сам Халтурин закончил жизнь виселицей после убийства военного прокурора в Одессе.

    Казалось, нет двух людей более несходных, чем Ромась и Павлов: один родом из Вологодской губернии, из семьи крестьян, великоросс; он был полон, даже, пожалуй, толст и довольно неповоротлив, сохраняя много крестьянского в приемах, хотя не любил крестьянских работ и никогда с нами в них не участвовал. Ромась, наоборот, был выше среднего роста, коренаст, сухощав и чрезвычайно упорен в работе. Они выразили желание поселиться вместе и были поселены в двадцати пяти верстах от нас, в якутской юрте, если не ошибаюсь, Балагурского наслега, расположенного на юг от слободы, по течению реки Амги. Я узнал вскоре, что они затеяли общий побег: они решили бежать следующей весной, с таким расчетом, чтобы выбраться заблаговременно, оставив за собой два или три ледохода горных речек. Я вскоре присоединился к этому плану, и мы стали готовиться вместе. Сначала они поселились в якутской семейной юрте. Я стал часто ходить к ним. В выработке нашего плана принимал участие Петр Давыдович Баллод*, о котором скажу после. Мы стали хлопотать об обуви, которую должен был приготовить я, если не удастся выписать приискательские сапоги, которые мы могли достать у того же Баллода. Последний указал нам и путь: через Амгу пролегала когда-то торговая дорога так называемой «северо-американской компании», которая вела торговлю с Сибирью. Эта американская дорога пролегла из Якутска через Амгу и дальше на тысячу верст горами, в которых сохранились еще следы старых дорог и тропок. Мы хотели приучить население и особенно местное начальство к нашим совместным отлучкам. Затем стоило перебраться через две-три речки перед самым ледоходом, и мы могли выиграть много времени, пока местное начальство спохватилось бы... А там...

    Что было бы дальше? Мы намеревались, пройдя около тысячи верст гольцами (так называются вершины пролегающих этими местами гор), пробраться к Охотскому морю и там, если бы удалось, сесть на какой-нибудь американский пароход. Но это могло быть только случайно. Иначе же нам пришлось бы спуститься вдоль Охотского моря до устьев Амура и затем подыматься по Амуру обычными бродяжьими путями. Всего вероятнее однако же, что нас настигла бы погоня и все закончилось бы самой прозаической тюрьмой и дальнейшей ссылкой.

    Но в это время из России стали приходить известия о назначении сроков ссылки. Мы поневоле охладели к своему плану; брести по Амуру — на это понадобилось бы не менее трех лет. Поэтому мы с Ромасем скоро отказались от побега. Верен плану остался только Павлов, который как-то страстно на нем настаивал. В это время Балагурский наслег решил для своих ссыльных выстроить новую избушку на берегу какой-то узкой речки, среди густого леса. Место было выбрано очень мрачное.

    Мне приходится упомянуть об одном происшествии, которое прибавило суеверно-мрачную черту к этой трагедии. Однажды Павлов, бродя по лесу, нашел там и принес, как курьез, какие-то игрушечные деревянные сани с таким же деревянным седоком. Мы отнеслись к находке, как к курьезу, и много смеялись над видом этого седока. Это было тогда, когда Ромась и Павлов еще жили в якутской юрте. Я часто приходил к ним, ночевал у них, и мы очень подружились. Так же я пришел к ним во время находки. Один из семейных, зайдя зачем-то в юрту русских и увидя находку, пришел в искренний ужас и стал убеждать нас тотчас же унести сани и седока на то же место в тайгу. И при этом он сомневался, удастся ли нам избавиться от беды. Оказалось, что это талисман. Когда якут заболевает, шаман завораживает духов болезни и уносит их в тайгу. Значит, Павлов принес с собой враждебных духов. Мы, разумеется, только смеялись над этим суеверием. Но мне показалось, что Павлову не по себе: крестьяне вологодских лесов тоже имеют дело с инородческими колдунами.

    Когда отдельная изба была выстроена и Павлов и Ромась в ней поселились, я опять пришел к ним, и меня поразил мрачный вид этого жилья. Около него не было никакой пристройки, не было даже коновязи. Изба стояла на самом берегу быстрой речки и рисовалась своим свежим лесом на фоне темной тайги, которая густо высилась кругом избы и на противоположном берегу. Оттуда доносился глухой таежный шум.

    — Ну, недолго,— сказал Павлов, — только до весны...

    Но зимой стали объявлять сроки... Было бы безумием настаивать на побеге, и нас очень удивила страстность, с которой Павлов все-таки настаивал. На этом началось некоторое расхождение между товарищами, и их дружеские отношения стали охладевать. Павлов будто предчувствовал начинающуюся для него трагедию.

    Ромась начал жаловаться, что Павлов становится невыносимым в общежитии. Ромась приходил к нам в слободу и проживал целые недели. Приходил иногда и Павлов, но оставался не подолгу, уходя в свою одинокую юрту. Наши веселые беседы втроем за рыбной ловлей и наши разговоры с якутами теперь кончились... Я до сих пор не могу простить себе, что у меня не хватило достаточно воображения, чтобы представить себе положение Павлова в этой одинокой юртешке на берегу мрачной реки, на фоне не менее мрачного леса. Рассказы Ромася выставляли Павлова все более неуживчивым и странным.

    Между тем наступила весна. Мы готовились к началу полевых и огородных работ. Это было самое веселое время в году. Мы звали Павлова, но он, по-видимому, не решался придти. Он считал теперь Ромася своим врагом и, вероятно, думал, что Ромась восстановил и нас против него. Между тем к нам приехал новый сожитель, Осип Васильевич Аптекман* (и теперь еще живущий в Петербурге). Павлов был с ним знаком раньше и прислал записку, прося его приехать немедленно к нему. Это была претензия несообразная: Аптекман только что приехал из Усть-Майи и чувствовал себя сильно усталым. Поэтому он написал, что он сам не может приехать, но что ждет Павлова в Амгу. Я прибавил к этому радушное письмо, в котором уверял Павлова, что все мы будем очень рады его видеть. Я отправил письмо с тем же поселенцем, с которым пришло письмо Павлова. На следующий день этот же поселенец принес нам печальную весть: в эту же ночь Павлов застрелился.

    До сих пор этот сумрачный день стоит со всеми мелочами в моей памяти: по небу неслись весенние облака, из которых по временам моросил дождь, а по временам настоящий холодный ливень. Все было полно оживления и жизни. В словах поселенца мне послышалась укоризна: вот если бы, дескать, приехали по той записке, ваш товарищ был бы жив. Я имел еще большие причины укорять себя. Ананий Семенович Орлов говорил мне, что в последний раз, когда он был у Павлова в его мрачной избе, поведение- Павлова показалось ему странным: потолок его избы был расчерчен, в некоторых местах вбиты были крепкие гвозди, и на одном из них висела веревка. Кроме того, Павлов заговорил с Орловым о самоубийстве. Я в тот день очень устал, так как целый день пахал на огороде, и не обратил на предостережение Орлова достаточного внимания. Мне казалось, что самоубийцы не предупреждают об этом товарищей. И, кроме того, приезд Аптекмана казался мне удобным предлогом для прихода Павлова к нам... А там мы сумеем удержать его. И вот теперь это известие...

    Помню ближайшую ночь. В избе мне было душно. Я вышел на плоскую крышу юрты и здесь из-под наклонной крыши нашего «летника» все смотрел на небо, по которому неслись серые облака, по временам сыпавшие дождь. И много мыслей о жизни и смерти пронеслось в моем уме в эту ночь.

    Через несколько дней приехали из Якутска доктор и заседатель для вскрытия тела. Мы получили приглашение присутствовать при вскрытии и решили с Ромасем поехать в избу Павлова. День был чисто весенний,— полный какого-то особенного оживления: по небу неслись яркие облака, тайга шумела под налетом весеннего ветра глухо, но как-то особенно внятно. Природа порой удивительно вторит настроению человека, и нам с Ромасем казалось, что теперь она ясно говорила о нашей вине... «Прозевали, прозевали»,— слышалось мне в шуме ветра.

    Когда мы подъехали к новому срубу на берегу мрачной речушки, вокруг нее шумел глухой косой ливень. Доктор и заседатель были уже тут, окна избушки были открыты, и из нее был слышен голос уже знакомого нам поселенца.

    — Ну, поворачивайся, товарищ!..— В этом голосе мне слышался добродушный цинизм.

    — Пойдем,— сказал я Ромасю, указывая на дверь.

    Он отрицательно покачал головой и, несмотря на ливень, остался под стеной избы и простоял так все время... Я скрепя сердце вошел...

    Лицо Павлова было спокойно: ни тени страдания... Казалось, он простил нам все... Рядом со мной раздался шепот по-якутски. Я обернулся и узнал в числе понятых того самого якута, который с таким страхом отнесся тот раз к павловской находке.

    — Вы тогда смеялись, — говорил он мне с укором. Мне вспомнилась другая смерть в починковских лесах, вспомнилось и странное выражение на лице Павлова, когда ему говорили, что он принес нечистую силу. Он был тоже крестьянин. Кто знает, что говорили ему голоса ночи в эти последние часы его жизни. Может быть, он ждал избавителей товарищей. «Прозевали, прозевали...» И мне все вспоминалось предупреждение Орлова.

    После вскрытия тело положили в грубо сбитый гроб и унесли его в могилу, выкопанную на берегу мрачной реки. Яма была глубокая, а в тех местах земля летом не оттаивает, больше чем на сажень. Я думаю, что и теперь Павлов лежит в ней с тем же скорбным, но все-таки примиренным выражением.

    Когда мы вышли из избы, Ромась все стоял под ливнем на том же месте и с тем же выражением на лице.

    Молодость беспечна и легко забывает. Пришли новые впечатления, новые заботы. Теперь я чувствую эту смерть гораздо живее, чем чувствовал ее месяц спустя*.

    -----

    Стр. 309. Ромась Михаил Антонович (1859-1920) — в конце 70-х годов служил смазчиком на железной дороге, в Киеве. В 1879 году участвовал в пропагандистском кружке. В 1880 году выслан в Восточную Сибирь. Находясь по пути в Сибирь в вышневолоцкой тюрьме, отказался присягать Александру III, за что был выслан в Якутскую область. В 1884 году вернулся в Киев, затем жил в селе Красновидове, на Волге, где, в целях пропаганды, открыл лавку. Яркое описание этого периода жизни Ромася дал М. Горький в своих воспоминаниях «Мои университеты». В 1894 году Ромась был арестован и снова выслан на пять лет в Восточную Сибирь. В 1902 году возвратился в Центральную Россию. Отношения между Короленко и Ромасем поддерживались почти до конца их жизни. Своеобразная личность Ромася очень интересовала Короленко как художника, и он пытался в середине 90-х годов нарисовать его образ в своем рассказе «Художник Алымов», где вывел его под именем «мещанина Романыча».

    Павлов Александр Павлович (1856-1883) — рабочий, слесарь, участник «Северного союза русских рабочих». В 1880 году был арестован и выслан в административном порядке в Западную Сибирь на три года. Находясь в вышневолоцкой пересыльной тюрьме, отказался от присяги Александру III и был выслан в Якутскую область.

    Стр. 310. Баллов Петр Давыдович (1839-1918). В 1862 году был арестован вместе с Д. И. Писаревым и другими по делу так называемой «карманной типографии» и приговорен в 1864 году к каторге на пятнадцать лет. Каторгу отбывал в Александровском заводе. На поселение вышел в Якутскую область, служил на промыслах Ленского золотопромышленного товарищества.

    Стр. 312. Аптекман Осип Васильевич (1849-1926) — с 1877 года был членом «Земли и воли», а после раскола примкнул к группе «Черный передел». В 1880 году был арестован и выслан на пять лет в Якутскую область. В 1886 году вернулся в Центральную Россию. В 1906 году эмигрировал за границу, откуда вернулся в Россию после Октябрьской революции. Состоял с Короленко в длительной переписке.

    Стр. 314. Теперь Я чувствую эту смерть гораздо живее, чем чувствовал ее месяц спустя. — Эти строки были написаны в 1921 году. В письме к О. В. Аптекману от 24 мая того же года Короленко, обращавшийся к нему за некоторыми справками о Павлове, говорит: «За воспоминания о Павлове — спасибо. Это одна из самых мрачных страниц моих воспоминаний. Мы, товарищи, и особенно я, — прозевали эту молодую жизнь. Самый виновный в этом Ромась, потом я».

    /В. Г. Короленко.  История моего современника. Книги третья и четвертая. Якутск. 1988. С. 309-314, 419-420./

    А. Малютина

                                                  ИЗ ЖИЗНИ М. А. РОМАСЯ В СИБИРИ

    Михаил Антонович Ромась (1859-1920) послужил прообразом героев в произведениях А. М. Горького «Мои университеты» и В. Г. Короленко «История моего современника». Черниговский крестьянин по происхождению, работавший железнодорожным смазчиком, он за участие в киевском пропагандистском кружке был арестован в 1879 году. Из архивного дела выясняется, что он «находился под надзором полиции в Вологодской губернии и затем господином Киевским, Подольским и Волынским генерал-губернатором за принадлежность к социально-революционной партии выслан, на жительство в Восточную Сибирь». 18 июля 1881 года 22-летний Ромась прибыл в особой партии государственных преступников в Красноярск и был назначен под надзор полиции в Минусинск. Одновременно сюда был переведен из села Балахты Ачинского округа Абрам Евстафович Шиханов, с которым встречался в Вышневолоцкой политической тюрьме писатель Владимир Короленко. В этой же тюрьме содержался и Ромась, совершивший там новое преступление — отказ от присяги на верность новому царю Александру III. Прибыв на место ссылки, Ромась и Шиханов, тоскуя о родных и родине, рискнули пойти еще на один опасный шаг — побег. В сентябре того же 1881 года они скрылись в неизвестном направлении.

    Некоторые подробности жизни Ромася в Минусинске и его побега выявляются из дела, хранящегося в Государственном архиве Иркутской области. Например, мы знаем, что дом, в котором он проживал, находился «на берегу реки Енисея», что ссыльный с товарищем жили в нем «с 1 сентября 1881 года» и «занимались рыбными промыслами», что Ромась бежал с чемоданом и пятьюдесятью рублями денег.

    В секретном донесении минусинского окружного исправника от 23 сентября за № 2870, адресованном енисейскому губернатору, говорилось: «Дознано, что они 19 числа сего месяца занимались ловлею рыбы в протоке р. Енисея у города Минусинска, уплыли, как надо полагать, в той небольшой лодке, на которой они плавали для ловли рыбы, оставив квартиру свою, находящуюся в доме поселенца Спиридона Чернышева, запертою на наружный замок, взявши с собою только одну ковригу белого хлеба, и отправились в том самом платье, в котором всегда ходили по городу».

    Во всех «путешествиях» по империи революционера сопровождал «Статейный список о ссыльном политическом Михаиле Ромасеве», составленный в Тверском губернском правлении мая 27 дня 1881 года, № 47, в котором обозначены лета, приметы, из какого звания («мещанин г. Козельца Черниговской губернии»), знание мастерства («слесарное»), семейное положение («холост») и т. д.

    Минусинский исправник высказывал оригинальное предложение:

    «Так как Шиханов и Ромась выехали из города без теплой одежды, без всяких средств и без запаса пищи, то есть повод предполагать, что они утонули, тем более, что ни тот, ни другой плавать не умели, а лодка была старая, с течью».

    Предположение это не оправдалось.

    Обеспокоенное побегом высшее иркутское начальство просило красноярского губернатора предпринять тщательные розыском (телеграмма от 6 октября). Все полицейские организации Енисейской губернии искали беглецов. О побеге и розысках было напечатано в «Енисейских губернских ведомостях».

    Принятые меры успеха не имели. Пришлось разослать сообщения о происшедшем и просьбы о розыске беглецов с приложением фотографических карточек и сообщением примет губернаторам других сибирских губерний и не только сибирских. В частности, Ромась разыскивался по Черниговской губернии.

    Как же протекал побег смельчаков? Краевед Е. Владимиров пишет:

    «По Енисею Ромась и Шиханов проплыли 180 верст до деревни Яновой, продали за бесценок дырявую лодку, пошли на Боготол по Ачинскому тракту. В боготальском трактире Ромась купил у какого-то бродяги за три рубля фальшивый вид на жительство». Это был «увольнительный билет», выданный Томским местным батальоном на имя «старшего унтер-офицера Александра Владимировича Сергеева», уволенного «в запас армии».

    О том, что Ромась имел билет на имя Сергеева, енисейский губернатор Лохвицкий сообщал председательствующему в Совете Глазного управления Восточной Сибири, в Департамент полиции, томскому и иркутскому губернаторам, красноярскому, канскому, енисейскому, ачинскому окружным исправникам, красноярскому полицмейстеру, Енисейскому губернскому правлению.

    Поиски бежавших приняли широкий размах.

    Вскоре губернатор Лысогорский телеграфировал из Тобольска:

    «8 октября задержан Тюкалинске человек назвавшийся политическим ссыльным Михаилом Антоновичем Ромасем 23 лет бежавшим половине минувшего сентября из Минусинска». Он просил уведомить, «справедливо ли показание Ромася» и «не следует ли немедленно выслать его в Минусинск».

    Как видно из секретного донесения минусинского окружного исправника енисейскому губернатору от 31 октября 1381 г. за № 121, арест Ромася состоялся «при следующих обстоятельствах: по прибытии в Тюкалинск для перемены лошадей у ямщика, фамилию которого не знает, куда явился полицейский служитель, потребовал от него вид, и он выдал ему билет за № 1027, а затем сам лично на лошадях, когда собрался в дорогу, заехал в квартиру полицейского надзирателя за билетом, но им был приглашен в полицию и задержан».

    В Красноярск поступила из Тобольска телеграмма от 30 ноября: «Политический преступник Ромась отправлен 21 сего ноября из Тюкалинска к томскому губернатору».

    28 ноября томский губернатор секретно сообщал в Красноярск:

    «Препровождая при этом означенного Ромася за конвоем унтер-офицеров Томского губернского жандармского управления Германова и Захарова, имею честь покорнейше просить Ваше превосходительство сделать распоряжение о принятии этого преступника и сопровождающим его конвоирам выдать квитанцию».

    3 декабря Ромась прибыл в Красноярск и был «заключен в Красноярский тюремный замок», а 16 декабря «отправлен в Иркутск в ведение управляющего губерниею».

    Шиханов был пойман 27 января в Екатеринбурге.

    Дело о побеге было передано а Минусинский окружной суд, который должен был «не в очередь» рассмотреть его, и решено 1 марта 1883 года. Минусинский суд приговорил Ромася за побег к полутора месяцам тюрьмы, но по высочайшему манифесту, изданному 15 мая 1883 года, он от этого наказания освобождался. Отобранные при аресте деньги были ему возвращены.

    Однако на душе политического было еще одно преступление, за которое надлежало расплачиваться, — он был «неприсяжник». Ему предстояло следовать, как гласил официальный документ, «установленным порядком, в ведение начальника Иркутской губернии, для дальнейшей высылки его в Якутскую область, за отказ от принятия присяги на верность подданства Государю Императору и Наследнику престола, во время содержания Ромасева в Вышневолоцкой тюрьме № 2-й...»

    Распоряжение о высылке в Якутию было получено из Министерства внутренних дел Главным управлением Восточной Сибири 22 сентября 1881 года, когда Ромась уже числился «в бегах», но от этого наказания он не ушел. Якутскую ссылку (слобода Амга) с ним разделил выдающийся русский писатель В. Г. Короленко, тоже «неприсяжник». Там, в якутской глуши, они вместе работали, а впоследствии встречались и переписывались. Так, в июне 1887 года, возвращаясь из Саратовской губернии, Короленко заезжал к Михаилу Антоновичу в село Красновидово. Переписка их продолжалась с марта 1884 до 1917 года, Ромась писал своему другу из Якутии, Иркутска, Екатеринодара, Воронежа, Седлеца, Мелитополя, Севастополя, Бахмута, Слуцка и других городов. На письмах его, хранящихся в отделе рукописей Ленинской библиотеки в Москве, — пометы об ответах и подчеркивания Короленко.

    Первые письма Ромася написаны Владимиру Короленко в Амгу из глухого якутского наслега, куда он был переброшен. В одном из них он просил прислать что-нибудь «печатное», так как читать было нечего.

    С 1890 по 1902 год Михаил Антонович отбывал вторую ссылку в Якутской области. Тоска о книге постоянно мучила его. В 1893 году он писал из одного местечка: «На печатную вещь у меня большая жажда. Ближе как за 350 верст нельзя достать книжечек. Прошлый год выписывал «Неделю», но сами знаете, какова эта пища — вроде якутской лапши из сосновой коры, пожуешь, пожуешь, да и выбросишь».

    1 февраля 1893 года писатель отвечал на эго письмо:

    «Дорогой Михайло Антоныч.

    Спешу отправить сегодня же книгу и потому тороплюсь Тебе черкнуть эти несколько строк. Ищу ходов, чтобы облегчить Ваше положение и, кажется, найду, не знаю только, достаточно ли скоро. Адрес Марка: Орел, Верхне-Дворянская ул., дом Баранова.

    Обнимаю Вас крепко. Постарайтесь успокоиться и не выходить из себя, а я уверен, что со своей стороны, успею уладить это дело так или иначе. Не остановлюсь и перед прямым обращением к начальству. Говорят, Ваш губернатор человек умный и честный. Конечно, он не знает, что у него творится в ином углу.

    Жму руку, до свидания

    Ваш Владимир Короленко».

    В письмах Ромася звучит жалоба, что ссыльная интеллигенция — «не соль земли, как думалось прежде», он отмечает «нескладные» стороны ее жизни, упоминает о том, что в отношениях ссыльных «звериного много».

    Сибирские письма бывшего неприсяжника содержат сведения о жизни общих знакомых. Так, 23 августа 1902 года он рассказывал о судьбе ученицы Короленко Татьяны Григорьевны Афанасьевой и Захара Цыкунова, хозяина юрты, где жил писатель в ссылке.

    В ноябре того же года жалоба на духовный голод пришла уже из Ссдлеца. Живя тут около двух месяцев, он за это время не имел возможности читать газет: «Не ведаю, что творится на шаре, так я жил в Вилюйске». «Библиотек здесь нет. Книги продаются вместе с косметикою и галантереей».

    Ему, хотелось бы иметь «оттиски всех... произведений» Короленко. Однажды он писал из Саратова, что посланные прежде книги Короленко погибли в пламени по окончании тюремной карьеры Михаила Антоновича.

    Материальное положение Ромася и в ссылке и после, когда он был уже женатым человеком, продолжало оставаться очень тяжелым, и Короленко стремился по мере сил облегчить его. В упомянутом письме 1902 года ссыльный благодарил писателя за присланные деньги, которые «пришли, когда собирался предложить ростовщику часть своих пожиток». В марте 1907 года он писал Короленко, что почти все его деньги отправил своей больной матери.

    Как неблагонадежного и строптивого человека, Ромася часто увольняли с работы, он находился без средств, и в ряде его писем к Короленко содержатся просьбы помочь в устройстве на работу.

    Таковы некоторые штрихи из сибирской жизни революционера-народника.

    /Сибирь. Литературно-художественный и общественно-политический двухмесячник. Орган Иркутской и Читинской организаций РСФСР. № 3. Иркутск. 1977. С. 117-119./

                                             М. А. РОМАСЬ В ЯКУТСКОЙ ССЫЛКЕ

    М. А. Ромась — революционер, друг великого М. Горького. 29 июля 1881 г. департамент полиции сообщает генерал-губернатору Восточной Сибири что «содержащиеся в Вышневолоцкой тюрьме № 2 политические арестанты мещанин Михаил Ромась, Иосиф Аптекман и крестьянин Ананий Орлов, на предложение местного исправника принять присягу па верность государству, Государю Императору и наследнику престола отказались от исполнения такового предложения, объясняя свой отказ тем обстоятельством, что они лишены права помимо суда административным порядком и поэтому не считают нужным присягать Государю Императору.

    Упомянутые арестанты подлежат ссылке в Восточную Сибирь.

    1. Ромась — по распоряжению Киевского, Волынского и Подольского Генерал-губернатора в виду принадлежности его к Киевскому социально-революционному сообществу.

    2. Аптекман — в силу Высочайшего повеления последовавшего в 30 день июля 1880 г. по ...докладу Г. Министра Юстиции обстоятельств дела и о типографии «Черного передела».

    3. Орлов — по распоряжению Г. Министра Внутренних Дел, состоявшемуся в июне 1880 г. в виду за распространения им изданий антиправительственного содержания и политической неблагонадежности его, обнаруженной во время ссылки в Архангельскую губернию. Ныне, ввиду враждебного настроения, заявленного Ромасем, Аптекманом и Орловым в отказе от принятия присяги... выслать для водворения их на жительство в Якутскую область» [* ЦГА ЯАССР, ф. 12, оп. 15, д. 74, лл. 2, 2 об., 3.].

    Так департамент полиции предрешил судьбу трех революционеров, которые вместе в ножных и ручных кандалах были отправлены из Вышневолоцкой тюрьмы в Восточную Сибирь и, преодолев несколько тысяч километров, через многочисленные тюрьмы, крепости, под усиленным конвоем полицейских, в сопровождении наряда вооруженных казаков в 1881-1882 годах доставлены в г. Якутск.

    М. Ромась прибыл в г. Якутск в 24-летнем возрасте 11 марта 1882 года.

    Предписанием якутского губернатора, Михаил Антонович Ромась был распределен в 3-й Баягантайский наслег Ботурусского улуса ныне Томпонский район Якутской АССР, недалеко от центральной усадьбы совхоза имени Героя Советского Союза Ф. М. Охлопкова. Позже, по разным причинам, М. Ромась с первоначального места поселения переводился в другие места и отбывал политическую ссылку в разных улусах Якутской области.

    Очень интересно сложилась судьба революционера-рабочего М. А. Ромася, дважды отбывавшего ссылку в Якутии. Михаил Антонович Ромась родился в Полтавской губернии Миргородского уезда. Учился в гимназии г. Екатеринодара. Будучи гимназистом, в 1887 г. за распространение революционной литературы и пропаганду был арестован. Осудили к ссылке на 5 лет.

    Являясь членом нелегальной Киевской социально-революционной организации, М. А. Ромась вел большую работу среди рабочих г. Киева, его окрестностей, особенно среди рабочих железной дороги.

    О. Д. Соколов в своем научном труде «На заре рабочего движения в России» приводит воспоминания М. Р. Попова: «Среди киевских рабочих никогда не прерывались связи революционеров. Нам же удалось через киевских железнодорожных рабочих завести связи почти на всех крупных пунктах по линии железных дорог от Киева до Одессы».

    Попов рассказывал об одном из членов Киевского кружка народников, смазчике Ромасе, который «завел связи среди железнодорожных рабочих по всей линии железной дороги от Киева до Жмеринки. Через Ромася кружок распространял литературу среди рабочих по этой линии...» [* О. Д. Соколов. На заре рабочего движения в России. М., 1963, с. 160.].

    О том, какое место М. А. Ромась занимает в истории политической ссылки в Якутии, можно судить по частому упоминанию его имени в разных документах полиции, вплоть до департамента полиции, а также в секретных агентурных донесениях, переписках чиновников. Часто давались самые строгие указания по бдительной его охране, по усилению полицейского надзора, в течение его двухкратного длительного пребывания в якутской ссылке. В фондах областного полицейского управления имеются два его дела, содержащие около 400 листов.

    Один из ярких представителей революционеров-железнодорожников России всегда оставался стойким, непоколебимым борцом за дело рабочего класса. М. А. Ромась в первые годы пребывания в ссылке стал встречаться под разными предлогами, иногда самовольно выезжая с места назначения, с другими видными революционерами-народовольцами, государственными преступниками. Он часто бывал в кругу таких политссыльных, как В. Г. Короленко, М. А. Натансон, А. И. Доллер, Н. С. Тютчев, П. М. Федоров, А. В. и И. Н. Чернявские и многих других видных деятелей, революционеров — представителей второго периода российского освободительного революционного движения.

    Мы имеем возможность изучить неоднократные секретные письменные донесения и показания писаря Жемконского наслега, Ботурусского улуса Петра Николаева: «...писарь Жемконского наслега, Ботурусского улуса Петр Николаев Балкашину в показаниях своих объяснил, что к Натансону ездили постоянно государственные преступники, иногда порознь, иногда человек до девяти и десяти. Такие собрания, например, были с 14 на 15 октября 1883 т. Тогда были: Тютчев, Чернявский, Голубов, Орлов, и в 1-х числах июня 1883 года, когда были: Тютчев, Кизер, Доллер, Федоров, Орлов, Шкалов и другие неизвестные. Кроме того в 1-й день Св. Пасхи 1883 года у Чернявского собирались государственные преступники в числе одиннадцати человек из которых он знает Натансона, Тютчева, Линева, Шкалова, Кизера, Короленко...» [* ЦГА ЯАССР, ф. 15, оп. 20. д. 32, лл. 120, 120 об., 121.].

    По этому донесению за самовольные отлучки и сборы у В. Г. Короленко, М. А. Натансона, у семьи Чернявских прокуратурой и губернатором области политссыльные были наказаны, с воспрещением всяких отлучек и сборов.

    Скоро, на основании личных заявлений и ходатайств, чиновники вынуждены были перевести М. А. Ромася в 3-й Бологурский наслег того же улуса. А из этого наслега, еще ближе расположенного к Амгинской слободе, где в то время жили В. Г. Короленко, М. А. Натансон с женой В. И. Александровой-Натансон и другие ссыльные, М. А. Ромась продолжал ездить к ним самовольно. Иногда неделями, месяцами жил у своих товарищей в Амгинской слободе.

    Об этом «самовольном переходе Ромася в Амгу, помимо воспоминаний Короленко и Аптекмана, имеются и другие архивные данные. Так, староста 3 Бологурского наслега 10 мая 1883 года доносил амгинскому крестьянскому старосте, что «...Ромась, неизвестно мне по чьему распоряжению, проживает у государственных в Амгинской слободе, и просил об учреждении за ним в Амге соответствующего надзора» [* В. Г. Короленко в амгинской ссылке. Якутск, 1947, сс. 43, 44.].

    Местные представители администрации, полиции и наслегов, в первую очередь староста 3 Бологурского наслега Конон Артемьев начали преследовать М. А. Ромася, не оставляя его в покое, тем более не позволяя оставаться у его друга В. Г. Короленко.

    В своем повторном секретном донесении от 18 мая 1883 г. К. Артемьев сообщает окружному полицейскому управлению, что «при объявлении сего государственному преступнику Ромасю при предложении выехать к месту его причисления отозвался, что он проживает в Слободе в ожидании приезда земского начальства, и что в случае, или родовое управление еще будет писать о нем, то он совершенно не намерен ехать в 3 Бологурский наслег.

    Имея честь донести о чем Якутскому Окружному Полицейскому Управлению я покорнейше прошу разъяснить мне как должен поступить в отношении Ромася.

    18 мая 1883 г. Староста Конон Артемьев» [* ЦГА ЯАССР, ф. 12, он. 15, д. 74, лл. 138, 138 об., 139.].

    После этих неоднократных донесений, по требованию полиции, М. Ромась, вынужден был вернуться в 3-й Бологурский наслег, но скоро опять самовольно выехал в соседний Жемконский наслег, где находились другие политические ссыльные.

    В Жемконеком наслеге без разрешения прожил только до 11 декабря 1883 года. В этот день к нему, опять по доносу старост наслегов, явился исправник Пиневич и под конвоем вооруженных казаков М. А. Ромась был отправлен в г. Якутск. В областном полицейском управлении, на основании донесений надзирателей, амгинских наслежных старост и писарей о неоднократных отлучках, его подвергли аресту и заключили в центральную Якутскую тюрьму.

    После отбывания тюремного наказания за самовольные отлучки поселили в 1 Быжагажикском наслеге Намского улуса с учреждением строгого полицейского надзора, гласным и тайным наблюдением за ним. В этом захолустном, крайне отсталом и глухом наслеге он полной изоляции он прожил до конца срока своей первой политической ссылки в Якутии. Срок окончания ссылки совпал со сроком окончания политической ссылки его друга и соизгнанника В. Г. Короленко.

    В связи с окончанием первого срока политической ссылки М. А. Ромась в 1884 г. подал на имя полицмейстера заявление следующего содержания:

                                                                    «Полицмейстеру.

    Бывшего административно-ссыльного Михаил Ромась.

                                                                         Заявление

    Так как срок моей ссылки в Якутскую область ныне окончился, а у меня нет собственных средств для возвращения в г. Киев, поэтому имею честь просить... об отправке меня этапным порядком... а также о выдаче мне казенной одежды и кормовых денег.

    16 сентября 1884 г. Михаил Ромась» [* ЦГА Я АССР, ф. 12, оп, 15, д. 74, л. 106.].

    Полицмейстер 18 сентября 1884 г. с приложением личного заявления М. А. Ромася обратился к якутскому губернатору с отношением, в котором писал: «При сем на благоусмотрение Вашего Превосходительства честь имею представить поданные на имя заявления, кончивших срок ссылки и освобожденных из под надзора полиции Михаила Ромася и Владимира Короленко в коих они просят на основании циркуляра Г. Министра Внутренних Дел отправить их пределы Европейской России, о выдаче кормовых денег и казенной одежды, так как собственных средств не имеют.

    Полицмейстер п/п» [* Там же, л. 105.].

    В другом заявлении из Быжагажинского наслега он пишет, что «имею мать 60 лет, живет в Киеве, брата Василия 10 лет и двух сестер Сенофонтию 7 лет и Марию 29 лет, места жительства их всех в г. Киеве, срок надзора с 15 марта 1882 года по 9 сентября 1884 года» [* ЦГА ЯАССР, ф. 12, оп. 15, д. 74, лл. 185, об., 186.].

    М. А. Ромась 23 сентября 1884 г. вместе с В. Г. Короленко и К. А. Кобылянским выехал первый раз из г. Якутска. На проходном листке, выданном ему, было предписано, что он, как бывший государственный преступник, не имеет права жить в гг. Москве, Санкт-Петербурге, центрах губерний и в городах с университетами.

    Он вернулся на свою родину в г. Козельцо, но нелегально разъезжая по разным губерниям, городам центральной России продолжал свою революционную деятельность. Тайно встречался с бывшими соизгнанниками, в том числе с М. А. Натансоном и В. И. Александровой-Натансон, которые тоже, получив право возвращения в европейскую часть России, жили в разных губерниях, городах. Свою революционную деятельность он продолжил совместно с ними.

    Для отвлечения внимания полиции и, чтобы ближе вступить в контакт с простыми людьми, иметь возможность и повод для частых выездов, разъездов, М. А. Ромась стал заниматься мелкой торговлей, даже открывал в разных городах мелочные лавки на средства, полученные в кредит. Часто разъезжая под видом «мелкого торговца», он создавал тайные типографии, умело занимался распространением революционной литературы среди рабочих, простого народа, а после удачного «распропагандирования» втягивал их в нелегальную революционную работу.

    Во время одной из своих поездок в г. Красновидово М. А. Ромась открыл мелочную лавку на средства Чарушникова и М. Натансона, где впервые встретился с М. Горьким. В тот год Горькому было 19 лет, по его словам, он ходил и жил «в людях», работая грузчиком, пекарем-булочником.

    Именно он пригласил М. Горького работать в своей лавочке и вести революционную пропаганду среди простых людей, мужиков. Об этом есть личные воспоминания М. Горького, которые имеют большое значение для определения места в истории революционного движения, полной характеристики и оценки замечательного революционера своего времени, каким был М. А. Ромась.

    М. Горький в своих поправках по поводу опубликованной в 1906 году статьи Н. Я. Быховского «Булочник Алексей Максимович Пешков и Казанская революционная молодежь конца 80-х годов» на страницах ж. «Былое» пишет, что «Это был Михаил Ромась, мещанин гор. Козельца, железнодорожный рабочий, года за два перед тем вернувшийся из якутской ссылки, где жил вместе с В. Г. Короленко, а в 92 г. арестованный в Смоленске, как заведывающий тайной типографией «народоправцев». По этому делу был арестован и Мацкевич, М. А. Натансон, А. М. Лежава — ныне Замнаркомвнешторга — и много других.

    ...В Красновидово меня пригласил для пропаганды среди мужиков М. А. Ромась, который открыл там мелочную лавку на средства, данные ему Чарушниковым и Натансоном. Работали в Красновидове Надежда Шербатова, Мария Деренкова, Анатолий, я и рыбак Изот, «распропагандированный» Ромасем, чудесный мужик, умница и добряк. Ромась продавал товары значительно дешевле других двух и они решили расправиться с ним «по-домашнему». Изота убили и сунули под баржу, в Ромася дважды стреляли из ружья, начинили полено дров порохом и взорвали у нас печь в кухне; наконец, в августе подожгли лавку и она сгорела со всем товаром. Едва несгорел и я, захваченный огнем на чердаке, стаскивая оттуда ящик книг. Выбросился из окна, завернувшись в тулуп. Поджог приписали Ромасю и хотели бросить его в огонь, но он, вообще отличавшийся непоколебимым спокойствием, так величественно курил трубку, пуская дымок прямо в рожи освирепелых мужиков, что они благоразумно отступили. Меня застигли, когда я рубил загоревшийся плетень соседа, но в руках у меня был топор, мужики уже знали, что я довольно силен и ловок в драке, на помощь мне, не торопясь, пришел Михаил Антонович, и все кончилось благополучно. Ромась был могучий мужчина 40-45 лет, борода большая, а голова гладко острижена, под высоким лбом — серые, спокойные и умные глаза. Он был человек весьма начитанный, имел несколько десятков хороших книг и всюду возил их с собою. По делу «народоправцов» он сидел около года в тюрьме, потом был сослан на 10 лет, кажется, в якутскую. Весной 1904 г. он жил в Седлеце, куда я ездил навестить его. Тюрьма и ссылка почти не изменили его физически и совершенно не отразились духовно — такой же крепкий человек, спокойно верующий в правоту своего дела. Из Седлеца его выслали на родину в Козелец, где он — в 1908 г.— был арестован за пропаганду среди штундистов. Жив ли он теперь? Не знаю. Я очень многим обязан ему, — он пригласил меня к себе в Красновидово» [* «Былое», 1906, № 16, сс. 185, 186.].

    Полиция, установив тайную слежку и накопив достаточный материал для нового суда, дала предписание снова арестовать М. А. Ромаcя. С делом его связан первый арест и допрос в полиции М. А. Горького.

    Начались новые следствия, скитания по царским тюрьмам и «по Высочайшему повелению, последовавшему в 17 день февраля 1888 г. административным порядком, по обвинению в государственном преступлении, выслан под надзор полиции в Степное генерал-губернатором на четыре года. Согласно определению Тобольского суда 22/23 ноября 1888 г. Ромась совместно с другими административно-ссыльными признан виновным в том, что 9 июня 1888 г. с целью не допустить приведение в исполнение законного распоряжения начальника... обратился с призывом к содержавшимся в этом тюремном замке уголовным арестантам оказать им содействие к сопротивлению... и заключен был в тюрьму на б месяцев» [* ЦГА ЯАССР, ф. 12, оп. 21, д. 25, лл. 177 об., 178.].

    Как уже отмечено, М. А. Ромась, находясь в заточении в тюрьме за свой «протест и бунт» в г. Тюмени, выступил со вторым протестом в защиту монастыревцев, за что второй раз оказался в якутской ссылке, будучи также осужденным за более тяжкие государственные преступления. По этому поводу сам М. А. Ромась на страницах ж. «Каторга и ссылка» в 1929 г. в своих воспоминаниях «Протест «балаганцев» и моя ссылка» пишет что «сообщения о происшедшем в Якутске дошли до Павлодара, Семипалатинской области, в июне 1889 г. Впечатление было ужасно... Среди пострадавших было и много личных друзей, единомышленников... Я получил от П. А. Грабовского обширное письмо с подробным описанием событий в Якутске... Присоединиться к этому протесту Грабовский призывал и нас... Я Грабовскому ответил, что то, к чему ведут протесты на бумаге, мы уже видели и знаем, что наша цель — скорей вернуться в Россию и протестовать бомбами против существующего режима; случившегося же изменить мы уже не можем. Это письмо мое и было найдено у Грабовского. Осенью 1889 г. меня арестовали... и присоединен к их группе. Судил нас Иркутский губернский суд в 1892 г.» [* М. А. Ромась. Протест «балаганцев» и моя ссылка. «Каторга и ссылка», 1929, № 4, с. 129.]. Он был осужден к 4 годам каторги. Вначале ему даже не предъявили обвинительный акт, приговор суда. Только в декабре 1892 г. сообщили, что его 4-летний срок каторги заменен сенатом ссылкой в отдаленнейшие места Восточной Сибири.

    19 декабря 1892 г. М. А. Ромась отправили в Томск, и только в конце августа он прибыл в г. Иркутск. Поздней осенью 1892 г. отправили в г. Якутск. «Путешествие от Иркутска до Якутска,— вспоминает М. А. Ромась, — было мне очень тяжело... На Лене показалась шуга, и плыть невозможно. Тогда конвойный офицер дал мне двух солдат-конвоиров и отправил меня дальше верхом по прибрежным горам Лены. Бывали жуткие моменты... но молодость и здоровье искупали все» [* Там же, с. 130.].

    С большими трудностями, преодолев огромное расстояние в осенние холодные дожди и в стужу, под конвоем двух солдат, только 28 октября 1893 г. был доставлен в г. Якутск и сразу заточен в центральный тюремный замок.

    В Якутскую тюрьму явились его бывшие товарищи, которые не давали покоя ни тюремному начальству, ни окружному исправнику, ни губернатору и требовали выпустить из тюрьмы смертельно уставшего и изнуренного тяжелой дорогой М. А. Ромася. Под их давлением губернатор вынужден был дать предписание временно выпустить его из тюрьмы и передать на поруки поселенных в г. Якутске политссыльных. Он жил у своих товарищей И. А. Надеева и дольше всего у С. Н. Доллера. Но скоро якутский губернатор дал предписание о высылке его в г. Вилюйок с учреждением над ним строгого полицейского надзора.

    В сопровождении усиленного конвоя из полицейских и вооруженных казаков М. А. Ромась 17 декабря 1893 года был доставлен в указанный город.

    Так началась вторая политическая ссылка М. А. Ромася за принадлежность к «Партии Народного Права», признанного виновным «в распространении воззвания противоправительственного содержания... и с лишением всех нрав состояния... подлежит водворению в одну из не столь отдаленных местностей Якутской области. Доставлен в г. Якутск 28 октября 1893 г., распределен в Вилюйский округ Якутской области. Прибыл один» [* ЦГА Я АССР, ф. 12, оп. 21, д. 25, лл. 179, 179 об.].

    Через некоторое время он перевелся в Сунтарский улус, где по своей инициативе начал работать заведующим метеорологической станцией в с. Сунтар, ведя ценные научные наблюдения. Обучал грамоте якутских детей, имел небольшое личное хозяйство. Добившись выделения мизерного земельного участка, успешно занимался огородничеством. М. А. Ромась оставил очень хорошую память о своем пребывании в якутской ссылке, установив искренние братские отношения с представителями бедноты.

    Воспоминания М. А. Ромася свидетельствуют о его тонкой наблюдательности, о глубоком знании склонностей, быта, нравов местного населения. Объективно описывая тогдашнюю действительность, очень тепло отзывается о якутах. Эти воспоминания ценны, дополняют историю политической ссылки и расширяют наши познания о дореволюционном состоянии г. Вилюйска и его округа. Поэтому приводим довольно объемистую цитату из его личных воспоминаний. М. А. Ромась пишет, что «до приезда в Якутск я не имел о Вилюйске никакого понятия, кроме того, что туда как в место наиболее гиблое, откуда возвратиться в Россию невозможно, был сослан Чернышевский. Дорога зимой занимает 7-8 дней... Почта туда отправляется 1 раз в месяц. Абсолютная тишина и пустынность дороги производят на новичка сильное впечатление. В самом Вилюйске я застал в ссылке Гаврилова с женой и теткой, а в округе — моих однопроцессников: Грабовского, Кранихфельда, Улановскую и административно-ссыльного Лонского... Грабовский жил с Кранихфельдами, Якубовичем и многими другими товарищами, писал много стихотворений на украинском языке, переписывался с И. Франком и Павликом в Галиции и тосковал по Украине без конца... Я в ссылке славился как землероб... В конце февраля я, действительно, получил от Кочаровского предложение сделать описание Вилюйского округа по отчетам инородческих управ за 1893 год...

    Летом 1894 г. я поехал в Сунтарский улус для личного ознакомления с инородческими управами и инструктирования писарей управ по составлению отчетов...

    Якуты везде встречали меня очень радушно, кормили все время дикими утками, тут же при мне застреленными. Надо заметить, что якуты живут не селениями, а я бы сказал, небольшими хуторами у озер; 2-3, много 5-6 юрт — вот и все поселение. Тут у них покос и рыбная ловля — главные источники жизни. Богатство якута заключается в скоте, а для скота нужно сено. Хлеба якуты почти не сеяли, и, я думаю, больше 50% населения во всю жизнь хлеба не пробовали. Мясо, рыбу якуты ели без хлеба... Обращение денег в мое время было весьма незначительно... Езда только верхом — колесных дорог нет, и колеса якуты не знают. Поездка моя по округу продолжалась больше 2-х месяцев. Вернулся в Вилюйск в августе...

    Надо заметить, что якуты вообще народ очень способный к графическим искусствам... все мы жили дружно... частенько, особенно зимой, мы сходились в той или иной квартире, и тут затевались споры и бесконечные разговоры. Юделевский и Мохойский, изучавшие Маркса, часто не сходились во взглядах на толкование того или другого из его положений... Кончалось это тем, что к 1898 году посыпались доносы от уголовной ссылки... губернатору на то, что округом управляют государственные ссыльные и якутский губернатор счел за лучшее перевести исправника Кочаровского в Верхоянск» [* «Каторга и ссылка», 1927, № 33, .с. 162-167.].

    В своих воспоминаниях М. А. Ромась особо останавливается на изучении трудов Маркса, о наличии споров и идейной борьбы среди якутских политссыльных в конце XIX века, говорит о большом авторитете и влиянии государственных преступников-революционеров — в общественно-политической жизни Якутии: «...округом управляют государственные ссыльные».

    В 1896 г. он, имея по существующему закону право приписаться к какому-либо местному крестьянскому обществу, подал заявление на имя Павловского крестьянского общества якутского округа с просьбой принять его к себе членом. После обсуждения на «мунньахе» — общем собрании — общество единогласно постановило «принять М. А. Ромася в Павловское общество». Теперь он, получив звание и право якутского крестьянина из ссыльных, начал устно и письменно просить о возможности своего выезда за пределы якутской области [* Примечание: До октябрьской революции вся Якутия была областью, а окрестность г. Якутска административно называлась Якутским округом.].

    После неоднократных заявлений, в 1898 г. ему предоставили право жительства и работы на приисках Ленского золотопромышленного товарищества. В годы пребывания в Павловске у него была приемная двухлетняя дочь. По инструкции о ссыльных ему выдали только свидетельство от якутского полицмейстера с правом жительства и работы в пределах территории Ленского золотопромышленного товарищества. В конце концов, он добился своего назначения письмоводителем первой дистанции с правом свободных разъездов по золотым приискам. Вновь получил возможность лично общаться с рабочими, с политссыльными на территории Ленского золотопромышленного товарищества. Незаметно для глаз полицейских сыщиков М. А. Ромась вновь взялся за «старое дело», продолжил свою революционную деятельность.

    В декабре 1898 года в г. Бодайбо ему удается в центре товарищества, под самым носом окружного полицейского управления провести съезд политссыльных. На нем были Н. А. Надеев, А. В. Молдавский, И. Л. Щепанский, Стефанович, Харитонов и другие. По предложению М. А. Ромася, уже известного революционера, имевшего опыт по созданию, организации нелегальных типографий, на съезде, наряду с другими вопросами, решили собирать средства, во-первых, для организации издательства народовольцев за границей, во-вторых, для организации побегов политссыльных и для оказания материальной помощи революционерам, которые после ссылки возвращались в центральные районы России.

    В 1899 г. он, находясь в Бодайбо как письмоводитель, обратился к Павловскому обществу, чтобы волостная администрация выслала ему паспорт в связи с истечением срока проходного временного свидетельства.

    Павловское волостное управление по ошибке выслало ему совершенно чистый бланк паспорта, с просьбой, чтобы он сам оформил его на месте. Воспользовавшись такой «добротой» Павловского волостного управления, М. А. Ромась немедленно подал заявление о своем добровольном увольнении. Получив полный расчет, и, заполнив себе новый паспорт без особых отметок, выехал в центр страны. В январе 1900 г. он благополучно добрался до Санкт-Петербурга, но со слабым здоровьем. Длительный путь с трехлетним ребенком на руках подорвал его могучее здоровье. Он вынужден был заняться лечением, восстановлением здоровья. Стал ходить на лечение в больницу, где к нему относились с подозрением и однажды сообщили в полицию. Через пять дней его пригласили в охранное отделение, а через две недели выслали с ребенком в Енисейскую губернию.

    В декабре 1900 г. он добился разрешения на переезд па станцию Обь Томской железнодорожной линии, где устроился слесарем в депо. Вернувшись в родную среду рабочих, снова продолжил революционную пропаганду среди рабочих металлургов, железнодорожников, занялся широким распространением нелегальной революционной литературы на железнодорожной линии. Полиция опять напала на след его революционной деятельности, начались аресты его агентов. М. А. Ромась как старый опытный революционер немедленно изменил место своей работы. Незаметно переехал в г. Томск, затем в г. Бийск. Там работал бухгалтером на стекольном заводе, насчитывавшем более 100 рабочих.

    В 1903 г. он второй раз обратился к Павловскому волостному крестьянскому управлению выслать ему законно за полненный новый паспорт. Скоро он получил его с отметкой «крестьянин из ссыльных Ромась Михаил Антонович, разрешается жительство по всей России, кроме столиц и столичных губерний».

    М. А. Ромась пишет, «с этим паспортом я снова немедленно уехал в Россию, но на этот раз решил побывать на родине хотелось повидать своих родителей и, может быть, у них устроить свою дочь. Жил я на хуторе у родителей спокойно, но однажды является становой пристав, просит меня явиться немедленно в Миргород. В Миргороде меня арестовали и посадили в каталажку..., вместе со мной посадили и мою 5-летнюю дочь, хотя я просил разрешения передать ее моей сестре, провожавшей меня в Миргород» [* «Каторга и ссылка», 1927, № 33, с. 167.].

    Царские сатрапы, не предъявив никакого обвинения бывшему государственному преступнику М. А. Ромасю, незаконно посадили его в тюрьму, да еще с пятилетней дочерью, которая считалась опасной личностью для устоев царской империи. Впоследствии она, действительно, стала революционеркой, yо дальнейшая ее судьба нам пока остается неизвестной. Через неделю, по предписанию местного полицейского управления, М. А. Ромася административно высылают снова в Томскую губернию, где местом поселения назначают очень глухой, крайне отсталый городишко Колывань. По его настоятельной просьбе перевели оттуда на Бийский стекольный завод. Там прожил до 1905 г.

    Накануне первой русской революции он получил разрешение снова вернуться на родину, но местное полицейское управление установили за ним надзор. Жителей хутора официально строго предупредило, что в случае личного общения с бывшим опасным государственным преступником их самих отправят в ссылку, на поселение в Восточную Сибирь.

    В это время умер престарелый отец, осталась в глубокой старости мать с остальными детьми. Они начали растить приемную дочь М. А. Ромася, вывезенную им из Якутии.

    М. А. Ромась не мог бросить свою революционную деятельность, отойти от революции, отказаться от своих убеждений, идей. Поэтому скоро был вынужден снова добровольно оставить родные места, с большим трудом добился разрешения полиции переехать в г. Полтаву.

    Там М. А. Ромась вновь встретился со своими друзьями и соизгнанниками по якутской ссылке В. Г. Короленко, Н. А. Виташевским, Л. Г. Левенталем, М. И. Сосновским и другими.

    Вернувшись из якутской ссылки, В. Г. Короленко купил газету «Полтавщина» и собрал вокруг себя не только своих единомышленников, личных друзей, но и всех лучших представителей тогдашней прогрессивной общественности. Встреча двух бывших изгнанников была очень трогательной, теплой.

    В годы революции 1905-1907 гг. М. А. Ромась часто менял места своей революционной деятельности, принимая активное участие в ней. Полиция, по нашим подсчетам, 12 раз арестовывала его. Он 9 раз был осужден на разные сроки тюремного заточения, ссылки, административной высылки и поселение в Восточной Сибири, в том числе дважды в далекую суровую Якутию. По его словам, везде и всюду полиция устанавливала за ним «такой надзор, что ни отлучиться, ни общаться с местным населением» было нельзя.

    Несмотря на это у стойкого революционера всегда хватало энергии, силы и мужества.

    В результате очень серьезного заболевания, потери здоровья он уже не мог принять непосредственного участия в вооруженном восстании в Москве, Питере. Но ветеран революции всем сердцем приветствовал победу первой пролетарской революции в России.

    М. А. Ромась переехал постоянно жить в г. Москву, где были созданы все условия для его нормальной жизни и лечения.

    Хочется особо отметить, что в истории политической ссылки в Якутии только очень немногим революционерам было суждено дважды отбывать политическую ссылку в Якутии и после благополучного возвращения вновь продолжать свою революционную деятельность. Рабочий-революционер Михаил Антонович Ромась, с двадцатилетнего возраста ставший на путь революции, посвятивший ей всю свою жизнь без остатка, скончался 31 января 1927 г. в г. Москве.

    /В. И. Охлопков. Кандидат исторический наук.  История политической ссылки в Якутии. Кн. 1. (1825-1895 гг.). Якутск. 1982. С. 412-424./

    Наталя Фонякова

                                                     ДРУГ ГОРЬКОГО І КОРОЛЕНКА

                                                                            * * *

    Місто Вілюйськ — маленька червона цяточка на карті Якутської АРСР. Червона — бо центр району. Великого району, який за площею може позмагатися з будь-якою європейською державою. А саме місто невеличке. Білий двоповерховий будинок райкому й райвиконкому — чи не єдина кам’яна споруда. І все ж, коли приїздиш сюди після довгих мандрів по неосяжних якутських просторах, він видається справжнім містом.

    Тут є все, що належить мати пристойній районній столиці: будинок культури, непоганий готель, школи. І чудове педагогічне училище, що носить ім’я М. Г. Чернишевського, який, як відомо, провів у вілюйському засланні довгі дванадцять років.

    Уже давно немає дерев’яного острогу, в якому сидів «вілюйський в’язень»: річка підмила берег; і тюрма завалилась у воду. Але зберігся будинок поліцейського участку, де повинен був час від часу відмічатися засланець. Поліцейські установи будувалися добротно — на могутніх колодах ще й досі не позначився час. Нині тут діє місцевий — і, треба сказати, дуже цікавий — музей.

    Але був у мене і особливий, «родинний» інтерес до цього міста на березі стрімкого Вілюю. Тут на рубежі минулого і нинішнього століть відбувала покарання Надія Петрівна Фонякова, революціонерка, фельдшер, рідна сестра мого діда Антоніна Петровича, також причетного до революційної діяльності. Вона опинилась у цьому краю разом із своїм чоловіком Михайлом Ромасем.

    Славний син українського народу Михайло Ромась — друг В. Короленка і М. Горького. І якщо Короленко чимало зробив для становлення яскравої особистості Ромася, то на Горького в свою чергу впливав Ромась; великий пролетарський письменник не раз це підкреслював.

    Інтерес до особи Михайла Ромася у нашій родині завжди був великий. Моя мати Наталя Миколаївна Фонякова. музейний працівник, багаторічний співробітник Інституту російської літератури Академії наук СРСР (Пушкінський дім) в Ленінграді, вивчала все, що було написано про нього, зверталась до архівних документів, розшукала спільних родичів. Так народилася оповідь Наталі Фонякової, що пропонується увазі читачів.

    Ілля Фоняков, поет, власний кореспондент «Литературной газеты» у Ленінграді

                                                                            * * *

    «Велика кремезна людина, з густою широкою бородою і по-татарському голеною головою», «крутолоба», «туго зашита у сірий козакин з чортової шкіри» присутня на багатьох сторінках автобіографічної повісті Горького «Мої університети» то під своїм ім’ям — Михайло Антонович Ромась, а то під прізвиськом «Хохол».

    Олексій Максимович зустрічався з Ромасем у Казані 1888 року в скрутний момент свого життя. «Я багато чим зобов’язаний йому... З усіх моїх знайомих тієї пори він один поставився до мене уважно і серйозно», — згадував Горький, називаючи Ромася «другом і вчителем».

    А Ромась своїм наставником вважав В. Короленка, який був старший за нього на п’ять років. Вони разом відбували заслання в Якутії, і Короленко по-дружньому спрямовував розвиток природних здібностей талановитого юнака.

    «Ромась з вигляду і мовою справжній хохол, — зазначав письменник в «Історії мого сучасника». — Не маючи ніякої освіти, він, проте, справляв враження цілком освіченої людини і міг підтримувати найінтелігентнішу розмову. Усього цього він домігся наполегливим читанням».

    Обидва письменники у своїх книжках подали художню біографію кількох періодів життя Ромася, і відтоді жодне зібрання їхніх творів не обходиться без згадки про нього і в примітках, і в коментарях.

    Але й сама по собі ця незвичайна людина становить великий інтерес як діяч українського і російського революційного руху кінця 1870 - 1890-х років, і тому радянські історики А. Шилов, В. Широкова, А. Малютіна, літературознавці — дочки Короленка С. і Н. Короленко, Н. Піксанов, І. Груздєв, М. Єлізарова, А. Храбровицький та інші — зробили чимало для висвітлення його біографії.

    Всі вони черпали відомості з великої історико-революційної літератури і безлічі документів департаменту поліції, жандармерії (III відділення) Російської імперії, управління коменданта Санкт-Петербурзької фортеці, тюремних управлінь міст Сибіру, що зберігаються тепер в державних історичних архівах СРСР. Чимало цінних документів і реліквій має дочка М. Ромася — Л. Борякова, відомості та спогади про нього лишилися в усних сімейних переказах.

    За іронією долі М. Ромась, що боровся все своє життя з самодержавством і ненавидів царських посіпак усіх рангів і родів, народився у сім’ї «унтер-офіцера жандармського полку Антона Ілліна Ромасєва і законної жони його Акилини Дмитрієвої» 27 жовтня (8 листопада) 1858 року у місті Козельці Чернігівської губернії.

    Дитинство минуло у селі Парафіївка Борзненського повіту тієї ж губернії, де він вчився у сільській школі і де його батько, що вийшов у відставку з військової служби, працював ковалем. Два роки навчання а повітовому училищі міста Борзни завершили освіту Ромася: батько помер, а мати, лишившись з чотирма дітьми (крім Михайла, було ще двоє синів — Ксенофонт і Василь — та дочка Марія), віддала сина «у люди».

    Зазнавши життя хлопчика на побігеньках у шевця, потім у якійсь «дрібній крамничці», Ромась уже в середині 1870-х років пішов працювати на Києво-Брестську залізницю. Пристрасне бажання вчитися привело його у гурток студентів і молоді, очолюваний революціонером-народником М. Поповим, який за порадою Г. Плеханова мав намір організувати Південноросійський робітничий союз, подібний до Північноросійського робітничого союзу, що вже існував у Петербурзі і провадив революційну діяльність серед залізничників.

    «Особливо закарбувався у моїй пам'яті залізничник, мастильник Ромась, — згадує М. Попов, — типовий малорос, справжній представник цієї руської народності, характерна риса якого та, що він добре подумає — так, саме подумає, перш ніж візьметься за якесь діло, але якщо вже візьметься, то не зупиниться ні перед чим.

    Такий був Ромась. З вигляду щирий малорос, з незмінною люлькою в роті, робив усе без поспіху, супроводжуючи будь-яку справу прислів’ями своїх земляків і малоросійським гумором, але завжди з розрахунком і помірковано. Цей Ромась налагодив зв’язок із залізничниками від Києва до Жмеринки. Через Ромася наш гурток поширював революційну літературу серед робітників цієї залізничної лінії».

    Короленко у своєму оповіданні «Художник Алимов» (1896), за словами Ромася, змальовує його у ту пору юнаком-мрійником, який вірив в оновлення батьківщини за «фантастичним планом» народників, тобто через селянську общину, і вважає, що його наставники-студенти «так прискорили його розвиток, що він став читати й розуміти Спенсера раніше, ніж встигнув виробити свій почерк».

    В листопаді 1879 року Ромась, якому щойно виповнилося двадцять один рік, поїхав до Козельця для «виконання воїнської повинності за призовом 1879 року» і був «зарахований у ратники ополчення». Але вже 23 грудня того ж року його заарештували на станції Козятин і у числі 35 чоловік притягли до слідства, яке вело київське губернське жандармське управління. При обшуку у жалюгідній халупі, де мешкали мастильники вагонів (Ромась, його зять Я. Данько і селянин П. Михайлов), були знайдені заборонені книжки і брошури з соціології та політичної економії. За офіційними поліцейськими документами, усі троє звинувачувались у «причетності до київської революційної спілки, яка прагнула терористичних дій». Про Ромася в них говорилось, що він «в злочинному середовищі вважався вельми корисним діячем щодо пропаганди серед робітників, відвідував сходки», висловлював «неодноразово протиурядові думки», «одержував прокламації, в яких ішлося про замах 19 листопада 1879 року на життя Олександра II», коли була підірвана колія Московсько-Курської залізниці.

    Слідство тривало кілька місяців, після чого його керівники були засуджені до каторжних робіт на різні строки. Щодо Ромася, то його, зважаючи на молодий вік, не віддали під суд, а за розпорядженням київського генерал-губернатора Черткова від 3 липня 1880 року вислали з Києва в адміністративному порядку до Вологодської губернії.

    25 серпня того ж року Михайла Антоновича привезли до політичної пересильної тюрми у місто Верхній Волочок Тверської губернії. Звідси арештантів відправляли у різні кінці Росії — так було дешевше для казни.

    1 березня 1881 року, як відомо, був убитий у Петербурзі цар Олександр II. Від Ромася та інших політичних в’язнів вимагали присяги на вірність новому цареві — Олександрові III, але Михайло Антонович відмовився, за що був засланий у Сибір.

    Наприкінці травня партія арештантів вирушила в дорогу, і 18 липня Ромась прибув до Красноярська, де був призначений начальством на висилку до Мінусінська. З першого вересня разом із засланцем А. Шихановим він жив у поселенця Спиридона Чернишова на березі Єнісею. А трохи більше ніж за два тижні вони на дірявому човнику попливли вверх по річці. Видаючи себе за робітників копалень, ночували у прибережних селах, їли, що доведеться.

    Подолавши 180 км, зупинились у селі Яновому, а звідти пішли по Ачинському тракту у Боготол. У Ромася вже була заготовлена посвідка на проживання, куплена за безцінок у бродяги, на ім’я старшого унтер-офіцера Сергєєва, «звільненого у запас з армії».

    Саме в цей час по всій Єнісейській губернії зняли тривогу, про утікачів надрукували в газеті «Енисейские ведомости», власті розіслали циркуляри і фотокартки в усі поліцейські установи Сибіру і навіть до Чернігівської губернії.

    Документ на чуже ім’я підвів Ромася. Він був заарештований в Тюкалінську 8 жовтня, а 16 грудня доставлений в іркутську тюрму. Шиханова впіймали значно пізніше: йому вдалося дістатися аж до Катеринобурга.

    Після тривалого листування (папери про Ромася дійшли до Петербурга) йому за втечу збільшили строк заслання до 1885 року у Якутії, куди він виїхав наприкінці 1881 року. Перед ним проліг шлях у три тисячі верст. На харчування засланців відпускалося дванадцятьп’ятнадцять копійок на день. Отож впродовж майже трьох місяців Ромась повною мірою зазнав і голоду, і холоду, і знущання конвоїрів, і свавілля місцевої влади, а головне його гнітила туга за рідним краєм...

    Лише у квітні 1882 року якутське обласне управління повідомило департамент поліції, що Ромась «оселився у 3-у Бологурському наслезі Батуруського улусу» за двісті кілометрів від Якутська.

    Ромася поселили із засланцем-робітником А. Павловим спочатку разом з якутською сім’єю в юрті, а потім в окремій хаті на березі безіменної річки в тайзі. Звідси засланці ходили по продукти і книжки в слободу Амгу — культурний центр просторого Батуруського улусу, розташовану за 25 верст від місця їхнього поселення. Тут головним чином жили якути, з’якутілі росіяни і висланці-татари. Навкруги Амги з’явилося двадцять п’ять політичних засланців, які намагалися спілкуватися між собою, коли приїздили сюди. І невдовзі Ромась зазнайомився з народниками 1870-1880 рр. Н. Тютчевим, М. Натансоном, О. Аптекманом, що мали неабиякий вплив на його долю, а також з В. Короленком, який відбував заслання в Амзі з 1 грудня 1881 року.

    Так само, як і місцеве населення, весною і в коротке літо засланці займалися хліборобством і городництвом, тримали худобу, заготовляли дрова на довгу зиму. Інакше навряд чи вижили б: мізерні кошти на харчі становили шість карбованців на місяць, і ті видавались нерегулярно.

    Працювали усі дружно і наполегливо, а особливо Ромась, «кремезний і сухорлявий», за словами Короленка, був «надзвичайно наполегливий у праці».

    Та вже наприкінці липня тут нерідко починались заморозки, а невдовзі наставали люті морози, від яких, як говорив Ромась, «застигає мозок у голові».

    Взимку життя в Амзі було одноманітним. Більшу частину тужного часу тут відбирали господарчі турботи. І все ж, незважаючи на урядову заборону, Короленко, Ромась та інші займалися громадською діяльністю, навчали грамоти дітей місцевих жителів, а також і дорослих. Та й самі багато читали.

    Короленко давав Ромасеві книжки з історії, економіки, соціальних питань. На них Ромась накинувся з величезною жадобою. Короленко згадував; що Михайло Антонович дуже багато читав, «сунув через усю цю премудрість, як ведмідь крізь хащі. Багато що сприймав своєрідно, але згодом опанував усе не гірше за інших, подолав навіть певною мірою філософську термінологію, хоча прогалини, звичайно, лишились у нього чималі».

    У довгі осінньо-зимові вечори 1882-1883 рр., сидячи в юрті Короленка, що стояла на відшибі, біля ледь блимаючого гнотика, що плавав у плошці з риб’ячим жиром, друзі розмовляли, обговорювали прочитане, сперечалися. Тоді виникла думка про втечу з Амги. Молоді люди обговорили усі подробиці цього ризикованого плану, який особливо обстоював Павлов. Але у цей час сюди дійшли чутки, що засланцям зменшують строки, і Короленко з Ромасем відмовились від цієї небезпечної затії.

    Весною вони влаштували «з’їзд» усіх засланців, на якому обговорювались теоретичні проблеми революційної роботи.

    Прочувши, що в Сулгачинському наслезі просто в тайзі стоїть справжня українська хата, де живуть засланці-селяни — молода українка з чоловіком, Короленко, Ромась і Тютчев пустилися у двотижневу подорож, щоб дістатися до «українського оазису» в Якутії. Про цю поїздку із згадкою про «товариша — природного українця» Короленко розповів в оповіданні «Марусина заїмка» (1899).

    За часті поїздки до Амги, самовільні відлучки і участь у «з’їзді» засланців у грудні 1883 року поліцейські власті відвезли Ромася до Якутська, де він просидів місяць під арештом. Потім його відправили в далекий глухий Бижгажинський наслег Намського улусу. Звідси у березні 1884 року він писав до Короленка в Амгу: «їсти нічого, хліба тут майже не сіють, худоби теж мало. Так що доводиться хліб, м’ясо тощо добувати за 130 верст, і то лише взимку, та ще при оказії... влітку тут усі шляхи та й увесь простір наповнюються водою, люди разом із худобою рятуються на дахах юрт... Не можна займатися, ні хліборобством, ні городництвом». Проте в листі від 15 травня Ромась запевняв Короленка, що духом не занепадає, і дуже просить надіслати «що-небудь друковане».

    Доля віддячила Ромасеві за стійкість: 16 травня його повідомили, що строк заслайня скорочено на один рік, тобто до вересня того ж 1884 року. Радості не було меж.

    Ледь дочекавшись цього дня, Ромась разом з Короленком, у якого також закінчився строк, уже в середині вересня були в Якутську, де їм довелося знову зіткнутися з бюрократичним свавіллям чиновників. Ромась при допомозі Короленка клопотався, щоб йому видали казенну грошову допомогу, яку він не одержував більше року. Справа дійшла до скарги губернатору, що викликало помсту справника. Він так склав проїзне посвідчення, що в дорозі у Короленка і Ромася були постійні сутички з ямщиками. Короленко згодом писав, що він не може «згадувати без суму і деякого завмирання серця про цей довгий шлях і ці нескінченні суперечки з людьми, такими глибоко нещасними, що вони мали повне право підозрювати нас у посяганні на їхню працю. Так, це були справжні тортури».

    Тільки 16 листопада Короленко і Ромась дісталися до Іркутська. Ромась залишився тут: можливо, поселився у Якова Данька, який закінчував заслання, а Короленко поїхав далі.

    Наприкінці лютого 1885 року Ромась прибув до Нижнього Новгорода, де гостював певний час у Короленка. Лише у квітні-травні він потрапив у Київ, але поліція виселила його до Одеси, де його заарештували, піддавали всіляким образам. «І все це через те, що я прибув до міста, в якому моє перебування заборонено. Але ж про це мені ніхто не говорив, — писав в одному зі своїх прохань Ромась, — а циркуляри усі таємні... звідки мені їх знати. Аби я це знав, то не виїхав би з місця заслання, бо для мене життя поза моєю батьківщиною, Чернігівською губернією, те саме заслання. В Одесі я під вартою був відправлений на залізницю. У відповідь на всі свої прохання я чув тільки лайку. І лише один чиновник пояснив мені, що все це робиться за циркуляром міністерства внутрішніх справ...»

    Ромась був змушений виїхати до Самари (Куйбишева), де знайшов собі роботу, але невдовзі його знову заарештували.

    У своєму проханні з Самари на ім’я міністра внутрішніх справ від 29 травня Ромась просить дозволу жити разом з матір’ю, якій шістдесят років, у Козельці Чернігівської губернії і одержати там посвідку на проживання від місцевого міщанського товариства, до якого він приписаний.

    За розпорядженням департаменту поліції 7 липня 1885 року Ромасеві був виданий паспорт, але жити в Козельці йому заборонялося. До жовтня він прожив у Самарі, потім знову гостював у Короленка, можливо, за його порадою оселився в Казані, де заробляв собі на хліб, працюючи вантажником, слюсарем у приватних майстернях. Треба зазначити, що в Казані на той час поліцейське гноблення було слабше, аніж в інших містах. І невдовзі невгамовний Ромась став відвідувати гурток молоді, що збирався у студента-медика Казанського університету І. Чарушникова, який видрукував на гектографі брошуру А. Баха «Цар-Голод» — популярний виклад вчення Карла Маркса. Бував він і на зібраннях іншого гуртка в маленькій бакалейній крамничці А. Деренкова на околиці Казані. Тут теж обговорювали ідеї Маркса, дискутували, читали «Історичні листи» П. Лаврова, розбирали роботи Г. Плеханова, згадували статті Писарєва і роман «Що робити?» Чернишевського. На зібраннях у Деренкова увагу Ромася привернув довгов’язий, худорлявий хлопець, який з жадобою слухав усе, про що тут ішлося, ставив гострі запитання, а іноді робив зауваження, які свідчили не лише про його живий розум і жадобу до знань, а й про відсутність у нього систематичної освіти. Та про це нижче.

    Гурток Чарушникова об’єднував революціонерів-народників нової формації: вони відмовились від терору, від селянської общини, як прообразу соціалістичної побудови суспільства, але не сприймали й марксистського вчення. Шлях до пролетарської революції вони вважали надто довгим, у селянстві вбачали основну революційну силу — отож і пропаганду на селі вважали головною у своїй діяльності.

    Можливо, думка відкрити у селі крамницю на зразок споживчої Деренкова у Казані була висунута Ромасем, людиною дії. Так чи інакше, але ідею цю втілював саме він на кошти, які дав Ромасеві гурток Чарушникова.

    Наприкінці 1885 року у селі Красновидові Свіяжського повіту Казанської губернії (за 45 кілометрів від Казані) Ромась відкрив крамницю. Допомагав йому налагодити справу Деренков, який користувався кредитом у Казані. Живучи серед селян, Ромась поступово і вельми обережно почав виконувати головне своє завдання: прилучати селян до боротьби проти куркулів, поліцейського свавілля. Водночас він поповнював і свої знання самоосвітою (книжки йому надсилав Короленко), добре розуміючи, що пропагандист матиме авторитет лише за умови, коли зможе відповісти на будь-яке звернене до нього запитання.

    1886 року Ромась брав участь в організації для гуртка Чарушникова таємної друкарні. Разом із земським лікарем Є. Печеркіним перевіз до Казані шрифти і обладнання — пароплавом з Нижнього Новгорода. 1887 року в друкарні вже вийшов збірник статей членів гуртка — «Соціальне питання». Серед авторів був і Короленко.

    Виїжджаючи по товар до Казані, Ромась завжди відвідував гурток Чарушникова і сходки у Деренкова. Тепер вони проходили у булочній. Деренков, сповнений бажання матеріально підтримати молодь, не лише збирав бібліотеку, а й розширював для цього торгівлю. Він відкрив булочну на людному місці, поблизу міського театру в сусідстві з квартирою жандармського полковника, що купував у нього хлібобулочні вироби. Торгували у крамниці Деренков і його сестра Марія, молода дівчина, що закінчила гімназію і навчалась на акушерських курсах.

    У кімнатах, де збиралася молодь і зберігалась бібліотека, Ромась знову зустрівся з худорлявим юнаком — Олексієм Пєшковим. Він працював у пекарні при булочній і, крім того, розносив вироби за адресами. При ближчому знайомстві з хлопцем Ромася вразила його начитаність і критичне сприйняття кожного твору й статті. В гуртку він завжди «подавав свій голос», щоправда, висловлювався трохи суперечливо, чим ошелешував присутніх, а найбільше своїм громовим голосом, за ідо заслужив прізвисько «Грохало».

    Не подобалося Ромасеві, що студенти, називаючи його «самородком», «сином народу», водночас грубо підкреслювали його необізнаність з деяких питань.

    Коли Ромась довідався, що у грудні 1887 року Пєшков хотів покінчити життя самогубством, він вирішив допомогти обдарованому юнакові, сподіваючись, що знайде собі гарного помічника-однодумця.

    Ромась запропонував Олексієві працювати в крамниці прикажчиком, що давало змогу мати більше вільного часу для самоосвіти. Наприкінці березня 1888 вони Волгою на човні дісталися до Красновидова.

    Ромась поводився з юнаком щиро і просто, ні про що не розпитував. І той зрозумів, що до нього, двадцятирічного, ця досвідчена, старша на 10 років людина ставиться з повагою, нарівні, втаємничила в усі свої спрази, познайомила з помічниками — молодим заможним селянином Ланковим, його наймитом Кукушкіним, рибалкою Ізотом, розповіла про себе. І поруч з Ромасем майбутній письменник став почуватися впевненіше. Згадуючи про перший день у Красновидові, він зазначав: «Ромась... випрямив мене... Незабутній день».

    Невдовзі Ромась познайомив Горького з своєю бібліотекою. Російських класиків юнак знав уже давно, читав і твори Чернишевського, Добролюбова, Писарєва, а от про більшість іноземних авторів лише чув. І з великим ентузіазмом взявся студіювати «Основи політичної економії» Джона Стюарта Мілля з примітками автора «Що робити?» Прочитав твори істориків і дослідників культури Г. Бокля, Г. Льоккі, Е. Тейлора, філософа і соціолога Герберта Спенсера, теоретиків державного права Т. Гоббса і Н. Маккіавеллі. Ромась вважав цих письменників учителями життя, їхні книжки — джерелом знань, необхідних кожній людині. Він радив Горькому починати з творів по природознавству і передовсім з робіт Чарльза Дарвіна та його пропагандиста — біолога Д. Льоббока. «Це, Максимич, найперше і найліпше треба прочитати, у цю і науку вкладено найкращий розум людський».

    І «Максимич» запоєм читав одну книжку за одною, примостившись на горищі у світличці, яку йому виділив господар.

    Зближенню Ромася і Горького сприяло те, що вони були люди з народу, з його глибин, і тому не огоотали народ у романтичні шати, як це робили народники-інтелігенти.

    Невдовзі «Максимич» зрозумів, що для Ромася торгівля — ненависна справа, що він не крамар, а революціонер, що його крамниця — прикриття для ведення пропаганди серед селян. Олексій був присутній на бесідах Ромася з селянами на різні просвітительські і політичні теми, і сам почав навчати їх грамоти і арифметики. Чимало селян не вірили Ромасеві. за атеїзм називали «єретицькою душею», «баламутом людським». Проте з часом вечооами дедалі більше збиралося їх біля крамниці.

    За допомогою «Максимича» Ромасеві вдалося організувати артіль садівників і цим вирвати селян з рук скупників яблук, які у час збирання врожаю просто обкрадали їх. Все це не подобалося куркулям, які наполегливо виживали Ромася з Красновидова. Ще влітку 1887 року обікрали крамницю. А потім у дрова підкинули поліно з порохом — воно вибухнуло, зруйнувало піч; вбили надійного однодумця і помічника Ромася — Ізота.

    А на початку серпня 1888 року підпалили крамницю і намагалися в цьому звинуватити Ромася та Горького. Пожежа охопила ще десять будинків. Та, незважаючи на самовіддану боротьбу Ромася і Горького з вогнем, їх мало не вбили озвірілі селяни.

    Розпродавши все, що уціліло від пожежі (найбільше Ромась жалкував, що згоріли книжки), він надумав виїхати у Вятку і викликати туди «Максимича», але за браком грошей здійснити свій намір не зміг. Залишився у Казані. Жив у Деренкова, зустрічався з членами гуртка Чарушникова, а потім у пошуках роботи подався до Катеринодара (Краснодара). Горького після розлуки з Ромасем «свинцем облила туга», і невдовзі він вирушив подорожувати по Росії, зберігши на довгі роки пам’ять про свого навчителя, про що свідчать твори і листування письменника.

    В Катеринодарі Ромасеві не поталанило, і він звернувся по допомогу до Короленка, а потім знову повернувся до Казані. Тут хтось з друзів-гуртківців Чарушникова дістав йому паспорт на ім’я Миколи Олексійовича Рамазова. Під цим ім’ям він посів місце управляючого маєтком казанського повітового предводителя дворянства Перцева в селі Каймари Мамадишського повіту Казанської губернії. З ним як його дружина (шлюб був фіктивний) жила М. Деренкова, якій необхідно було зникнути, бо поліція вже з’ясувала, що булочна мала «чисто конспіративний характер, була місцем сумнівних зібрань молоді, що спільно читала тенденційні статті й твори для самоосвіти в протиурядовому дусі».

    Але «подружжя Ромасів» прожило в Каймарах недовго. Горький згадує про свою зустріч з ними в 1889 році, коли Ромасі поверталися в Казань: очевидно, поліція напала на їхній слід, і їм необхідне було нове пристановище.

    У цей час у Казані лютувала реакція, почалися арешти і репресії, таємна друкарня гуртка Чарушникова була розгромлена. а його члени роз’їхалися по різних губерніях, домовившись тримати між собою зв’язок. Деренков виїхав до Сибіру.

    У згадуваному вище оповіданні Короленка «Художник Алимов», написаному з використанням фактів з життя Ромася (очевидно, з його слів), можна знайти продовження історії мандрів Михайла Антоновича з «дружиною», виведених тут під іменами «Романич» і «дівчина». Восени вони пливуть по Волзі, і коли пароплав проминув село Морщиху (Красновидово), автор пише про них так: вони хотіли це село «перенести.., у двадцяте століття», тут звести собі гніздо, «зблизившись з народом». Ромась хотів відкрити громадську споживчу крамницю, «дружина» — школу, але всі ці мрії «розлетілись на друзки». І на світанку вони «з бурею у душі» зійшли на безлюдній пристані поблизу Ставрополя Самарської губернії.

    Чи не звідси почався шлях Марії Деренкової до Уфимської губернії, в село Макарово, де вона прожила з 1890 року, працюючи фельдшеркою, аж до самої смерті — 1930 року?

    Можна припустити, що з кінця 1888 до початку 1890 років «подружжя» було разом, але невдовзі «розлучилось». Точних відомостей, де Ромась після цього жив і що робив, немає. Відомо лише, що деякий час він працював на будівництві Рязано-Уральської залізниці, заступав товариша, що управляв маєтком у Калузькій губернії, тримав крамницю для дрібниць у Москві, бував у Саратові.

    На початку 1890-х років у це багате університетське місто, на батьківщину Чернишевського, улюблене пристановище всіх російських опозиційних та революційних елементів, повернулося з сибірського заслання чимало землевольців-семидесятників та народовольців-восьмидесятників, і серед них товариші Ромася по якутському засланню — Н. Тютчев, М. Натансон, О. Аптекман. Вони поступово налагодили зв’язок з радикально настроєними місцевими земськими і громадськими діячами. Через гуртки самоосвіти і товариство «красних мистецтв», що влаштовувало аматорські вистави та лотереї, залучали до себе молодь, брали участь у широкому русі інтелігенції по сприянню голодаючим Поволжя 1890-1891 рр. Після налагодження контактів з петербурзькими та орловськими революційними гуртками і редакцією народницького журналу «Русское богатство», очолюваного П. Михайловським та В. Короленком, саратовська група у вересні 1893 року провела у Саратові конференцію з метою створити нову партію «Народне право», обговорити її програмний документ — «Маніфест», написаний працівниками «Русского богатства» А. Богдановичем та М. Плотниковим. Ромась був присутній на конференції і став членом партії «Народне право».

    Народоправці заперечували попередню революційну програму «Народної волі» з її методом страху і знищення окремих осіб, висуваючи замість терору «силу організованої громадської думки», ставили перед собою завдання «поєднати усі опозиційні елементи і організувати діяльну силу, яка домоглася б за допомогою усіх моральних й матеріальних засобів, що їх вона має, знищення самодержавства і забезпечення кожному прав громадянина і людини».

    Конкретно у «Маніфесті» декларувалося управління країною виборними органами на основі загального виборчого права, свобода вірування, зборів, спілок, друку, недоторканість особи і її прав, незалежний суд, рівноправність націй.

    Після конференції члени нової партії приступили до «чорнової» роботи. Ромасю, як і іншим, належало тепер залучати нових членів, налагоджувати зв’язки за умови найсуворішої конспірації, віднаходити можливості для добування коштів.

    Серед членів нової партії Ромась звернув увагу на молоденьку фельдшерку Надію Петрівну Фонякову, яка з особливим ентузіазмом виконувала партійні доручення.

    Хоча Н. Фонякова стала дружиною Ромася значно пізніше, але вже з перших зустрічей їхні життєві шляхи поєдналися. Фонякова корінна сибірячка, народилася в серпні 1869 року в Ялуторовську Тобольської губернії. Батько — вчитель, мати — уроджена Долгушина, рідна сестра революціонера-народника 1870-х років, була типова шестидесятниця: її настільною книжкою був роман «Що робити?» Чернишевського. В юності вона з сибірських глибин поїхала до Петербурга здобувати освіту. Тут закінчила медичну школу і одержала звання повитухи. У невеличкому Ялуторовську, де чверть віку тому відбували заслання декабристи, пізніше у Красноярську, куди переїхала родина 1880 року, вона була єдиною дипломованою акушеркою і самовіддано працювала, допомагаючи нечисленним лікарям.

    Надія Фонякова виросла в атмосфері передових поглядів, критичного ставлення до дійсності, де ореолом було увінчане ім'я її діда А. Долгушина, який за революційну діяльність (налагодження таємної друкарні, «ходіння у народ») як «важливий державний злочинець» відбував каторгу на Карійських копальнях, а 1885 року вмер у Шліссельбурзькій фортеці.

    Після закінчення красноярської гімназії Надя зі старшим братом Антоном поїхала до Петербурга, де вступила до Рождественського училища лікарських помічниць і фельдшерок, а брат у Військово-медичну академію. Вони брали активну участь у студентському громадському житті: відвідували гуртки політичної самоосвіти, бували на сходках, де обговорювалися поточні політичні питання, були членами кас взаємодопомоги. Невдовзі брата і сестру взяла на замітку поліція. Як «неблагонадійному», Антону довелося покинути Росію, і він продовжував освіту в бельгійському політехнікумі, а Надія хоча і вела з ним «недозволене листування», стала обережнішою.

    Влітку 1891 року Фонякова закінчила курси і була направлена до Саратовського повіту. Тут вона разом зі своїми однокурсницями Е. Троїцькою і Л. Александровою (сестрою революціонера, а згодом більшовика М. Александрова-Ольминського) працювала «на голоді», що охопив Поволжя.

    Весною 1892 р. «лікарка-помічниця» серед чотирьох фельдшерок й одинадцяти лікарів (серед них і О. Аптекман) на знак протесту проти ліквідації останньої автономної організації лікарів — санітарної ради — полишила саратовське земство.

    Після цього Фоняковій нелегко було влаштуватися на роботу. Ïй допомогло в цьому керівництво партії «Народне право»: підшукало місце фельдшерки в Орлі, куди з Саратова переїхав центр партії. Наприкінці 1893 року «Народне право» вже мало свої розгалуження в Москві, Харкові, Києві, Воронежі, Одесі, Твері, Новгороді тощо.

    Найперше завдання, що поставила перед собою партія, — це обладнання таємної друкарні для поширення програмних документів і розповсюдження своїх ідей. В організації друкарні Н. Фонякова та М. Ромась взяли найактивнішу участь. На основі поліцейських документів є усі підстави вважати, що саме Ромась вів переговори про придбання верстата та іншого друкарського устаткування в Польщі. Ретельно запакований верстат від кордону подорожував кружним шляхом. А шрифти Ромась та ще два народоправці привезли до Саратова, звідти Л. Александрова доставила їх як свій багаж у Смоленськ. Саме в цьому місті з «примітивною» поліцією було вирішено обладнати друкарню.

    Невдовзі Ромась за допомогою студента Московського університету Е. Яковлєва привіз до Смоленська верстат. Після цього Михайло Антонович їздив знову в Брест та Варшаву по окремі деталі. Наприкінці лютого 1894 року друкарня почала вже працювати у невеличкому будинку якогось обивателя, де оселилося «подружжя» з куховаркою. Це були народоправці Л. Александрова («дружина») і М. Манцевич («чоловік») та їхня «служниця» Н. Фонякова. Усі вони були прописані за чужими паспортами. Н. Фонякова пред’явила хазяїну паспорт на ім'я Лукери Денисенкової, селянки з-під Сум Харківської губернії.

    Друкарська бригада працювала злагоджено, і вже на початку березня було видрукувано чимало примірників «Маніфесту», а потім взялися до видання «Насущного питання».

    З приводу цього другого програмного документа партії «Народне право» В. І. Ленін, зокрема, зазначав, що на народоправство справедливіше дивитись як на перехідне вчення, яке відкрито вступило в полеміку з тими огидними реакціонерами народництва, які перед лицем поліцейсько-класового абсолютизму дозволяють собі говорити про бажаність економічних, а не політичних перетворень.

    Віддруковані матеріали переправлялись з Смоленська в інші міста народоправцями-зв’язковими і розповсюджувалися в гуртках молоді. Згодом вони ходили по руках, перевидавалися нелегально за кордоном, слугуючи й наступному поколінню, пробуджуючи в ньому революційну свідомість, бажання взяти участь у визвольному русі.

    Робота в друкарні проходила нормально, та якось народоправці дізналися, що у Смоленську передбачаються військові маневри, а відтак посилення поліцейського нагляду у зв’язку з приїздом Олександра III. Отож було вирішено перевести друкарню до Харкова. І вже почалася необхідна підготовка до цього, як раптом прийшла звістка, що 4 квітня в Москві заарештували Ромася. Почалося вистежування квартири Н. Тютчева в Орлі. Жандарми вистежили групи народоправців у інших містах і добралися вже до Смоленська. Почали терміново згортати друкарню, та 21 квітня у друкарню наскочила поліція. Тут була виявлена «повна друкарня, упакована у кошик та скриню для переправки, велика кількість друкарського паперу, «Маніфест» (понад 300 примірників), 78 примірників брошури «Насущне питання» та багато іншого».

    Наприкінці квітня 1894 року обшуки і арешти пройшли майже одночасно в Петербурзі, Москві, Орлі, Харкові, Новгороді та інших містах Було заарештовано багато людей, але чимало з них випустили за браком доказів. Звинувачуваних народоправців лишилося п'ятдесят п’ять чоловік. Усі вони були перевезені до Петербурга, частину, в тому числі Ромася і Фонякову, заточили в Петропавловську фортецю, багатьох відправили у дім попереднього ув’язнення на Шпалерну (нині Воїнова) вулицю.

    Дізнання у справі партії «Народне право» велося окремим корпусом жандармів при департаменті державної поліції, що входило до міністерства внутрішніх справ: царський уряд у ці роки доручав захист свого існування виключно адміністративним органам, минаючи суд.

    Для в’язнів Ромася і Фонякової, посаджених в окремі камери Трубецького бастіону, потяглися довгі тоскні дні, які переривалися лише двічі-тричі на місяць поїздками у тюремній кареті на допити.

    Надія Петрівна завдавала начальству чимало неприємностей: перестукувалась з сусідами по камері, намагалась обмінятися записками під час прогулянок, а головне — уперто відмовлялася відповідати на будь-які запитання, а коли їй показували примірники «Маніфесту» та «Насущного питання», говорила, що їх ніколи не бачила раніше.

    Проте її життя у фортеці було трохи легшим; дізнавшись, що Надію заарештували, з Бельгії приїхала мати, добилася побачення, приносила передачі. До Ромася ніхто не приходив: у нього не було жодних знайомих у Петербурзі. На допитах він говорив лише про себе: де служив, звідки добував кошти на існування.

    Згодом він писав Короленку: «Я був близький до розпачу. Більш ніж за одинадцять місяців перебування у Петровому дітищі я не вимовив майже жодного слова, наслідок — галюцинації і цинга».

    На початку 1895 року Ромася і Фонякову перевели у дім попереднього ув’язнення, де вони чекали на кінець дізнання. Лише в грудні їх повідомили про міру покарання — висилка до Сибіру під нагляд поліції. Ромася на п’ять років, Фонякову на шість. Тютчев, Натансон, Аптекман, Александрова, Манцевич та інші керівники одержали по вісім років кожний.

    У січні-лютому 1896 року народоправців перевели у Бутирську пересильну тюрму до Москви, де їх посадили у загальні камери. Зустріч з товаришами трохи скрасила їм ще півроку перед відправленням до місця заслання.

    Тут Ромась і Фонякова вирішили пов’язати свої долі і ніколи не розлучатися. Мати Надії Петрівни на свої заощадження та кошти брата, який повернувся в Росію і працював інженером-доменщиком у Катеринославі (Дніпропетровськ), приготувала для них теплі речі, взуття, ліки, продукти.

    Влітку 1896 р. партія засланців, у тому числі Ромась і Фонякова, вирушили в путь, і мати супроводжувала їх аж до Красноярська, де заарештовані певний час перебували у красноярській пересильній тюрмі. Тут рідні розпрощалися на довгі роки. Були ще зупинки в Іркутську (2 жовтня), потім Якутську (17 грудня), де їх нарешті повідомили, що місце їхнього заслання — Вілюйськ. Подолавши ще понад 700 верств (а всього 3700), 1897 року вони, змучені вщент, прибули до вілюйського острогу, де, як вони знали, відбував дванадцятирічний строк покарання Чернишевський.

    Вілюйськ своїми жалюгідними дерев’яними будівлями, відірваністю від цивілізації нагадував Амгу. Казенної допомоги на прожиття не вистачало, і засланці почали шукати заробітку: Фонякова займалася лікуванням, Ромась давав уроки, ходив на поденщину, не гребував будь-якою роботою. За наказом начальства їм, хоча вони були атеїстами, довелося повінчатися у вілюйській церкві, щоб узаконити свої стосунки.

    1898 року Ромасів перевели у селище Сунтар на березі Нюрбинського озера, у південну частину Вілюйської округи. Тут Михайло Антонович зайнявся хліборобською працею, крім того, завідував метеорологічною станцією. Надія Петрівна допомагала йому по господарству і з дозволу якутського губернатора подавала медичну допомогу населенню, бо на всю величезну округу не було жодного лікаря. Але, лікуючи інших, вона не змогла зберегти свого первістка...

    Наприкінці 1900 року, коли у Ромасів ще народився син — Володимир — і у Михайла Антоновича закінчився строк заслання, вони стали клопотатися про переведення їх у більш цивілізоване місце, боячись втратити і цю дитину.

    Останній рік заслання Надії Петрівни вони провели в Якутську, де зустрілися з друзями і товаришами. Відірвані впродовж довгих років від культурного життя, з жадобою накинулись на книжки і газети, взяли активну участь у бесідах і дискусіях.

    Тут Ромась уперше почув, що його молодий друг «Максимич», Олексій Пєшков, став відомим письменником, що друкується він під псевдонімом Максим Горький. Відновив листування з Короленком.

    Як і багато років тому, у Ромасів знову виникли ускладнення з одержанням паспортів, а відтак і з роботою, знову не було грошей. Товариші допомогти не могли, бо самі терпіли нестатки. Виручив брат Надії Петрівни.

    Нарешті в листопаді 1901 року закінчився строк заслання Надії Петрівни. Віднині Ромасі були піддані негласному наглядові поліції із забороною жити в столицях і С.-Петербурзькій губернії без строку, а також у багатьох містах і губерніях строком на три роки «через відсутність вказівок на1 відмову від колишнього злочинного напрямку».

    Взимку з дитиною виїхати з Якутська Ромасі не наважились. І лише 15 липня вони дісталися до Воронежа, де вирішили оселитися. Але радість свободи потьмарила тяганина, якою супроводжувалося одержання паспорта. Ромась оббиває пороги поліцейського і жандармського управлінь, звертається до воронезького губернатора, телеграфує у департамент поліції Петербурга, надсилає прохання міністерству внутрішніх справ, міському голові в Козелець з єдиною метою одержати паспорт, без якого не може влаштуватися на роботу.

    І тоді на допомогу приходить Короленко, і, можливо, завдяки його знайомствам Ромасеві, який нарешті отримав паспорт, вдається влаштуватися комірником на будівництві Варшавсько-Привісленської залізниці у місті Седлеці. Сім’я переїздить туди на початку жовтня. В цей час у Ромася відновлюється листування з Горьким. Письменник був дуже радий, що Михайло Антонович повернувся з заслання, надіслав йому в Седлець «цілий пуд книжок», у тому числі і свої твори з дарчим написом «від Грохала», і сам відвідав свого друга а квітні 1903 року.

    «Тюрма і заслання майже не змінили його фізично і зовсім не відбилися духовно — така ж міцна людина, що спокійно вірить у правоту своєї справи», — таким побачив Ромася Горький.

    Через рік, у квітні 1904 року, Ромася переводять на роботу в місто Ліду Віленської губернії, можливо, тому, що начальству хотілося позбутися не досить покірного службовця.

    Наступні роки життя Ромасів — роки кровопролитної російсько-японської війни, першої російської революції і жорстокого її придушення — були часом поневірянь. Михайло Антонович і Надія Петрівна, як «неблагонадійні», перебували під негласним наглядом поліції, через що їх позбавляли права на проживання за найменшу провину. За Лідою були село Бики, потім Чернігівська губернія, Севастополь, Мелітополь...

    З віком почалися хвороби, подовгу Михайло Ромась не може влаштуватися на роботу, намагається заробляти поденно. «Та у п’ятдесят літ не дуже охоче беруть... — пише він Короленкові. — Крім того, ноги відмовляють... Коли звертався по дрібні позички, то відчував приниження найжорстокіше, та через безвихідь витримував. Четверо пискливих малих, сліпа стара мати і хвора дружина... часто з’являється бажання головою об стінку».

    У такий час на плечі Надії Петрівни повністю лягала турбота про сім’ю: жили лише на її заробіток, але траплялося, що й вона, «піднаглядна», втративши місце, бігала по всіх земствах у пошуках заробітку. Наприкінці 1907 року їй було обіцяне місце в міській лікарні міста Бахмута (Артемівськ). Уся родина виїхала туди, та голова управи відмовився її прийняти. Лише завдяки втручанню далекого родича, лікаря цієї ж лікарні В. Стебельського, її прийняли на роботу. Тут Надія Петрівна працювала до 1913 року.

    Щодо Ромася, то він влаштуватися ніде не зміг і поїхав у село, але тут його обурювали розправи над селянами, жорстокості карних законів. Уже давно у Ромася «руки свербіли», тільки страх за дітей утримував його від ризикованих учинків.

    1908 року до Горького дійшли чутки, що Ромась знову заарештований. Але цього разу ненадовго. Проте коли він вийшов на волю, то у повному розумінні слова опинився між небом і землею — йому нікуди було подітися. їхати в Бахмут він боявся, щоб не накликати неприємностей на дружину.

    Знову виручив брат Надії Петрівни. Він запросив зятя наглядати за будівництвом свого дому, який він зводив на околиці Луганська, оскільки збирався повертатися на Україну з Петербурга.

    Тут Ромась жив впродовж 1909-1910 років, відпочиваючи від «недремного ока» поліції. Через два роки він уже працює на будівництві залізниці Одеса — Бахмач на посаді начальника складів. Живе на вузловій станції Гребінка з молодшими дітьми — Сергієм і Лідою, старші — Володимир і Євген — були з матір’ю в Бахмуті, де вчилися. По закінченні будівництва залізниці Ромась знайшов роботу у Бессарабії, і вся родина переїхала туди. Батько з молодшими дітьми оселився на станції Лейпцігська, а Надія Петрівна зі старшими — в Кишиневі, де працювала в міській лікарні.

    У цей час вже йшла перша світова війна. З червня 1916 року до січня 1917 року мобілізований Ромась служив в управлінні Всеросійського земського товариства при третій армії Південно-Західного фронту. Він чимало їздив по губерніях і повітах. У Сарні з ним сталася біда — його понесли коні, він упав з воза, покалічився і невдовзі демобілізувався. Поїхав до Кишинева, там тривалий час лікувався. Сюди прийшла звістка про Лютневу революцію: Ромасі з радістю вітали падіння царизму.

    Після одужання, не знайшовши собі підходящої роботи, Ромась виїздить до Одеси. Невдовзі сюди приїжджає Володимир, сподіваючись продовжити навчання. В Одесі Ромасів застала Велика Жовтнева соціалістична революція, а потім і громадянська війна.

    У січні-лютому 1918 року Бессарабія була захоплена румунськими військами. Зв’язок з Надією Петрівною і молодшими дітьми був втрачений. Невдовзі була окупована Одеса австро-німецькими військами, з листопада 1918 до квітня 1919 року в ній хазяйнувала англо-французька вояччина, потім денікінці, і лише 7 лютого 1920 року місто стало радянським. Але до цього Ромасеві довелося знову чимало пережити. Перебивався він мізерними заробітками, нерідко вони з Володею голодували. У цей час Михайло Антонович заприятелював з колишнім політичним в’язнем С. Мартиновським; майже ровесники, вони з молодих літ брали участь у революційному русі, сиділи в тюрмах, побували у Сибіру, але не підупали духом і з великою зацікавленістю сприймали революційні події. Мартиновський — соціал-демократ і марксист — неабияк впливав на Ромася. Незважаючи на події, що сталися, Ромась не поривав зв’язків і з Короленком. Весною 1919 року письменник приїздив до Ромася з Полтави в Одесу. Це було їхнє останнє побачення. Саме у цей час Володимира Ромася мобілізували у Червону Армію.

    М. Ромась після встановлення Радянської влади в Одесі працював у кооперації. Але у нього вже з’явилися ознаки тяжкої недуги. 17 червня 1920 року М. Ромась помер від раку. Поховали його на одеському кладовищі. За труною йшли Мартиновські та ще кілька колишніх засланців. Володимирові вдалося приїхати в Одесу лише на другий день після похорону. Відвідавши могилу батька, він повернувся у свій полк, в листопаді брав участь у штурмі Перекопу і визволенні Криму.

    Значення діяльності М. Ромася М. Горький ще раз підкреслив у публіцистичній статті «Механічним громадянам СРСР» (1928 р.), в якій, зокрема, розповів про те, що в юності вперше побачив людей, інтереси яких пролягали далі від турбот про власний добробут, людей, які прекрасно, з повним знанням каторжного життя трудового народу говорили про необхідність змінити його. І не лише говорили, а й усе для цього робили.

    Залізничний робітник, мастильник Михайло Ромась, що вже відбув десять років сибірського заслання, прикриваючись ненависним йому ділом крамаря, намагався вести пропаганду серед селян Казанського і Симбірського Поволжя. Він говорив молодим пропагандистам: «Коли беретеся за революційне діло, то вже не можна гребувати будь-якою тяжкою працею, і треба пам’ятати: корінь слова — діло».

    /Вітчизна. Літературно-художній та громадсько-політичний місячник спілки письменників Украйни. № 8. Київ. 1983. С. 170-178./

    /П. Басинский.  Горький. Москва. 2005./

                                 Тема урока Романтизм в раннем творчестве М Горького

                                    /present5.com›tema-uroka-romantizm…rannem…gorkogo/

    Е. И. Меламед

                                           ПО СЛЕДАМ ГЕРОЕВ В. Г. КОРОЛЕНКО

    Над циклом литературоведческих очерков и разысканий под таким названием автор этих строк работал в конце 70-х и на протяжении 80-х годов прошедшего века. Идея состояла в том, чтобы, с одной стороны, рассмотреть проблему прототипов применительно к творческой практике писателя, который, собственно, и сам признавал, что нередко выводил в своих произведениях живых людей; с другой, - рассказать о том, что осталось за строкой... Предполагалась отдельная книга, но, увы, как нынче говорят, не срослось... Некоторые материалы, включая биобиблиографический словарь «Прототипы героев» В. Г. Короленко», в том или ином виде были опубликованы в периодике; прочие, в том числе и представленные здесь сюжеты, так и остались в моем архиве. Не скрою, что, извлекая их оттуда, я боролся с искушением что то если не переписать, то переиначить, но в конце концов ограничился лишь уточнением немногих фактических деталей.

                                                     II. ИЗ ЖИЗНИ РОМАНЫЧА

    Когда вышло десятитомное собрание сочинений В. Г. Короленко, его составителям, между прочим, попеняли на то, что они поместили в нем - и не в специальном разделе, а, что называется, в общем ряду - рассказ «Художник Алымов» [* Храбровицкий Л. Издание сочинений В. Г. Короленко // Вопр. лит. -1957. – № 4. - С. 208.].

    Строго говоря, упрек справедливый: как бы мы ни оценивали этот рассказ «со стороны» [* Один из исследователей относит его к числу лучших и наиболее характерных произведений зрелого Короленко. См.: Руднева Е. Г. К вопросу о романтизме зрелого Короленко (рассказ «Художник Алымов») // Вести. Моск, ун-та. - 1964. - № 4. - С. 21.], следует помнить, что сам писатель счел его неудавшимся; уже набранный в «Русском богатстве» и даже проведенный через цензуру, он был им взят обратно и увидел свет лишь после его смерти [* Короленко В. Полн. собр. соч. Посмерт. изд. - Б. м.: ГИЗ Украины, 1923. - Т. XV. - С. 16-64.].

    В том, что это произведение, созданное не единым махом (сохранилось пятнадцать отрывков и вариантов к нему) [* Там же. - С. 11.], не удовлетворило писателя, отчасти повинны внешние обстоятельства.

    «Для беллетристики непременно нужна устойчивость настроения», - считал Короленко [* Короленко В. Г. Собр. соч.: В 10 т. - М., 1956. - Т. 10. - С. 273.]. В данном случае это условие не могло быть соблюдено. Написанию рассказа предшествовало деятельное участие его автора в знаменитом Мултанском процессе (к слову, в одном из вариантов есть намек на него: художник и адвокат Алымов, которому Короленко «подарил» некоторые свои черты, упоминает, что уже три года купается в средневековом мраке вопиющего судебного дела [* Его же. Полн. собр. соч. Посмерт. изд. - Т. XV. - С. 225.]. Непрестанные хлопоты по защите мултанцев - крестьян вотяков, ложно обвиненных в ритуальном убийстве, - совпали с личными бедами писателя (смертью в мае 1896 года малолетней дочери Ольги, тяжелой болезнью старшего брата Юлиана) и надолго выбили его из колеи; следствием нервного переутомления явились, в частности, острые приступы бессонницы, мучившие Короленко несколько лет.

    Упомяну еще об одном неблагоприятном факторе: заканчивать рассказ писателю пришлось спешно» «к сроку» (он предназначался для двух последних номеров журнала за 1896 год), а это обстоятельство всегда тяготило его, сковывая творческое воображение.

    По свидетельству жены Короленко, одной из причин его недовольства произведением была схематичность фигуры Романыча, которому первоначально отводилась более значительная роль. Об этом говорит название одного из ранних вариантов - «Художник Алымов и его добрый знакомый мещанин Романыч» [* Короленко В. Полн. собр. соч. Посмерт. изд. - Т. XV. - С. 11.], да и в ходе чтения самого рассказа можно заметить, что образ Романыча не дописан и что связанный с ним внутренний сюжет нс получил своего развития.

    Чтобы обосновать это наблюдение, попробуем сопоставить литературного героя с его «оригиналом»; так мы сможем восстановить и некоторые «пропущенные» страницы из жизни Романыча, а значит, и расширить наше представление о нем.

    Естественно, возникает вопрос: кто «оригинал»? Установлено, что им был революционер-народник Михаил Антонович Ромась (1858-1920). Короленко, которого на протяжении многих лет связывали с ним «чувства добрые», называл его Антонычем.

                                                                 Все было так и не так...

    Все, что мы узнаем о Романыче, который только однажды назван по имени и отчеству - Филипп Романович (в вариантах - Михаил Романович) [* Короленко В. Полн. собр. соч. Посмерт. изд. - Т. XV. - С. 185.], мы узнаем от Алымова. В разговоре с рассказчиком он сообщает, что его приятель, хотя и похож на хохла, на самом деле, «родом из Тулы», что «происхождением деревенский мужик», он «между тем, совершенно не понимает мужика и даже говорить с ним понятно не умеет», что, не получив никакого образования, «читал Куно Фишера, Спенсера, Маркса <...> Но ... пишет плохо, с ошибками и в конторщики <...> не годится».

    Рассказчик, как и читатель, понятно, заинтригован. Далее следует объяснение, из которого привожу небольшой отрывок:

    «- А вышло просто: родился в деревне, потом ребенком попал в К., где отец приписался в мещане. Потом отец умер, а мальчик попал в сидельцы какой-то мелочной лавки <...> Подростком уже сошелся с каким-то студенческим кружком, мечтавшим о слиянии с народом. Они и повели его развитие так быстро, что он стал читать и понимать Спенсера, не успевши выработать почерк...» [* Его же. Собр. соч.: В 10 т. - Т. 3. - С. 311-312.].

    Все было так и не так.

    Украинцем М. А. Ромась был на самом деле и родился - 27 октября 1858 года - именно в К., то есть в городе Козельце Черниговской губернии; в деревню же он попал позднее, после того, как его отец, служивший (вот ирония судьбы!) унтер-офицером в Жандармском полку, вышел в отставку и выехал с семьей в село Парафеевку Борзнянского уезда той же губернии, где устроился кузнецом [* Фонякова Н. Друг Горького и Короленко // Вітчизна. 1883. - № 8. - С. 171.].

    Пока был жив отец, Ромась успел два года проучиться в Борзне, в уездном училище; когда же он умер, мать отдала его «в люди», сначала к сапожнику, а потом в какую-то мелочную лавку. Уйдя отсюда, юноша в середине 70-х годов устроился рабочим на Киево-Брестскую железную дорогу.

    Именно здесь он сошелся со «студенческим кружком, мечтавшим о слиянии с народом». Возглавлял его один из основателей «Земли и воли» М. Р. Попов (1851-1909). На склоне лет, после двадцатилетнего пребывания в Шлиссельбургской крепости, он писал в своих воспоминаниях:

    «...Особенно врезался в моей памяти железнодорожный рабочий, смазчик Ромась <...> По внешнему виду он был чистой крови малоросс, с неизменной трубкой во рту, делавший все неспешно, сопровождавший всякое дело пословицами своих земляков и малороссийским юмором, но всегда с расчетом, наверняка. Этот-то Ромась и завел связи среди железнодорожных рабочих по всей линии железной дороги от Киева до Жмеринки. Через Ромася наш кружок распространял революционную литературу...» [* Попов М. Р. Записки землевольца. - М., 1933. - С. 235.].

    Выходит, киевские жандармы не заблуждались, когда после ареста Ромася (23 декабря 1879 года) констатировали, что он «в преступном сообществе считался весьма полезным деятелем для пропаганды среди рабочих» [* Цит. по: Вітчизна, 1983. - № 8. - С. 171.].

    «Деятелю», однако, только-только минул двадцать второй год; принимая во внимание это обстоятельство, его не предали, как других, военному суду, с привычной легкостью раздававшему каторжные сроки, а по распоряжению киевского генерал-губернатора выслали административным порядком в Вологодскую губернию.

    «Ну, а затем... мы и встретились в северных городах»... — говорит Алымов. В каких? В вариантах мелькают Холмогоры [* Короленко В. Полн. собр. соч. Посмерт. изд. - Т. XV. - С. 193.]. Нет, путь Ромася оказался много длиннее и извилистей.

    Поначалу он привел его в Вышневолоцкую пересыльную тюрьму -своего рода распределительный пункт для «политических». Ромась, прибывший сюда 25 августа 1880 года (между прочим, он только на месяц разминулся с Короленко, который в составе партии ссыльных покинул Вышний Волочок 17 июля [* Биографическая канва жизни и деятельности В. Г. Короленко // Короленко В. Полн. собр. соч. Посмерт. изд. - Б. м.: ГИЗ Украины, 1929. - Т. V. - С. 211.]), ожидал своей очереди целых восемь месяцев, вплоть до марта 1881 года [* Деятели революционного движения в России. Биобиблиографический словарь. М., 1931. - Т. II. - Вып. III. - Стб. 1352.].

    В марте, как известно, в России произошла смена власти; место убитого народовольцами царя Александра II занял его сын, Александр III. По этому поводу от всего взрослого населения империи потребовали присягу «на верность подданству». Ромась дать ее отказался.

    Здесь нелишне будет отметить, что движение «неприсяжников» было стихийным и немногочисленным и что среди ссыльных присягу не подписали только тридцать четыре человека [* См.: Рощевская А. П. Революционеры-разночинцы в западносибирском изгнании. - Л., 1983. - С. 73.]. Тем более примечательно, что в их числе оказались будущий герой «Художника Алымова» и его будущий автор, находившийся в этот момент под надзором полиции в Перми. Оба они за это редкое, не предусмотренное даже сводом законов преступление, были и одинаково наказаны - ссылкой в Восточную Сибирь.

    Для первою она обернулась Минусинском, где он, впрочем, долго не задержался. В середине сентября 1881 года, спустя немногим более двух недель после водворения на место жительства, Ромась вместе с другим ссыльным, А. Е. Шихановым, на утлой лодчонке пустился вверх но Енисею.

    Поймали их не сразу. Шиханов успел добраться до самого Екатеринбурга (нынешнего Свердловска); Ромася подвел купленный по дороге фальшивый «вид» на имя уволенного в запас старшего унтер-офицера А. В. Сергеева - с ним он был задержан 8 октября того же года в Тюкалинске [* Подробнее см.: Малютина Л. Из жизни М. Л. Ромася в Сибири // Сибирь. - Иркутск, 1977. - № 3. - С. 117-119.].

    Его новый маршрут протяженностью в три с лишним тысячи верст имел своим конечным пунктом Якутскую область, куда беглеца доставили в апреле 1882 года.

    Вот здесь они и встретились...

    Да и как было не встретиться, ведь 3-й Бологурский наслег Ботуруского улуса, в который поместили Ромася, и слободу Амгу, где уже около полугода жил Короленко, разделяло всего двадцать пять верст. Естественно, ссыльные часто посещали друг друга. За постоянные отлучки в Амгу Ромася даже наказали: сначала он месяц отсидел в якутском остроге, а потом беспокойного ссыльного спровадили еще дальше, в глухой Бижгажинский наслег Намского улуса.

    Но это было потом. А на первых порах сближению писателя с Ромасем ничто не мешало. Способствовало же многое: занятия самообразованием, во время которых Короленко не мог не оценить любознательность и упорство «ненастоящего мужика» («читал он страшную массу, - говорит о Романыче Алымов, - можно сказать, ломил через всю эту премудрость точно медведь сквозь чашу, <...> одолел даже до известной степени философскую терминологию» [* Короленко В. Г. Собр. соч. в 10 т. - Т. 3. - С. 313.]); участие в полевых работах; наконец, совместно вынашиваемый по инициативе Ромася и его приятеля, тоже «неприсяжника», рабочего А. Н. Павлова (1856-1883), план побега. Впоследствии, правда, он был оставлен: власти объявили сроки ссылки, и впереди забрезжила желанная свобода.

    О реальном Романыче той норы можно прочитать в «якутских» главах «Истории моего современника»; вместе с тем, следует иметь в виду, что эскизный портрет своего товарища по ссылке Короленко набросал и в рассказе «Марусина заимка». Нельзя не согласиться с выводом архивиста и краеведа В. И. Бика о том, что изображенный здесь спутник автора, «природный украинец» - это Ромась, в то время «единственный украинец среди политических ссыльных <...> не только Амги, но и всего Батуруского улуса» [* В. Г. Короленко в Амгинской ссылке. Якутск, 1947. - С. 45.].

                                                          «В ссоре с меньшим братом...»

    «...Интереснее всего в нем все-таки было это изумительное упрямство...»

    «...Скоро я увидел, сколько еще осталось своего, мужицкого в этом неуклюжем обломе, с такой свежестью непочатого ума и с такой нерастраченной энергией ломившего через дебри науки...»

    «...Из всех этих фантазеров, мечтавших о полном слиянии с народом, он был самый мечтательный, самый фантастический...» [* Короленко В. Г. Собр.соч.: В 10 т. - Т. 3. - С. 313.].

    Уже эти, выхваченные из контекста отзывы Алымова о Романыче говорят о том, что суровые якутские морозы были бессильны остудить пыл такого человека. Не остудили они и Ромася...

    Возвратившись, как и Короленко, в 1884 году из Сибири, он еще некоторое время вынужден был скитаться в поисках приюта и работы, нс имея права жительства на родине и отовсюду гонимый охранителями режима, но вскоре снова оказался «при деле».

    Дело нашлось в Казани, где Ромась в конце концов устроился сначала грузчиком, а затем слесарем в каких-то частных мастерских. Здесь он устанавливает связь с народническим кружком И. П. Чарушина и Е. Ф. Печоркина (первый в ту пору - студент-медик, второй - земский врач) и принимает непосредственное участие в устройстве тайной типографии [* Березин М. Е., Бородин Ю. О., Печоркин Е. Ф., Гауэнштейн Э. И., Гауэнштейн М. В. Воспоминания из жизни народнических кружков в Казани (1875-1892) // Каторга и ссылка. - 1930. - № 10. - С. 126.]. В ней в 1887 году был издан сборник статей «Социальный вопрос».

    Однако в это время Ромася в Казани уже не было. Всегда предпочитавший теоретическим дискуссиям о социалистической пропаганде пропаганду как таковую, он ею и занимался, открыв на средства кружка, вскоре самораспустившегося, молочную лавку в селе Красновидово Свияжского уезда Казанской губернии. Это и есть Морщиха, которая фигурирует в рассказе Короленко; примечательно, что в одном из вариантов встречается другое, фонетически более близкое название, - Миловидово [* Короленко В. Полн. собр. соч. Посмерт. изд. - Т. XV. - С. 191.].

    Деньги ему ссудили, в остальном же Ромась, надо думать, действовал по собственному почину и при этом явно плыл против течения - в то время большинство его соратников уже охладело к подобным предприятиям и находилось как бы «в ссоре с меньшим братом» [* Это выражение принадлежит «художнику-адвокату», полагавшему, что «лучшего заглавия для современного рассказа не придумать». Того же мнения, как видно, придерживался и автор: «В ссоре с меньшим братом» назван один из первоначальных набросков произведения; кроме того, Короленко намеревался написать цикл очерков, объединенных этой темой (там же, С. 12).].

    Не избежал этой ссоры и он сам.

    Подробности в данном случае широко известны. Их приводит в автобиографической повести «Мои университеты» А. М. Горький, которого Ромась в трудную для него минуту жизни приветил и поддержал, сделав своим «приказчиком». Напомню, что увидев в приезжем опасного конкурента, «развращающего» народ, красновидские богатеи сделали все, чтобы выжить его из села. Они убили распропагандированного Ромасем крестьянина Изота, дважды стреляли из ружья в него самого, пытались взорвать лавку; когда же это не удалось, сожгли ее, приписав пожар Ромасю и спровоцировав мужиков расправиться с ним «по-домашнему»: его хотели бросить в огонь.

    Те же перипетии, как можно догадаться, отразились и в рассказе Короленко, но об этом можно именно догадаться: представлены они здесь в сильно завуалированном виде.

    Отвечая на вопрос капитана о своих спутниках, Алымов называет их - Романыча и девушку Фленушку (по предположению биографа Горького И. А. Груздева, изображая ее, Короленко мог иметь в виду народницу М. С. Деренкову, которая также была с Ромасем в Красновидове, а позднее вступила с ним в фиктивный брак) [* Груздев И. Горький и его время. - 2-е изд. - Л., 1948. - Т. 1. - С. 508.] - погорельцами и в беседе с рассказчиком упоминает о какой-то пережитой ими драме с участием того же «меньшого брата». Еще мы узнаем, что Романыч прожил в Морщихе три года, «все стараясь перетащить ее из семнадцатого столетия в двадцатое» и что «он хотел для начала завести общественную потребительскую лавку, а она - школу».

    Вот, собственно, и вся информация о красновидском эксперименте. Скудость се слишком очевидна, чтобы нс заподозрить, что она вынужденная. Да и сам автор как будто намекает на это; наряду с обещанием описать историю Романыча в «Н-ском листке», он вкладывает в уста Алымова и весьма красноречивую оговорку - «если пропустит губернская цензура...» [* Короленко В. Г. Собр. соч.: В 10 т. - Т. 3. - С. 324.].

                                                               «Корень слова - дело»

    Так мы и расстаемся с Романычем, не сведя с ним более или менее основательного знакомства. Даже в эпилоге, роль которого выполняет XI глава, нет никаких сведений о том, куда же отправился этот «особенный человек» и как сложилась его дальнейшая судьба.

    Но если нельзя ответить на эти вопросы применительно к литературному герою, то уместно будет обратить их к его прототипу, ведь биография Романыча, как мы уже убедились, во многом совпадает с биографией Ромася.

    Согласно воспоминаниям А. М. Горького, после Красновидова его друг и наставник вместе с Марией Деренковой отправился на новое добровольное поселение, в Вятскую губернию. Что ж, такое намерение у Ромася, действительно, было, однако, как показал уже упомянутый И. А. Груздев, осуществить его он не смог «вследствие полного отсутствия средств...» [* Груздев И. Указ. соч. - С. 501.].

    Вывод И.А. Груздева основывается на письмах Ромася и Короленко. Сохранившиеся почти полностью в архиве последнего [* ОР РГБ, ф. 135, р. II, к. 32, № 79.] (увы, того же нельзя сказать о его собственных письмах; лишь немногие из них дошли до нас в виде снятых им самим копий), они запечатлели эпизоды многотрудной жизни рядового участника освободительной борьбы с царизмом. Вместе с тем, это наиболее полный и достоверный источник для истории взаимоотношений Ромася и Короленко; их переписка, начавшаяся еще в 1884 году, когда оба корреспондента находились в Якутской области, велась затем, пусть и с перерывами, на протяжении трех с половиной десятилетий.

    Конечно, помимо писем, было и живое общение. Известно, скажем, что после возвращения из Сибири Ромась дважды гостил у писателя в Нижнем Новгороде, а тот в июле 1887 года приезжал к нему в Красновидово [* Короленко В. Записные книжки (1880-1890). М., 1935. - С. 431, 442. Там же, между стр. 128-129, помещен рисунок писателя «На Волге, перед Красновидовым».]; но все же главным образом Короленко узнавал о своем друге из его писем, к слову, весьма своеобычных и нередко с трудом поддающихся расшифровке.

    Осенью 1888 года, после отъезда Ромася из Красновидова, в этих письмах звучали грустные ноты. Обремененный долгами, он тщетно обивал пороги, пытаясь найти работу. Сначала в Казани, где его приютил брат Марии Деренковой Андрей Степанович, также сыгравший известную роль в судьбе молодого Горького, потом - в Екатеринодаре. Уже возвратившись оттуда, он отправился в село Каймары Мамадышского уезда Казанской губернии и под именем Николая Алексеевича Рамазова некоторое время управлял имением местного помещика Перцова.

    Далее его следы теряются и обнаруживаются лишь в 1892 году в Саратове. В этом волжском городе Ромась вместе со своими друзьями по якутской ссылке - М. А. Натансоном, Н. С. Тютчевым, О. В. Аптекманом - принимает участие в создании партии «Народного нрава» - крупной подпольной организации, которая, отвергнув террористическую тактику народовольцев, поставила перед собой задачу объединить для борьбы с самодержавием все оппозиционные элементы русского общества [* Подробнее см.: Широкова В. В. Партия «Народного права». Из истории освободительного движения 90-х годов XIX века. - Саратов, 1972.].

    В последующие два года он выполняет различные конспиративные поручения партии, для чего, как явствует из полицейских документов, совершает поездки в Брест, Варшаву, Орел, Смоленск и некоторое время живет в Москве.

    (Те же документы добавляют новые штрихи к портрету «ненастоящего мужика». О его духовных запросах свидетельствуют, в частности, зафиксированные в дневниках наружного наблюдения посещения им Третьяковской галереи, Румянцевского музея, Кремля, театральных спектаклей и публичных лекций [* ГА РФ, ф. 102 (ДП-3), 1894 г., д. 240, л. 266-267.]).

    Что с того, что большинство этих поручений носило сугубо «технический» характер? Думается, что Ромася это обстоятельство не смущало. А. М. Горький запомнил (и воспроизвел в статье «Механическим гражданам СССР») такие его слова, обращенные к молодым пропагандистам: «Когда беретесь за революционное дело, то уже не можно брезговать никаким тяжелым трудом, и надо помнить: корень слова – дело» [* Горький М. Собр. соч.: В 30 т. - М., 1953. - Т. 24. - С. 437.].

    Начавшийся на родине Чернышевского очередной этап его революционной биографии заканчивается там, где автор «Что делать?» провел многие годы подневольной жизни. Арестованного 21 апреля 1894 года, Ромася после полутора лет тюремного заключения, часть которого пришлась на печально знаменитый Трубецкой бастион Петропавловской крепости, вновь высылают (на пять лет) в «отдаленнейшие места Восточной Сибири» и поселяют в Вилюйске.

    Из ссылки он вернулся в 1902 году и уже семейным человеком. С фельдшерицей Надеждой Петровной Фоняковой (1869-1961), его соратницей но «Народному нраву», Михаил Антонович соединил свою судьбу еще по пути в Сибирь. Там родился их сын Владимир и еще двое детей, уберечь которых они не смогли [* Фонякова Н. Н. Краткая биография М. А. и Н. П. Ромасей (неопубликованная рукопись). С. 3. Автор этой работы любезно познакомила меня и с некоторыми другими материалами о М. Л. Ромасе.].

    О том, каким он вернулся, узнаем из позднейшего письма Горького. Посетивший Ромася весной 1903 года, после пятнадцатилетней разлуки, он засвидетельствовал: «Тюрьма и ссылка почти не изменили его физически и совершенно не отразились духовно - такой же крепкий человек, спокойно верующий в правоту своего дела» [* Цит. по: Н[иколаев]ский Бор. Первое преступление М. Горького (из очерков по архивным материалам) // Былое, 1921. - № 16. - С. 185.].

    Однако не изменились и условия его жизни: снова скитания, осложненные поднадзорностью обоих супругов, снова поиски работы. Прибыв из Якутии в Воронеж, Ромаси вынуждены были вскоре перебраться в Седлец (здесь и произошло свидание с Горьким), где глава семьи, благодаря хлопотам друзей, получил место кладовщика на строительстве железной дороги, а оттуда - в город Лиду Виленской губернии. Работая здесь по десять часов в сутки в болотистой местности, Ромась заболел тяжелой формой суставного ревматизма. «Дошло до того, - сообщал он в недатированном письме к Короленко, - что меня поворачивали на кровати, и я, собираясь в дальнюю дорогу, уже дышал, как рыба, вынутая из воды, с открытым ртом» [* ОР РГБ, ф. 135, р. ІІ, к. 32, №79, л. 39.].

    При всем при том ему трудно примириться с царящими вокруг звериными нравами, его душу будоражит нарастающий в стране революционный подъем. В другом письме читаем: «Сижу я около кормежки своих ребятишек, но по временам зудят руки и, как старому волку, мерещится лес, может, и убегу в него, хотя маленькие ручки держат крепко...» [* Цит. по: Груздев И. Указ. соч. - С. 504.].

    Но и дети, а в описываемое время их было уже четверо, не всегда удерживали его «от рискованных действий...» [* ОР РГБ, ф. 135, р. ІІ, к. 32, № 79, л. 51.]. В 1906 году, например, Ромась, заведовавший в ту нору хозяйственной частью городской больницы Севастополя, был, по собственным словам, «изгнан со службы за излишнюю заботливость об имуществе города» [* Груздев И. Указ. соч. - С. 505.]. А спустя еще два года его арестовали на Черниговщине за пропаганду среди штундистов [* Былое. - 1921. - № 16. - С. 185.].

    Выйдя из тюрьмы, где он на этот раз пробыл недолго, Ромась опять колесит но стране: Луганск, Бахмач, Кишинев. В годы Первой мировой войны он служит во Всероссийском Земском союзе, а демобилизовавшись но болезни, незадолго до революции переезжает в Одессу.

    Здесь Ромась пережил тяжелые годы гражданской войны, когда город нс раз переходил из рук в руки; здесь, проводив старшего сына в Красную Армию, служил в органах кооперации, здесь и умер 17 июня 1920 года [* Вітчизна. - 1983 - № 8. - С. 178.].

                                                                            * * *

    Такова внешняя канва жизни этого и вправду особенного человека, имя которого вспоминают рядом с Горьким и Короленко. Вспоминают по праву: одному он стал, хотя и ненадолго, добрым наставником, другой повлиял на его собственное становление и, кроме того, много лет помогал ему и словом, и делом. Наконец, оба они запечатлели «неугомонного хохла» на страницах своих произведений.

    Правда, если в автобиографической повести Горького нам представлен сам Ромась, то в рассказе Короленко - его художественное отображение. Увы, оно оказалось беднее и бледнее «оригинала».

    Трудно определить однозначно, почему так произошло, почему писатель рассказал о Романычс меньше, чем мог. Разумеется, названные выше внешние помехи всего не объясняют; ясно, что были и иные, внутренние. Не исключено, в частности, что Короленко стесняли рамки им же избранного сюжета; еще вероятнее (вспомним приведенную выше оговорку), что он невольно «оглядывался» на цензуру, которая, наверняка, не пропустила бы портрет революционера «в полный рост». Однако другой портрет не пропустил он сам.

                                                         ВІДОМОСТІ ПРО АВТОРІВ

    Меламед Юхим Йосипович – літературознавець, історик-архівіст. Живе у Києві.

    /Короленківський збірник: Наукові статті та матеріали. Харків. 2006. С. 38, 46-55, 67-69, 208./

                                                           ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ

    Ромасев М. А.  192

    /Архивы России о Якутии. Выпуск 1. Фонды Государственного архива Иркутской области о Якутии. Справочник. Отв. ред. проф. П. Л. Казарян. Якутск 2006. С. 192, 460./

                                  АВТОБИОГРАФИЯ МИХАИЛА ИВАНОВИЧА РОМАСЬ*

                                                                          1866-1927 г.

                                    [* М. И. Ромась скончался в Москве 31 января 1927 г. — Ред.]

    Родился в 1866 году в Полтавской губ., Миргородского уезда; вырос на хуторе среди крестьян, принимая участие с раннего детства в земледельческом труде. Учился в сельской школе, потом в Лубенской гимназии. С пятого класса участвовал в кружках самообразования и с жадностью читал все, что доходило до Лубен из нелегальной литературы, и процессы по политическим делам. В 1885-1886 годах ходил на каникулах с товарищем «в народ» по селам и хуторам Миргородского и Хорольского уездов. С 1886 г. считал себя принадлежащим к партии «Народная Воля» и усиленно занимался химией.

    В конце 1886 г., будучи гимназистом 8 класса, попал в Екатеринодар и в начале 1887 г. был там арестован за пропаганду и организацию слесарной мастерской. В начале 1888 г. был приговорен к административной высылке на пять лет в Степное ген.-губ. и отправлен в Москву в Бутырки.

    Из Москвы со второй партией отправлен в Сибирь. В Тюмени принимал участие «в сопротивлении властям» при отправке нашей партии пешим порядком на Омск [* О «сопротивлении властям» в Тюмени см. в статье А. В. Гедеоновского «Из Петербурга в Сибирь» в № 5 (26) «Каторги и Ссылки» за 1926 г. — Ред.]. Вся наша партия была вынесена силой из тюрьмы на руках и отправлена дальше. В Омске часть нашей партии отправили на Акмолинск, а меня и других на Семипалатинск. По дороге в Павлодар была объявлена голодовка из-за грубостей и утеснений казаками; продолжалась она три-четыре дня. На третий день по прибытии в Павлодар мы все снова были арестованы по распоряжению Тобольского суда за сопротивление властям в Тюмени.

    По этому делу я в числе других был приговорен на шесть месяцев тюрьмы, не считая предварительного сидения.

    Сидя в тюрьме в Павлодаре, мы получили сведения о Якутской трагедии (расстрел товарищей-якутян в марте 1889 года). Я получил из Балаганска письмо от Грабовского, в котором он сообщал, что они, балаганцы, решили обратиться с воззванием к русскому обществу против столь дикого, безумного поведения правительства и предлагал мне организовать такой же протест среди ссыльных Семипалатинской области.

    На это письмо я ответил, что, зная, чем кончаются наши письменные протесты, думаю, что протестовать против произвола надо в России с динамитом в руках.

    Это мое письмо в Балаганске попало в руки жандармов и послужило поводом к новому аресту меня и привлечению по делу балаганцев. С юридической стороны это дело должно быть очень интересным, как образчик сибирского произвола и неправосудия. Просидел я по этому делу более трех лет в тюрьме, приговорен был Иркутским губернским судом к четырем годам каторжных работ, тогда как никто никакого обвинения мне не предъявлял и допросов не учинял. Балаганцы разослали протест, а я не только не подписывал такового, но и им не советовал подписывать, и тем не менее я был приговорен к одинаковому с ними наказанию. Балаганцы приговор Иркутского суда обжаловали в сенат; я же, считая свой приговор до того нелепым и несогласным хоть с какой-нибудь логикой, от всяких обжалований отказался, дабы не тратить попусту бумаги и слов. Сенат, пересмотрев дело, нашел приговор Иркутского суда правильным (!!), но постановил ходатайствовать о замене нам каторжных работ ссылкою на поселение в отдаленнейшие места Вост. Сибири с лишением всех прав состояния.

    Ходатайство сената было уважено, и в декабре 1892 г. меня из Павлодарской тюрьмы отправили этапом с уголовной партией на Омск, Томск, Иркутск. В конце августа или начале сентября из Иркутска я был отправлен с уголовной же партией на Якутск. После длинной дороги пешком, на паузках и, наконец, на санях я в конце октября или начале ноября 1893 г. прибыл в Якутск.

    До приезда в Якутск я не имел о Вилюйске никакого понятия, кроме того, что туда, как в место наиболее гиблое, откуда возвратиться в Россию невозможно, был сослан Чернышевский.

    В Якутске я прожил недели 2-3, и здесь товарищи уже более подробно меня ознакомили с Вилюйским округом. А. Н. Шехтер (Минор) сама была там в тюрьме, вернулась оттуда не так давно и рассказывала о нем без ужаса.

    От Якутска до Вилюйска 700 верст на северо-запад; летом сообщение только верхом (колесной дороги нет), зимой на санях.

    Дорога зимой занимает 7-8 дней и тянется все время лесом и озерами. Почта туда отправляется 1 раз в месяц. Телеграф в то время доходил только до Витима.

    Абсолютная тишина и пустынность дороги производят на новичка сильное впечатление. В самом Вилюйске я застал в ссылке Гаврилова с женой и теткой, а в округе — моих однопроцессников: Грабовского, Кранихфельда, Улановскую и административно-ссыльного Лонского. Последние жили на Нюрбе в Мархинском улусе, за 300 верст от Вилюйска на запад.

    Чем и как жили эти ссыльные до меня?

    Гавриловы в Вилюйске вели довольно замкнутый образ жизни без особой материальной нужды: он возился с фотографией, она же изредка имела акушерскую практику и тем поддерживала связи с обывателями. Кранихфельд и Улановская выстроили себе избу, получили земельный надел и бились над созданием своего хозяйства, поддерживая связь с соседями-скопцами; Грабовский жил с Кранихфельдами, очень скучал, вел довольно оживленную переписку с Сигидой, Якубовичем и многими другими товарищами, писал много стихотворений на украинском языке, переписывался с И. Франком и Павликом в Галиции и тосковал, тосковал по Украине без конца.

    О Лонском я мало знаю, но он жил тоже на Нюрбе, поселившись там раньше Кранихфельдов, был частым у них гостем и близко, кажется, сошелся со скопцами, как хорошими хозяевами и самым культурным элементом в окружности.

    Узнав о моем приезде, Грабовский, как земляк и приятель с Москвы, поспешил приехать в Вилюйск. Он склонял меня переехать к ним на Нюрбу и вести земледельческое хозяйство (я в ссылке славился как землероб), но я, не имея абсолютно никаких средств, кроме казенного пособия, и ознакомившись из его же слов с условиями ведения хозяйства Кранихфельда, отказался от этого предложения, тем более, что вновь назначенным в Вилюйск исправником Кочаровским мне была обещана работа в Вилюйске. Тогда и Грабовский перебрался в Вилюйск. В конце февраля я, действительно, получил от Кочаровского предложение сделать описание Вилюйского округа по отчетам инородческих управ за 1893 год.

    Я охотно взялся за эту работу, и она у меня поглотила все время до половины июня. Работа была интересная, материал, довольно обширный, давал мне сразу полное представление о положении Вилюйского округа во всех отношениях. Наши беседы приобрели интерес и отвлекали мысли от угнетающих представлений о своей оторванности от жизни.

    Грабовскому они давали материал для корреспонденций в «Тобольский Листок» и «Восточное Обозрение».

    Летом 1894 г. я поехал в Сунтарский улус для личного ознакомления с инородческими управами и инструктирования писарей управ по составлению отчетов. По дороге прожил некоторое время у Кранихфельда, познакомился с Лонским и побывал у скопцов. Якуты везде встречали меня очень радушно, кормили все время дикими утками, тут же при мне застреленными. Надо заметить, что якуты живут не селениями, а, я бы сказал, небольшими хуторами у озер; 2-3, много 5-6 юрт — вот и все поселение. Тут у них покос и рыбная ловля — главные источники жизни. Богатство якута заключается в скоте, а для скота нужно сено. Хлеба якуты почти не сеяли, и, я думаю, больше 50% населения во всю свою жизнь хлеба не пробовало. Мясо, рыбу якуты ели без хлеба, и в моем путешествии я наибольшую нужду испытывал именно в хлебе, хотя и запасся на дорогу сухарями. Обращение денег в мое время было весьма незначительно — в дорогу надо было брать чай кирпичный, купцы брали водку и другую мелочь, но не деньги. У туземцев много серебряных вещей и украшений, отчасти покупные, а частью местного изделия, по виду не особенно высокопробного. Езда только верхом — колесных дорог нет, и колеса якуты не знают. Поездка моя по округу продолжалась больше 2 месяцев. Вернулся в Вилюйск в августе. Во время поездки познакомился с жизнью якутов, обычаями, отношением их к уголовной ссылке и русским вообще.

    В Сунтарском улусе один довольно богатый якут предложил мне взять его внука в ученики. Этот якут не имел определенного задания, к чему нужно готовить своего внука, но склонялся больше к мысли об определении его в фельдшерскую школу.

    Ученик мой уже окончил в своем улусе русскую начальную школу (в каждом улусе при управе имелась школа и интернат). Проучившись в ней 6 лет, он умел кое-как говорить по-русски, писать и читать. Ученики в этих школах вообще за 6-8 лет выучивались механически читать, не понимая совершенно прочитанного; и довольно красиво писать, хотя совершенно безграмотно (надо заметить, что якуты вообще народ очень способный к графическим искусствам).

    В сентябре мы приступили с ним к регулярным занятиям. Осенью 1894 года приехал в Вилюйск Дулемба, в 1895 году — Юделевский с женой, а по зимней дороге: Махайский, Шетлих, Кассиуш и Ананьев, позже Хинчук с женой; в 1896 году шлиссельбуржцы — Мартынов и Шебалин, после них Иванов, Айзенштат с женой, Белецкий, Ромась, Ранякова [Фонякова] и др.

    Словом, колония наша все пополнялась и пополнялась и чуть не целиком оседала в Вилюйске. В округ уехали только Ананьев в Сунтарский улус и Ромась с Раняковой [Фоняковой] в Мархинский на Нюрбу. Состав колонии подобрался на редкость хороший. Имена шлиссельбуржцев, имя Махайского, Юделевского были далеко известны и до революции не только в России, но и за границей. Вся колония без исключения жила на редкость дружно, объединенно.

    Все мы там сидя находили много себе занятий: кто давал уроки, кто работал в архиве, кто брался за всякую работу, но все мы жили дружно и никто особенно материально не бедствовал. Один Махайский, человек великого ума и кристально чистой души, сразу по приезде набросился на книги, отказался от всякой работы и помощи ему; он материально наиболее нуждался. Частенько, особенно зимой, мы сходились в той или другой квартире, и тут затевались споры и бесконечные разговоры. Юделевский и Махайский, изучавшие Маркса, часто не сходились во взглядах на толкование того или другого из его положений. Кассиуш, побывавший в австрийских и германских тюрьмах и лично знакомый с тамошним рабочим движением, часто вносил поправки из практики жизни.

    Мы, народовольцы, в их спорах были слабы, но, конечно, не молчали. Так проходило время, не внося диссонансов в нашу среду. Мои занятия по составлению годовых обзоров округа и участие в составлении разных докладов о нуждах округа часто обсуждались в товарищеских беседах.

     С администрацией (исправником Кочановским) и обывателями у нас были наилучшие отношения. Корреспонденциями в «Восточном Обозрении», личным воздействием на Кочаровского мы. бескорыстно, охотно приходили на помощь туда, где общественная несправедливость грубо нарушалась. Кончилось это тем, что к 1898 году посыпались доносы от уголовной ссылки, а отчасти и якутов губернатору на то, что округом управляют государственные ссыльные, и якутский губ. счел за лучшее перевести исправника Кочаровского в Верхоянск.

    В 1896 г. я приписался в крестьяне в селении Павловском (старообрядческом), Якутского округа и начал хлопотать о разрешении мне, как крестьянину из ссыльных, выехать из Вилюйска. После долгих хлопот и неоднократных отказов, наконец, в 1898 г. мне разрешили выехать на прииски Ленского золотопромышленного т-ва (в это время у меня была уже приемная двухлетняя дочь). При выезде на прииски мне выдали не паспорт, а свидетельство от якутского полицеймейстера на годичный срок.

    На приисках я был назначен письмоводителем первой дистанции. В декабре 1898 г. я созвал съезд ссыльных в Бодайбо, на котором решили собирать средства для организации издательства за границей. На съезде были: Стефанович, Надеев, Молдавский, Харитонов, Щепанский и я. В 1899 г. я, как письмоводитель, затребовал себе паспорт из Павловской волости и получил таковой совершенно чистым, даже без отметки, что я крестьянин из ссыльных. Я немедленно подал заявление о расчете и в январе 1900 г. был уже в Питере. К сожалению, в Питер я приехал не совсем здоровым, и мне прежде всего пришлось заняться лечением, а тем временем на четвертый или на пятый день меня уже пригласили в охранное отделение и через две недели выслали в Енисейскую губ.

    В конце 1900 г. мне разрешили перебраться на ст. Обь Томской жел. дороги; там я поступил в депо слесарем второй руки и вел пропаганду среда рабочих. Нелегальную литературу я получал изредка через поездных фелдшериц переселенческого пункта. В 1901 г. в Томске на переселенческом пункте был арестован доктор Павлов, а вскоре и одна из фельдшериц на ст. Обь. Я поехал в Томск и просил разрешить переехать мне в г. Бийск, куда и попал в 1902 г. В 1903 г. Павловское волостное правление Якутской области выслало мне по моему требованию паспорт, в котором было сказано: «крестьянин из ссыльных такой-то, разрешается жительство по всей России, кроме столиц и столичных губ.». С этим паспортом я снова немедленно уехал в Россию, но на этот раз решил побывать на родине — хотелось повидать своих родителей и, может быть, у них устроить свою дочь. Жил я на хуторе у родителей спокойно, но однажды является становой пристав и просит меня явиться немедленно в Миргород. В Миргороде меня арестовали и посадили в каталажку. Для меня это было, конечно, не новостью, но что было возмутительно, так это то, что вместе со мной посадили и мою 5-летнюю дочь, хотя я просил разрешения передать ее моей сестре, провожавшей меня в Миргород.

    Продержав с неделю в каталажке, меня выслали в Томск в распоряжение губернатора, а последний назначил мне местом жительства заштатный глухой городишко Колывань. В Колывани мне делать было нечего, жить нечем, а в Бийском уезде я служил бухгалтером на стеклоделательном заводе, и место мне там было обеспечено. Я начал хлопотать, чтобы мне разрешили снова перебраться в Бийск, и месяца через три я снова очутился на стекольном заводе.

    Рабочих разных классификаций на заводе было больше 100 душ; большинство местные кр-не, а часть — приезжие из России. Отношения у меня установились наилучшие; в заводской школе, хорошо содержимой, устраивались чтения; купили граммофон на собранные по подписке деньги; надзор полиции надо мной был благодушный, и я там прожил спокойно до 1905 г.

    В 1905 г. мне было разрешено выехать в Евр. Россию, кроме столиц, столичных губ. и университетских городов, под гласный надзор полиции. Я поехал на родину в Полтавскую губ., Миргор. уезд, рассчитывая там заняться ведением сельского хозяйства; отец умер в 1904 г., и матери-старухе трудно было справляться с хозяйством. Мечтам моим и тут не суждено было исполниться. Становой пристав учинил надо мной такой надзор, что ни отлучиться из хутора, ни общаться с местными жителями я не мог; в хуторе из 10 дворов посадили 2 надзирателей; обывателям говорили, что за общение со мной их самих могут выслать в Сибирь и пр. Жить было нельзя, и я снова поднял хлопоты о разрешении выехать из хутора в город. После нескольких отказов мне, наконец, разрешили выехать в Полтаву. Там я застал старых своих товарищей по Якутке — Сосновского, Левенталя, Виташевского и др. и устроился на службу в контору газеты «Полтавщина». «Полтавщина» была куплена В. Г. Короленко и К°, и вокруг нее сгруппировались все лучшие общественные силы. В материальном отношении она, однако, несла убытки.

    /Каторга и ссылка. Историко-Революционный Вестник. Кн. 33. № 4. Москва. 1927. С. 162-167./

    М. Ромась

                                         ПРОТЕСТ «БАЛАГАНЦЕВ» И МОЯ ССЫЛКА

    В конце марта 1889 г. в Якутске разыгралась ужасная трагедия. Группа ссыльных была обстреляна в запертом доме; часть из них была ранена, часть убита, остальные были арестованы и уведены в тюрьму. 1888-89 г.г. были вообще годами протестов политических заключенных и ссыльных; в эти годы вводился новый порядок содержания, препровождения и надзора за ссыльными. Первый опыт гнусного насилия над ссыльными был произведен агентами власти, кажется, в Тюмени, над второй партией высылаемых из Москвы в Западную Сибирь; а в Якутске серия протестов закончилась кровавым финалом.

    Сообщения о происшедшем, в Якутске дошли до Павлодара, Семипалатинской области, в июне 1889 г. Впечатление было ужасно; почти всех раненых и убитых мы знали лично по совместному сидению в Бутырках. Среди пострадавших было много и личных друзей, и единомышленников, но мы сами в это время сидели в тюрьме за тюменский протест и, кажется, только потому не разбежались куда глаза глядят, чтобы чем-нибудь проявить свое отношение к бесчеловечному насилию, учиненному над нашими товарищами.

    Спустя некоторое время после дошедших до меня первых сведений, я получил от П. А. Грабовского обширное письмо с подробным описанием событий в Якутске и о решении ссыльных Балаганского округа обратиться к русскому обществу с призывом к протесту против насилий, чинимых властью над своими политическими врагами. Присоединиться к этому протесту Грабовский призывал и нас, ссыльных Семипалатинской области. Однако, мы, 17 человек, заключенных в Павлодарской тюрьме, обсудив предложение Грабовского, нашли, что такая форма протеста существенного значения иметь не будет, а только повлечет за собою удлинение сроков ссылки и высылки нас в Якутскую область, как случилось это с Майновым, Гуревичем и др., протестовавшими в Тобольске против безобразного отношения администрации к их товарищу. Я Грабовскому ответил, что то, к чему ведут протесты на бумаге, мы уже видели и знаем, что наша цель — скорей вернуться в Россию и протестовать бомбами против существующего режима; случившегося же изменить мы уже не можем.

    Это письмо мое и было найдено у Грабовского. Осенью 1889 г. меня арестовали, но долго, очень долго я и сам не знал, за что; только весной 1890 г. я узнал из письма Грабовского, за что я арестован и что я присоединен к их группе. Судил нас Иркутский губернский суд в 1892 г., но как он судил, за что, какие обвинения мне предъявлял, я так и не узнал. Ни обвинительного акта, ни следствия мне в Павлодаре не предъявили; кажется, в августе меня вызвали к мировому судье и объявили, что приговором Иркутского губернского суда я осужден к 4 годам каторжных работ. Вскоре после объявления приговора я получил письмо от Грабовского и ссыльного юриста Олейникова из Иркутска с предложением обжаловать этот приговор в Сенат. Но я видел в приговоре продолжение насилия над якутянами и от подачи кассации отказался наотрез. Тем не менее я продолжал сидеть в Павлодарской тюрьме, и меня не высылали почему-то. Наконец, в начале декабря 1892 г. я получаю следующий приговор: сенат, рассмотрев дело о протесте ссыльных Балаганского округа, нашел приговор Иркутского губернского суда правильным, но решил ходатайствовать перед «его величеством» о замене ссылки в каторжные работы ссылкой на поселение в отдаленнейшие места Восточной Сибири. Балаганцев защищал в сенате Спасович и еще какой-то присяжный поверенный. Я к своей защите абсолютно никаких мер не принимал. 19 декабря 1892 г. меня этапным порядком вместе с уголовной партией отправили в Омск-Томск. Это — около 800 верст. До Томска я добрался в конце марта; ждать подхода партии политических ссыльных из России было долго, а дорога портилась, и меня снова с уголовной партией отправили, дальше на Иркутск. В Иркутск я пришел в августе месяце, но балаганцев там уже не застал и недели через две отправился дальше в Якутск.

    Тяжела была для меня дорога особенно тем, что со мной в партии не было, товарищей, что я все время шел один с уголовной партией, не имел по дороге писем и только на дневках между Томском и Иркутском изредка встречался с политическими ссыльными, работавшими тогда по проведению шоссе между этими городами. Только от них я узнавал, что творится на белом свете, и встречи, с ними; облегчали мою дорогу. Путешествие от Иркутска до Якутска было мне особенно тяжело. В Качуге сели на паузки; за Верхоленоком паузки пришлось бросить — пересадили в шитики (почтовые лодки по Лене); скоро, однако, пришлось бросить и шитики. На Лене показалась шуга, и плыть было невозможно. Тогда конвойный офицер дал мне двух солдат-конвоиров и отправил меня дальше верхом по прибрежным горам Лены. Бывали иногда жуткие моменты во время этого пути. Но молодость и здоровье искупали все. В Киренске я снова встретил политических ссыльных. Здесь я застал доктора Фейта, Фрейлиха и не помню еще кого. Из Киренска повезли уже на санях по берегам Лены — снегу еще не было. Ехать на санях по гальке, визжащей под полозьями, пожалуй, хуже, чем верхом, и только доехав до Нохтуйска (Мача), я застал там уже снег и санную хорошую дорогу.

    Начиная с Мачи, я ехал хорошо и быстро, хотя дневки приходилось делать. В Олекминске я застал З. А. Абрамовича, Серг. Жебунева, Дзбаринского. Привет, ласка, разговоры и новости не дали спать всю ночь. В Олекминске чуть не арестовали моих конвоиров за то, что они отпустили меня к политическим ссыльным и не сообщили исправнику о своем прибытии с политическим арестантом, но это дело уладил Абрамович, лечивший исправника и его семью.

    В Якутск я прибыл в ноябре месяце, и из областного правления отвезли меня в тюрьму. Скоро, однако, в тюрьму ко мне на свидание пришла Н. Н. Шехтер, жена Минора, и сказала, что другие товарищи уже пошли хлопотать, чтобы меня выпустили из тюрьмы. И, действительно, через несколько часов такое распоряжение было получено, и я направился сначала на квартиру к Надееву, а потом переселился к С. Н. Долер. В Якутске я прожил недели две. Наконец, меня попросили все же ехать в Вилюйск. Тяжело было в Якутске прощаться с товарищами. Оставить в Якутске администрация не согласилась, ссылаясь на распоряжение генерал-губернатора.

    В Вилюйск я добрался 17 декабря 1893 г., т.-е. пропутешествовав этапом год без двух дней. Из ссыльных в Вилюйске я застал только семью Гавриловых, но через несколько дней Грабовский, узнав о моем прибытии, приехал из Мархинского улуса, где он жил вместе с Кранихфельдом и Улановской.

    /Каторга и ссылка. Историко–Революционный Вестник. Кн. 53. № 4. Москва. 1929. С. 129-131./

                                                                        ПРИМЕЧАНИЯ

                                                                                Введение

    90. ...Ромась М. Протест «балаганцев» и моя ссылка // Каторга и ссылка. – 1929. - № 4. С. 129-131;...

                                                                  ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ

    Ромась М. И.  430

    /П. Л. Казарян.  Якутия в системе политической ссылки России. 1826-1917 гг. Якутск. 1998. С. 430, 466./

     Татьяна Николаевна Афанасьева

                                            ВИЛЮЙСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ССЫЛКА

                                            Страницы «пенитенциарной» истории города

    ...В декабре 1889 года вилюйская тюрьма приняла 20 участников вооруженного выступления ссыльных в Якутске (22 марта), известного в истории под названием «монастыревская трагедия». Охрану замка усилили. «Монастыревцы» жили одной семьей, поддерживая друг друга. Все работы по хозяйству выполняли сами — готовили по очереди еду, кололи дрова, топили печи. Летом сажали огород. Зимой коротали время, занимаясь самообразованием, изучая иностранные языки. Много читали, выписывали газеты и журналы. Выпускали рукописный журнал «Вилюйский сборник». Иногда устраивали диспуты, отмечали праздники. Исправник Н. М. Антонович и надзиратели препятствий не чинили. Однако в конце концов весть о вилюйской тюремной вольнице дошла до Иркутска, и весной 1892 года «монастмрсвцев» отправили на каторжные работы в Забайкалье.

    Не притеснял политссыльных и сменивший Антоновича исправник Б. Ф. Кочаровский. Так, в 1894 году он поручил своему «подопечному» М. А. Ромасю составить описание округа за 1893 год, а вскоре отправил его в связанную с этим командировку по улусам. Подобного «либерализма» исправнику не простили: Комаровский, обвиненный «в привлечении государственных преступников к управлению округом», был переведен на службу в Верхоянский улус.

    Украинского поэта, революционера-народника П. А. Грабовского, находившегося в ссылке в Иркутской губернии и вместе с товарищами выступившего в защиту «монастыревцев», приговорили к высылке в отдаленные места Сибири. В 1892 году его доставили в Мархинский улус, в 1894-м — в Вилюйск, где Грабовский много и плодотворно работал...

    /Московский журнал. История государства Российского. № 7 (283). Москва. 2014. С. 25-26./

                                                                         II. ИСТОРИЯ

                                            3. ИСТОРИЯ ЯКУТИИ XIX - НАЧАЛА XX вв.

                                                                  3.2. ЛИТЕРАТУРА

                                                             3.2.2. Ссылка в Якутию

                                          3.2.2.5. Политическая ссылка в 1860-1900-е годы

                                                     3.2.2.5.3. Якутская трагедия 1889 г.

                                                                        (Монастыревка)

    876. Ромась М. И. Протест «балаганцев» [в Якутске] и моя ссылка // Каторга и ссылка. 1929. № 4 (53). С. 129-131.

                                                                  3.2.1.5.5 Персоналии

                                                               3.2.1.5.5.1 Общие вопросы

    914. Деятели революционного движения в России. От предшественников декабристов до падения царизма: Биобиблиогр. слов. / Всесоюз. о-во полит, каторжан и ссыльнопоселенцев. — М., 1927-1934. — Памяти погибших в борьбе с царизмом посвящается.

    Т. 2: Семидесятые годы: В 4 вып. / Сост. А. А. Шилов, М. Г. Карнаухова. — 1929-1932.

    Вып. 3: М — Р. — 1931. — 837-1384 стб.: портр.

    В. Г. Малеванный, П, И. Мозговой, М. В. Морозов, И. Н. Мышкин, М. А. Натансон, С. Е. Новаковская, А. С. Овчинников, А, Е. Орлов, П. А. Орлов, И. И. Папин, Э. К. Пекарский, А. Н. Петерсон, И. И. Писковой, Я. С. Потапов, И. П. Розанов, М. А. Ромась (Ромасев), П. 3. Рябков.

    926. Аптекман О. В. Две дорогие тени: (Из воспоминаний о Г. В. Плеханове и М. А. Натансоне как семидесятниках) // Былое. 1921. № 16. С. 3-14.

    Жизнь в якутской ссылке; участие в съездах и дискуссиях политссыльных; о литературных работах И. С. Тютчева, В. Г. Короленко, М. И. Ромася, В. Л. Серошевского, И. А. Виташевского.

                                                  3.2.2.5.5.4. Другие политссыльные

                     М. И. Ромась (1866-1927), в ссылке в 1882-1884, 1897-1902 гг.

    1121. Автобиография Михаила Ивановича Ромась (1866-1927) // Каторга и ссылка. 1927. № 4 (33). С. 162-167.

    Сведения о жизни в Намском улусе и с. Сунтар Вилюйского округа.

                                                  ВСПОМОГАТЕЛЬНЫЕ УКАЗАТЕЛИ

                                                           ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ

    Ромась М. И. 876

                                                     УКАЗАТЕЛЬ ПЕРСОНАЛИЙ*

                                                  *Составлен Л. С. Николаевой (РИБ)

    Ромась (Ромасев) М. А. (1860-1920), политссыльный 914

    Ромась М. И. (1866-1927), политссыльный 926, 1121

    /Грибановский Н. Н.  Библиография Якутии. Ч. VI. Археология. История. Якутск. 2008. С. 127, 132, 134, 202, 233./