Иван Ласков
«ТУУНДРАНЫ ТАПТЫЫБЫН...»
(Из путевого блокнота писателя)
На Дни якутской литературы и искусства в
Усть-Янском районе мы выехали двумя группами. Теплых встреч со слушателями было
много — районном центре Депутатском, Тенкели, Сайылыке, Омчиканде... Но больше
всего, пожалуй, нашей группе запомнился Тумат, небольшое село примерно в
двухстах километрах от Ледовитого океана: здесь мы пробыли четыре дня.
Я за Полярный круг попал впервые. Другие же
участники Дней уже бывали или в Усть-Янском районе, или в соседних. А солист
Якутского музыкального театра Семен Дьяконов — Сеня, как все мы дружески звали
его за отзывчивость и общительность, и вовсе родом из Тумата.
Удивительное это село — Тумат! В нем нет
заборов. Сельсовет, клуб, шкода, жилые дома — ничто ничем не ограждено. Можешь
выбирать любой путь. У построек — составленные в конусы дрова, издали
напоминающие тордохи. Так делают для того, чтобы дрова не заносило пургой.
Возле каждого дома — лабазы со льдом. Лед, предназначенный для питьевой воды,
поднимается над землей от собак...
Признаюсь, на собак я поглядывал с особым
интересом. Еще по пути в Тумат Семен обещал мне свозить на них к охотникам. Я
думал он шутит, желая посмотреть, как отнесется к такому предложению новичок.
Но на другой день после того, как мы прибыли, он пришел в школьный интернат,
где мы ночевали, с вестью, что все улажено: в тундру с каким-то грузом для
охотников идет упряжка, и каюр (его зовут Олег Слепцов) согласен нас взять. Мы
переночуем в охотничьей избушке — до нее километров то ли двадцать, то ли
сорок, а завтра вернемся назад.
Не скажу, что встретил эту новость с
энтузиазмом. Над Туматом дул жесткий ветер, сметая с бугров снег. Несмотря на
ветер, серые плотные тучи стояли низко, и даже солнце, в середине дня
поднявшееся над горизонтом, ничего не изменило. Противоположный берег Чондона —
довольно широкой реки, терялся в дымке. Я с сомнением посмотрел на свои валенки
и ботинки Семена...
— Торбаса и прочее найдем, — уверенно
пообещал он. — Пошли!
И мы пошли. В каком-то доме нам без долгих
разговоров одолжили широкие оленьи брюки и торбаса. А когда выяснилось, что у
каюра не хватает четырех собак, чтобы везти внеплановых пассажиров, так же
быстро нашли и их.
Наконец, надеты ошейники, пристегнуты
поводки к потягу — длинному общему ремню. Мы усаживаемся на парты. Каюр
вырывает из снега тормоз — привязанный к нартам короткий кол.
— Бада! Бада! (Вперед!) — кричит он, и упряжка,
сначала нехотя, устремляется по едва обозначенной дороге. Быстро мелькает
окраина Тумата, затем — кладбище с покосившимися крестами и прямо стоящими
пирамидками. И вот она — тундра.
Я ожидал увидеть ее другой. Я представлял
ее себе как неоглядное белое пространство. Но в тундре встречаются целые
островки деревьев. Чахлые, угнетенные лиственницы, с редкими короткими ветвями,
как на детских рисунках. Лишь изредка приблизится и уйдет назад дерево с
развитой кроной. Из-под снега торчит сухая трава: осока, злаки. Лишь когда
выезжаем на озера, становится безукоризненной белизна.
Ветер
у нас попутный, собаки бегут веско. В упряжке их семь. Восьмая, крупный белый
пес, бежит впереди. Это, по выражению Семена, «заводила», а говоря более
привычно, вожак. Он задает темп бега.
Каюр, высокий улыбчивый парень, сидит лицом
вперед, но в то же время ногами в сторону. У меня ноги тоже висят в воздухе, но
смотрю я не вперед — обозреваю пространство слева от дороги. Семен же сзади
лежит поперек узких нарт, и я инстинктивно придерживаю его левой рукой: боюсь,
упадет
Время от времени поворачивая голову в
сторону каюра, я с недоумением обнаруживаю, что торчащие ноги в валенках его —
в валенках. Не в торбасах, а в валенках! На нем короткая куртка, расстегнутая
на груди. Шарфа нет...
