СТАТЬЯ
В
НЕОТШЛИВОВАННОМ ЗЕРКАЛЕ ПЕРЕВОДА
Рассматривая первую книгу В. Коротича,
изданную на русском языке, Н. Сотников в статье «Не узнаю поэта в переводе»
(«Литературная газета», 21. Х - 1970) говорит: «Близость наших языков, их
родственность, открывают большие возможности для переводчика: зачастую можно
сохранить авторскую рифму, всегда – ритм, трудно, но заманчиво добиться
напевности, мягкости украинского оригинала, некоторые слова стоит перенести из
одного языка в другой, не переводя».
После всего, что было сказано за последнее
столетие (в том числе такими авторитетами, как Н. А. Некрасов и М. Ф. Рыльский)
о трудностях перевода о близких языков, утверждение о «больших возможностях»
звучит настолько легковесно, что можно было бы с ним и не спорить. К тому же на
той же странице газеты В. Огнев дает Н. Сотникову достойный ответ. Однако, к
сожалению, «теоретическое положение» Н. Сотникова давно и в широких масштабах
применяется не практике.
В чем заключаются «больше возможности», о
которых говорит Н. Сотников? В том, что «зачастую можно сохранить рифму, всегда
- ритм... некоторые слова... перенести из одного языка в другой, не переводя.
Фактически же первое и второе осуществляется за счет третьего: ритм и рифма
оригинала (особенно это касается рифмы) очень часто сохраняются благодаря
беспереводному переносу слов из одного языка в другой.
К чему это приводит, я хотел бы
проиллюстрировать на примере нескольких книг белорусских поэтов, переведенных
на русский язык за последние годы. Ни для кого, пожалуй, не секрет, что в
области перевода белорусских стихов у русских стихотворцев меньше всего удач, и
читательская публика не открыла для себя ни одного белорусского современного
поэта такой величины, как Э. Межелайтис или Р. Гамзатов.
Не собираюсь составлять табели о
поэтических рангах. Это и невозможно, да и не к чему. Хочу только
засвидетельствовать со всей ответственностью, что у белорусов есть настоящая
большая поэзия - к сожалению, не переведенная, несмотря на обилие переводимых
книг.
У нас много говорят о переводе с
подстрочника, о его вынужденности, о его недостатках. Белорусской поэзии как
будто повезло: ее переводят с оригинала. Действительно, зачем подстрочник, если
текст в большинстве случаев понятен даже без словаря? Увы, читая многие
переводы, ловишь себя на сожалении, что перед глазами переводчика был оригинал,
а не квалифицированный, добросовестный подстрочник. Ведь если бы переводчик
видел перед собой, скажем, слова: «рожь», «кажется», «когда», «родник»,
«болезнь», «прильнуть» и т.д., а не «жыта», «здаецца», «калі», «крыніца»,
«хвароба», «прытуліцца», то стал ли бы он пересыпать свой перевод такими
диалектизмами, просторечиями и устаревшими словами, как «жито», «сдается»,
«коли», «криница», «хвороба», «притулиться»? скорее всего ему, как человеку,
мыслящему современным литературным языком, они бы и в голову не пришли.
Пусть не поймут меня так, будто я ратую за
подмену оригинала подстрочником. Просто я позволил себе горько пошутить. Ну, а
если серьезно, то речь идет о необходимости глубокого и всестороннего знания
переводчиком переводимого языка. Более того - знания научного.
Наверно, никому не придет в голову
переводить с французского языка, зная лишь алфавит. За переводы же с близких
языков берутся многие, самонадеянно рассчитывая на интуицию и родство языков.
Но это родство часто подводит.
Вот, скажем, читаю я в журнале «Неман»
(1970 г., № 7) переведенные стихи С. Гаврусева:
Прилетев, и, забравши с постелью,
Развернулся,
аж искры с подков.
Суматошно сороки взлетели,
Отступили деревья с боков.
Я точно помню, что это четверостишие
переписано почти буквально. Вот оригинал:
Прыімчаў, і, забраўшы з пасцеллю,
Развярнуўся, аж іскры з падкоў.
Палахліва сарокі
ўзляцелі,
Адступіліся дрэвы з бакоў.
Что же мешает восприятию русского адеквата?
Не то ли, что это адекват лишь формальный, кажущийся, а не действительный?
В самом деле, белорусское «забраўшы»
переведено как «забравши». Но если в белорусском языке это деепричастие вполне
нейтрально, то в русском оно имеет некий просторечный оттенок.
Частицы «аж» в русском литературном языке
нет. И, наконец, последняя строка перевода. С чьих боков отступали деревья?
По-белорусски здесь – обочины, стороны дороги. Поддавшись гипнозу – близкого,
но чужого языка, переводчик попал в самую обыкновенную ловушку.
На той же странице журнала тот же
переводчик (В. Гордейчев) попадает в новую ловушку: оставляет непереведенным
слово «чуешь», что по-белорусски означает «слышишь». Таким образом лирический
герой стихотворения в переводе оказался перед задачей чуять тиканье
часов...
Еще М. Ф. Рыльский писал о такого рода
опасностях, подстерегающих переводчика с близкого языка. Существует даже ряд
дежурных примеров, приводимых в курсах теории художественного перевода - ну,
скажем, польское «урода» (красота). Число таких совпадающих лексем в польском и
русском языках достигает многих тысяч. Эта картина легко объяснима, если
принять во внимание общее происхождение и раздельное существование славянских
языков. Часть форм совпадает случайно, в результате действия законов
фонетического развития. Такие эпизоды бывают и в пределах одного языка -
омонимия (например, русское «ключ»: и родник и металлический стержень для
отпирания и запирания замка и т. д.). Бывает и наоборот - одно и то же слово
приобретает в разных языках различные значения благодаря иному осмыслению.
Взять хотя бы те же русское «урод» и польское «урода». У них общий корень –
родиться. Но уродиться можно и красавцем» и уродом. Русский язык принял одно
значение, польский – другое.
Много таких ловушек для русского
переводчика и в белорусском языке. Они еще опаснее, ибо противоположность
значений, легко обнаруживаемая, здесь редка. Гораздо больше полутонов значения,
его оттенков, уводящих переводчика в сторону.
Белорусско-русская омонимия начитается уже
с предлогов. Например, белорусский предлог «у» не совпадает по значению с «у»
русским и должен переводиться как «в»: «у горадзе» - «в городе». Правда, здесь
ошибиться трудно: смысл подсказывается окончанием. Ну, а если попадется
словосочетание «у дзяжы»? Не переведут ли его «у дежи»?
Это отнюдь не риторический вопрос. Ошибки в
переводе предлогов нередки.
Белорусский предлог «да» может переводиться
как «до». Но гораздо чаще ему соответствуют русские «к», «в», «на»: «іду да
брыгадзіра» - «иду к бригадиру», «падобны да бацькі» - «похожий на отца». а вот
строки из стихотворения А. Вертинского, переведенного Г. Куреневым:
«Сделай, Костенька,
самую малость:
Подскочи как-нибудь до двора».
Г. Куренев может возразить, что это «до
двора» находится в прямой речи, что он хотел сохранить речестрой белорусской
крестьянки. Но в таком случае надо было весь ее монолог оставить
непереведенным. А так получалось, что старушка просит Костеньку не зайти к ней,
а только «подскочить до двора».
Совершенно непонятно звучат в переводе Г.
Пагирева следующие строки А. Пысина:
От беды - до соленой воды,
От
соленой - до облачной пены.
Сутки лета в быстрой езды
Просветили меня, как рентгены.
Но стоит выяснить, что пагиревские «до
воды» и «до пены» - непереведенные «да вады» и «да пены» А. Пысина, как все
становится на место:
От беды - к соленой воде,
От соленой - к облачной пене.
Не всегда совпадают белорусский предлог «з»
и русский «с» о чем красноречиво говорят следующие строки из книги Н. Гилевича:
(пер. А. Прокофьев):
Край мой белорусский, край!
Дай
ты мне напиться, дай!
Той воды дубравной
С той криницы вечной...
Как видим, гипноз близости языков увел в
сторону от грамматических норм даже такого опытного мастера, как А. Прокофьев.
Но оставим предлоги и перейдем к более
существенному: глаголам, наречиям, существительным и т.д. Здесь нас тоже ждет
много интересного. Для начала приведу маленький словарик, который при желании
можно расширить.
Если бы даже кто-то был в состоянии
составить исчерпывающую таблицу этих омонимов, то, как видим, запомнить ее было
бы недостаточно. Положение осложняется тем, что некоторые слова переводятся так
и этак. Сколько было уже путаницы при переводе слов «зорка», «зоры»! Мне
приходилось встречать первую строку романса М. Богдановича, переведенной
следующим образом: «Зорька Венера взошла над землею». В том же переводе А. Прокофьева,
отрывок из которого уже приводился, можно прочесть:
Край мой белорусский, край!
По тебе пройтись мне дай!
На твоем просторе
По тропинкам росным.
Вечером при зорях,
Поутру при солнце...
И здесь сработала ловушка: звезды
(«звезды») оригинала превратитесь в зори. Строка же потеряла смысл, ибо вечерем
больше одной зори не бывает.
Не так заметна ошибка в переводе другого
стихотворения Н. Гилевича:
Оно завещала другим, молодым,
Лугов неотцветшие краски...
(Пер. Г. Пагирев)
«Краскі» оригинала – цветы. И хотя в переводе
нет бессмыслицы, зато поэтическая фраза потеряла конкретность.
А вот как начинается в переводе Г. Пагирева
стихотворение А. Пысина «Гул вакзалаў у шкляным блакіце» («Гул вокзалов в
стеклянной голубизне»):
Гул вокзалов. Облака в зените.
Бесконечность рельсов познаю.
У Пысина - тоже «пазнаю», но здесь оно
означает «узнаю». В словаре можно найти и тот вариант, которым воспользовался
Г. Пагирев, но в контексте стихотворения он неуместен. Стихотворение это - не о
познании, а скорее об узнавании, воспоминании.
Не правда ли, странно встретить слово
«хвоя» во множественном числе, да еще в таком сочетании: «зеленые иголки хвой».
Ведь хвоя – это и есть иголки. Появилась же эта неточность благодаря
непонятному оригиналу: «хвоя» по-белорусски – сосна. Это тоже из книги А.
Пысина «Меридианы» (пер. Г. Пагирев).
Там же: «Первое поле не вздыбил сохою,
первых дерев не посек» (Вспоминаешь некрасовское: «Отечески посек его,
каналью!). Нужно бы «не срубил». Опять подвел омоним.
А вот В. Тарас, переводя книгу С.
Гаврусева, оставил «звоночек». Так у него и получилось: вместо «колокольчики» -
«звоночки льна».
Теперь предлагаю вниманию читателя словарик
№ 2.
Как видим, в этой таблице собраны слова,
которые можно переводить двояко, причем оба перевода не только близки по
значению, но и входят в литературную лексику. Разница между ними та, что одна
половина слов нейтральна, а вторая - экспрессивно окрашена: это преимущественно
слова «высокого стиля», причем экспрессивно окрашены слова, совпадающие с
белорусскими. Они-то, как правило, и используются переводчиками.
Казалось бы, это не так уж и плохо:
переведенным стихам придается благородное, возвышенное звучание. Но
познакомимся с этим явлением поближе.
Конечно, совершенно правильно «дрэва жыцця»
А. Вертинского Г. Куренев переводит как «древо жизни». Здесь точно уловлено
философское, небытовое содержание словосочетания: «дерево жизни» здесь не
годится. Но через несколько страниц в той же книге («Возвращение») находим:
«Голодной жаждой горят мои очи...»
Очи, отнесенные к самому лирическому герою,
звучат высокопарно, напыщенно, что совершенно несвойственно А. Вертинскому.
В переводе С. Евсеевой из А. Вертинского
очи оказались... у волка.
Еще, наверно, ни один переводчик с
белорусского не перевел слова «конь» как «лошадь», хотя именно «лошадь» совпадает
с белорусским конем не только по семантике, но ж по стилистической окраске.
Конечно, все зависит от контекста. В иных случаях переводчик может
воспользоваться и словом «конь». Но, увы, используется оно слишком часто. Бот
строка из А. Пысина:
И вот
меня дорога снова
Уводит в бесконечность дня.
Я, как на мамонта живого,
Гляжу на рыжего коня.
(Пер. Г. Пагирев)
Здесь автору хотелось сказать, что лошади
вымирают (кстати, в оригинале дорога – «бескопытная»), что обычная лошадь с
некоторых пор поражает его, как воскресший мамонт. Потому и эпитет этой лошади
он подбирает самый будничный: «рыжая». В переводе возвышенный оттенок слова
«конь» вступил в противоречие с этим эпитетом и затушевал авторскую мысль.
Стихотворение переводчик заканчивает так:
Земля в черемухе и мяте –
Взвивайся ввысь, глубоко сей!
Сосна окликнула, как мати,
Протяжно, глухо:
«Алексей»...
«Маці» - по-белорусски «мать». Вряд ли
можно согласиться с переводчиком, оставившим это слово без перевода. «Мати» в
русском языке настолько устарело, что даже непонятно. Плохо и «окликнула» на
месте «паклікала», то есть «позвала» оригинала.
Наконец, словарик № 3.
Если во второй таблице кальки с
белорусского находились хотя бы в сфере литературного языка, то здесь они —
преимущественно диалектизмы либо просторечия. Таких случаев - большинство из
всех рассмотренных нами. Нетрудно заметить, что, уклоняясь от точного перевода,
переводчик сообщает тексту областнический, просторечный, деревенский характер.
Сглаживаются существенные: различия между переводимыми поэтами: все они, как
правило, выглядят стилистическими близнецами. Переводя с белорусского языка,
стихотворцы словно начисто забывают богатейшую русскую синонимику, строка их,
как завороженная, топчется вокруг белорусского слова, белорусского ударения,
рифмы.
Многих, наверное, удивит, почему я включил
в этот список слова «жито» и «хата». сначала о «хате». Белорусская хата
никакими внешними атрибутами не отличается от русской избы, как, скажем,
украинская мазанка или грузинская сакля, так что ее с полным правом русский
может назвать избой. Но еще важнее, что слово «хата» существует во многих
русских диалектах и для русского слуха звучит не как белорусская постройка, а
как областническое, нелитературное название избы.
Слово «жито» тоже диалектизм. Более того в
рамах местностях оно обозначает различные злаки: рожь, ячмень, вообще хлеба.
Белорусское же «жыта» - слово литературное, нормированное, означает оно только
«рожь», и переводить его следует только так.
За многие десятилетия перевода с
белорусского на русский эти слова (как и «конь», о котором я уже говорил) очень
редко переводились надлежащим образом. Сложилась определенная традиция, которую
сломать достаточно трудно. Но сделать это необходимо. За пятьдесят лет своего
существования белорусская советская поэзия сделала невиданный скачок в своем
развитии, и если вначале в ней преобладала деревенская тематика, и в
переведенные стихи эти «жито», «хата», «криница» вплеталась органично, то на
новом этапе, когда белорусские поэты все смелее обращаются к наиболее общим
вопросам человеческого бытия, когда идет широкий поток интимной в философской
лирики, диалектизмы в переводах выглядят как серые заплаты на новом платье.
Забыто многое в жизни,
С дороги сметено и смыто.
Мне в рожь хочется войти,
Мне
вечностью кажется рожь.
(подстрочный перевод)
Так пишет А. Пысин. А вот как - два его
переводчика:
Забито многое в пути,
Избито, сметено и смыто.
Мне в жито хочется войти.
Мне кажется, что вечность – жито.
(пер. И. Шкляревский)
Немало брошено в пути.
И в жизни многое забыто,
Мне в жито хочется войти
И ощутить как вечность жито.
(пер. Г. Пагирев)
Каким диссонансом врывается в высокий строй
стихотворения это дважды повторенное «жито».
В таблице я привел небольшую часть слов,
которое калькируются почти всеми переводчиками. Бывают и кальки
индивидуальные, встречаемое не так
часто. «Стежки», «гомонят», «секира» (вм. топор), «словить» («поймать»),
«девчина» (девчонка»), «запалился» («загорелся»), «сторонка», «стародавний»,
«погорки», «годов» («лет»), «стоптать» (вм. «растоптать»), «потиху», «дубровы»,
«позаросло» - все это взято из книги Н. Гилевича «Голубиная криница»,
переведенной группой ленинградских поэтов.
А вот Г. Пагирев постарался придать А.
Пысину украинский акцент: дважды в книге «Меридианы» повторяются «зозули»,
встречается «Днипро». Вот беглый список скалькированных им слов: «жниво»,
«жнитво», «бабули», «елок» («елей»), «жердок» («жердей»), «Летошние»
(«прошлогодние»), «ставок», «гомонливый», «смеряна» (вм. «измерена»), «не
ведаю» («не знаю»), «дурели» («озорничали»), «опричь». А вот из сборника С.
Гаврусева «Отправление в полет» (пер. В. Тарас): «небокрай», «расхристанный»,
«кат» («палач»), «хлопцы», «порошить» (о дожде), «поветь», «мова» (язык, речь),
«хвалько» («хвастун»), «плотка» («плотва»), «веселка» («радуга»), «приблуда»,
«шалопутный», «припевка» («частушка»), «оброть», «батька» («отец»), «мажара»...
Калькированию подвергается не только
лексика, но и грамматические формы и конструкции.
Особенно распространена ошибка, связанная с
отсутствием в белорусском языке краткой формы прилагательного и выражением
предиката полной формой.
«От зари он червонный
Иль нагрелся от рук?»
«Ты не удивляйся, что червонный.
Восемь пуль — весь кровушкой
истек».
(Пер. И.
Шкляревский)
Ну, а разве были мы сухие
На любой из смертных переправ?..
(Пер.
Г. Пагирев)
А он не идет, он мертвый.
(Пер. Г. Куренев)
Так
будь же ты навек благословенный!
(Пер. О. Шестинский)
Во всех подчеркнутых случаях переводчик
должен был использовать краткую форму: «красен», «сухи» или «сухими», «мертв»,
«благословен». Тогда все стало бы на место и не ощущалась бы пропажа
сказуемого.
Плачет ребенок,
Сказать ничего не может,
И мы глядим на него с тревогой,
С болью глядим на него:
«Какое же ты безъязыкое!
Какое беспомощное и глупенькое...»
Кто не это безъязыкое, беспомощное и
глупенькое «оно»? Это «дзіця» оригинала, переведенное правильно: «ребенок». Но
вот согласовать род определяемого и определений переводчик Г. Куренев не
решился*
Сплошь и рядом в переводах калькируются
белорусские ударения. «дедà», «вербà», «стоять на смèрть», «ценý», «в нóчи», «на ворóтах»,
«окóн», «из лèсу»...
Такая акцентировка рассыпана по страницам переводов щедрой рукой.
Теперь позволю себе вернуться к началу
моего исследования и напомнить читателю слова Н. Сотникова о том что
родственность языков дает «большие возможности» для сохранения авторской рифмы.
Что ж, во имя этого сохранения делается многое. Так в переводах Г. Пагирева из
А. Пысина более половины всех употребленных им калек - в рифме. То же самое и с
книгой С. Гаврусева, переведенной В. Тарасом. А в сборнике А. Вертинского,
переведенном Г. Куреневым, более 80%.
Калькирование белорусской языковой стихии
приводит к тому, что в одних случаях стиль необоснованно повышается, а в других
- так же необоснованно снижается, в третьих - уходит в сторону. И все эти
случаи могут оказаться в одром стихотворении.
Говорят, что перевод — зеркало оригинала.
Но что можно увидеть в неровном, неотшлифованном, с бугорками и вмятинами
зеркале?..
************
ОТЗЫВ
К ДИПЛОМНОЙ РАБОТЕ СТУДЕНТА V КУРСА
ЛИТЕРАТУРНОГО ИНСТИТУТА ИМ ГОРЬКОГО
ИВАНА ЛАСКОВА
Дипломная работа Ивана Ласкова, выпускника
Литературного института им. Горького, состоит из трех частей: перевод
стихотворений белорусских поэтов, собственных стихотворений и статьи о
состоянии перевода белорусской поэзии на русский язык.
Иван Ласков, бесспорно, одаренный поэт. Он
пишет на русском языке, хорошо знает белорусский язык и белорусскую поэзию.
Этим и объясняется творческая индивидуальность молодого поэта. Он уже
зарекомендовал себя страстным пропагандистом белорусской поэзии, мастером
переводческого цеха. Его переводы часто печатались в журнале «Неман», а также
во многих периодических изданиях Москвы. Учеба в Литературном институте дала
ему хороший заряд профессионального мастерства, понимания тонкого и сложного
ремесла перевода. А его обращение к теории перевода отнюдь не случайное
явление. В этом смысле показательна его статья «В неотшлифованном зеркале
перевода, в которой он проявил глубокое понимание сущности перевода,
применительно к языкам родственным, близким в лексическом и стилистическом
отношениях. Наблюдения и выводы, сделанные им на основе живой практики
издательского дела и конкретного анализа качества перевода, заслуживают
серьезного внимания.
Глубоко, обстоятельно анализирует он
переводы В. Гордейчева, Г. Пагирева, Г. Куренева и других. Причем, анализирует
критически, доказательно. Он поставил своей задачей не просто рассмотреть
неудачи того или иного переводчика, но и выяснить, в чем суть просчетов
переводчиков, показать, на чем они споткнулись. Аналитический метод И. Ласкова
убеждает, будит мысль, заставляет задуматься над большими проблемами искусства
перевода.
Глубоко верен его проницательный и смелый
вывод о традициях и новаторстве в переводе белорусской поэзии на русский язык.
За пятьдесят лет своего существования, -
пишет И. Ласков, - белорусская советская поэзия сделала невиданный скачок в
своем развитии, и если вначале в ней преобладала деревенская тематика, и в
переведенные стихи эти «жито», «хата», «криница» вплетались органично, то на
новом этапе, когда белорусские поэты все смелее обращаются к наиболее общим
вопросам человеческого бытия, когда идет широкий поток интимной и философской
лирики, диалектизмы в переводах выглядят как серые заплаты на новом платье»
/стр. 88/.
Оригинальным кажется мне и другое тонкое
наблюдение И. Ласкова - это о сохранении авторской рифмы. Он видит просчет ряда
переводчиков с белорусского в калькировании рифм, ударений. В переводах Г.
Пагирева из А. Пысина более половины употребленных им калек - в рифме, пишет И.
Ласков. Это очень точный диагноз «болезни» переводчика, и И. Ласков
аргументировано доказывает, в чем состоит просчет переводчика.
Статья эта обладает и другими
достоинствами. Можнолишь поспорить с автором статьи вот в чем. И. Ласков пишет:
«Ни для кого, пожалуй, не секрет, что в области перевода белорусских стихов у
русских стихотворцев меньше всего удачь, и читательская публика не открыла для
себя ни одного белорусского современного поэта такой величины, как Э.
Межелайтис или Р. Гамзатов» /стр. 77./. Ошибочность мнения И. Ласкова состоит в том, что даже сами белорусы не
назовут своего белорусского Межелайтиса, так как такового не существует в
белорусской поэзии со дня ее зарождения, подобно тому, как в Литве или в
Дагестане нет литовского или аварского Василия Быкова. Нет и только. Даже в те
времена, когда белорусскую поэзию переводили Михаил Исаковский, Сергей
Городецкий, Александр Прокофьев и Николай Рыленко они не открыли русскому
читателю белорусского Байрона или белорусского Твардовского, Межелайтиса и т.
д. Надо отрешиться от того ложного мнения, что переводчик открывает какие-то
сметило в поэзии. Это верно лишь при том условии, если это светило поэзии или
прозы появилось на родном языке. По собственному опыту я могу сказать это с
достаточной убежденностью. Никогда русский читатель не знал бы и не любил бы
Василия Быкова, не пиши Быков так талантливо на родном языке. Переводчик
«открывает» талант постольку, поскольку он, этот талант, как явление в
литературе, возникает на родном языке.
Это мое частное замечание, и оно но снижает
в целом высокой оценки статьи Ивана Ласкова.
Основной раздел дипломной работы Ивана
Ласкова составляют его переводы с белорусского. Переводчик начинается с отбора
материала. В этом смысле выбор произведений для перевода осуществлен И.
Ласковым удачно. В фокусе его поэтического интереса оказался такой крупный поэт
Белоруссии, как Алексей Пысин, такие довольно известные поэты, как Нил Гилевич,
Степан Гаврусев, Алексей Русецкий и талантливые представители молодого
поколения белорусских поэтов, как, Анатолий Вертинский и Микола Федюкевич. Это
настоящие поэты, а переводить настоящего поэта всегда приятно и почетно. Поэты
эти разные, со своим почерком и стилем, со своим видением и пониманием жизни и
искусства. Для Ивана Ласкова, как он пишет в предисловии, важно было «представить
лирическое крыло современной белорусской поэзии» /стр. 1./.
Действительно среди переведенных И.
Ласковым стихотворений немало лирических, но не только лирических, не чисто
лирических.
Возьмем отлично переведенное И. Ласковым
стихотворение «Динамик» А. Вертинского. Это своего рода рассказ в стихах, емкое
стихотворение об одинокой старушке, матери троих сыновей, которых она потеряла
в войну. Единственная отрада дней ее тоскливых – радио, динамик. Оно – радио –
как бы разговаривает с женщиной, утешает ее, доброй ночи желает ей... Но вот
динамик испортился и старушка через все село идет к радисту Косте. А у того сын
родился. На женщину нахлынули воспоминания... Она понимает, что Костя занят, не
просит его зайти к ней и отремонтировать динамик.
Стихотворение это сильно своей, если
хотите, гражданственностью, большой человечностью и пониманием сложных явлений
жизни. Иван Ласков сохранил повествовательный тон автора, нашел точные и веские
слова для раскрытия образа матери-героини. Этот героизм белорусской женщины – в
подтексте, а в быту она показана простой, заботливой и умной белорусской
женщиной.
Подошла бабуся, поохала,
Постучал пальцем сухим,
Походила
вокруг да около:
- Что это сегодня с ним?
Все здесь вроде бы разговорно, просто, но и
в то же время зримо, картинно: и беспокойство женщины, и ее физическое
состояние – «постучала пальцем сухим» - и так удачно найденный венчающий строфу
вопрос: «Что это сегодня с ним?»
Так же вразумительно раскрывается образ
этой женщины и у радиста Кости. До слез волнует рассказ женщины о своих
сыновьях. Для каждого она находит свое, идущее из глубины материнской души,
слово: «Голосишко мой серебряный», «старший был молчальником» и т.д., и
переводчик донос до читателя эту суровую правду о матери, о ее сегодняшних
заботах и думах.
Единственное замечание в адрес переводчика:
надобно бы, очевидно, найти другое слово в выражении "Загубили его в
воину» в короткой реплике матери слово «загубили» не раскрывает судьбы ее
младшего сына. Кто загубил: немцы, полицейские? Само это слово как бы требует
дополнения, а его то и нет.
В остальном перевод сделан добротно,
профессионально.
На таком же уровне сделаны и переводы
стихотворений А. Пысина, Н. Гилевича, С. Гаврусева, А. Русецкого, М.
Федюковича.
Вот еще один из примеров творческого
отношения переводчика к оригиналу. Речь едет о небольшом стихотворении «Путь
Гастелло» А. Пысина. Почему-то в переводе это стихотворение дается без
авторского названия. Это тоже отнюдь не чисто лирическое стихотворное. Приведем
полный перевод его и сравним с оригиналом.
А
я лучистый Млечный Путь
Переименовал бы смело.
Пускай отныне навсегда
Зовется он Путем Гастелло:
Чтоб люди всех материков,
Взглянув на небо, вспоминали,
Какими мы путями шли,
Когда пути им пролагали.
В этом небольшом стихотворении много
ласковского, но от этого стихотворение ни потеряло своей значимости. Алексей
Пысин говорит: а я Млечный Путь «назвал бы просто»... Иван Ласков переводит:
«переименовал бы смело». Есть в этом и смелость переводчика, он не копирует
автора, а как бы шире смотрит на вещи.
Строка «Чтоб люди всех материков» тоже
принадлежит И. Ласкову. У автора «........».
Думается, сегодня только так и следует
смотреть на подвиг Гастелло, на подвиг всего советского народа в Великой
Отечественной войне, с высоты всех континентов. И строка «Пускай от ныне
навсегда» весомо вплетается в ткань стихотворения А. Пысина. Переводчик
избегает калькирования, предложения авторской мысли.
В переводах И. Ласкова обнаруживается
умение найти великое русское слово или словосочетание когда речь идет о
красивой любви, о родной природе, о девушке: «И даль полей антоновками пахнет»,
«Меня не спрячут ни овес, ни греча» /28/. «И в любви хоть раз пересоли» /32/,
«Пол скорехонько подмела» /35/, «Слезы лить под белою ветлою» /20/...
Удачны переводы и лирических стихотворений
«Удел», «Над водой стрижи просвистали», «Явись» мой новый день», «Давний гул
вокзалов и событий» А. Пысина, «Какие яблоки», «Я приду весною белой», «В саду
вечернем, саду зеленом», «Гроза кричала в спину мне» С. Гаврусева, «Синяя
пуща», «Возьми под зонтик мокрого меня» Н. Гилевича, «Печаль садится на мои
ресницы» и «По острому жнивью» М. Федюкевича. Переводы этих стихотворений
сделаны на высоком профессиональном уровне. Из оригинальных стихотворений И.
Ласкова особо хочется отметить: «Ты, как волна», «Щурю глаза от ветра», «Я
чувствую себя большим и сильным», «Земля заводского двора» и «Женщина за
длинным гробом плачет». В них И. Ласков проявил себя настоящим поэтом, умеющим
передать и тончайшее движение мысли, и создать картину природы, и выразить
душевное состояние человека.
Дипломная работа И. Ласкова заслуживает
высокой оценки.
М. Горбачев.
ИВАН АНТОНОВИЧ ЛАСКОВ
(19 июня 1941, Гомель, БССР
[СССР] - 29 июня 1994, Якутск. [РС(Я) РФ])
Иван Антонович Ласков - поэт, писатель,
переводчик, критик, историк, автор «угро-финской» концепции происхождения
белорусов. Награжден Почетной Грамотой Президиума Верховного Совета ЯАССР. Член
СП СССР с 1973 г. [Также член СП ЯАССР и БССР]
В три годы Иван самостоятельно научился
читать, но ввиду материальных затруднений пошел в школу только в восемь лет. В
1952 г., после окончания 3-го класса, самостоятельно сдал экзамены за 4-й класс
и был сразу переведен в 5-й. Еще из Беразяков, в которых жил до 1952 г., Ласков
присылал свои корреспонденции в русскоязычную газету пионеров БССР «Зорька»,
хотя стихотворения и не печатали, но на письма отвечали. По инициативе
редактора газеты Анастасии Феоктистовны Мазуровой Ивана в 1952 г. отправили во
Всесоюзный пионерский лагерь «Артек» имени В. И Ленина, где он проучился с
ноября 1953 г. по март 1953 г. Затем воспитывался в Могилевском специальном
детском доме № 1, потом в школе № 2 г. Могилева, которую закончил в 1958 г. с
золотой медалью.
Поступил на химический факультет
Белорусского государственного университета, который закончил в 1964 г. и при
распределении пожелал поехать в г. Дзержинск Горьковской области, где работал в
Дзержинском филиале Государственного научно-исследовательского института
промышленной и санитарной очистки газов. В июне 1966 г. уволился и вернулся в
Минск. Работал литсотрудником газеты «Зорька», на Белорусском радио. С 1966 г.
обучался на отделении перевода в Литературном институте имени А. М. Горького в
Москве. В 1971 г., после окончания института с красным дипломом, переехал в
Якутскую АССР, на родину своей жены, якутской писательницы Валентины Николаевны
Гаврильевой.
С сентября 1971 г. по февраль 1972 г.
работал в газете «Молодежь Якутии», сначала учетчиком писем, затем заведующим
отделом рабочей молодежи. От февраля 1972 г. до лета 1977 г. работал в Якутском
книжном издательстве старшим редакторам отдела массово-политической литературы.
С лета 1977 г. работал старшим литературным редакторам журнала «Полярная
звезда», с 1993 г. - заведующий отделам критики и науки журнала «Полярная
звезда».
За полемические статьи про
отцов-основателей ЯАССР весной 1993 г. был уволен с работы и ошельмован
представителями якутской «интеллигенции». Перебивался случайными заработками.
Последнее место работы - заведующий отделом прозы и публицистики в двуязычном
детском журнале «Колокольчик» - «Чуораанчык», который возглавлял Рафаэль
Багатаевский.
29 июня 1994 г. Иван Антонович Ласков был
найден мертвым «в лесу у Племхоза», пригороде Якутска по Вилюйскому тракту за
Птицефабрикой.
Иосафа Краснапольская,
Койданава
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz