ЎЎЎ 35. Адубарыя Ігідэйка. Эдуард Пякарскі ў жыцьцяпісах. Сш. 35. 1940. Койданава. "Кальвіна". 2022.

 

                                      За превращение института языка и культуры

                                                в центр научной мысли республики

    Институт существует четыре года. Но по-настоящему он стал работать только с 1938 года, после разоблачения старого вражеского руководства.

    За этот короткий срок институт уже сумел проделать большую научно-исследовательскую работу. Организованы сектор языка и письменности, сектор истории и сектор литературы и фольклора.

    Сектор языка и письменности своей задачей ставит систематическое, всестороннее изучение вопросов письменности (алфавита), вопросов орфографии, терминологии, составление словарей разного типа, разработку школьной научной грамматики, исследование диалектов, исследование и разработку проблем истории якутского языка и письменности.

    Более крупными достижениями сектора языка и письменности являются завершение перевода якутской письменности на новый алфавит на основе русской графики, составление общей грамматики и установление принципов правил единой орфографии и терминологии современного якутского литературного языка.

    Сектором начата капитальная работа по составлению русско-якутского словаря па 30 тысяч слов-статей, в черновике уже заготовлено 230 с лишним тысяч картотек, в том числе около 22 тысяч терминов-слов. Подготовлен к печати орфографический справочник со сводом орфографических правил, составляются терминологические словари по отдельным учебным дисциплинам с привлечением специалистов. Скоро выйдут в свет словари синонимов, омонимов, архаизмов, парных и образных слов якутского литературного языка. Готовится к печати дополнительный выпуск якутско-русского словаря Э. К. Пекарского, для работы над которым привлечены крупные специалисты-тюркологи: доктор лингвистических наук Малов С. Е., профессора Поппе Н. Н. и Юдахин К. К., из научных сотрудников института — Григорьев Н. С. и Убрятова Е. И...

    Сектором истории приобретены и разрабатываются архивные материалы Ленинградского отделения институте истории Академии наук СССР, Государственной краснознаменной публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина и института материальной культуры имени академика Марра, касающиеся древней истории и истории XVII, XVIII веков Якутии. В том числе имеется весьма ценная рукопись к первому тому «Якуты» Серошевского...

    Несмотря на постановление Совнаркома ЯАССР от 1936 года институт до сего времени не имеет своего собственного здания.

    Дело еще хуже обстоит с бюджетом. По непонятным институту причинам из бюджета 1939 года была снята статья «Научно-исследовательская работа». Это положило конец переговорам с институтами Академии наук СССР об издании ряда научных трудов и заключению договоров с научными работниками на важнейшие актуальные вопросы научно-исследовательской работы.

    Не следует забывать, что институт языка и культуры призван стать центром научной мысли республики. И с этой задачей он вполне справится при помощи партийных и советских организаций.

    И. Барашков, Г. Ефремов.

    [С. 3.]

 

 

                                    Н. ЧИЖОВ И ЕГО ЯКУТСКИЕ БАЛЛАДЫ

    Николай Чижов — поэт-декабрист, мало известный широкому читателю. Его жизнь и поэтическое наследие не изучены.

    Он родился в 1799 (или в 1800) году в семье военного советника, — помещика. Воспитывался в Николаеве, в пансионе Голубева, учителя Черноморского штурманского училища, и в Петербурге — в Петропавловском училище.

    С ранних лет Чижов состоит па морской службе. В 1821 году он был на Новой земле и сделал топографическое описание ее, которое было напечатано. 21 апреля 1824 года Чижов произведен в лейтенанты.

    Вскоре лейтенант Чижов, как участник восстания декабристов, был арестован на квартире своего дяди, заслуженного профессора Д. Чижова, и 17 декабря заключен в Петропавловскую крепость. Верховным уголовным судом и по конфирмации 10 июля 1826 года Чижов был отнесен к «государственным преступникам восьмого разряда», лишен чинов и дворянства и приговорен к ссылке в Сибирь па вечное поселение; позднее. 20 августа 1826 года, срок поселения был сокращен до 20 лет.

    29 июля 1926 г. Чижов был отправлен в Олекминск, куда он, по-видимому, прибыл в сентябре. По указанию Николая І, сделанному 6 сентябри 1826 г., сюда же из Жиганска был переведен и декабрист Андреев А. Н.

    Здесь Чижов и Андреев установили хорошие отношения с олекминцами, организовали кружок, в который входили исправишь Федоров, врач Орлеанский, купцы Подьяков, Дудников и некто Бекренев.

    Декабристы распространяют свое влияние и на народные массы, внедряя навыки культурного отдыха (общественные загородные гулянья) и разъясняя значение земледельческого труда. Чижов оказывает помощь Андрееву в постройке цервой мукомольной мельницы.

    В Олекминске Чижов, вдохновившись фантазией якутского фольклора, написал тетрадь стихов, которая, к сожалению, до сих пор не опубликована. Здесь им были написаны две замечательные баллады о якутах: «Воздушная дева» и «Нуча».

    Тема «Воздушной девы», впервые напечатанной В. Владиславлевым в альманахе «Утренняя заря» (1839 г.), — похищение небожителем девушки — принадлежит к числу так называемых бродячих мировых сюжетов. Эта тема широко распространена и в устном творчестве якутов. И баллада «Воздушная дева», безусловно, представляет собою поэтическую переработку народного поверья, слышанного автором непосредственно.

    Описание этого поверья дано известным филологом-якутоведом Э. Пекарским. «У якутов, — пишет он, — существует поверье, что в глубокой древности отправилась за водой девушка с коромыслом и ведрами; подул сильный ветер, подхватил девушку вместе с коромыслом и ведрами, наполненными водой. Посадил ее па березу с большими ветвями и затем унес па небо. Там взял ее к себе месяц. До сих пор видны на небе и девушка и коромысло с ведрами».

    Баллада Чижова воспроизводит народную легенду не буквально, а творчески. Небожитель, унеся девушку ввысь, затем скрывается от нее: «и вскоре, след его простыл».

    В центре баллады — описании страданий девушка, оказавшейся на небе. Особенно томительно для нее одиночество:

                                                     С тех пор забыта и одна,

                                                     На волю ветров отдана,

                                                     В мятежном споре непогод

                                                     Несусь назад, несусь вперед.

                                                     Обширный мой воздушный дом.

                                                     А я одна скитаюсь в нем,

                                                     Одна везде, одна всегда.

                                                     Чужда небес, земли чужда.

    Девушка, овеянная поэтом ореолом романтики, укоряет своего коварного друга, который позабыл «ее тоску, ее любовь среди веселья и пиров». Она, подобно лермонтовскому Мцыри, рвется к родной земле:

                                                     Надежда, ты мелькаешь мне:

                                                     И здесь, в пустынной вышине!

                                                     Когда верхи гольцов вдали,

                                                     Чело подъемля от земли,

                                                     Пронзают тучи, — как горит

                                                     Во мне душа, — как мысль летит

                                                     К земле, к земле!..

    В «Воздушной деве», романтической по форме, народной по содержанию, олекминский узник выразил свое неодобрение к тем, кто несет несчастье невинным людям, как небожитель — девушке, и свое стремление к независимой коллективной жизни...

    /Социалистическая Якутия. Якутск. № 298. 26 декабря 1940. С. 2./

 

 

    С. А. Токарев

                                                ОЧЕРК ИСТОРИИ ЯКУТСКОГО НАРОДА

                                                                            Глава 2

                                                             КТО ТАКИЕ ЯКУТЫ?

    Якуты (самоназвание — «саха») составляют подавляющее большинство населения Якутской республики: их около 240 тыс. из общего количества жителей ЯАССР в 288 тыс., т. е. больше 80%. Остальное население состоит частью из русских и других национальностей, попавших в Якутию сравнительно недавно, частью же из представителей так называемых малых народов Севера: это эвенки (тунгусы) и эвены (ламуты), долганы, одулы (юкагиры) и луораветланы (чукчи), которые все в совокупности составляют не более 13-14 тыс. чел., т. е. около 4,5% населения ЯАССР...

    [С. 9.]

    У якутов доныне сохранились предания о том, что их предки пришли с юга, спустившись вниз по большой реке. Согласно этим преданиям, где-то далеко на юге, в бурятской земле, жил некогда человек по имени Омогой (или Энохой), отличавшийся большой силой и тяжелым, драчливым характером. Он обижал всех своих соседей, похищал их имущество и не признавал ничего, кроме своей воли. Выведенные из терпения соседи решили его убить. Узнав об этом, Омогой бежал. Собрав своих сородичей, взяв свой скот и имущество, он дошел до истоков большой реки (Лены) и пустился по ней на плотах вниз по течению. Долго плыл Омогой со спутниками, пока не приплыли они к привольным местам с богатыми пастбищами, туда, где сейчас стоит город Якутск. Здесь, на озере Сайсары, поселился Омогой, стал жить. «Построил дома, огородил скот, размножил людей и скотину. Сделался богаче, чем был прежде».

    Через некоторое время в те же края прибыл таким же образом другой беглец, тоже спасавшийся от мести обиженных им соседей. Это был богатырь Эллей, по некоторым преданиям, младший брат Омогоя. Поселившись вместе с Омогоем, Эллей скоро подружился с ним, и старик захотел женить его на своей дочери. Однако Эллей пожелал взять не ту из двух дочерей Омогоя, которую тот ему сватал; отвергнув младшую красавицу, он выбрал старшую, некрасивую, но работящую девушку. Омогой, рассердившись за это, прогнал от себя дочь и зятя. Эллей поселился в другой местности. Удача ему во всем благоприятствовала. Он скоро расширил свое хозяйство, расплодил скот. Потомство его размножилось. Он превзошел богатством, силой, удачей своего тестя, старика Омогоя. Многие люди стали, уходя от Омогоя, селиться вместе с Эллеем.

    От этих-то родоначальников и ведут свое происхождение, согласно преданию, якуты. Потомки Омогоя составили Намский улус, потомки же Эллея дали начало Кангаласскому, Мегинскому, Борогонскому, Батурусскому и другим правобережным улусам (2).

    Таково якутское предание. Оно, несомненно, воспроизводит подлинный исторический факт: передвижение отдельных скотоводческих групп из южных лесостепных районов на север. Но это предание, разумеется, очень неточно передает эти факты, так как говорит о происхождении всего якутского народа из потомства родоначальников-переселенцев с юга, тогда как на самом деле только отдельные группы, вошедшие в состав якутской народности, имели южное происхождение...

    [С. 13-14.]

                                                                             Глава 14

                                               ЯКУТИЯ — СТРАНА ЦАРСКОЙ ССЫЛКИ

    Значительна была роль политических ссыльных и в научном изучении Якутии, в исследовании быта ее населения. Можно сказать, что подавляющее большинство научных исследований по истории, экономике, быту, общественному строю, языку, верованиям, народному творчеству якутов, а отчасти и других обитателей края выполнено политическими ссыльными. Они участвовали в целом ряде экспедиций, преодолевая все препятствия, ставившиеся правительством. Был опубликован целый ряд солидных ученых трудов, статей, научных материалов, собранных ссыльными...

    Но особенно большой размах получила научно-исследовательская деятельность политических ссыльных в Якутии в 90-х годах. В эту эпоху, в 1894-1896 гг., состоялось самое крупное из всех научных предприятий, когда-либо имевших место в Якутии: так называемая Сибиряковская экспедиция, возглавлявшаяся политическим ссыльным Д. А. Клеменцом и почти целиком состоящая, вопреки всяческим рогаткам, которые пыталась ставить администрация, из политических ссыльных (13).

    План экспедиции был разработан необычайно широко. Имелось в виду изучить самым подробным образом антропологический состав населения Якутии, язык и народное творчество якутов, их религию, материальную культуру, семейный быт, экономику, юридические отношения и пр. Все эти задачи были распределены между участниками сообразно их научной специальности. В числе участников были ссыльные: Л. Г. Левенталь, И. И. Майнов, Э. К. Пекарский, В. Г. Богораз [* В. Г. Богораз (Тан) — писатель и исследователь-этнограф особенно известный своими трудами по изучению чукоч (см. Богораз, Чукчи, Л. 1935 г.). При советской власти Богораз стал одним из активных участников работы по национальному строительству среди малых народов Севера, приняв участие в организации и руководстве Комитета Севера при Президиуме ВЦИК. Умер 10 мая 1936 г.], Феликс Кон и др.

    Экспедицией действительно был собран огромный и разносторонний материал, частично опубликованный тогда же, частично увидевший свет только при советской власти, а отчасти неопубликованный и доныне. Особенно ценны были исследования Виташевского об обычном праве якутов, Левенталя — об истории земельных отношений, Ионова — о верованиях и мифологии, Ястремского и Пекарского — о языке и народном творчестве [* «Словарь якутского языка» Э. К. Пекарского, законченный изданием Академией наук СССР только в 1931 г. (13 выпусков), является огромнейшим научным трудом, равных которому немного найдется в мировой лингвистической науке. Окончание публикации «Словаря» было отмечено правительством Якутской АССР как событие крупного культурного и политического значения. Пекарский умер в 1934 г.] Майнова — о тунгусах и о населении Олекминского округа, Иохельсона и Богораза — о народностях Колымского края.

    Конечно, в трудах этих исследователей, которое в большинстве принадлежали к народническому лагерю, содержится немало ошибок, зависящих от их идеалистической методологии. Так в работах Виташевского о земельно-общинных отношениях у якутов заметна свойственная народникам идеализация крестьянской общины: Виташевский пытался, вопреки собранному им же самим фактическому материалу, доказать, будто развитие якутской общины идет в сторону большей демократизации, и будто классовые противоречия внутри нее сглаживаются (14). В работе Левенталя содержится другая, не менее крупная ошибка: прикрашивание политики царской администрации в Якутии. С точки зрения Левенталя, царские власти вели здесь своего рода демократическую политику поддержки якутских народных масс против их собственных эксплуататоров — тойонов, которые будто бы были постоянными врагами царизма (15) (эту ошибку повторили и другие народники, напр. Пекарский). Эта точка зрения тоже резко противоречит фактам: вся история якутского улуса с момента царского завоевания говорит, как мы видели в предыдущих главах, как раз об обратном, — о постоянном сотрудничестве царской администрации и якутского тойонства.

    Но, несмотря на эти и другие аналогичные ошибки, работы участников Сибиряковской экспедиции, по накопленному ими фактическому материалу, представляют важный источник для историка.

    Одновременно велись научные работы и другими ссыльными, не участвовавшими в Сибиряковской экспедиции.

    Землеволец В. Ф. Трощанский дал интересные исследования: «Эволюция черной веры у якутов» и «Наброски о якутах Якутского округа»; в последней работе сильно сгущены краски в описании мрачных сторон якутского быта. Не будем упоминать о целом ряде других исследователей, обогативших науку теми или иными работами о Якутской области и ее населении...

    [С. 165-169.]

                                                                             Глава 15

                                              ЯКУТЫ В КОНЦЕ ХIХ И В НАЧАЛЕ ХХ в.

    ...Урожай травы на отдельных участках действительно резко колебался из года в год. Например, на опытном участке политического ссыльного Э. К. Пекарского за десятилетие 1884-1893 г. урожай колебался от 55 копен (1889) до 800 копен (1884) (10). Понятно, что в таких условиях количество земли само по себе, без учета урожая сена на ней, не имело никакого значения...

    [С. 176.]

                                                                      ПРИМЕЧАНИЯ

                                                                            К главе 2

    2. Пекарский, Э. Из преданий о жизни якутов до встречи их с русскими, Спб. 1909.

К главе 3

    [С. 242.]

                                                                 К главе 14

    13. Павлинов, Виташевский и Левенталь, Материалы по обычному праву и общественному быту якутов, Л. 1929, предисловие.

    14. Там же, стр. 124-126.

    15. Там же, стр. 287, 289, 352 п др.

    [С. 246.]

                                                                  К главе 15

    10. Виташевский, в Сборнике: Павлинов, Виташевский и Левенталь, Материалы по обычному праву и общественному быту якутов, Л. 1929, стр. 99.

    [С. 247.]

 

 

 

                                                АЛЕКСЕЕВ В ЖУЛЕЙСКОМ НАСЛЕГЕ,

                                                              БАТУРУССКОГО УЛУСА

    ... Как работник Алексеев несомненно, был человеком опытным и знающим свое дело, в особенности в вопросах обработки земли, косьбы и домашнего хозяйства. Мы уже говорили о том, что Алексеев отличался необычайной физической силой, Пекарский Э. К. сообщает [* Пекарский Э. К., Рабочий Петр Алексеев, «Былое», 1922 г., № 19, стр. 102.], что он был свидетелем того, как якуты пробовали тягаться с Алексеевым на палке, причем все их попытки «перетянуть» Алексеева оканчивались полной неудачей. Однажды, один из якутов, Егор Абрамов (впоследствии оказавшийся убийцей Алексеева), обладавший также большой физической силой, позволил себе в чем-то упрекнуть Алексеева, заявив, что так-де «государственные преступники не поступают». Алексеев, увидев в слова! Абрамова как бы оскорбление звания государственного преступника, схватил его за шиворот и поднял его вверх со словами: «Видишь, что я могу с тобой сделать?». Смертельно перепуганный Абрамов сдавленным голосом прохрипел «вижу», и после этого Алексеев опустил его на землю.

    Крепкое здоровье и большая физическая сила позволяли Алексееву отличаться во время косьбы; в течение дня Алексеев успевал накосить такое количество сена, что лучший якутский косарь едва накашивал половину этого количества.

    В Жулейском наслеге интеллектуальные запросы Алексеева находили свое удовлетворение в близком общении с ссыльными, общении, носившем осмысленный и содержательный характер. В наслегах Батурусского улуса жило много государственных ссыльных, с которыми Алексеев часто встречался и имел духовное общение. Достаточно назвать ссыльных, с которыми имел. общение Алексеев — Пекарского Э. К., Майнова П. И., Ионова В. М., Новицкого М. Э., — чтобы увидеть, что это общение могло дать большую пищу уму и воображению Алексеева. Многие из перечисленных ссыльных имели книги и журналы и, конечно, Алексеев, с присущей ему любознательностью, жаждой знания, не мог не пользоваться этими культурными благами и расширять свой умственный кругозор. Среди своих товарищей ссыльных, а также среди жулейских наслежников Алексеев пользовался большой популярностью, авторитетом и должным уважением. Этому очень много помогала душевная мягкость Алексеева, его честность, прямолинейность, непреклонная воля, необычайная трудоспособность в связи с большой физической силой, которая так почиталась среди местного населения.

    Алексеев особенно близок был к Пекарскому Э. К. с которым очень часто виделся и беседовал. Однажды в августе 1891 года Алексеев решил посетить Пекарского во время покоса. Приехавший верхом на покос, где  косил Пекарский, Алексеев поделился с ним своей радостью о том, что он уже откосился и решил пригласить к себе Пекарского с целью отпраздновать окончание работы, для чего у него сохранилась бутылка хорошего вина. У Пекарского на покосе работали татары и якуты. Взяв у одного из косцов косу, которая была Алексееву не по росту, он решил показать, как нужно косить по-настоящему, по-крестьянски. Пройдя несколько поросов, Алексеев показал пример косьбы, которая, совершенно была неизвестна местным работникам; это были замечательные взмахи косы, захватывавшие невероятное количество сена. Во время полуденного отдыха и чаепития Алексеев с какой-то глухой тоской говорил о том, как хорошо работать в компании, по-семейному, когда есть с кем обменяться приятельским словом, а затем вновь приняться за работу. Ходили слухи о том, что Алексеев во время своих поездок в Якутск, а оттуда в с. Павловское увлекался довольно серьезно одной из обитательниц с. Павловского и даже подумывал было обзавестись семьей. Прощаясь с Пекарским, Алексеев каким-то прощально-назидательным тоном, повторил несколько раза «Работайте, работайте!». «Это было, — пишет Пекарский, — последнее мое с ним свидание и последние слышанные мною от него слова [* Пекарский Э. К., Рабочий Петр Алексеев, «Былое», 1922 г., № 19, стр. 103.].

                                                          УБИЙСТВО АЛЕКСЕЕВА

    Отношения Алексеева к местным жителям, по свидетельству Пекарского, были хорошие. Мы имеем сведения о том, что Алексеев очень любил бедняков якутов Никиту Чыраса и Дмитрия Чохорова, помогавших ему по хозяйству, в особенности при постройке юрты. Услугами этих бедняков он пользовался при уборке хлеба, обменивался с ними продуктами, всегда щедро их угощал и аккуратно с ними расплачивался за услуги. Алексеев часто бывал у соседа Миши Борисова, у которого любил пить кумыс.

    Несколько иначе сложились отношения Алексеева к его ближайшим соседям Федоту Сидорову и Егору Абрамову. Последние, принадлежа к кулацкой верхушке, имея постоянную связь с уголовными элементами, занимались систематическими грабежами и убийствами. Подстрекаемые местными баями и тойонами, они видели в Алексееве представителя трудящейся массы, который стремится собственными усилиями и трудом выбиться на дорогу счастливой и зажиточной жизни. Свою ненависть к трудящимся Абрамов и Сидоров перенесли на Алексеева и, после ряда мелких столкновений, Алексеев, как известно, был убит 16 августа 1891 года.

    Убийство Алексеева нельзя расценивать как акт враждебного отношения якутской бедноты, к политссыльным, Тем более нельзя его рассматривать, как это делали некоторые политссыльные, как акт шовинистический, служивший доказательством ненависти якутов, к русским (Серошевский В., Казакевич К.). Убийцы Алексеева — Абрамов и Сидоров принадлежали к разряду кулаков. Абрамов — старшина наслега, имевший около 20 голов скота, человек состоявший в тесном связи с уголовными ссыльными, совершавший вместе с ними покражи, убийства и грабежи,. Сидоров принадлежал к князьям, имел 85 голов скота, воровством занимался вместе со своим отцом Сидором. Эти люди оторваны были от остальной якутской массы, жившей в полном согласии с политссыльными, их ненависть к Алексееву была выражением ненависти баев, тойонов и князей к трудящейся массе, представителем которой и был Алексеев. Было, бы величайшей ошибкой думать (как это делают Серошевский и Казакевич), что убийство Алексеева — результат «ненависти якутов ко всякому селящемуся на их землю русскому. Такая склонности к огульному обвинению целой народности, такие уродливые проявления классового высокомерия и шовинизма доказывают отсутствие у указанных лиц понимания объективных условий суровой действительности якутской политссылки. Алексеев погиб жертвой постыдной провокационной политики царского самодержавия, натравливавшего тайонов на трудовое якутское население, он пал жертвой классовой ненависти тойонов и князей к трудящимся, он пал жертвой уголовщины, которая является проклятым наследием царского самодержавия.

    Убийство Алексеева носило столь жестокий и зверский характер, столь злонамеренный и обдуманный, что, читая сообщения современников Алексеева и судебные акты об этом убийстве, невольно приходишь в ужас при мысли о том, в какую страшную эпоху жил Алексеев и с какими людьми ему приходилось иметь дело.

    Обстоятельства этого, неслыханного по своей жестокости, убийства настолько интересны, что мы постараемся восстановить их с возможной полнотой. В первой половине августа 1891 года Пекарский, вспомнив о приглашении Алексеева заехать к нему и отпраздновать окончание покоса, отправился в юрту Алексеева. Не доезжая полверсты до места жительства Алексеева, Пекарский встретил всадника якута, который, заметив Пекарского, заметно старался уклониться от встречи с ним. Удивленный таким поведением якута, который вообще никогда не уклонялся от встречи с всадником, едущим по одной с ним дороге, Пекарский постарался нагнать его. К удивлению Пекарского, всадник, избегавший встречи с ним, оказался Федотом Сидоровым. Поведение Сидорова показалось Пекарскому крайне подозрительным: он был с Пекарским крайне холоден и сдержан и, вопреки своей обычной привычке очень много болтать, был очень смущен и молчалив. Сидоров был содержателем местной обывательской станции и недавно выбран был в родовые старшины и был лицом официальным. Прибыв к юрте Алексеева, Пекарский убедился в том, что юрта пуста и Алексеева в ней не оказалось. Чуя недоброе, Пекарский сообщил о своих подозрениях ближайшим товарищам Алексеева по ссылке Трощанскому и Ионову, которые посоветовали ему сообщить о своих, тревогах в Жулейское родовое управление и еще раз подробно осмотреть юрту Алексеева.

    В Жулейском родовом управлении Пекарский вновь встретился с Федотом Сидоровым, который на вопрос о времени и обстоятельствах отъезда Алексеева ответил, что Алексеев якобы уехал в город, минуя Чурапчу, с попутчиком, которого встретил на Терасинской станции. Решив еще раз осмотреть юрту Алексеева, Пекарский взял с собой родовича Михаила Калмыкова, соседа Алексеева, и сообщил родовому управлению о своем намерении осмотреть юрту Алексеева. Пекарского и Калмыкова сопровождал Сидоров. При осмотре юрты никаких видимых признаков грабежа или убийства не оказалось. Через окно в юрте можно было заметить беспорядок: постель была неубрана, посуда тоже, на постели валялся номер газеты, которую, видимо, читал Алексеев, на письменном столе валялись очки, без которых Алексеев никуда не уезжал, у косяка перегородки висел нож с поясом, без которого Алексеев также никуда не выезжал. Все эти данные говорили о том, что Алексеев не мог далеко уехать от своей усадьбы. Поведение Сидорова, во время осмотра усадьбы, показалось Пекарскому еще более подозрительным: он нервничал, препятствовал подробному осмотру, утверждая, что мол все в целости и, поэтому, здесь смотреть больше нечего...

    Подозрения Пекарского, а также тревога, поднятая Чурапчинскими товарищами Алексеева, повели к тому, что полиция поручила участковому заседателю Атласову П. произвести дознание, причем представителями от политссыльных были назначены Новицкий М. Э. и Пекарский Э. К.

    Следствием установлены были некоторые факты очень, подозрительного свойства, напр., ссыльный поляк Рудницкий видел Егора Абрамова, который, вскоре после исчезновения Алексеева, проезжал через станцию Терасинскую, везя с собой не менее ведра водки и много разнообразных съестных припасов. Это обстоятельство не могло не показаться подозрительным, ибо Абрамов вечно страдал безденежьем.

    У председателя следственной комиссии, прежде всего, возникла мысль — не бежал ли Алексеев с Якутской области? Однако, эту мысль Атласов должен был отбросить в виду того, что в случае, побега, товарищи Алексеева не поднимали бы тревоги, а просто молчали бы. Кроме того, подробный осмотр юрты Алексеева убедил комиссию в том, что побег не мог иметь места. Очень интересно донесение Атласова в Якутское окружное полицейское управление о произведенном, осмотре юрты Алексеева: «Вследствие предписания полицейского управления от 23 сентября 1891 г. за № 942 о производстве следствия в виду отлучки государственного преступника Петра Алексеева, я немедленно выехал в Жулейский наслег Батурусского улуса, расспрашивая у проживающих по тракту жителей, не видал ли кто-либо Алексеева, проезжавшим мимо них. Прибывши на место, я собрал сведения от местных жителей, проживающих по трактам Чурапчинскому, Хаяхсытскому, Жехсогонскому и Игидейскому, но никто из живущих по таковым не только не видал Алексеева проезжавшим со дня его отлучки из наслега, но и ничего вплоть до моего прибытия ие слыхали о кем, что подтвердили участковый выборный и родоначальники Жулейского наслега, которые до этого старались собирать сведения в разных направлениях по случаю невозвращения Алексеева, намеревавшегося, как это было им известно, со слов последнего, отправиться на Чурапчу. Далее, внутренний и наружный осмотр занимаемого Алексеевым помещения, произведенный в присутствии участкового выборного и родоначальников, а также домашняя обстановка, при которой Алексеев отлучился из дому, как-то: присутствие синих очков на письменном столе, без коих, как объяснил Пекарский, Алексеев не отлучался на далекое расстояние, и ключика от единственного запертого ящика, наличность теплой одежды и обуви, запас скошенного Алексеевым нынешним летом сена и отгулявшаяся корова, которую Алексеев бросил без всякого распоряжения относительно ухода за нею, — невольно навели меня на мысль, что, если Алексеев и отлучился, то отнюдь не имел в виду продолжительной отлучки и что отсутствие его не может быть объяснено ничем иным, как случившимся с ним несчастием. Это соображение заставило меня тотчас же приступить к производству формального следствия, которое уже теперь, хотя далеко не законченное, дало, достаточно оснований для внутреннего убеждения в том, что Алексеев убит в пределах своего наслега. В силу такого вынесенного мною из данных следствия убеждения, мною сделано было строгое распоряжение о принятии всех мер к розыску трупа Алексеева, к каковому розыску было приступлено обществом Жулейского наслега 6-го октября, который и продолжается. Заседатель П. Атласов» [* Дело Якутского окр. полиц. управления, 1891 г., № 38, л.л. 84-85.].

    Как видно из донесения, Атласов сразу стал на правильный путь производства дознания, и догадки его относительно причины исчезновения Алексеева были совершенно правильны. Между тем, осмотр юрты Алексеева дал неожиданный результат: на письменном столе Алексеева найдена была записка, полученная Алексеевым, незадолго до его исчезновения, от выборного Романа Большакова с просьбой одолжить два кирпича чаю. Допрошенный по этому поводу Роман Большаков показал, что он действительно просил у Алексеева взаймы чаю, в котором сильно нуждался, так как недавно занимал чай у матери. Однако, допрошенная поэтому поводу мать Большакова категорически отрицала всякую возможность займа у нее сыном чая. Расхождение в показаниях сына и матери Большаковых принимало крайне неприятный для них оборот. Отец Романа Большакова, боясь, что его сына впутают в эту историю, к которой он был непричастен, со всей решительностью указал на Егора Абрамова, которого все подозревают в убийстве Алексеева.

    На предварительном следствий Егор Абрамов дал показания, которые возбудили против него подозрения в причастности к убийству. Будучи старшиной, лицом официальным, Абрамов, спрошенный по поводу исчезновения Алексеева, отозвался полным незнанием того, куда и как мог уехать Алексеев. Во время допроса Абрамов вел себя крайне подозрительно. С целью скрыть свое волнение, Абрамов во время допроса беспрерывно нюхал табак, которого раньше никогда не употреблял. На вопрос, почему он нюхает табак, которого он раньше не употреблял, Абрамов ответил, что он делает это для того, чтоб прочистить больные глаза. Во время допроса Абрамов как-то неестественно мигал глазами, стараясь скрыть свои взгляды от других. Присутствовавший во время допроса Пекарский сообщает следующее: «Абрамов как раз стоял против меня, а я полулежал на лавке и в упор смотрел на него. Правый глаз Абрамова вперил свой взор в меня, а я также пронизывал его своим взглядом. И вот, во время этого совсем непродолжительного обмена взглядами, я вполне ясно прочел для себя в глазах Абрамова, что передо мной стоит и смотрит на меня не кто другой, как убийца моего товарища Алексеева. По временам, во время допроса Абрамов так быстро поворачивался, словно боялся, что вот, вот ему всадят нож в спину [* Пекарский Э. К., Рабочий Петр Алексеев, «Былое», 1922 г., № 19, стр. 108.]. С целью проверить, какое впечатление произведет на Абрамова чтение предписания позиции о производстве следствия, ему дали прочитать эту бумагу. Поведение Абрамова во время чтения бумаги не оставляло ни малейшего сомнения в его виновности: он запинался почти на каждом слове, испуганно озирался по сторонам, при упоминании фамилии Алексеева он приходил в необычайное волнение, как бы видя перед собой призрак убитого... Когда Абрамову сообщили, что дальше ему читать бумагу нельзя и прикрыли рукой дальнейший текст написанного, Абрамов окончательно растерялся и как-то затих.

    В Якутском Центрархиве сохранился любопытный документ из дела Якутского окружного суда «По обвинению Сидорова и Абрамова по 4 п. 1453 ст. Улож. о наказаниях» (нач. 23 сентября 1891 г.), в котором приводится показание Пекарского Э. К. по поводу отношения Алексеева к Абрамову и Сидорову. Заседатель Атласов П., придя к убеждению, что причиной исчезновения Алексеева является не побег, а убийство, обратился к Пекарскому со следующим запросом: «Покорно прошу Вас на сем же сообщить мне, что вы знаете о ссоре государственного ссыльного Петра Алексеева со старшиной Жулейского наслега Егором Абрамовым и не знаете ли с кем из инородцев Жулейского наслега Алексеев имел ссору. Заседатель П. Атласов» [* Дело Якутск. окр. суда, по обвинению Сидорова и Абрамова по 4 п. 1453 ст. Улож. о наказаниях, л. 42.]. В ответ на этот запрос Пекарский дал следующий ответ, который, в виду его большой документальной важности, мы приводим здесь целиком: «На настоящий запрос имею честь сообщить, что мне, со слов товарища моего Алексеева, известны два случая ссоры его со старшиной Жулейского наслега. Первый случай был вызван тем обстоятельством, что старшина этот, Егор Абрамов, распечатал, с целью узнать содержание, сданное ему, как содержателю станка, заявление Алексеева на имя Батурусской инородной управы. Такой поступок Абрамова до того раздражил Алексеева, что последний, подняв его, Абрамова, за шиворот сказал: «Ты знаешь, что я могу с тобой сделать?». Получив ответ «знаю», Алексеев оставил Абрамова в покое и по-прежнему допускал его к себе. Второй случай ссоры был вызван невыполнением со стороны Абрамова условия относительно доения принадлежащей Алексееву коровы, вследствие чего Алексеев не хотел иметь никаких дел с Абрамовым, но, благодаря вмешательству родоначальников и остальных почетных родовичей и настоятельной просьбы их, между Алексеевым и Абрамовым, во время прошлогоднего осеннего собрания, произошло примирение с троекратным, по якутскому обычаю, лобзанием. Хотя Алексеев вообще был очень плохого мнения о нравственных качествах Абрамова и считал его плутом-артистом среди остальных его сородичей, но тем не менее терпел его общество, многое покупал у него и, по мере сил, помогал ему ссудою взаимообразно денег, чаю и проч., так что Абрамов, по-моему мнению, должен был быть доволен Алексеевым. Но мне известен, со слов, Алексеева, случай столкновения его с другим якутом Жулейского насслега, Федотом Сидоровым, избранным в старшины, который нанес Алексееву жестокое оскорбление предложением доставлять ему молоко даром после того, как Алексеев упрекнул Сидорова за то, что последний запросив с него чуть ли не 30 с чем-то рублей за молоко от одной коровы в течение минувшего лета. Алексеев так был раздражен, что долго не мог выносить присутствия Сидорова, несмотря даже на вмешательство наслега, к которому Сидоров, кажется; обращался с просьбой примирить его с Алексеевым, как самим ближайшим своим соседом. За напрасное, утруждение общества Алексеев настоял на присуждении с Сидорова полведра водки, которую Сидоров должен был угощать и угощал свое общество. Хотя Сидоров и рассказывал мне, проезжая в мой наслег по обязанности содержателя станка в своем наслеге, что с Алексеевым он будто бы примирился, но сам Алексеев факт примирения отрицал и отзывался, о Сидорове, как о человеке чрезвычайно скупом и до невероятности жадном, присутствие которого и навязчивость с предложением своих услуг его, Алексеева, крайне тяготит, так что Алексеев намерен был даже, в случае какого-либо нового неблаговидного поступка со стороны Сидорова, просить наслежное общество об удалении Сидорова со станка и назначении на его место другого. Если при всем том Алексеев поддерживал отношение с такими людьми, как Абрамов и Сидоров, то это объясняется, во-первых, тем, что они самые близкие соседи его, услугами которых Алексеев, как человек совершенно одинокий, поневоле должен был пользоваться и, во-вторых, тем, что с ними, как с должностными лицами (один состоял старшиной, а другой был кандидатом в старшины) Алексеев вынужден был неизбежно так или иначе сталкиваться. Из остальных знакомых, Алексеева, круг которых был очень ограничен, я не знаю ни одного, о ком бы Алексеев, хотя бы только дурно отзывался, не говоря уже о ссорах; отношения между Алексеевым и его знакомыми якутами были вообще хорошие, но отнюдь не фамильярные. Госуд. ссыльнёй Э. Пекарский» [* Якутск. Центрархив. Дело Як. окр. суда по обв. Сидорова и Абрамова, лист 42-43.].

    Этот документ проливает очень яркий свет на отношения Алексеева к его убийцам Абрамову и Сидорову, а затем свидетельствует о том авторитете и уважении, какими пользовался Алексеев среди Жулейских наслежников, которые принимают, меры к примирению Алексеева с должностными лицами, какими являлись Абрамов и Сидоров.

    Между тем, производство следствия по поводу исчезновения Алексеева продолжалось. Так как производство следствия в родовом управлении сопряжено было с большими неудобствами в виду того, что здесь легко можно подслушать, то заседатель решил производство следствия перенести в инородную управу, причем местным властям отданы были следующие распоряжения: во-первых, искать в озерах и стогах сена труп Алексеева, во-вторых, живой или мертвый Алексеев должен быть найден, в противном случае в наслег будут присланы казаки, которые выпустят рыбные озера и разорят наслег и, в-третьих, за отъездом заседателя, наблюдение за выполнением означенных мероприятий возлагается на членов следственной комиссии Новицкого и Пекарского.

    Поиски трупа Алексеева в озерах не дали никаких результатов. Озера обыскивались при помощи неводов под руководством шаманки, которая, несмотря на весь свой авторитет, не могла указать местонахождения трупа, утверждая, что он переходит с места на место. Поиски в сметанных на покосах Алексеева стогах также не дали никаких результатов. Абрамов, принимавший участие в поисках, проявлял особую энергию и кипучую деятельность, стараясь отвлечь от себя подозрение и обратить на себя внимание членов следственной кампании. Однако, в его поведении заметны были крайняя растерянность и какая-то неуверенность, точно также и в поведении Федота Сидорова, на что обратили внимание староста и писарь родового управления, высказавшиеся в том смысле, что Сидоров не менее Абрамова замешан в это дело.

    Причастность Сидорова к убийству Алексеева стала очевидной после следующего случая. После Алексеева осталась корова, которую решено было продать. Корову решил купить Пекарский, выставивший свою цену. Других претендентов не было и Пекарский, не имея при себе денег в достаточном для уплаты количестве, обратился к Абрамову с просьбой возвратить ему, Пекарскому, взятый у него долг с тем, чтобы можно было немедленно внести плату за корову. Абрамов, о чем то поговорил с Сидоровым и последний вышел, возвратясь через некоторое время и принеся с собой пятирублевую бумажку, совершенно новую, такую, какой выдавалось ссыльным ежемесячное пособие и какое получил покойный Алексеев. Писарь, получив бумажку, немедленно записал ее номер с целью сличить ее с другими такими же бумажками в порядке соседних номеров, если таковые найдутся у кого-либо.

    Дальнейшее следствие в инородной управе производилось Амгинским волостным писарем Киренским В. В., энергичным и опытным в этом деле человеком, и дало интересные подробности. Так, некоторые из свидетелей, вызванных Киренским, дали очень ценные показания по поводу пиршества, имевшего место у Абрамова, вскоре после исчезновения Алексеева. Абрамов, недавно возвратившийся из города, собрал к себе знакомых и сородичей, которых угощал как «городчик» (т. е. возвратившийся из города) водкой. Опьянев в достаточной степени, Абрамов, по обычаю якутов, начал петь песнь-импровизацию, в которой Абрамов воспевал русского богатыря, необыкновенной силы и богатства. Богатырь этот жил в одном улусе, где были также богатыри якуты, победившие его и присвоившие себе его богатство. Русский богатырь, — пел опьяневший Абрамов, — лежит ныне бездыханный в дремучем лесу и никогда больше не встанет, его никто больше не увидит ни конного, ни пешего, и из юрты его никогда больше не будет выходить дым. Обращаясь к родичам и знакомым Абрамов просит — простить, богатырей за то беспокойство, которое будет им доставлено, благодаря исчезновению русского богатыря. Пройдет еще немного времени, — продолжал свою импровизацию певец, — вся окрестность наполнится стуком кованных телег, на которых понаедут люди с блестящими пуговицами и начнут спрашивать — куда девался русский богатырь. Но никто ничего не скажет, так как никто не знает, куда девался русский богатырь. Знают об этом только два богатыря, но кто они, об атом вы узнаете только лотом. Свидетели якуты, передававшие это содержание песни, единогласно утверждали, что в ней Абрамов пел об убийстве Алексеева.

    Обыски, произведенные в юртах Абрамова и Сидорова, дали также очень ценные и неожиданные результаты. Так, при обыске юрты Абрамова, найдены были рабочие рукавицы, на которых оказались следы жира и крови. Сидоров, все-время упорно отрицавший свое участие в деле исчезновения Алексеева, неожиданно выдал себя. Он вступил в беседу с нарочным, отправлявшимся в Жулейский наслег и просил его напомнить жене о 42-х рублях, которые были у нее на руках. Во время обыска у Сидорова, жена, последнего, ссылаясь на свое незнание, отрицала наличие у нее каких бы то ни было денег, но когда ей сказали, что Сидоров велел ей напомнить об имеющихся у нее 42-х рублях, она крайне удивилась тому, что у властей имеются сведения о деньгах и немедленно принесла деньги новенькими пятирублевыми бумажками, к которым как раз, в порядке номеров, подошла та бумажка, которую Сидоров принес Абрамову для уплаты за корову Алексеева. Кроме того, осмотр зипуна Сидорова обнаружил массу кровяных следов, наличие которых Сидоров объяснял тем, что он запачкал зипун кровью убитых им на охоте уток.

    Следствие, руководимое заседателем Атласовым и писарем Киренским, а также представителями от ссыльных; энергично, подвигалось вперед и давало все новые и новые улики против Абрамова и Сидорова. Абрамов, в виду неопровержимых улик и массы новых свидетельских показаний запутывался все больше и больше и в конце концов, решил чистосердечно сознаться в своем преступлении. Сидоров же все время продолжал упорствовать и отрицать свое участие в убийстве Алексеева. Что касается до Абрамова, то, под тяжестью неопровержимых улик, боясь за свою участь и надеясь смягчить ее чистосердечным признанием, на коленях перед председателем дал свои показания о совершенном им, совместно с Сидоровым, убийстве Алексеева.

    Кошмарное убийство Алексеева, неслыханное по своей жестокости и зверству, совершено было, при следующих обстоятельствах. Однажды Сидоров сообщил Абрамову, что он, Сидоров, видел через окно, как Алексеев у себя, в юрте, раскладывал на столе кредитные бумажки, которых, по подсчету Сидорова, было не менее 2-3 тысяч рублей. Сидоров предложил Абрамову заманить Алексеева в глухое место, убить его и деньги разделить пополам. Заговорщикам известно было, что Алексеев интересуется ближайшей дорогой в Чурапчу и убийцы решили, что один из них, Сидоров, рано утром, постучится в окно к Алексееву и предложит ему немедленно ехать с ним, если он желает узнать ближайшую дорогу в Чурапчу, так как он, Сидоров, немедленно должен ехать в этом направлении. На том и порешили, 16 августа 1891 г. Сидоров рано утром постучал к Алексееву и предложил ему ехать вместе с ним ближайшей дорогой в Чурапчу. Ничего не подозревавший Алексеев охотно согласился и поехал вместе с Сидоровым верхами. Отъехав версты 3-4 от жилища Алексеева, они как бы случайно натолкнулись на Абрамова, который с косой на плечах собирался было косить елань (поляну) в лесу. Абрамов, обрадовавшись «неожиданной» встрече, отбросил косу в остожье и вступил в беседу с Алексеевым. Появилась водка, пить которую Сидоров совершенно отказался, а Абрамов и Алексеев понемногу выпили. После беседы и закуски Сидоров и Алексеев собрались в дальнейшую дорогу. В это время Абрамов, державший, коня Алексеева, заметил, что у коня ослабела подпруга. Алексеев нагнулся подтянуть подпругу и Сидоров, воспользовавшись этим моментом, всадил Алексееву нож в спину. Алексееву нельзя было броситься вперед, так как мешала лошадь, а Сидоров всадивший нож, держал его не выпуская и поэтому Алексееву пришлось повернуться и тем нанести себе еще более глубокую рану. Алексееву, обладавшему огромной силой, все же удалось повернуться, схватить Сидорова и. подмять его под себя, причем Сидоров успел нанести ему вторую рану в живот. Абрамов растерялся и хотел было удрать на лошади Алексеева, но в это время раздался властный и настойчивый крик Сидорова: «Коли, коли!» Повинуясь этому голосу, Абрамов схватил Алексеева за волосы, пытаясь пригнуть его к земле, и в это время всадил свой нож Алексееву в крестец и стал водить ножом поперек, пока Алексеев не выпустил из рук Сидорова. Поднявшись на ноги, Алексеев пошел по дороге, как бы ища чего-то. Убийцы, зная огромную физическую силу Алексеева, боялись, что он, найдя кол или дубину, убьет их обоих. Сидоров, опомнившись, бросился за ним в погоню и стал наносить ослабевшему, тяжело раненому, истекавшему кровью Алексееву одну рану за другой, куда попало. Алексеев все более и более замедлял шаги, и, наконец, обессиленный упал, истекая кровью. Тогда Сидоров нанес ему последний, смертельный удар в левый бок. Покончив с Алексеевым, убийцы воткнули свои ножи в землю около придорожной лиственницы и приступили к грабежу: найденные у Алексеева деньги в количестве 107 рублей разделили пополам. Труп Алексеева связали контесами (лошадиными поводами), притянули голову к ногам и затем, продев палку, унесли в глубь леса, где труп бросили в глубокую лесную яму, завалив ее валежником и всяким лесным буреломом. Часы Алексеева убийцы бросили в озеро, а коня увели далеко в лес и продержавши привязанным два дня (чтобы сало не испортилось), убили и мясо поделили пополам, при чем часть мяса спрятали в лесных ямах, сохраняющих под лесным мхом лед в течение всего лета.

    Таковы были обстоятельства этого беспримерного по своей жестокости убийства. Осталось еще произвести некоторые дополнительные расследования: разыскать труп убитого Алексеева, найти орудия убийства и добиться сознания Сидорова, который, несмотря на свое весьма активное участие в убийстве, продолжал упорно отрицать свою, вину. Что касается до орудий убийства, то по указанию Абрамова, они были разысканы и Абрамов сразу признал свой нож. Сидоров продолжал все время запираться и отговариваться незнанием даже после того, как его жена признала нож принадлежащим ему, Сидорову. Кроме того, жена Сидорова сообщила следственной комиссии, что муж заставил ее носить свои летние штаны, и, на требование; комиссии предъявить их, она ответила, что штаны на ней и она не может их предъявить, так как у ней в данное время — менструация. Комиссия отсюда, вправе была сделать заключение, что Сидоров заставил жену носить свои штаны с целью скрыть следы крови на них.

    Очень важным являлось показание матери Абрамова, которая, рассказывая о подозрительном поведении своего сына, сообщила комиссии о том, что к Абрамову неоднократно приходил Сидоров, поил его водкой и уговаривал убить; Алексеева. Несмотря на все эти улики, Сидоров, как закоренелый преступник, упорно продолжал отрицать свое участие в убийстве Алексеева.

    Наконец, приступлено было к розыску трупа Алексеева. С этой целью следственная комиссия, в составе заседателя, выборного, одного казака и двух политссыльных направилась; в Жулейский наслег в сопровождении обоих убийц. Сидоров, со связанными руками, под караулом, оставлен был в родовом управлении, а комиссия, в сопровождении Абрамова, который должен был указать место нахождения трупа, отправилась к месту убийства. Пекарский, бывший в составе комиссии, так описывает розыски трупа Алексеева: «Место, где был спрятав труп Алексеева, мне очень памятно: оно представляет небольшую прогалину на пригорке, выходящем на большую елань (поляну). Налево от этой прогалины шла почти непроходимая тайга, густо поросшая крупными и мелкими лиственницами, между которых лежала масса бурелома. Туда же, в перпендикулярном направлении, и повел нас Абрамов, как-то дико осматриваясь по сторонам, как бы стараясь распознать то место, где они, убийцы, спрятали свою жертву. С замиранием сердца я думаю: „а вдруг Абрамову придет в голову сказать, что он не может найти”, но, наконец, он остановился и тихо сказал: „здесь”. Место было забросано валежником и хвоей до, того, что вряд ли без; указания кто-нибудь мог бы догадаться, что здесь скрыт труп. Когда отвалили набросанные на труп гнилые и полугнилые бревна, обломки ветвей и мох с хвоей, то самое направление, в котором лежал труп, можно было узнать лишь тогда, когда кто-то наткнулся руками на торчавшие на поверхности ноги. Так как труп успел примерзнуть к земле, то его пришлось вырубать при помощи ломов. Труп был добыт в виде огромной мерзлой глыбы, которую с большой осторожностью взвалили на сани и отправились в юрту покойного. Обратный путь мне пришлось совершать в одних санях с Абрамовым. Абрамов просил меня посоветовать, как ему добиться облегчения своей участи. Я мог лишь сказать ему, что он, в виду чистосердечного раскаяния, будет подвергнут меньшему наказанию, чем его товарищ по убийству. По прибытии в родовое управление, власти, с заседателем во главе, отправились в юрту Алексеева, куда был внесен труп, и положен на стол. В юрту был введен Сидоров. На вопрос заседателя, знает ли он, кто это лежит, Сидоров ответил: „Да, знаю”. —„Кто же?” — „Алексеев”, — ответил Сидоров. — „Где его голова?” — „Здесь”. — „Где ноги?” — „Там.” — „Кто его убил?” — „Не знаю”. — „Ты не участвовал?” — „Нет”, — последовал ответ” [* Пекарский Э. К., Рабочий Петр Алексеев, «Былое», 1922 г., № 19, стр. 116.].

    Запирательство Сидорова, его упорство, в конце концов, приняло явно отвратительные формы. Когда формальности c опознанием трупа были закончены и около него оставлен был караул, Сидоров при выходе комиссии из юрты, подобострастно подбежал к заседателю и имел наглость уверять его в том, что во всем этом деле он подозревает Абрамова, который якобы обещал ему, Сидорову, уплатить деньги, если он будет молчать в случае какого-либо подозрения, которое могло бы пасть на Абрамова. Это была последняя попытка Сидорова отвести от себя подозрение и свалить вину на своего соучастника.

    Однако, по составлении надлежащего акта, преступники: были взяты под стражу и, в сопровождении казаков, были немедленно отправлены в Якутск и заключены в тюрьму. Следственное дело об убийстве Алексеева представлено была в Якутское окружное полицейское управление, которое постановило следующее: «Якутское окр. полицейское управление, рассмотрев представленные земским заседателем 2 участка Атласовым при донесении от 10 декабря за № 1968 следственное дело об убийстве в Жулейском наслеге, Батурусского улуса государственного преступника Алексеева Петра инородцами Егором Абрамовым и Федотом Сидоровым, нашло, что по делу сему обвиняются старшина Жулейского наслега, Батурусского улуса. Федор Сидоров и инородец того же наслега и улуса Егор Абрамов в преступлениях, предусмотренных п. 3 и 4 ст. 1453 Улож. о наказ, и что обвиняемые, по распоряжению следователя, в видах пресечения способов уклониться от следствия и суда, содержатся в тюрьме» [* Дело Якутск. окр. полиц. управл., 1891 г., № 57, л. 1-2.].

    Спустя, некоторое время после нахождения трупа, произведено было судебно-медицинское вскрытие трупа Алексеева окружным врачом Несмеловым. При вскрытии присутствовали те же политссыльные Новицкий М. Э. и Пекарский Э. К. Однако до вскрытия необходимо было очистить труп от примерзших комьев земли, которые загрязнили все тело. С этой целью труп спущен был в пруд и путем подледного движения от одной проруби к другой он до известной степени был отмыт от загрязнивших его комьев земли. Когда труп оттаял в жарко натопленной для этой цели юрте Алексеева, приступлено было к медицинскому вскрытию. Труп, вследствие множества ран, оказался совершенно обескровленным и изуродованным до неузнаваемости. Согласно подсчету врача на трупе оказалось 22 раны. Наиболее крупные раны нанесены были с обоих боков и. зияли в виде огромных круглых дыр. Рана, нанесенная Абрамовым в крестец, имела в длину 2½ вершка и в ширину 1½ вершка. Общее телосложение Алексеева врач определил как в высшей степени крепкое, атлетическое.

    После соблюдения всех формальностей, связанных с вскрытием и составления надлежащего акта, дано было распоряжение о предании тела земле. Политссыльные Новицкий и Пекарский похоронили Алексеева около часовни Жулейского наслега, с левой ее стороны. Пекарский утвердил на могиле камень с датой, именем и отчеством покойного, а также распорядился о постройке над могилой деревянной ограды с навесом.

                                                                       -----------

    В настоящее время усадьба знаменитого русского революционера-рабочего Петра Алексеева, вместе с его юртой, находится в Таттинском районе, в Жулейцах, в местности «Булгунняхтах», в 35 километрах на запад от с. Ытык-Кель, на территории-колхоза «Единение силы» («Күүһү түмүү» [* Описание усадьбы П. Алексеева и ее современного состояния сделано сотрудником Института Языка и Культуры П. В. Поповым.].

    Усадьба расположена среди довольно обширного поля, на небольшом кургане. Состоит она из юрты и амбара, окружена низкой изгородью. Размер юрты (не считая ширины нар у стен) — 4,60 x 4,95. м. Внутри, у четырех углов, вместо обычных столбов, на которых держится потолок — рубленные в лапу угольники, между которыми вдоль стен проходят довольно широкие нары (орон). Стены и потолки сделаны из круглого леса, матницы обтесаны в четыре грани, пол устлан гладко выструганными плахами. С южной стороны — три окна, с западной и северной стороны по одному окну размером 0,42 x 0,39 м. С восточной стороны — входная дверь у северного угла — небольшой якутский камелек, а около него, у северо-западной стены — небольшая глинобитная русская печь, сделанная самим Петром Алексеевым.

    Снаружи юрта была обмазана глиной, но последняя почти целиком обвалилась. Над входной дверью — обычный навес на четырех покосившихся столбах. Вся юрта снаружи имеет вид развалины, запущена и обросла сорной травой.

    В юрте живет стахановка колхоза «Единение силы» т. Осипова Елена со своей семьей. Помещение занимаемое т. Осиповой, содержится очень чисто и уютно.

    Амбар расположен на северо-восточной стороне юрты на расстоянии 9,80 м. и построен по типу обычных якутских амбаров, срубленных из круглого леса. Дверь амбара обращена в сторону юрты.

    Небольшая площадь двора имеет почти круглую форму диаметром в 25 м. Двор целиком оброс полынью, изгородь местами обвалилась. На юго-восточной стороне двора, внутри ограды, колхозниками сооружена трибуна, очень оригинальная по своей архитектуре. Все шесть столбов, на которых держится трибуна, заканчиваются над крышей, чередуясь, жестяными флажками и пятиконечными звездами, покрашенными в красный цвет. Над шестиматной крышей высится в виде шпиля продолжение центрального столбика, на котором тоже высится металлический флаг большего размера, чем остальные флажки, с надписью на русском и якутском языках: «К 10-ти летию ЯАССР артель „Единение силы” помнит своего первого спутника-революционера Петра Алексеева», Эта трибуна сооружена в 1932 году. Ежегодно здесь устраивается общее собрание колхозников, посвященное памяти Петра Алексеева.

    На расстоянии ½ километра на запад от усадьбы, на горке, в ограде бывшей здесь часовни, находится могила покойного революционера. Надмогильный памятник Алексеева резко выделяется среди остальных заброшенных, полуразрушенных могил. Памятник стоит в том же виде, в каком он был сооружен в 1891 году. Надмогильный камень имеет продолговатую форму длиной 0,72 м. и шириной 0,33 м. Верхняя лицевая сторона имеет, выпуклую поверхность с барельефными изображениями креста и двух ангелов на голубом фоне. Ниже этих изображений на черном фоне, имеется текст на русском языке, написанный белыми печатными буквами: «Здесь похоронен государственный крестьянин Смоленской губернии Петр Алексеевич Алексеев, убитый с целью грабежа». Продолжение текста написано на боковых сторонах камня: «16 августа 1891 года на 42 году от роду». Камень лежит на двухступенчатом деревянном постаменте, длиной у основания 1,43 м. и шириной 1,10 м. Над камнем имеется деревянный двухскатный навес на четырех столбиках. Длина навеса — 1,70 м., ширина — 1,30 м. и высота — 1,5 м! Все четыре стороны между столбиками заделаны решеткой. Деревянный крест на крыше навеса снят. Колхозники, в целях сохранения памятника сооружили вокруг него прочную решетчатую ограду длиной 5,10 м, шириной 2,50 м. и высотой 1,5 м. У подножья могилы, с восточной стороны, колхозниками поставлен столб — обелиск, увенчанный металлической пятиконечной звездой красного цвета. Рядом с ним, на юг, в одну линию, на расстоянии одного метра друг от друга, поставлены еще три столба с заостренным, конусообразным верхом. На лицевой, западной стороне обелиска имеется выемка для установления мемориальной доски. К сожалению, последней не оказалось и неизвестно, где она находится...

 

    На расстоянии двух километров к юго-востоку от усадьбы, по городской дороге, находится поле, где зверски был убит Алексеев. В то время поле это представляло из себя сплошную тайгу. На каком именно месте убит был покойный Алексеев, сейчас установить не удалось. При более обстоятельном изучении и опросе старожилов место убийства можно установить и отметить его соответствующим образом.

    С юго-восточной стороны усадьбы, на расстоянии четверти километра, среди поля, высится довольно большой курган на вершине которого растет две лиственницы. Это — любимое место покойного революционера: он часто приходил сюда сидел на вершине кургана, отдаваясь своим думам... Местные колхозники, в память революционера, на вершине холма водрузили высокий шест. От этого кургана до трибуны и от трибуны до могилы покойного, по прямой линии, на одинаковом расстоянии друг от друга, шесть меньших, чем на кургане, шестов. В 1932 году, в день десятилетия ЯАССР, эти шесты связаны были между собой красными флажками. Празднование этого дня колхозники соединили с памятью Алексеева.

                                                                           ПРИЛОЖЕНИЯ

                                                          Якутский фольклорный материал

                                                                              об Алексееве

                                                                                          I

    (Записано Поповым П. Н. со слов колхозника. Лопатина Алексея Афанасьевича, 68 лет, члена колхоза «Заря», I Игидейского наслега, Таттинского района).

    В юрте Алексеева я был два раза вместе с Пекарским. Увидев нас, Алексеев с радостью выбегал к нам навстречу, помахивая шапкой. Обычно он угощал нас собственноручно приготовленным обедом, а затем провожал нас. С Алексеевым я встречался также у Пекарского.

    Алексеев отдавал шить белье старухе Варваре, жене бедного якута Афанасия Абрамова из Жулейского наслега, полагая, что она более культурная женщина, так как, прежде чем приступить к шитью, она мыла руки. Алексеев был хороший охотник и косарь. В Булгунняхтате, где он жил, у него была устроена засядка, В той же местности был большой курган и обычно Алексеев с этого кургана подстреливал уток из своего двухствольного дробовика.

    У Алексеева была большая рыжая собака «Солька», С этой собакой он посылал письма Пекарскому, привязывая их к ошейнику или положив в рот собаки. «Солька» аккуратно доставляла письма Пекарскому. Последний, получив письмо, писал ответ, вручал «Сольке» и говорил: «Ну, крой, марш!».

    И «Солька» пускалась обратно и вручала письмо хозяину. Когда Алексеев куда-нибудь уходил, он отдавал ключ от дверей «Сольке» и та прятала ключ, при чем Алексеев сообщал ей когда он возвратится.

    На время отсутствия Алексеева «Солька» прибегала к Пекарскому и, когда она возвращалась обратно домой, Пекарский знал, что Алексеев уже возвратился из отлучки.

    Однажды «Солька», по обыкновению, прибежала к Пекарскому и затем, побыв некоторое время, возвратилась домой, Пекарский последовал за ней, но Алексеева дома не было. Пекарский пытался позвать «Сольку» к себе, но она не шла. Днем и ночью собака ожидала хозяина и только на шестой день, голодная, она прибежала к Пекарскому. Алексеева все не было.

    Вскоре стало известно, что ни в Чурапче, ни в городе Алексеева не было. Шаман Тюэкюй, согласно «вещему ясновидению» (көрүү көрөн), якобы установил, что Алексеев лежит в озере, в местности «Арангастах». Однако, шаман, конечно, солгал и все наши поиски оказались тщетными. Впоследствии оказалось, что Алексеев был убит Абрамовым и Сидоровым, князем, имевшим около 90 голов скота. (Записано 1939 г. 22 февраля в с. Кюбээрия Поповым П. Н.)

                                                                                          II

    (Записано И. Борисовым в 1937 году в Жулейском наслеге, по рассказам Ермолая и Петра Борисовых и материалам, представленным Е. Егоровым в 1932 году).

        О, если б сказать мне удалось

        Всю думу-думушку свою...

    Якутия во, времена прибытия Алексеева называлась «страной смерти» в виду отдаленности края, холода, бескультурья, угнетенности населения и его полного оскудения. Вначале Алексеева поселяют в Сасыльском наслеге, Баягантайского улуса, а затем, через год, по его просьбе, ввиду несоответствия почвы для хлебосеяния (вследствие мерзлоты), его переводят в Жулейский наслег, Батурусского улуса.

    Алексеев в Жулейском наслеге. Время пребывания Алексеева в Жулейском наслеге было временем жестокого произвола богачей Оросиных, Большаковых и др. Роман Большаков, выборный голова Батурусского улуса (ныне Таттинского и Чурапчинского районов) имел 60 голов скота. Константин Большаков, имевший 40 голов скота, был в Жулейском наслеге известным всей Якутии князем. Гремел также в Жулейском наслеге своей известностью князь Петр Большаков, имевший 50-60 голов скота и державший 5-6 хамначитов.

    Жулей разбит был на 4 рода, причем все жили согласно указам главарей-тойонов, раздувавших вражду и родовой антагонизм. Каждый род имел своих баев, вроде Большаковых. Так, в Сатакинском роде управляли баи Федот Сидоров, имевший 85 голов скота и бай Трофимка, имевший 200 голов скота, в Харданском роде — бай Яковчан, имевший 150 голов скота, в Мангасе — Хачый Александр, имевший 200 голов скота и т. п.

    Тяжелая байская кабала, подряды, ростовщические проценты, разного рода вымогательства, выжимали все соки у жулейцев. Процветало рабство, кумаланство, разорение. Баи присвоили себе много земель, притом самых лучших, везде имели сверхнадельные луга и усадьбы. У Константина Большакова было 5½ кюрюэ [* Кюрюэ — единица надельной земли, дающая приблизительно 300 копен сена, или 66 сенных возов.] земли и 4 пастбищных урочища. Бедным доставалась ничтожная доля, земли: ⅛, ¼ или ½  кюрюэ земли, при том худшего качества. Батракам, каким, например, был Петр Плешивый, земли совсем не давали. Те бедняки, которые имели земельные наделы, не пользовались доходом с земли, который весь шел в пользу баев через всякого рода подряды и аренды.

    В Жулее царило религиозное, засилье — вера в бога, дьявола. Грамотных не было и, за отсутствием грамотных людей, все дела вел Максим Нагой, из Селляхского наслега. Неотступно навязывались шаманы и шаманки (ойун-удаган), важничали попы и архиереи донимали взятками. Процветало пьянство и картежная игра. Всюду царили грабежи, воровство, жажда обогащения. Бедный люд задавлен был вечными недостатками, голодом, грязной и постылой жизнью.

    В это время в Жулее было несколько бродячих «поселенцев». В 1882 году в Булгунняхтахе некоторое время проживал, а затем перешел на другое место, русский «поселенец» по фамилии Данилов. Жили также поселенцы Яков и Иван. Национальная вражда, особенно местный национализм, были развиты до крайности. Якуты ненавидели русских и говорили про них: «Совеем заедят нас эти поселенцы-рваные ноздри».

    В 1886 г. пронеслась весть о том, что в Жулей прибудет на жительство «сударскай» (государственный) преступник, некий Алексеев Петр и что ему необходимо будет строить юрту. Многие выражали свое недовольство и ненависть. И действительно, по распоряжению властей, князья заставили на кургане местности Булгунняхтах построить небольшую юрту с вертикальной стеной из пестро очищенных от коры деревьев. Однако, юрта Алексееву не понравилась и он просил построить русскую избу. Князья на это не согласились и отдали распоряжение построить юрту по образцу юрты Абрамова Егора, из отесанных бревен с окладом. Эту юрту и поныне стоящую на кургане Булгунняхтахе, построили Дмитрий Чохоров и Никита Чырас. В юрте поставили глиняный камелек, русскую печь также из глины, настелили пол, обнесли юрту оградой, построили амбар с подпольем. Алексеев раздобыл оконное стекло, пристроил рамы и смастерил удобные, светлые окна. В то время стеклянные окна были только у баев и в церкви, а у обыкновенных хозяев, вместо окон, были стеклянные осколки, прикрепленные на бересте, бумага, миткаль и т. д.

    Алексеев распределил; свою избу следующим образом: первая комната — нечто вроде прихожей и вместе столовой, вторая комната — рабочий кабинет, где Алексеев писал, читал и работал, в этой комнате были столы и книги, третья комната — спальня. Внутренность юрты, обклеенная бумагой, производила впечатление безупречной чистоты и опрятности. В это время для домашнего употребления пользовались глиняной посудой. У Алексеева имелись чугунки, чашки и самовар. Ремонт юрты, отопление, обмазка, доставка льда производились за счет наслега.

    Все домашние работы Алексеев выполнял сам: стряпал, пек хлеб, стирал белье и только шить белье поручал соседкам-женщинам.

    Недалеко от юрты Алексееву отведено было покосное поле, дающее 400-500 копен сена. Полевую работу, уборку сена Алексеев выполнял сам, причем впервые стал применять косу-литовку. Старики-якуты, знавшие свою примитивную косу (хотур) удивлялись: «О, этот окаянный! Как точит он свою косу: страшный, невыносимый скрип прямо в мозг вонзается».

    Прилежно работая, Алексеев вскоре обзавелся хозяйством, купил лошадь шелковистой алой масти и одну корову. Коня Алексеев содержал около юрты, а доить корову поручал Егору Абрамову.

    Казенного пособия Алексеев получал 15 рублей в месяц. Эти деньги он прибавлял к доходу от хозяйства и жил хорошо. Сено Алексеев продавал, а часть давал беднякам взаймы. Бедняков, как напр. Никиту Чыраса, помогавших ему наладить хозяйство, он очень любил, хорошо угощал. Сам Алексеев часто бывал у ближних соседей. Бывая у Миши Борисова в Малом летнике. Алексеев очень любил пить кумыс, на который менял яйца и другие продукты.

    У Алексеева часто собирались гостить «государственные» из Жехсогона, Чурапчи и других мест. Очень часто бывал у Алексеева Пекарский Э. К. Алексеев также очень часто уезжал, запирая дом, в гости к товарищам но ссылке. Зимой, когда Алексеев отлучался иногда на месяц, дом, по его возвращении, делался теплым и уютным.

    Алексеев был высокого роста, здорового и крепкого телосложения, с мускулистым и продолговатым лицом, с орлиным носом, с густой длинной рыжевато-темной бородой, с волосами, сзади подстриженными, а спереди торчащими дыбом. Одевался Алексеев всегда чисто и опрятно, меняя каждый день рубаху. Одевался то в брюки с ботинками, то в шаровары с сапогами, пальто носил из голландского сукна красноватого цвета. Иногда Алексеев, одевал зипун длиной до колен, с двумя рядами пуговиц, подтягиваясь в пояснице ременным кушаком. Впоследствии Алексеев стал носить сафьяновые торбаза. Алексеев носил темные очки. Зимой одевался в длинный черный бараний тулуп, баранью шапку и ровдужные торбаза. Говорил Алексеев спокойно и ясно. Когда Алексеев начинал говорить громко, голос у него был чистый и выразительный. По-якутски Алексеев говорил только отдельными фразами.

    Однажды Алексеев написал другу своему Пекарскому: «Видимо у Федота Сидорова какое-то намерение; каждое утро, когда я просыпаюсь, он всегда оказывается, стоящим у навеса, прислонившимся к подпоркам, внимательно к чему-то присматривающимся. Он иногда продолжает так стоять до вечера, когда я ложусь спать. Такое поведение Сидорова меня удивляет. Если я когда-нибудь пропаду, требуйте ответа у Сидорова и Абрамова».

    Абрамов Егор. Человек 40 лет от роду, крепкого и соразмерного телосложения, с яркими, огневыми глазами, резкими, густыми усами. Абрамов был человеком со смугло-красным лицом, с легкой воздушной походкой на носках. При ходьбе Абрамов энергично двигает плечами, говорит всегда с жаром. Человек очень проворный, общительный, ловкий, въедливый, Абрамов одевался хорошо. Ходил в торбазах из сары (дубленой кожи) с широкими байберетовыми (плисовыми) отворотами, в байберетовых же штанах, в суконном пальто на волчьем меху, с золоченными пуговицами из серебра. Шапку носил из красной лисицы в бобровых обшивках.

    Абрамов был малограмотен, иногда выступал в качестве псалтырщика и за чтение псалтыря иногда приводил крупный рогатый скот. Имел около 20 голов скота и отличался непомерной жадностью, алчностью и удальством. Постоянно жил на Кулусуннахе и имел семью: старуху-мать и жену. Дом имел чистый и хороший, со всеми принадлежностями. С 1891 г. Абрамов избран был наслежным старшиной.

    Однажды, совместно с «поселенцами» Иваном и Яковом, Абрамов произвел взлом амбара трех братьев Поповых — Якова, Тимофея и Василия. Наиболее ценную часть добычи Абрамов присвоил себе. Затем он сказал ограбленным братьям Поповым: «Видно, вас обворовали поселенцы, живущие у вас: у них оказалось байское добро». При этом Абрамов обещал Поповым задержать поселенцев, за что получил у них ценную взятку. Произведя обыск у русских поселенцев, он нашел у них краденые вещи и добился переселения их на другое место. Все усилия поселенцев доказать, что Абрамов сам принимал участие вместе с ними в грабеже, ни к чему не привели, так как Абрамов доказывал, что они нарочно сваливают вину на другого после обнаружения их преступления с целью замести следы.

    Однажды Абрамов при всех, выйдя из лесу, подошел на пастбище к пасущемуся коню Никифора Балласского, уселся на него и ускакал галопом. Абрамова никто не узнал, так как он переоделся, надев какой-то плащ и фуражку с клеенчатым околышком. Потерпевший Балласский в тревоге спешит заявить о пропаже по начальству и в первую очередь прибегает в Кулусуннах, к старшине Абрамову. Однако, у Абрамова дверь оказывается заложенной и из дома несутся стоны тяжело больного. На дворе Балласский встречает мать Абрамова, старуху Хонхо, которая сообщает ему: «у сына Егора тяжелый припадок, не заходи, не выносит чужого виду». Балласский погоревал, но делать нечего: украли последнего коня и притом среди белого дня. Конь исчез бесследно. Впоследствии стало известно, что в Болтонге дядя Абрамова Новгородов Григорий зарезал коня точно такой же масти, какая была у Балласского.

    Однажды у Мелюкова Николая пропали две отгулявшихся коровы, у Кузьмы Бурдука — трехлетний бычок. В этой краже также заподозрен был Абрамов, так как его видели в то время, когда он перевозил ветку на бычке той масти — с белой полосой вдоль хребта. Мальчик Ермолай, ночевавший у Абрамова, рассказывал, что он ел мясо, сваренное в самоваре, причем Абрамов пригрозил ему и наказал, чтобы он никому не рассказывал о том, что кушал мясо.

    Все эти факты показывают, что Абрамов был человек злой, вороватый, хитрый и способный на всякие преступления.

    Сидоров Федот. Человек выше среднего роста, лет 50-ти, сутулый, с выгнутыми плечами, с вечно бегающими глазами и продолговатым лицом. Говорил с большим жаром, вертясь, во все стороны и постоянно облизывая губы. Сидоров принадлежал к баям, имел около 85 голов скота. Воровством занимался вместе со своим отцом Сидором. Сидоров с Абрамовым были неразлучные друзья и, кроме того, Сидоров находился в тесных родственных и торговых связях с Григорием Оросиным. В 1891 г., жил в Булгунняхтахе ямщиком.

    Исчезновение Алексеева. Алексеев, как обычно, рано закончил уборку сена и, при помощи Борисовых, собрал сено в большой стог. В августе 1891 года распространился слух о том, что Алексеев уехал в Чурапчу. Юрта Алексеева была закрыта на замок и вначале никто на это не обратил особого внимания, так как Алексеев часто отлучался. Однако, дни шли за днями, а Алексеев не возвращался. Темная тайга, пожелтевшая и обнаженная, стояла в мрачной задумчивости. Тропы, ведшие в сторону Жулея, лежали, покрытые листопадом, словно храня тайну исчезнувшего Алексеева... Обитатели Малого летника перекочевали на зимовку. Обширные поля этой местности лежали пустые и безжизненные, словно на них никогда не ступала человеческая нога. Правый лесистый пригорок Тюмятея стоял, заслоняя собой изгибы Чурапчинской дороги.

    В этот день только из одной юрты в Кулусуннахе поднимался к небу столбом густой дым. Мать Егора Абрамова, старуха Хонхо, произведя второй удой коров, словно ведьма, шпарила вокруг хищным взором. Бедняк Ника Харлампьев, мальчик лет 10-12, находившийся в услужении у Абрамова и державший теленка, неожиданно спросил: «А что случилось с этим русским? Какой страшный крик он поднял там, в Малом летнике?» Старуха ответила: «А тебе что, мелюзга, до этого? Знай свое дело, теленка пускай вовремя, бледнолицый чертенок! А кто же по-твоему прикрутил сердце русского?» С этими словами старуха сбила с ног бедного мальчика и начала избивать его. Слабый ребенок, под ударами озлобленной старухи, стал умолять ее прекратить побои, обещая никому не говорить о том, что он слышал крики русского.

    Но вот миновали дни осенней страдной поры. Об Алексееве ни слуху, ни духу. Спустя некоторое время, начались и догадки, в Чурапчу ли поехал Алексеев или в другое место. Сидоров и Абрамов прикидывались ничего не знающими. Сидоров по-прежнему держал ям, а Абрамов продолжал вести свою беспорядочную к беспутную жизнь.

    Еще до окончания осенних полевых работ Абрамов принес в Дыдыале к дяде своему Ивану Охлопкову 1½ ведра водки. Вечером, когда все возвратились с работы, в доме Охлопкова началось пиршество: все напились до бесчувствия, поют. Егор Абрамов тоже пьет. Находясь в состоянии сильного опьянения, он падает на стол и начинает плакать. Его дядя, Иван Охлопков, степенный якут уже преклонных лет, смотрит на Абрамова и спрашивает: «Егорша, Егорша! спаситель ты мой, о чем ты печалишься, что сделал ты, в чем попался? Или амбар сломал, или скот увел?» Абрамов, утирая слезы, глубоко вздохнул и запел:

                  Нынче в наши времена

                  Забренчат и загремят

                  Железные стремена

                  И медные стремена.

                  Колокольчики прозвенят,

                  Ноги мои будут гулять,

                  Ступни мои будут топтать.

                  Соберется толпой,

                  Круглогривый народ,

                  Взором огненных очей

                  Будет в очи мне сверкать.

                  Жадные удары плетей

                  Над лицом моим засвистят.

                  Знаю нынче меня

                  Будут ведать-гадать

                  На всех злых языках.

    Старик выслушал песню и, опираясь локтями о стол, сказал: «Милый мой! твоя песня — не ответ на мой вопрос. Но все равно, расскажи все, что начал было рассказывать». Абрамов, подняв голову и осмотревшись вокруг, сказал: «Я много кое-чего сделал на своем веку и не боялся бы какого-нибудь пустяка вроде покражи скота или поломки амбара. Дядя мой! Меня тревожит пропажа Алексеева, потому что я с ним живу в соседстве. Я был бы счастлив, если бы он полетел куда-нибудь на крыльях из легкой шкуры». После ухода Абрамова старик предупредил своих гостей: «Дети мои! Никому не говорите о том, что пел Абрамов. Будет беда, на следствие попадем. Эти жулики, видно, укокошили русского».

    После пиршества прошло несколько дней. Песня, однако не осталась в стенах юрты Охлопкова, как этого желал добрый старичок. Под землей пропета песня, а молва летит по земле. Евдокия, первая жена Тихона Борисова (тогда они жили у Ивана Охлопкова), под большим секретом рассказала об этой песне своей соседке старухе Маше, а та передала жене Тэмэкэсова Марии. Об этом узнала, зайдя в гости тетка Александра, жена Кесерюса и передала об этом Кирилке Стряпчему. Весть об этой песне и пиршестве у Охлопкова вскоре была известна почти всем.

    Наконец, рассказ об этой песне дошел до Пекарского Э. К., друга Алексеева. Пекарский вместе с заседателем проездом зашли в Булгунняхтахский ям. На дворе, около юрты, находился Сидоров Федот, когда Пекарский с заседателем слезли возле коновязи с лошадей. Пекарский, похлопав бока, порывисто расхохотался и, глядя в упор на Сидорова, проговорил, приближаясь: «Федот Сидоров! Чего ты ходишь тише воды и ниже травы? Куда девал соседа Алексеева?», — и опять захохотал. Федот весь покраснел и затрясся:

    — Нет, нет, никуда я не девал: Я сам не знаю... И тут же из носа у Сидорова потекла кровь.

    — Заседатель! вы видите, как может волноваться Сидоров до крови? — сказал Пекарский. Пекарский, совместно с заседателем, составили акт и началось следствие.

    Наступила осень, выпал снег, началась осенняя неводьба, а Алексеева все еще нет, все тихо около его юрты. Однажды, когда Егор Абрамов вел неводьбу в Моохоннурском Биэ-Эльбюте, к нему подошел десятник и передал извещение князя с предложением явиться к последнему.

    — Не заставят меня найти преступников, можно подумать что я скот зарезал на мясо, — сказал Абрамов и сразу всполошился, завертелся на носках, как волчок. — Невод на тебя оставляю, — сказал он обращаясь к Степану, сыну Масыкы.

    — Не желаю, — сказал Степан, — я тебе не хамначит, чтобы возиться с твоим неводом. Этот ответ привёл Абрамова в ярость, он размахнулся и ударил Степана в лицо, а сам пустился бежать. Степан пустился за ним вдогонку, но безуспешно: Абрамов исчез.

    Между тем, в родовом управлении собрались начальствующие лица: заседатель Моисей Атласов, голова Федот Пинегин, князь Константин Большаков и др. Прибывшего Абрамова допрашивали по делу Алексеева об его отношениях к Алексееву, о жизни Алексеева и проч. Абрамов рассказал о своих личных отношениях к Алексееву, но на вопрос о том — не знает ли он куда девался Алексеев, Абрамов отвечал: «нет, не знаю». Допрос Абрамова и Сидорова продолжался свыше 3-х суток, затем их перевезли в Чурапчу, держали под арестом, но они упорно отрицали свою вину.

    В Чурапчу вызван был Иван Охлопков, дядя Абрамова, в доме которого происходила попойка, во время которой Абрамов пел свою песню. О содержании песни допрашивали всех, кто был на пирушке. Всего допрошено было около 53-х человек. Допросили семью Борисова, которая помогала Алексееву убирать сено и вообще допрашивали всех тех, кто имел, какое бы то ни было отношение к Алексееву, бывали у него и имели с ним дело. Между тем Жулейский князь каждый день собирал по 50-80 человек и в течение 10 дней производил тщательные обыски: обшарены были все окрестные леса, старые, заброшенные дома, пепелища, погреба, озерные камыши. Но поиски не дали никаких результатов, никаких следов Алексеева не могли найти.

    Привлекли к делу всяких гадателей, ясновидящих и даже вещие сны. Всюду колдовали шаманы и шаманки, но никто не мог сказать правды. Заставили колдовать шаманку Мавру, но она могла только сказать: «Мои сподвижники из абаасы боятся русского и никак близко к нему не подходят. Призрак русского что-то тараторит по-русски, но я ничего не могу расслышать — дело пропащее».

    Попытки открыть истинную причину исчезновения Алексеева ни к чему не привели, следственные власти подняли на ноги весь наслег, но дело вперед не двигалось. Абрамов и Сидоров не сознавались и труп Алексеева не могли найти. В Чурапче (нынешние Таттинский, Чурапчинский и Амгинский районы были объединены в Батурусский улус), в присутствии всех главарей и тойонов, в отношении к Абрамову и Сидорову применяли все средства допроса, но от них ничего нельзя было добиться. В конце концов, все разуверились в своих силах и, как последнее средство, решено было пригласить из Слободы сына хромого Киренского, прославившегося своей ученостью, пронырливостью и храбростью, полагая, что только он может добиться правды.

    Сын Киренского велел запереть Абрамова и Сидорова в сибирку, перегороженную тонкими досками и ночью, когда все спали, он тихо подкрался к двери сибирки и подслушал их разговор. Абрамов шепотом говорил Сидорову: «Они начнут еще сильнее беспокоить наш наслег, никого не оставят в покое. Мы виноваты, мы грешны — давай признаемся. Сил моих больше нет, не могу устоять. Вот-вот признаюсь сам». — «Черт с тобой, коли хочешь, сам признавайся, — ответил Сидоров. На следующий день сын Киренского велел открыть церковь, расставил образа, зажег множество свечей. Собрал всех попов, всех тойонов и в такой торжественной, блестящей обстановке производил допрос. Ввели Абрамова и Сидорова, раздели их догола и начался допрос. Абрамов, закрыв лицо руками, заревел, как ребенок и, утирая слезы, сказал: «Виноват, признаю свою вину, расскажу свой грех, отдайте одежду». Затем Абрамов изложил обстоятельство дела: «Песню я пел, это правда. Здесь стоим мы, убийцы Алексеева, — причем пальцами указал в сторону Сидорова, который побагровел от злости. — Утром, — продолжал свои показания Абрамов, — когда я еще спал в своей юрте в Кулусуннахе, меня разбудил Сидоров. Я спросил его, зачем он пришел в такую рань. Он ответил мне, что пришел кой о чем со мной посоветоваться. Наш русский, — сказал мне Сидоров, — через два дня едет в Чурапчу. У него очень много денег. Однажды он завязывал крест-накрест пятерки и десятки и, как только я вошел, он их спрятал под кровать. Как бы нам взять его деньги? Я сказал: «Остается только одно — убить его». Сидоров все время меня подбодрял: «Вот, вот ты правильно сказал, словно мои мысли». — Он, черт проклятый, здоровый, — сомневался я. — Должно быть сильный и к тому же у него может быть оружие и нам, пожалуй, не справиться с ним». — «Что ты, что ты? — возразил Сидоров, — надо неожиданно садануть ножом в брюхо, тогда у него не хватит силы достать оружие». Так мы и условились, я достал вино и отправился в условленное место в Тюмятей, а Сидоров должен был приехать вместе с Алексеевым на лошадях. Два дня прошло для нас, как два месяца: сон стал беспокойный, жить стало невтерпеж, но приняли твердое решение. В условленный день и в условленном месте я ожидал его до полудня. Вдруг я увидел их, едущих верхами из Арангастаха, посредине Малого летника. Я пошел вправо и встретил их на ресном пригорке Тюмятея, как-будто направляясь с южной стороны. — «Ну, Алексеев, значит едешь?» — спросил я. — «Да», ответил он. Затем я спросил у Сидорова, куда он отправляется. Сидоров ответил, что едет якобы в Болтонго. — «Ну, Алексеев, надолго, должно быть уезжаешь. Я нашел бутылку вина, давай выпьем». Он, конечно, согласился. Оба они слезли с коней и привязали их. Мы втроем начали пить водку на пригорке, причем Алексееву дали большую часть. Поговорив о том, о сем, я сказал Сидорову: «Ты подтяни подпругу у коня Алексеева». Мы все трое пошли к коню Алексеева. Сидоров только для вида начал подтягивать поддругу. Когда мы дали Алексееву поводья привязанного коня и он занес было ногу садиться на коня, в это время Сидоров достал из рукава нож длинный, в четверть (харыс), и всадил его в живот Алексеева снизу вверх. Алексеев закричал страшным, нечеловеческим голосом. Алексеев одной рукой крепко держал руку Сидорова с ножом, а другой схватил Сидорова за шею и придавил его ничком к земле: Сидоров закричал мне: «Абрамов, спаси меня, он убьет меня», — придавленным, голосом он продолжал кричать: «Или ты хочешь, чтобы этот русский меня убил?». С этими словами он изловчился и со словами: «Вот тебе спасение!» — всадил Алексееву нож опять прямо в живот. Нож, видимо, попал в лопаточную кость, так как застрял во что-то твердое, и его нельзя было вынуть. Алексеев вновь вскрикнул и, удерживая одной рукой распоротый живот, побежал вниз, шатаясь на ходу то в одну, то в другую сторону. Вцепившись в полы его зипуна, мы бежали вместе с ним, нанося удар за ударом. Не пробежав и тридцати шагов, он упал, споткнувшись о поваленное дерево, лицом вниз и начал отбиваться руками и ногами. Когда он отбивался ногами, мы подставляли ножи. Так как Алексеев все еще был жив, то ударом в сердце под левое ребро мы его прикончили. Затем мы нашли крепкую жердь, связали его поводом коня, унесли в лес, в сторону от дороги, приблизительно в 25 саженях от места убийства и бросили под корень упавшего дерева. Так как Алексеев еще был жив, мы выбрали с корнем деревцо, отстрогали, очинили его с одного конца и этим колом прикололи его к земле около корня дерева. Затем сделали веник из веток дерева и тщательно подмели кровь, разлитую по земле. Коня зарезали в лесу, недалеко от Тюмятея. У Алексеева были чугунные часы. Но так как у якутов часов не было и нас могли по этим часам уличить, то мы бросили их в озеро Тюмятей. Денег у Алексеева оказалось 107 рублей, и при дележе Сидоров взял 57 рублей, а я — 50 рублей».

    После этого признания Абрамов проклял сына Киренского: «Ты крепко держал меня. Пусть и тебя постигнет жестокая участь в течение трех лет. Мое проклятие пусть падет на твое сердце и вонзится в него, как крылатая стрела». А Федот Сидоров все еще не сознавался.

    После признания Абрамова из города приехала следственная комиссия. Врачи, взяв с собою Абрамова и Сидорова прибыли в Жулей. Это было время окончания зимней неводьбы. Взяв с собой Абрамова и Сидорова, с завязанными руками, комиссия отправилась на пригорок Тюметея и заставила их указать место, где был зарыт труп Алексеева и то место, где зарезали коня. Кости коня лежали возле западни Миши Борисова. Об этом знал голова, но так как он взял взятку от Миши Борисова, тот молчал об этом. Труп Алексеева привезли Николай Боеска и Иван Доргонов. Вместе с примерзшей землей и кровью он представлял из себя огромную, бесформенную глыбу и только торчащие ноги показывали, что это — труп человека. Чтобы обмыть труп, его опустили в озеро в Булгунняхтахе, около часовни, где труп лежал около двух дней. Затем труп положили в лодку, отогрели в юрте Алексеева, а затем его мыли хромой русский Егор Федосеев и Ньюкусуох. Доктор, приехавший из города, обнаружил на трупе 33 ножевых раны и пришел к заключению, что Алексеев был человек очень крепкого телосложения. Похоронили Алексеева в Булгунняхтахе, около, часовни. В Тюмятее, на месте убийства, Тэмэкэсов нашел два ножа. Нож, принадлежавший, по словам Абрамова, Сидорову, был предъявлен его жене, которая на вопрос, знает ли она этот нож, сначала смутилась, но потом сказала: «Ах, это окаянный! выходит, правда, что он убил». Абрамова и Сидорова держали под арестом особенно строго.

    Вещи Алексеева продавали с торгов. Сено также было продано с торгов и вырученные деньги употребили на расходы, связанные с похоронами, на устройство могилы, остаток пошел в казну.

    Суд происходил в городе. Абрамова и Сидорова присудили к 12 годам каторжных работ. Сидоров покончил самоубийством, приняв яд. Абрамова выслали и вместе с ним уехала жена с тем, чтобы вместе отбыть наказание. В Жулей они не возвратились. Кража скота, с удалением из Жулея Сидорова и Абрамова, прекратилась.

    В 1932 году колхоз «Единение силы» праздновал 10-летие ЯАССР. Этот праздник тесно связан был с памятью об Алексееве. Юрту отремонтировали, двор огородили, привели жилище Алексеева в чистый, опрятный вид. Во дворе юрты соорудили трибуну, а на могиле — столб. В 1937 году, в день 15-летия ЯАССР колхоз имени Алексеева соорудил на его могиле новый памятник-столб и решетку.

    Колхозники и трудящиеся Жулейского наслега никогда не забудут Алексеева и светлая память о нем вечно будет жить в сердцах свободных граждан Жулейского наслега, ныне Таттинского района.

    Перевел с якутского И. Слепцов.

    /М. Я. Струминский.  Петр Алексеев в якутской ссылке. Якутск. 1940. С. 42-77./