Начинаю
за ним наблюдать, прислушиваться к его голосу. Мне говорили, что каюры нередко
бывают жестоки к собакам и бьют их тормозом. Этот не трогает собак совсем, лишь
когда они почему-то нарушают стройность бега, перепутают свои места,
останавливает упряжку и, хватая за шерсть руками без перчаток, перебрасывает
собак с одной стороны на другую.
— Дрра! Дрра! Дрра! (Налево!) — звенит
голос каюра, и собаки поворачивают налево. Взаимопонимание поразительное.
Впрочем, иначе и нельзя: вожжей у каюра нет, единственное, чем он может
воздействовать на своих верных помощников — его голос. Но ведь другие
используют и массивный тормоз! Олег такого метода не признает.
— Э-э, джоннор! — долетает до меня
вырвавшееся из его груди слово.
— Позволь, — поворачиваюсь я к Семену, — он
обращается к собакам — «люди»?
— Да! Да! — улыбается Дьяконов.
— Э-э! Джоннор! Джоннор! — кричит каюр, и собаки буквально стелются
над снегом. И тогда каюр запевает. Песня раздольна, как тундра, и протяжна, как
посвист ветра. Он поет на родном языке. Я не знаток якутских песен, но слышать
их приходилось немало, а эта — незнакома. Видно, точно так же показалось и
солисту оперы — как песня кончилась, Семен что-то спросил у Олега, а потом
прокричал:
— Это его собственная песня! Он сочиняет» Он поет о том, как любит
тундру! «Туундара-ны таптыыбын», — повторяет он рефрен. — Знаешь,
самостоятельная вещь! И по мелодии, и по тексту.
Едем долго, а приезжаем неожиданно. Собаки
ускоряют бег, потом нарты резко тормозят. Соскакиваем. Пока Олег распрягает и
привязывает поодиночке собак, оглядываем окрестность.
На высоком берегу неведомой реки, словно
копна сена, ютится занесенная снегом невеличкая избушка с брезентовым тамбуром.
Рядом на трех жердях подвешена черная металлическая бочка. Она плотно набита
снегом. Это, конечно, работа ветра. Чуть поодаль — лабаз примерно
полутораметровой высоты. На лабазе — рыба, оленьи туши, хозяйственная утварь.
Остальное теряется в полумраке — наступает долгая ночь. Спрашиваю, для чего
бочка. Семен объясняет: чтоб волки не подходили. Такая защита кажется
ненадежной, и я поеживаюсь.
Из избушки навстречу нам никто не вышел.
Там, конечно, слышали лай собак, но ждали Олега, и прибытие упряжки не вызвало
эмоций. Поэтому, когда мы с Семеном без Олега ввалились в зимовье, это вызвало
легкое замешательство. В зимовье оказались двое. Спиридону Егоровичу Слепцову
75 лет, его сыну Маркелу 15. Цель нашего приезда оба поняли не вполне. Но тут
вошел Олег, и хозяева избушки успокоились. Тут же выяснилось то, чего мы еще не
знали: Спиридон Егорович и Маркел — отец и брат Олега.
— Значит, они охотятся, а ты поддерживаешь
их связь с селом? — высказываю догадку. И опять Олег удивляет:
— Нет. Кадровый охотник — я, и балаган мой,
а они мне помогают, — говорит он с гордым смущением.
Почему же в таком случае в день нашего
приезда в Тумат Олег оказался в селе, а не здесь — так сказать, на своем рабочем
месте? Выяснилось, что он уже установил все свои ловушки, кроме одной, а
проверять их начнет через две недели. Не начался еще охотничий сезон... Но
самое главное я понял лишь дома, когда писал эти строки. Вспомнилось вдруг, что
никакого груза, кроме нас самих, на нартах не было! Значит, Олегу и не
требовалось в тот день ехать к избушке, и он просто оказал нам любезность...
На столе появляется горячий бульон,
оленина. Спиридон Егорович приносит со двора огромного чира, расстилает на полу
мешок, ставит каменную от мороза рыбу на хвост и длинным ножом строгает ее.
Начинается долгий тундровый разговор. В тундре незачем спешить.
Олегу Слепцову 26 лет. Он еще не женат.
Комсомолец. Охотится семь лет, с тех пор как окончил десятилетку. Опытным
промысловиком себя не считает. Его «хозяйство» — 120 пастей (ловушек) на песца,
которые он настораживает в начале зимы и затем по очереди проверяет. Участок
его огромен: 250 километров в длину. В дальние поездки от пасти к пасти он
всегда отправляется один: собакам легче, больше еды возьмешь. У него есть еще
избушка, но ночует он в основном в крытых брезентом нартах — «кибитке», как тут
их называют. В кибитке устанавливается маленькая печка. Что и говорить, не
слишком уютное «жилище». А ведь не так давно местные звероловы обходились и без
кибитки. Изобрел ее не кто иной, как Спиридон Егорович. Теперь в Тумате у
каждого второго дома кибитка.
За сезон Олег добывает до 50 песцов. Бывает,
что два песца попадают в пасть
одновременно. Но бывает и так,
что ловушка за сезон не приносит ничего. Ловил Олег и белого, и голубого песца.
Встречается в тундре и черный, но Олегу такого поймать не удавалось. Добывают
песца только ловушками, из ружья убить его невозможно: если и увидишь случайно,
исчезает моментально, поднять оружие не успеешь.
— Ну, а с волком как? — интересуюсь я. —
Небось, как только увидишь, сразу стреляешь?
Опять неожиданность: за семь лет Олег не
встречал ни одного волка. Видно, не так уж много их в тундре, как приходится
читать. Теперь бочка, висящая перед входом в зимовье, опасливых мыслей не
вызывает.
Юный Маркел самостоятельно ставит ловушки
на горностая и другого мелкого зверя. Спиридон Егорович главным образом ловит
рыбу. Рыбы требуется много. Ею питаются и люди, и собаки, часть идет в ловушки.
Природа не скупится. На другой день Олег снял с лабаза и показал нам тайменя,
пойманного Спиридоном Егоровичем. Я взял рыбину на руки и чуть не уронил.
Таймень весил килограммов 20!
Поначалу молчавший Спиридон Егорович тоже
вступает в разговор. Он просит перевести «корреспонденту», что у туматских
звероловов есть большая претензия к промышленности. Выпускался раньше исправно
действовавший капкан № 3 под названием «Зверобой». Охотники им были довольны.
Теперь он почему-то заменен другим, более тяжелым и срабатывающим не всегда.
Звероловы не пользуются им. Еще забота: в Тумате невозможно купить достаточное
количество свечей. А ведь в зимовье их приходится жечь почти круглосуточно:
других-то средств освещения нет.
Разговор прерывается прибытием новых лиц. В
избушку входят Василий Колесов — двоюродный брат Олега и Николай Павлович
Охлопков, 58-летний пенсионер из Казачьего — центральной усадьбы совхоза
«Усть-Янский», в который входит Туматское отделение. Оказалось, эти двое на
оленьих упряжках едут в соседний Аллаиховский район за тысячным стадом оленей
харгинов, распространяемых сейчас по северу Якутии ввиду их большей
продуктивности.
— Когда же вернетесь?
— Месяца через полтора,— отвечает Василий.
Да, немалый путь предстоит оленеводам:
пятьсот туда, пятьсот обратно. Избушка Слепцовых — последний теплый ночлег на
этом пути.
Видно, давно не видал охотничий балаган
такой большой компании. Разговор становится беспорядочным, перескакивает от
темы к теме. Все смеются над Охлопковым. По дороге из Казачьего в Тумат
почтенный тундровик не поостерегся и обморозил лицо. Смотрю на его пылающие
щеки и думаю: надо же! А сколько мороза и ветра еще у него впереди!
Улучив минуту, осматриваю избушку. Здесь
причудливо переплетено традиционное и новое. Стены из наклонных жердей,
заваленных снаружи землей. Потолок и пол дощатые. Слева от двери, обитой
оленьей шкурой, железная печка, справа орон — нары. Напротив входа у стены —
раскладушка, над раскладушкой — транзистор. Два крошечных окошка затянуты полиэтиленом.
Как объяснили мне, полиэтилен лучше, так как стекло обмерзает, и через него даже
днем свет не проникает, а полиэтилен все же дает понять, день во дворе или
ночь.
Потолок в балагане такой высоты, что все в
ней, включая Маркела, кажутся великанами — ходят согнувшись. Стены длиной не
больше трех метров... Тесновато.
Время около семи вечера, но все мы ложимся
спать: в этой избушке встают в пять утра. Спиридон Егорович укладывается на
раскладушке, Семен, Маркел и я — на ороне, остальные — на полу. Не раздеваясь —
наоборот, укрываемся, чем можем.
В пять часов в избушке начинается движение.
Выходят и входят люди; пользуясь случаем, забегают собаки. Значит, привязаны не
все? Особенно уверенно держится в жилье лохматый «заводила».
Оленеводы собираются в дорогу. Василий
одевается совсем не так, как Олег. Поверх «городских» брюк надевает оленьи, на
них натягивает брезентовые, затем — еще одни... Что же, это понятно.
Завтрак из
традиционной строганины и оленины. И вот мы с Семеном провожаем
нечаянных знакомцев. Вместе с Василием в предутренней тьме находим оленей,
которые пасутся на длинных ремнях, привязанных к пенькам. Беру из-под ног
горсть вскопыченного мха с травой и кладу в карман, чтобы рассмотреть потом,
при свете. Неожиданно слышу такой знакомый запах... Чабрец? Запах чабреца в зимней тундре? Немыслимо! Но
это он... Семен берет оленя за повод и тащит к нартам. Делаю то же самое и я.
Олень упирается, наклоняя ветвистые рога, покрытые шерстью. Но его вес едва ли
намного больше моего, и я преодолеваю сопротивление.
Колесов и Охлопков уносятся во мрак...
Проходит несколько часов. Брезжит рассвет. Скоро и нам отправляться. С вечера
было решено, что мы сначала съездим на рыбалку, а потом уж двинем в Тумат. Но
Спиридон Егорович рыбалку для нас отменяет. Он боится, что мы замерзнем на реке
так, что не сможем ехать в Тумат. В самом деле, ветер разошелся не на шутку. Вокруг
избушки и лабаза текут снежные потоки, срываясь в реку. Пурга.
Все успокаивают меня, уверяя, что собаки —
самый надежный транспорт в тундре. Они не сломаются, как «Буран» не бросят
людей, как порой олени... В любую погоду найдут дорогу домой... Но Дьяконов
вносит поправку: дом-то этих собак не в Тумате, а здесь.
Теперь уже и «заводила» привязывается к
потягу. Впереди всех. Как вожак, он будет увлекать остальных уже не задором, а
своим примером. Собаки явно не хотят идти против ветра и норовят повернуть
назад, к избушке. То Семен, то Олег забегают вперед и, схватив вожака за
ошейник, тянут за собой. Наконец, упряжке удается придать нужное направление.
Но вскоре Олег поворачивает ее налево. Он должен по пути насторожить пасть.
В тундре, оказывается, ловушки ставят на
буграх, видных издалека. В этом двойная польза: во-первых, охотник легко
находит снасть, во-вторых, бугры не заносит снегом.
Мы поднимаемся на бугор. Здесь ветер еще
страшней, но Олег без рукавиц неторопливо приступает к делу. Он поднимает
обрушенное бревно и тщательно чистит площадку. Укладывает параллельно короткие
палочки поперек площадки и присыпает их снегом. Это называется «доска», а
делается для того, чтобы зверек, попавший в пасть, не ушел, зарывшись под нее.
По сторонам «доски» ставит на ребро настоящие доски, сооружая, таким образом,
нечто вроде желоба. Насыпает на «доску» приманку — кружку крошеных оленьих
потрохов, разравнивает, присыпает снегом. Затем извлекает из кармана две важнейшие
детали пасти: тальниковую палочку с двумя петельками на концах и фигурную
дощечку с длинной капроновой жилкой, которой и окружается приманка. Эти две
детали соединяются между собой и колышком, на который опускается бревно. С
помощью лопаты ловушка обсыпается снегом.
Тут же Олег, то ли проверяя себя, то ли
желая продемонстрировать нам действие ловушки, бросает в нить комком снега. Бревно
с глухим звуком падает в желоб, вздымая снежную пыль. Затем Олег заново
тщательно настораживает пасть. Это одна из 120 его ловушек. Принесет ли она
удачу? Кто знает! Не все зависит от старательности добытчика. Но без старания
тем более не добудешь.
Сходим с бугра, садимся в нарты. Ветер в
лицо. Олег застегивает «молнию» спортивной рубашки, запахивает куртку. Но
вплетается в порывы пурги его мягкий голос: «Туундара-ны тап-тыыбын...».
Рис. В. Авраменко
/Социалистическая
Якутия. Якутск. 15 января 1983. С. 3./
ИВАН АНТОНОВИЧ ЛАСКОВ
(19 июня 1941, Гомель, БССР
[СССР] - 29 июня 1994, Якутск. [РС(Я) РФ])
Иван Антонович Ласков - поэт, писатель,
переводчик, критик, историк, автор «угро-финской» концепции происхождения
белорусов. Награжден Почетной Грамотой Президиума Верховного Совета ЯАССР. Член
СП СССР с 1973 г. [Также член СП ЯАССР и БССР]
В три годы Иван самостоятельно научился
читать, но ввиду материальных затруднений пошел в школу только в восемь лет. В
1952 г., после окончания 3-го класса, самостоятельно сдал экзамены за 4-й класс
и был сразу переведен в 5-й. Еще из Беразяков, в которых жил до 1952 г., Ласков
присылал свои корреспонденции в русскоязычную газету пионеров БССР «Зорька»,
хотя стихотворения и не печатали, но на письма отвечали. По инициативе редактора
газеты Анастасии Феоктистовны Мазуровой Ивана в 1952 г. отправили во Всесоюзный
пионерский лагерь «Артек» имени В. И Ленина, где он проучился с ноября 1953 г.
по март 1953 г. Затем воспитывался в Могилевском специальном детском доме № 1,
потом в школе № 2 г. Могилева, которую закончил в 1958 г. с золотой медалью.
Поступил на химический факультет
Белорусского государственного университета, который закончил в 1964 г. и при
распределении пожелал поехать в г. Дзержинск Горьковской области, где работал в
Дзержинском филиале Государственного научно-исследовательского института
промышленной и санитарной очистки газов. В июне 1966 г. уволился и вернулся в
Минск. Работал литсотрудником газеты «Зорька», на Белорусском радио. С 1966 г.
обучался на отделении перевода в Литературном институте имени А. М. Горького в
Москве. В 1971 г., после окончания института с красным дипломом, переехал в
Якутскую АССР, на родину своей жены, якутской писательницы Валентины Николаевны
Гаврильевой.
С сентября 1971 г. по февраль 1972 г.
работал в газете «Молодежь Якутии», сначала учетчиком писем, затем заведующим
отделом рабочей молодежи. От февраля 1972 г. до лета 1977 г. работал в Якутском
книжном издательстве старшим редакторам отдела массово-политической литературы.
С лета 1977 г. работал старшим литературным редакторам журнала «Полярная
звезда», с 1993 г. - заведующий отделам критики и науки журнала «Полярная
звезда».
За полемические статьи про
отцов-основателей ЯАССР весной 1993 г. был уволен с работы и ошельмован представителями
якутской «интеллигенции». Перебивался случайными заработками. Последнее место
работы - заведующий отделом прозы и публицистики в двуязычном детском журнале
«Колокольчик» - «Чуораанчык», который возглавлял Рафаэль Багатаевский.
29 июня 1994 г. Иван Антонович Ласков был
найден мертвым «в лесу у Племхоза», пригороде Якутска по Вилюйскому тракту за
Птицефабрикой.
Иосафа Краснапольская,
Койданава
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz