Александр Лаврик
☆
РОДНЫЕ
(Поэма)
ВСТУПЛЕНИЕ
Вот и приленскос село
Среди лесов зеленых...
В то утро все вокруг цвело
На островах и склонах.
Уже светилась за рекой
Заря полоской алой,
И отражал воды покой
Дома, березы, скалы.
И
в час прохлады вдалеке,
Крутой тропинкой росной,
Бежал, резвясь, малыш к реке.
За
ним спускался взрослый,
С черноволосой головой,
Приземистый фигурой,
А
мальчик — лютик золотой.
Кудрявый, белокурый.
Не разглядел я лица их,
Но
доносило эхо
По глади светлых струй речных
Обрывки слов и смеха.
«Не спотыкнись, мой
сын Олесь,
Успеем порыбачить».
«А в Лене раки тоже есть?
А вам пришлося
бачить*
Щучишу вот такой длины?» —
Разводит мальчик руки.
«Такую мы поймать должны,
Есть и крупнее щуки».
Мужчина с туеском в руке
Шагает следом ходко
Туда, где на сыром песке
Лежит долбленка-лодка.
Чуть постоял он над водой
На галечнике влажном.
По выправке, по строевой
Видать, — солдат вчерашний.
Одним рывком — гляжу силен!
Стащил он лодку в воду.
И чем-то вдруг напомнил он
Сержанта... гордость взвода.
В боях бесстрашная душа,
Шел сквозь огни, по гарям
Молчанов Гурий — с Иртыша
Сибирский крепкий парень.
Прошел на Западе пять стран,
Потом под знойным солнцем
Закончил бой в порту Дайран,
Задав урок японцам.
И в дополненье всех наград, —
С горячей страстью юной
Его обнял, как брата брат,
Солдат Мао Цзэ-дуна.
Три «Славы» — на его груди,
Полдюжины медалей.
... Грохочет поезд. Впереди —
Манят родные дали.
И кто-то шутит из бойцов:
«Как суждено всем людям,
И мы, сержант, в конце концов,
Поди, жениться будем?
Ты только распуши усы,
Одень свой китель новый
И девушка любой красы,
Клянусь, пойдет без слова».
«Нет, у меня расчет не тот,
Другая цель на свете...
А кто же вдов, детей-сирот
Должóн, друзья, приветить?
Вот ты, браток, с детьми возьми
И по отцовской власти
Ты помоги им стать людьми,
Дай ласку им и счастье».
Так вот с какой мечтой в боях
Шел сквозь огни и бури
Суровый воин сибиряк,
Сержант Молчанов Гурий.
Лодчонка, чуть скользя, плывет
По утренней лазури:
А я гляжу: ну, тот и тот •
Друг фронтовой мой, Гурий...
Ельцами засверкала сеть.
Желаю вам удачи!
Счастливо жить, и звонко петь,
И весело рыбачить.
Не
каждый день, не каждый час.
Друзья, мы мирно жили,
И если радость есть у нас,
Ее
мы заслужили.
И если счастье расцвело,
И небо — голубое, —
Все это
не само пришло,
А взято нами с бою.
Солдатской дружбой дорожа,
Я встречу ждал с
волненьем...
Но не сержанта с Иртыша
Я повстречал на Лене.
Хотя он также
коренаст
И чуть проношен китель,
Но по разрезу черных глаз —
Тайги природный житель.
Широкоскулого лица
Чуть-чуть смуглее кожа.
...Но до чего же их сердца
И даже судьбы схожи.
Итак, начну я свой рассказ
В простом несложном виде
О том, что в жизни много раз
И ты, читатель, видел.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Высокая звезда
Тебе укажет путь
Элляй
Двадцатый год. Декабрь — лют.
Тропой, таежной в горку
Бежит в слезах малыш-якут,
Чокура сын, Егорка.
В глазах его и боль и страх,
В груди и в горле — горько.
Оленья дошка — вся в дырах,
И снег скрипит в опорках.
Поземка все сильней пушит.
За пазухой — лишь корка.
Куда бежит, куда спешит
В такой мороз Егорка?
Туманом ночь заволокла
Долины, пади, взгорки...
А
хватит ли в тебе тепла,
Мой снегирек, Егорка?!
Покрыл щеку твою ожог.
От
стужи сводит ноги.
Уже ты раз, дружок, прилег
В снегу вблизи дороги.
Шагнешь ты в
гору два шага
И вновь скользишь обратно.
Кругом одни снега, снега.
Шумит тайга
невнятно.
Он так замерз, он так устал,
Сковала боль колени.
Егорка прямо в
снег упал,
Но шепчет: «Ленин... Ленин!..»
Пушистым мехом кутал сон,
Вставать
теперь не скоро...
Но будто сказку, слышит он
Обрывки разговора:
«Та цэ дытына!..»
«Ще жива?»
«Жива! Скорий, Мыкола,
Давай одягнемо
сперва.
Бо ридна зовсим гола...».
И кто-то щеки тер и нос.
Укрыв в тулуп овечий,
И кто-то задыхаясь нес
Тугим ветрам навстречу,
И кто-то выдохнул:
«Цэ я...»
И доложил устало:
«Товарищ командир! Хлопья́*
В байраке замерзало».
И кто-то ночью у костра
Все бинтовал тихонько,
И кто-то говорил:
«Сестра,
Ты оживи мальчонку»,
И кто-то на санях домчал
В далекую избушку...
Егорка жадно чай глотал,
Стуча зубами в кружку.
Не мог промолвить ничего,
Горел в бреду мальчишка,
Лишь только в памяти его —
Воспоминаний вспышки.
Нависли тучи, как свинец.
Над речкою знакомой.
Кто там босой идет? Отец —
Улусный предревкома.
Врасплох
захвачен. Он — один,
Бандитов — чуть не сотня.
«Запомни, мой любимый сын,
Что
видишь ты сегодня». —
Еще сказал:
«Большевиком
Расти
на вольной Лене.
В твоей борьбе, в пути твоем
Тебе поможет Ленин».
Егорка
видит, как стоит
Отец на льду раздетый,
Неколебимей, чем гранит...
—
Да здравствуют Советы! —
Могучим голосом, как гром,
Он заглушает залпы.
Когда бы
не приклады... Он
Еще сейчас стоял бы.
Спустя семь дней увидел мир
Таким, как
есть, Егорка.
Над ним склонился командир
В зеленой гимнастерке.
Дымком
подкрашены усы,
В висках — седые пряди.
«А ну, браток, бери часы, —
Сказал, с улыбкой
глядя. —
Послушай — тикают, идут!
Подарок от отряда.
Бери и сахар... фунт не
фунт.
Но все ж комок, что надо».
И посидев еще без слов,
Привстал, расправил
плечи. .
Отважный командир Орлов
Не мастер был на речи.
«Ешь сахар» — он тепло басил.
Понравились Егорке
Глаза, как небо, и усы,
Пропахшие махоркой.
Но вспомнил, горло сжал комок:
«Отец... на льду... убитый...»
«Да, тяжело тебе, сынок.
Но больше нет бандитов.
Свободным стал тайги простор,
И путь народу ясен.
Поедем, друг ты мой, Егор,
В Москву. Ну, как, согласен?
Перед твоим отцом в долгу
Мы, воины живые.
Тебе учиться помогу,
А там — пути любые».
Вошли довольные бойцы:
«Ого, встает наш парень!»
Сказал Орлов, крутя усы:
«Будь хлопцам благодарен.
Струченко, руки покажи —
Вишь, крепко прихватило.
Сам замерзал он, а души
Для добрых дел хватило».
Егорке новый сшит наряд.
Прошло недель немного,
Поздоровел он. А отряд
Собрался в путь-дорогу.
Взлетала песня выше крыш.
В поселке — многолюдье.
И с командиром шел малыш,
Встречая ветер грудью.
Потом поехали они.
В дороге месяц жили.
И
наконец — Иркутск. Огни
Лучистей звезд светили.
На шумной станции отряд
В
большой вагон уселся.
Как дятлы поутру, стучат
Колеса в стыки рельсов.
Разъезды.
Села. Города.
Равнина — словно блюдце.
Гудят, как струны, провода,
В вагоне песни
льются:
«Наш паровоз, вперед лети,
В Коммуне остановка.
Иного нет
у нас пути,
В руках у нас винтовка».
Сидит Егорка у окна,
Столбы,
мосты считает.
«Страна... какая ширина! —
Орлов все поясняет. —
Так
вот, Егор, твои края
И те, что проезжаем, —
Все это — Родина твоя,
А
ты — ее хозяин».
Москва. Многоэтажный дом.
Гостили здесь недолго.
И
вот они уже вдвоем
В Саратове, на Волге.
Егорка в школу здесь пошел.
Жил
вольным и счастливым.
Шли годы. Вырос и расцвел,
Стал пареньком красивым.
Всем сердцем Волгу полюбил,
Ее простор и песни,
Прозрачна синь ее глубин,
Как утром поднебесье.
За Волгу глянешь — тополя,
А дальше, в светлой дали,
Червонным золотом поля
В июльский зной сияли.
Друзей Егорка здесь обрел
И нравился девчатам.
Так незаметно срок пришел —
Пора служить солдатом.
И с виду, как всегда, суров
И слов сказав немного,
Егора провожал Орлов
В далекую дорогу.
«Пиши... Всегда я помогу.
Черкни хоть пару
строчек.
Отслужишь — навести тайгу,
Не забывай край отчий.
Будь верным комсомольцем,
сын...»
Приметил вдруг Егорка —
Чуть были влажными усы.
Пропахшие
махоркой.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Он, Отчизна, помялся тебе.
И
сумел свою клятву сдержать
Л. Попов.
В труде великом
время шло.
Звенело время песней.
И вдруг:
«Война!» —
Сердца ожгло
Известье в день воскресный.
...И
стук, и шумный вихрь колес
Слышней в теплушке ночью.
Широкой грудью паровоз.
Рвёт встречный воздух в клочья.
Вдали, над крутизною скал,
Мерцают вспышки молний,
А справа, в темени — Байкал
Бросает грозно, волны.
Гудок перед тоннелем дав,
В одно мгновенье ока
Стрелой проносится состав,
Летит состав с Востока.
Сидят, беседуют бойцы,
Похожие, как братья,
Совсем, совсем еще юнцы,
—
Но крепкие ребята.
С бойцами едет командир
При ордене и шпорах.
Из сорока лишь он один
В бою понюхал порох.
Война — на опыте своем
Он знал — лихая школа.
Навек запомнил каждый холм
На сопках Холхин-Гола.
«Так-так, тук-тук» — колесный
стук.
Как пулемет, стрекочет.
В дверях
стоит боец Сердюк
Мрачней осенней ночи.
Промолвил будто сам с собой:
«Друзья, кто видел Киев?
Да сколько солнца там весной,
Сады цветут какие!»
Глядит
в простор Сердюк Петро,
Как будто Киев видит:
«Не дам тебя, родной Днипро,
Не дам врагу в обиду!»
Заговорил боец-бурят,
Порывистый, как ветер:
«Байкал — мой брат, и
Днепр—мой брат,
А мать — земля Советов.
С
тобой, Петро, в бои пойдем
Мы все с мечтой единой.
Свободным будет Днепр, твой дом.
Родная
Украина!»
«И я дождаться не могу,
Чтоб там, за дымной далью,
С
размаху врезаться врагу,
Врубиться в сердце сталью» —
Боец Бодров слова кресал.
Зажав
в руке окурок.
— Вот это молодцы! — сказал
Их командир Чокуров.
И из груди,
сама собой.
Взмывая выше, круче:
«Вставай, страна, на смертный
бой!»
Звучала
песнь могуче.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Все сборы в путь любой жены
И
бел войны не сладки.
А. Твардовский
Не спит село Камыш-Заря.
Тревожно в каждой хате.
Холодный вихрь осокоря
Сердито раскудлатил.
Не гром, обильный дождь суля,
Не зорька в час рассвета, —
Горит и «ухает» земля
На горизонте где-то.
В беленой хате над прудом.
От горя чуть живая,
Сидит безмолвно за столом
Оксана Лозовая.
Светлей криниц ее глаза,
Но
сколько в них мученья...
И расплывается слеза
На страшном извещении.
Всего
дороже сердцу — мать,
Нет в мире связи крепче.
Но друга жизни потерять
Никак,
никак не легче.
Грудной Олесь с Наталкой вряд
Лежат друг к другу спинкой.
Спокойно
дышат, мирно спят
Под белою простынкой.
И улыбается чуть-чуть
Веселым
снам Наталка.
Пора бы собираться в путь.
Да разбудить их жалко.
Пускай сама, а то
и их
На ветер брать из хаты
Здесь им тепло, здесь все для них.
Так сладко
пахнет мятой.
И вдруг откуда-то с дорог —
Как будто в стену градом...
И, дверь
сорвав, через порог
Фриц входит с автоматом.
Готов глазами черта съесть,
Ефрейтор
шарит рыжий...
«Так вон какой он ворог есть —
Нахальный и бесстыжий».
Гримасы
строит; словно шут.
Глумится без утайки,
Лопочет: «Фрау! Пьят минут
Вари сто
штукен яйки.
Я быстро требую понять:
Пуд — сало, много — водка» —
И даже пробует
обнять, —
«Корош, моя молодка...»
Оксана, словно холст, бледна,
Сойти на шаг не
может,
Лицом к лицу с врагом одна
Кто, кто же ей поможет?
А сердце говорит:
«Постой,
Ведь ты росла свободной
Не для того, чтоб стать рабой,
Наложницей
сегодня».
Стоит Оксана, как в лесу,
Но, наконец, сказала:
«Сейчас достану, принесу
Сметаны, водки, сала». —
Выходит в сени. — «Убегу!
Вернуться — хуже смерти.
А дети? Неужель врагу
На растерзание дети?
Он хитрый зверь, и не в
одну,
Видать, врывался хату,
Не зря ж простынку шевельнул
Холодным автоматом».
Оксану ненависть трясет,
Гнев сердце сжал и давит,
Но, что обещано, несёт.
Но стол бутылки ставит.
«Пей, фрау».
«Я её не пью».
«Ты мне даешь отрава?»
«Ну, ладно, и себе налью,
Пусть будет ваше право...»
Хвастливо выпил фриц стакан,
И вот через минуты
Уже сидит, как истукан,
Бессмысленный, надутый,
И что-то мелет языком:
«О, чюдный выпал слючай!
Село
моё... я взял штыком,
Я фермер буду лючшай...»
Душа оксанина кипит:
«Барыш считаешь рано —
Ты про народ забыл, бандит...»
Но вслух хитрит Оксана:
«А
может?.. Я сварила борщ
С курятиною, жирный!»
«О порщ! Скорее порщ! Корош,
Мой
парышень эфирный.» —
Чугун огромный с кипятком
Она скорей достала.
«Что будет — все равно потом...»
А сердце трепетало.
Враг развалился за столом,
Сует
в тарелку рыло.
Миг — и Оксана чугуном
Ефрейтора накрыла.
Фриц даже пикнуть
не успел.
Чугун вовек не скинет.
«Ну, как ты досыта поел
Борща на Украине?!»
Раздетых, спящих, торопясь,
Детей берёт Оксана.
Скорей бы выйти, в добрый час
Добраться до бурьяна.
Бежит Оксана за село,
С трудом от страха
дышит...
Уже немного рассвело.
Вдруг перестрелку слышит.
И видит близко взвод
своих.
А дальше — вражья каски.
«Родные, бейте, бейте их!» —
Оксана без опаски
Кричит, бежит, к своим спеша:
«Я с вами, будем вместе.
Пусть смерть! — решила так
душа, —
Но только не бесчестье».
Восток зарей багровой цвел.
Свисали тучи хмуро...
Четвертый раз в атаку вел
Свой взвод Егор Чокуров.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Узнала я в столице Казахстана
Что близкие живут и вдалеке.
С.
Капутикян
Просторы велики у нас.
Земля щедра к тому же, —
И в добрый час и в трудный час
Они нам верно служат.
Была Украина в огне,
Душила гарь станицы.
А там, в заволжской вышине.
Спокойно пели птицы.
Чем
дальше, тем спокойней даль,
Светлее речек плесы.
Челябинцы варили сталь,
Сибирь
вела покосы.
Туркмены жали рис с утра.
Пасли коней хакассы,
И гнали
уголь на-гора
Шахтеры Черембасса.
И плотовоз давал гудок,
Где Лена блещет
глянцем.
И мыли золотой песок,
В распадках гор алданцы.
Ловки и волею крепки,
Меж льдами правя лодки,
Ловили чукчи-рыбаки
Кету в морях Чукотки.
Нас не пленила тишина
И не согнули беды.
Когда обрушилась война.
Покой нам был неведом.
И пусть прохладой голубой
Тайга рассвет встречала, —
«Мы все пойдем на смертный бой!»
—
В сердцах у нас звучало.
И тот, кто пулей фрица бил,
И те, что хлеб растили, —
Передний край, глубокий тыл —
Одной мечтою жили.
Скрепляла партия ряды
Примером вдохновенным.
Единством, как гранит, тверды
Вели мы бой священный,
Ей поклялись мы горячо:
«Не дрогнем в час невзгоды!»
По-братски шли к плечу плечо
Советские народы.
Наш гнев и месть, как смерч, взвились
Сметая людоедов,
И был у всех один девиз:
«Все силы — для победы!»
Великой верою сильны.
Мы знали — сгинут тучи...
Не победить такой страны,
Такой народ могучий!
...Да сгладится ль в душе (ни в жизнь!)
Тот страшный час, та дата
И то, как с ворогом дрались,
Презревши смерть, солдаты,
И как Олеся нес сквозь дым,
Прикрыв собою, кто-то,
Когда «стервятник» с воем злым
Строчил из пулеметов,
И как на помощь подошли,
Утюжа фрицев, танки...
И сесть в теплушку помогли
Бойцы на полустанке.
В теплушке — тридцать человек
И каждый — изувечен.
Оксане не забыть вовек
Той боли человечьей.
А ведь у каждого есть мать
Или
подруга где-то.
Хотелось громко зарыдать,
Не в силах видеть это.
Но
вот боец лежал без ног,
В бинтах и грудь и руки,
И не понять — ну как он мог
Сдержать
без стона муки!
Как сговорились — весь вагон —
(Знать, крепче стали воля!)
Чтоб
не пугал детишек стон,
Терпеть без крика боли.
Забредил раненый:
«Ой...
пить...»
Его товарищ рядом
Упрямо шепчет:
«Потерпи,
Детишкам, может, надо...»
«Да, пейте! Будь, вода, сладка!» —
Оксана
с флягой ходит,
Но выпив только полглотка,
Боец стакан отводит.
Вот
здесь Оксана поняла —
Всего святей на свете
(Так глубока и так тепла)
Любовь
солдата к детям.
...Заволжье. В золоте леса.
Ледком сковало глуби.
Над
лесом — дыма полоса.
Уперлись в небо трубы.
Белеют снегом гребни гор,
Как тучка
та, что выше.
Не ветер — кажется простор
Могучей грудью дышит.
Сидит Оксана у
окна,
Ребята спят на полке.
«О Родина? ты так сильна,
В тебе ведь силы сколько!
Спаси ж мой край от смертных вьюг.
Избавь людей от горя...»
Печаля грудь: «на
юг, на юг» —
Колеса гулко вторят.
Уже раскинулись пески
В сиреневом тумане.
И сердце рвется на куски:
Не по себе Оксане.
Нет ни рубля, ни узелка,
А детям кушать дай-ка.
Постель — простынка под бока,
Под голову — фуфайка.
Степной безлюдный перегон.
Скрипнули оси тяжко.
И в тот же миг вошла и вагон
В цветной шали казашка.
Прижав ладонь к своей груди,
Сказала с теплым взглядом:
«Подружка, ты ко мне иди.
Тебе я буду рада.
Пойдем?.. У нас теперь дома,
Зимою топим печи.
Детишек я люблю сама...» —
И обняла за плечи.
Оксана собрала детей.
Сошла. Состав умчался.
Сколь видел глад — простор степей
Ковром поблеклым стлался.
И как одно из страшных чуд,
Что съесть живьем вас хочет. —
Стоял огромнейший верблюд.
Запряженный в возочек.
Без долгих сборов и затей
(Бояться ветра стоило)
Казашка спрятала детей
В цветистый теплый войлок.
И заискрив усмешкой взгляд:
«Ну, как, мол, будет мило?»
В мужской простеганный халат
Оксану нарядила.
И, с сумки отряхнув песок.
Промолвила влюбленно:
«Бери лепешку и кусок
Баранины вареной.
Детишки и сама кушай.
Большой,
всю ночь дорога. —
Найдя слова, сказала, — Чай
Пить будем в юрте много».
Змеиной
головой верблюд
В ночи уныло водит.
И тени по пескам бегут,
И тряско
на подводе,
И в бесконечном пустыре
От непривычки жутко,
И думы все в
Камыш-Заре:
«Ой, край мой - незабудка.
Что, «то с тобою в этот час?..
Спасибо добрым
людям,
Что как родных встречают нас
В несчастье нашем лютом...»
А ветер выкатил
луну
И гонит в небе синем.
Вдруг ржанье. «Где же табуну
Нашлась трава в пустыне?»
Но слышен окрик, хлещет кнут,
Несется топот частый.
Поди, на станцию ведут
Коней, как вихрь, гривастых.
Казашка разгадала крик,
И проводила взглядом:
«Для фронта мой повел старик.
Сын мой — под Сталинградом».
И вскоре в мареве утра
Арык блеснул, чаша,
А где-то дальше трактора
Гудели — знать на
пашне.
На берегу лежал саман.
В распадке — где затишье.
Виднелись белые дома
С землистой плоской крышей.
Далекий незнакомый край.
Оксана робость прячет.
Здесь будто и собачий лай
Не так звучит, иначе.
Как будто все не наяву.
А в сказке... «Сладко ль, худо
С детьми вот здесь я проживу?
И что же делать буду?
Чем, чем я людям отплачу? —
И вслед сама решала. —
Любое дело — по плечу.
Любой работы мало.
Докажут руки, не слова.
Покой — не по Оксане.
Лишь знать, не через год, так два
Свободным край мой станет».
Ведет гостей казашка в дом.
«Мой кыз»* — Наталке шепчет...
Запахло хлебом и теплом,
И сердцу стало легче.
В песчаном вихревом краю,
В колхозе Казахстана
Нашла с детьми себе приют
Украинка Оксана.
Мороз нагрянул — будь здоров!
Оксана оробела,
При
дойке по утру коров
Частенько руки грела,
Потом го снежной целине,
На
ветерке морозном
Она с другими наравне
За сеном шла обозом.
Под звонкий говор,
дружный смех
Быстрей грузились сани.
В труде да на глазах у всех
Теплей жилось
Оксане.
...Всю степь затеплили лучи,
Весны всесильно право.
В низинках потекли
ручьи.
Зазеленели травы.
В кругу колхозниц молодых
Оксана—запевала.
Она в работах полевых
Талант свой показала.
Иной здесь у людей язык,
Но так душою схожи.
Копали сообща арык,
Чтоб дол песчаный ожил.
Одни и помыслы и труд,
Заветы дружбы — святы...
Как два живых цветка растут
Оксанины ребята.
Загаром опалённый весь,
В дарёной тюбетейке
На
огород крепыш - Олесь
Таскал пустую лейку.
Пусть жизнь в нелегкой маяте, —
Оксане
труд приятен.
А вести с фронта уж не те —
Враг метит в путь попятный.
Не
все повыбиты клыки.
Шальной оскал у зверя,
Но взнесены над ним штыки,
Прикончат
— люди верят.
И каждый месяц третий год
Из той железной бури
И письма и
посылки шлет
(Теперь майор) Чокуров.
И строки писем все теплей:
«Храни ты радость нашу —
Твоих детей — моих детей —
Олеся и Наташу».
...Шел третий март.
Колхозный люд
Был севом крепко занят.
Привычный труд, любимый труд, —
И здесь он мил
Оксане.
Арык блестел, как серебро,
А репродуктор четко
Передавал «Информбюро»
О наступлении сводку.
Слова, торжественно паря,
В сердца отраду лили,
«... Вчера село Камыш-Заря
Войска освободили...»
Оксане захватило грудь:
«Мий краю, ридний краю!..
Вспорхнуть сейчас бы и взглянуть!
Что ж крыльев я не маю?!».
ГЛАВА ПЯТАЯ
Мать-земля! Горячей грудью
Ты
вздохни...
М. Рыльский.
От полустанка десять вёрст
Еще
пути до дома.
Над степью тает россыпь звезд...
Так мило, так знакомо
Зарей
затеплился восток,
И сердце бьется чаще.
Лететь бы надо, но возок
Корова еле
тащит.
Черна весенняя земля.
Дорога — грязь да лужи,
И крылья по ветру стеля
Высоко ястреб кружит.
«Любым укором покарай.
Обидь любой обидой.
Но не гляди, родимый край,
С таким печальным видом.
Ни хатки, ни садка окрест,
Лишь на бугре высоком
Стоит, как погребальный крест,
Обугленный осокорь.
Прости, любимая земля.
Что не была я рядом,
В сады, хлеба и тополя
Тебя мы вновь нарядим...
Ой, горе! Где ж Камыш-Заря?» —
Оксане душно стало:
Среди развалин, пустыря
Лишь две трубы торчало.
Молчит Наталка на возу,
Примолк Олесик тоже.
Мать хочет скрыть от них слезу,
Крепится, но не может.
«Дым!» Мама, дым из-под земли! —
Вскричал Олесик. — Глянь-ка!..»
«И правда!.. Доченька, взгляни...
Живут, живут в землянках!»
И этот голубой дымок,
Пропахший кизяками,
Оксане сбросить вмиг помог
Давивший сердце камень.
Не мало в свете труб дымит
И мест прекрасных много,
А все ж за тыщи верст манит
Дымок жилья родного.
Теплей и слаще чувства нет.
Дороже нет наследства —
Хоть раз один в десяток лет
Побыть, где прожил детство,
Где с ребятней в полях бродил
И к гнездам лез на вязы.
Где красный галстук на груди
Был в торжество повязан,
Где у речных прозрачных струй
С друзьями пелось звонко,
Где первый робкий поцелуй
Ты подарил девчонке.
Где мать шершавою рукой
К груди своей приклонит,
И кажется — ты вновь такой,
Как был, юнец зеленый
Но знаешь — в даль зовет страна,
Все будет, как сначала.
Мать снова просишь, чтоб она
В разлуке не скучала.
За отчий край мы бой вели
И не щадили жизней,
Ведь, этот уголок земли
Нерасторжим с Отчизной.
Одно
нам солнце с вышины
Тепло дарит и светит,
И мы — сыны одной страны —
Отечества
Советов.
Но что же сделать, если враг
Твой кров дотла разрушил?
Вновь
разожги ты свой очаг.
Чтоб запылал он лучше.
И с новым рвением в груди,
У
мира став на страже,
Вновь сей, сажай и возводи
Всё, что страна прикажет.
Своей
заботою, трудом
Строй зданье коммунизма.
Чтоб стал счастливым край, твой дом —
Заботится
Отчизна.
Оксана все твердит:
«Живут!
Взгляните,
детки, дальше.
Вон там... где вовсе высох пруд.
Подворье... было наше.
Ой,
лихо! Не сойти б с ума:
Один бурьян кудлатый.
Лежит раскрошенный саман
На
месте прежней хаты...»
То с той, то с этой стороны
Бредут к Оксане люди.
Такой
восковой желтизны
Вовек не позабудешь.
Морщины собраны у лба —
Печать
судьбы суровой.
Но все ж улыбка на губах:
«Бывай, жива - здорова!»
Улыбка!.. Так
февральский луч
Приход весны пророчит.
Пускай мороз еще трескуч,
Но убывают ночи,
А дни становятся длинней
И небеса лучистей,
И вот уж засквозил ручей
Игривый, звонкий, чистый.
Летят в просторе журавли,
Гусей гогочут стаи.
Глядишь — уже вблизи, вдали
Взошла трава густая.
Цветенье. Свет. Голубизна.
Ликует вся природа.
И у народов есть весна,
Зовут свобода
Суров на лицах отблеск гроз,
Тяжки на сердце раны...
«А как же наш теперь колхоз?»
Торопится Оксана.
В ответ: «Не то чтобы тягла
Нет куриц в наших норах.
Стоптал сады, всё сжег дотла
Сожрал до крошки ворог».
«Корову, бричечку мою —
Подарок Казахстана—
Со всей душой в колхоз сдаю?»
Промолвила Оксана.
«Одно
тягло уже нашлось, —
Сказал старик Чубатый. —
Поднимем все равно колхоз,
Степь
вспашем, хоть лопатой.
Дней мало будет, прямиком
В полях застрянем на ночь.
...Вчера к нам приезжал райком
Орлов Дмитро Иваныч».
«Он здесь?!»
«Рукав
одни пустой.
А в деле та же хватка.
Огнем крещеный, боевой
Наш
партизанский батько».
«О чем он говорил вчера?»
«Да речь была про то же.
Что
сеять нам хлеба пора
И что райком поможет».
Еще подходят земляки,
И
скольких кашель давит.
Оксана с воза узелки
Берет, на землю ставит.
И то, что долго
берегла:
Балык, сабзу, лепешки,
Всем — никого не обошла —
Все раздала до
крошки.
«Спасибо, доченька, сестра,
Придет пора — отдарим...»
Потом горяченьким, с
костра
Полакомились взваром.
Тепло струилось от земли,
Курилось в поле млево.
Все, сколько было, в степь пошли
Решать дела с посевом.
То гарь, то прежних лет
стерня,
То бруствер, то воронка.
А в небе, серебром звеня,
Пел жаворонок звонко.
И несказанна синева
От края и до края.
Пускай в недуге, но жива,
Жива земля родная!
...Уже закат совсем угас,
А люди степь копали.
Про вольный труд, про светлый час
Слова не умолкали.
Был скрашен каждый час и миг
Мечтой об урожае.
...Блеснули фары.
«Грузовик?..»
«Так это горожане!»
И прямо с ходу, прямо в ночь
В селе кипит работа.
Коли приехали помочь.
Так помогать до пота.
Азартный на дела народ.
Им не товарищ — с ленью.
Кто глину месит, кто кладет
Фундамент под правленье.
К утру явилось семь подвод
С саратовской пшеницей.
Расти, колхоз! Трудись, народ!
Светлейте, души, лица!
А следом двадцать пар коней
Пригнали два хакаса...
Да
знал ли мир родню родней.
Кто так еще братался?
И как всем сердцем не любить
Тебя, страна Советов!
Ведь, до чего ж приятно жить
В кругу друзей на свете,
Что
не покинут в час лихой
И в огненных метелях,
С тобой шагают рядом в бой
И
труд с тобою делят.
Взялись за плуги плугари,
Позвонче крикнул кто-то.
И
от зари и до зари
Пошла в полях работа.
И не смущает, что пока
Нет сеялок.
Упорно
Кладет размашисто рука
В родную землю зерна.
Могуч, прекрасен вольный
труд.
Расти же, тучный колос!
И люди молча, но поют
Отвыкнув петь на голос.
Пусть долго землю кутал дым,
Не будет степь бесплодной:
Неутомим, непобедим
Народ земли свободной!
Забыв и усталь и покои,
Оксана при народе
Трудилась жарко день-деньской
В колхозном огороде.
Горячий ветер опалил
Ее лицо и губы,
Но труд ей бесконечно мил
И всходы сердцу любы.
Ей по душе была страда,
Глаза сияли гордо,
Когда плоды ее труда
Шли
с надписью: «Для фронта».
И первый огуречный сбор
(Вложив немало силы)
И
первый красный помидор
Бойцам она растила.
Дороже всех наград и плат:
В
блиндажной щели узкой
Возьмет, покушает солдат,
Да скажет: «Эх, брат, вкусно!»
Лишь в ночь,
расправив грудь с трудом,
Домой спешила с грядок.
...Уже стояло над прудом
С
десяток скромных хаток.
Уже покрыл арбузный лист
Вблизи окон полоски.
Уже
откуда-то взялись
Черешенки - подростки.
Вон хата и ее видна,
Не вся — пока
начало:
В полроста поднялась стена,
Хлопот еще не мало.
Скорее накормив ребят,
Бралась опять за дело.
Вот петухи уже кричат,
Полнеба побелело,
И в нежной синеве утра
Уже сверкают росы...
И отдохнуть бы ей пора,
Да дело жалко бросить.
Копала глину на саман,
Полив водой, месила,
Подчас дивясь тому сама —
Откуда столько силы.
Но все же горе часто жгло,
Лишь вспомнит о Трофиме:
«А знаешь, как мне тяжело
Жить без тебя, любимый.
Хотя
бы ты зашел на час.
Сказал хотя бы слово,
И то бы легче в десять раз
За
дело браться снова.
Все воскрешу, как было тут,
Запахнет в хате мятой...
Взгляни
ж, любимый, как растут
Родные соколята...
Но нет чудес... И не вернуть...»
С
детьми под одеяло
Она ложилась прикорнуть,
А через час вставала.
Пусть
позабыла счет трудам
Да помогли девчата,
Но все ж к осенним холодам
Уже стояла
хата.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Кто, честно смерть приняв в бою,
Тот
разве пал и побежден?
Пал тот, кто, робко грудь свою
Прикрыв, ушел из битвы вон...
М. Горький.
Ночной осенний хлесткий дождь,
Знай,
квасит грязь на пашнях.
До теплой хаты не дойдешь,
Не зная троп вчерашних.
Хоть глаз
коли — темным-темно.
Ну, по каким приметам
Найти село? Хотя б окно
Вдали
мигнуло светом.
С дождем смешался липкий снег,
А ветер кружит, дразнит...
С дороги
сбился человек,
В суглинке пашни вязнет.
Стирая грязный пот со щек,
Бредет один
в потемках,
В руке — железный сундучок,
А за спиной — котомка.
«Село мое! Как
видно, зря
Давал названье кто-то,
Какое ж ты Камыш-Заря?
Нет, ты — Камыш-Болото!
—
Сердился путник. — Но дойду
И снова жизнь устрою,
Порядок наведу в саду
С Горлинкою сестрою...»
Как гири тянут сапоги.
Да те ли это степи?
А ночь — ну, не видать ни зги,
И дождь со снегом лепит.
----
Оксана плохо ночь спала,
Погода огорчала:
Без крыши хата протекла,
Опять бели сначала,
А в хате пустота пока —
Не стол стоит, а ящик,
Топить не хватит кизяка,
Дверей нет настоящих.
И вспоминаются, как сны,
Дней прежних свет и просинь.
...Не знали люди до войны
Такой заботы в осень.
Уже июль запасы нёс:
Сушилась в зиму вишня,
А с ней — черешня, абрикос,
На
целый год и с лишним.
Наступит августа пора —
Всего насолишь в кадках,
В
чулан войдешь — горой-гора!
Душистых яблок сладких.
Колхоз торопит: «Не тяни!»
Готовь
огромный кузов
Да получай на трудодни
Тонн до пяти арбузов.
Едва
ледком подернет пруд,
На юг сберется птица,
Везет колхоз тебе за труд
Подводы
три пшеницы.
Двойной, порой тройной запас
Дарило людям лето.
Ломали головы не раз
—
Куда девать все это?
Потом на клубных вечерах
И стар и млад бывали,
В шелках, в червоных сапожках
Девчата танцевали.
Оксана бойкою росла
В семье девичьей дружной,
И жить без танцев не могла
Ни в девках, ни замужней.
Считался увальнем Трофим,
Но все ж растормошила,
Шутила каждый раз над ним,
Сама на круг тащила:
«Сердечно приглашаю вас...»
«Ты подожди хоть трохи...»
И все же Трофим осилил «Вальс»
Кружил потом неплохо.
Да было ль это хоть давно
Или на зорьке снится?...
Ручьем серебряным в окно
Уже рассвет струится.
Оксана грустная встает,
Расчесывает косы.
В окно взглянула —
словно лед
За воротник кто бросил,
В ней сердце вдруг оборвалось
Вздохнуть она не может:
«Ужель увидеть довелось
Трофима?.. Боже ж, боже!»
Бежать к нему бы ей пора.
Нет силы — вот причина!
На бугорочке у двора
Сидел один мужчина.
В шинели? Значит, фронтовик
Котомка, сбоку фляга...
К
коленям головой поник.
Да жив ли он, бедняга?
Хотелось прошептать тепло,
Чтоб
поднялись ребята:
«Вставайте... Солнышко взошло —
Живым вернулся тато».
Но
тут опомнилась сама:
«Не он... Но что за вестник?
...Так это же Горох Кузьма,
Трофима
друг-ровесник».
Спешит позвать его в жилье:
«Сосед, да это что же?!».
Кузьма
не узнает ее
И дрожь сдержать не может,
Но вот заговорил: «Вчера
Мечтал
— Горлинка встретит...
Где, где моя сестра?
Скажи мне, кто ответит?
Погибла?..
Не прощу врагу!..»
Оксана промолчала.
«Давайте, встать вам помогу.
Зайдем
в тепло сначала...»
А он сдержать не может вздох
Глядит с тоской щемящей.
«Ужели стал таким Горох —
Тот парубок найкращий?
Тот самый парень, что красой
Смущал
сердца девчатам?..»
Угрюмый, грязный и худой
Приковылял он в хату.
«Давай, сосед, не суперечь,
На печку, полезай-ка».
Пожарче растопила печь,
Несет
воды хозяйка.
Все простирала до бела,
Шинель ополоснула,
Развесить во дворе пошла,
От горьких чувств вздохнула:
«О, если бы ты пришел, Трофим»
Не знала б
счастья краше,
Каким бы светом золотым
Жизнь озарилась наша».
Наталка со всех ног
бежит:
«Кто, мама, спит на печке?»
И видно, как стучит-стучит,
Волнуется
сердечко.
«То, дочка, дяденька чужой,
Был человеком стройным.
Теперь — уставший и
больной.
Пускай поспит спокойно».
Весь день сестре шептал Олесь:
«Он нам ружье
покажет.
Пусть поживет немного здесь.
Мне и не страшно даже».
Но только маму
увидал,
Навстречу к ней пустился.
Гость поворочался и встал.
Оделся и умылся,
Стянул себя ремнем тугим,
И стал солдат - солдатом.
Кузьма предстал уже другим,
Совсем молодцеватым.
«Горпинка где? — скорей скажи»
«Угнал Горпинку ворог...»
«Угнал? Да нету в нем души!
Погибнет от позора.
Сестра... Горпиночка...
цветок... —
Кузьма беззвучно плачет, —
Тебе ничем я не помог,
И тут виновен, значит...»
Два дня вставал Горох чуть сеет,
В степь уходил далёко,
Но утешенья, видно,
нет
В судьбине одинокой.
Лишь под вечер назад бредет
Усталый и голодный.
Глаза Кузьмы — осенний лед,
И взгляд — пустой, холодный.
Потом с косой в лесок ушел,
А через день к обеду,
Со стог подвода с камышом
Во двор к Оксане едет.
«Прости, хозяйка, блажь мою.
Что не сказал об этом.
За доброту я воздаю
Добротным очеретом».
«Я этой платы не возьму».
«Не совестись, Петровна,
Еще одно скажу к тому —
Есть на стропила бревна,
Чтоб было потеплей зимой,
Вот я и поспешаю...»
«А у меня порядок свой,
Сама дела решаю.
Хозяйка я в своей судьбе,
Прошу вас не сердиться,
Везите очерет к себе,
Вам тоже пригодится».
Кузьма доехал до межи.
Воз опрокинул рьяно...
Теперь
он у Чубатых жил,
Сердитый на Оксану.
Но как-то ночью в выходной
Он
постучал в окошко,
Зашел: «Не скучно ли одной?
Поговорим немножко?
Я ж человек, а
не бурьян...
Забрёл к тебе недаром...»
Кузьма сидел изрядно пьян,
Разило
перегаром.
«Ну, ладно, раз молчишь — молчи.
Я тишину нарушу.
Пойми Оксана: палачи
Мне осквернили душу.
Героем шел я на войну.
Бил фрица пулей в
морду...
Побыть у ворога в плену
Не доведись и черту...
Но я сбежал... Бродил...
Пока
Своих узрел глазами.
В отряде деда Ковпака
Я честно партизанил.
Горох был на виду у всех
И почитаем всеми.
Но тут случилось — как на грех! —
Я заболел экземой;
На этом подвигам конец.
Прощай, отряд наш дружный.
Теперь я — списанный боец,
И человек — ненужный».
Скрутил цыгарку не спеша,
Мигая глазом левым.
Молчит Оксана, но душа
Уже вскипает гневом.
«Смолчать, наверно, не смогу,
И незачем к тому же,
Ну, как он мог отдать врагу
Из
рук своих оружье?
И носишь ты казацкий ус
И бравый парень с виду,
Но
так охота крикнуть: «Трус!»,
Сказать в лицо обиду.
Вдруг вспомнила тот жуткий день,
Тот
взвод бойцов усталых,
В смертельной огненной беде
Своих детишек малых.
А
если б был там дезертир
И струсил в рукопашной?
Тот смуглолицый командир
В
атаку шел бесстрашно.
«Вперед! За Родину — вперед!» —
И первым в бой врывался,
Пусть
кровью истекал тот взвод,
Но победил, не сдался.
Горда Оксана и тверда,
Кузьму
пронзает взглядом:
«Нет, ни за что и никогда
Вас не поставлю рядом!»
[* Бачить (укр.) — видеть.]
[* Хлопья́ (укр.) — мальчик.]
[* Кыз (казахск.) — девочка.]
(продолжение
следует).
[С.
58-87.]
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz