ЎЎЎ 1. Давіда Горадня. Гістарычныя якуцкія казальні бабці Мэтанолі. В. 1. Пенда - славный сын Земли Гродненской. Койданава. "Кальвіна". 2020.

                                     ГРОДНЕНСКИЕ БОГАТЫРИ-ЗЕМЛЕПРОХОДЦЫ

    На удивление всему миру, во все времена древний город Гродно на Немане являл миру уникальных богатырей, каких мало.

    На рубеже XIII-XIV веков подлинный ужас на немецких псов-рыцарей наводил Давид Городенский (1283-1326) — полководец и государственный деятель Великого Княжества Литовского. Крестоносцы всегда позорно убегали, заслышав от своих лазутчиков о приближении отряда литвинов-белорусов во главе с Давидом...

    Вот такой белорусский город Гродно на реке Неман. Остается только гадать: то ли земля здесь такая, то ли воздух особый. И что-то, видимо, в этом есть. Ведь неспроста близ Гродно «пристроился» известный курортный городок Друскеники. А теперь из века XXI вернемся опять вглубь веков - в самый конец XVI века... Посмотрим — какая связь может быть между уникальным Гродненским краем и теми огромными пространствами, что простираются от Урал-камня до самого-самого Великого океана.

    Сибирь, несмотря на то, что находится с Европой на одном Евразийском континенте и отгорожена от нее лишь Уральскими горами, тем не менее, была открыта для цивилизованного человечества на целых 100 лет позже, чем Америка. Однако про Колумба известно почти все, а вот о личности Ермака до сих пор спорят — имя это его (Ермак Тимофеевич Аненков) или прозвище. А сама жизнь дерзкого и отчаянного казачьего атамана, роль которого в освоении Сибири исключительна, и вовсе остается в тени.

    Конечно, слухи всякие и домыслы о Сибири бродили на Руси исстари, и, конечно, не один новгородец или устюжанин и промышляли, и торговали в ее тундрах, проникая туда и по суше, и по северным морям, но отчетов о своем самочинстве никому не давали. А само слово «Сибирь» появилось в русских летописях лишь в начале XV века в связи с убийством в «сибирской земле» хана Тохтамыша, того самого, что Москву спалил уже после Куликовской битвы.

    Не сразу был найден короткий путь в сибирские земли. Первые русские промысловые люди пользовались печорским «чрезкаменным» путем. Три тысячи верст от Великого Устюга до Оби были не только долгими, но и опасными. Чрезвычайно труден был перевал через Урал для волока печорских судов — кочей. Поэтому и не использовался он для колонизации, а всегда оставался лишь торговым. Был еще и морской путь — немало смельчаков поглотил коварный Северный Ледовитый океан, имена же их канули в вечность...

    Русские поморы с незапамятных времен ходили на Шпицберген. Но ведь это по открытой воде, по теплому течению. А вот на восток, сквозь арктические льды, плавать остерегались. Не ровен час затрут льды утлое суденышко, и обратного пути уже не будет. Погибель верная во льдах да в снегах. Даже отважный Виллем Баренц, голландский мореплаватель на русской службе, в честь которого и названо Баренцево море, дальше Новой Земли пробиться не смог и нашел на этом острове в 1597 году свое последнее пристанище.

    По иронии судьбы в том же году, в год смерти Баренца, русские поморы, выйдя на кочах из устья Печоры в открытый океан, обошли вокруг Ямала и вдоль побережья Карского моря вошли в Обскую губу. Под чьим началом были эти смельчаки, кто первым отважился идти по Ледовитому океану на восток? Как сообщает найденная не так давно «Пинежская летопись», это был Юрий Долгушин — «пан литовский полоненик»: «Лета 7105 (1597 год по новому стилю) первым проведал Надым-реку, а на другой год Таз-реку». Но как попал наш соотечественник к поморам?

    Русский царь Иван Грозный в 1558 году развязал войну за выход к Балтийскому морю. Воевать ему пришлось против Ливонского ордена (отсюда и название войны — Ливонская), Швеции, Польши и государства литвинов (белорусов) — Великого Княжества Литовского; в 1569 году Польша и Великое Княжество Литовское по ходу войны объединились в одно федеративное государство — Речь Посполитую. Война продолжалась до 1583 года. В кровопролитной битве под Смоленском многие воины-литвины оказались в плену у русских.

     Так в распоряжении купцов Строгановых оказались пленные литвины из Речи Посполитой, часть которых присягнула на верность русскому престолу и была зачислена на воинскую службу по т.н. «литовскому списку». Они принимали участие в первых военных и торгово-промысловых походах по суровым и необъятным просторам Сибири, некоторые даже достигай высокого служебного положения. Среда них был и Юрий Долгушин — уроженец Гродненщины. Он впервые в истории России проведал «морской ход» из устья реки Печоры в низовья реки Надым и на правом берегу реки Таз основал Мангазейский острог, ставший первым торгово-промысловым центром в Западной Сибири.

    Часто у воды появлялись, аборигены-охотники. Они прятались за деревья и прибрежные камни, изредка над головами поморов свистели стрелы. Свободные от гребли люди хватались за пищали, но охотники поспешно скрывались. Но потом выяснилось, что с аборигенами весьма выгодно для государевой казны «торговать пушнину». Напомним поэтому, что открытие в середине XVI века торговых сношений между Москвой и Западной Европой через Архангельск повысило спрос на пушнину, шедшую за границу.

    «Златокипящая государева вотчина» Мангазея, закинутая вглубь студеной тундры и затерявшаяся среди полярных болот, стала давать казне невиданное количество дорогой пушнины — ежегодно до 100 тысяч вывозных соболей.

    В истории освоения Сибири ясак — дань с жителей — сыграл решающую роль. Это была та притягательная сила, которая побудила московского государя присоединить всю территорию к востоку от Урала до Тихого океана. Ради сбора ясака строились в тайге укрепленные ясачные зимовья, превращавшиеся затем в остроги и города (Енисейск, Красноярск, Иркутск, Нерчинск, Якутск), содержались гарнизоны из стрельцов и казаков, поощрялись безумные по смелости предприятия служивых людей и частных компаний.

    Закинутый за самый Полярный круг Мангазей-город вследствие своего положения на перепутье между низовьями Оби и Енисея в XVII веке сыграл исключительную роль в продвижении русских промысловиков вглубь Сибири и на Дальний Восток. Уже к середине XVII века соболь был почти истреблен к западу от Енисея, но через Мангазею шла дорога на восточно-енисейские и ленские соболиные промыслы. По восточным притокам Печоры русские люди поднимались на Урал-камень и, преодолев перевал, спускались Сычвою или Собью в Обь. В устье Оби перегружались из маленьких лодок (на которых пришли с Поморья) в морские кочи и, пересекая бурную и широкую Обскую губу, проникали в Тазовскую губу и в сам Мангазей-город.

    Будучи конечной станцией Печорского пути, Мангазея была и отправным пунктом, откуда русские люди шли дальше на восток. С верховьев Таза волоком перебирались на приток Енисея Туруханку, а там открывался путь вниз по Енисею на песцовые промыслы Таймыра или же вверх по Енисею на Тунгуску и далее через Вилюй на великую реку Лену. Мангазея была тем центром, откуда производились открытие и присоединение новых земель и куда стекались пушные богатства с Енисея и далекой Лены. И Мангазея вполне отвечала этим двум грандиозным задачам, будучи одновременно и укрепленным ясачным зимовьем, и торговой факторией — опорного пункта для закрепления русских в бассейнах Енисея и Лены.

    Толпы предприимчивых «промысловиков» из поморов Печорского края ежегодно преодолевали трудности морского пути и самоедских тундр в поисках добычи. Сюда стремились в погоне за легкой наживой разные «гулящие люди», с пьяных глаз задаром продававшие свой непомерный труд и свою добычу.

    Мангазея была землей обетованной для поморских промысловиков. Отсюда тысячами вывозились драгоценные соболиные шкурки. Здесь созидались баснословные богатства Ревякиных и Федотовых из Великого Устюга, Строгановых из Сольвычегодска. Через их руки проходила львиная доля добычи из беспредельной сибирской тайги.

    Соболь... Сколько радости и бед приносил этот маленький зверек в старину! Не каждый даже богатый боярин мог носить соболью шубу. Этот мех был привилегией только царского двора. Цари им одаривали своих приближенных и иностранных послов. На международных ярмарках мех соболя ставился выше флорентийских кружев, бухарских ковров и индийского шелка. И недаром Иван Грозный на первых шагах освоения Сибири особым указом повелевал: «Рубить голову всякому, кто осмелится продать иноземцу живого соболя». Запрет о продаже живого соболя за границу действует и поныне. В 1672 году уездный город Мангазея был перенесен на новое место и получил название Новая Мангазея (теперь Туруханск).

    Быстро осваивалась Сибирь. Она была пройдена и более или менее обследована в невиданно короткий 50-летний срок. Подвигами сотен людей отмечен этот путь, и среди славных землепроходцев эпохи Великих географических открытий в Сибири отважный Юрий Долгушин по праву занимает почетное место. Могила его неизвестна, а пыль пройденных им дорог давно смешалась с мангазейской землей, открытию которой он посвятил свою жизнь.

    В результате длительных войн между Московским государством и Речью Посполитой в конце XVI и на протяжении XVII веков осуществлялось массовое, преимущественно принудительное, заселение Сибири белорусами. В этот период представители белорусского народа внесли свой существенный вклад в культурное и хозяйственное освоение Сибири, принимая активное участие в строительстве городов и острогов. Образованная шляхта, поднаторевшая в европейских университетах, пополняла ряды военной администрации, которая «делала политику» в Сибири.

    Соболь быстро истреблялся в низовьях Енисея и на Таймыре. Но еще в конце 1610-х годов русские служилые люди «златокипящей» Мангазеи впервые узнали от тунгусов о якутах, «великой реке» - Лене и несметных богатствах тех земель на разное пушное зверьё: соболя, песца, куницу, горностая. Стремление к наживе было тем стимулом, который заставлял русских казаков продвигаться всё дальше и дальше на восток. Русские землепроходцы начали «проникать» в Восточную Сибирь, постепенно осваивать её необозримые просторы.

    В Мангазее среди «гулящих людей» умом и энергией выделялись «полоняники по литовскому списку» — Пенда, Бугор и Буза — это не фамилии, а прозвища, клички, которые им дали русские гулящие и развеселые люди из Великого Устюга: с этими кличками они и вошли в историю освоения Сибири, по русским литературным источникам. Имя и фамилию Пенды удалось установить - это промышленник Пантелей Новацкий, сын боярский Самсона Новацкого по «литовскому списку». Имена и фамилии «Бугра» и «Бузы» неизвестны.

    Летом 1620 года Пенда отправился из Мангазеи с отрядом русских казаков и «полоняников по литовскому списку» на поиски Лены, а заодно и на промыслы — для скупки пушнины. Отряд вышел к новому зимовью Туруханску, уже поставленному на Енисее, против устья Нижней Тунгуски. Местные жители, приходившие на Енисей с востока, рассказывали, что к Нижней Тунгуске на востоке близко подходит великая река, и река та Елюенэ «обильна». Русские стали называть эту реку Леной.

    В 1621 году Пенда и его люди построили в Туруханске несколько стругов и в начале лета двинулись вверх по Нижней Тунгуске. Полноводная река текла в высоких, покрытых лесом берегах, с севера и юга в нее впадали таежные реки. Приходилось преодолевать пороги, но в общем подъем по реке проходил удачно, пока землепроходцы не достигли района, где долина Нижней Тунгуски суживается и круто меняет направление на километры.

    Здесь люди Пенды построили зимовье Верхнее Пендино и всю зиму промышляли пушнину. В 1622 году, когда Нижняя Тунгуска вскрылась, отряд поднялся по реке еще выше, приблизительно до 58° с.ш., и здесь вновь вынужден был остановиться на зимовку на какой-то горе «Юрьевой», построив зимовье Нижнее Пендино. Выяснилось (со слов тунгусов, приходивших к Пенде на выгодный торг), что здесь Нижняя Тунгуска очень близко подходит к верховьям Лены. Землепроходцы назвали это место Чечуйским волоком, длина которого около 20 километров.

    Весной 1623 года отряд Пенды перетащил на Лену по волоку свои струги (возможно, построил там новые струги) и двинулся вниз по реке. Вначале они довольно стремительно плыли на северо-восток между высокими, покрытыми лесом берегами. Ниже устья большого и полноводного правого притока (Витима) река Лена стала шире, течение спокойнее, берега положе, и она повернула на восток (вверх по Витиму на 200 километров на рубеже ХVIII-ХIХ веков возникло русское Эльдорадо — золотое Бодайбо).

    Приняв с юга еще один большой приток (Олёкму), Лена вновь изменилась — текла в скалистых и обрывистых, иногда отвесных берегах, но по-прежнему была широкой и полноводной (на левом притоке Олёкмы — Чаре — в 1977 году геологи впервые обнаружили удивительный, ранее неизвестный минерал, который назвали «чароитом», с единственного в мире месторождения «Сиреневый камень»).

    Пенда доплыл по Лене до современного города Якутска, где могучая река поворачивает на север к берегам Ледовитого океана, а пойма расширяется до 15 километров. Здесь, среди нового для русских многолюдного народа — якутов, Пенда не решился оставаться на зимовку со своим небольшим отрядом и повернул обратно вверх по Лене до «своего» Чечуйского волока. Есть всё же сведения, что далее на восток отправилась небольшая группа казаков из отряда Пенды во главе с литвином Добрынским, которая дошла до Алдана — могучего притока Лены и тем самым на будущее русским казакам был обеспечен выход к побережью Охотского моря, к берегам Тихого океана. А Пенда поднялся по Лене насколько было можно дойти на легких стругах (до 52° с.ш.), но не перешёл на Нижнюю Тунгуску, а решил разведать новый путь до Мангазеи. Его отряд пошел пешком прямо на запад через степи, населенные скотоводами-«братами» (бурятами) до большой реки, которая замерзает очень поздно, обычно в конце декабря. Как скоро выяснилось, Пенда попал на Верхнюю Тунгуску — современное название Ангара. На участке, где сейчас существует современный город Братск, люди Пенды с опаской, но благополучно миновали ряд больших «падунов» (порогов). Свой поход он закончил санным путем в Енисейске в самом начале 1624 года. За 3,5 года новыми речными путями по Восточной Сибири он прошел 8 тысяч километров.

    В русских источниках Пенда (Пантелей Новацкий) упоминается лишь фрагментарно. И значение его в географических открытиях по достоинству не оценено. Между тем, он впервые обследовал всю Нижнюю Тунгуску и доказал, что её верховья и верховья Лены сближаются до 20 километров. Через открытый им Чучуйский волок русские казаки и начали осваивать могучую Лену. Он первым указал на более удобный путь (по сравнению с капризной Нижней Тунгуской) к верховьям Лены по Ангаре, с выходом на её истоки у юго-западных берегов священного Байкала. Подлинные записи показаний Пенды – «дорожные отписки» — не сохранились, и дальнейшая его судьба неизвестна. Известно только то, что по Лене он больше не плавал, а путь на Лену по Ангаре он сообщил своему соотечественнику Василию Бугру, который впервые попал в Мангазею и Енисейск после 1625 года. В отличие от предприимчивого, но осторожного Пенды, он оказался любознательным землепроходцем и живо заинтересовался его сообщениями о могучей Лене...

    И еще одно авторское предположение, но более уверенное — о том, что Пенда, Бугор, Буза и Хабара (Хабаров, он же Свентицкий?) были выходцами с Гродненщины. На других землях Беларуси в те времена потомки радимичей были люди «помельче», а среди дреговичей-полешуков и вовсе «занадта дробней к\я».

    Обратимся в связи с этим, дорогой читатель, к началу нашего повествования. Такие люди, как Давид Городенский (а впоследствии Чеховской, Солоневич, Курлович) в те далекие времена в Беларуси населяли, в основном, Гродненщину. Это были люди племени лютичи, люди самоотверженные и организованные, но не так распространенные на земле белорусской, как иные племена — дреговичи, радимичи, кривичи. О лютичах ничего не говорится в белорусских исторических источниках XX столетия. Впервые о них поведал религиозный деятель и историк православной церкви А. В. Мартос (1904-1983) из Новогрудского уезда, внук скульптора И. П. Мартоса (1754-1853), в своей замечательной книге «Беларусь в исторической, государственной и церковной жизни» (Буэнос-Айрес. 1966), переизданной Белорусским Экзархатом в 1990 и 2000 годах. Мартос отмечает, что малочисленное племя лютичей называли еще лютыми людьми, а затем «литовцами». Именно они и составили ядро нового княжества Литовского со столицей в Новогрудке, которое с годами выросло до Великого Княжества Литовского. Придавая этим сообщениям важное значение в современном споре между Беларусью и Литвой о литовских великих князьях, Мартос в начале своей книги отмечает: «Сей труд посвящаю любимой родине». И мы, его потомки, должны быть благодарны нашему соотечественнику-миссионеру за освещение малоизвестных страниц истории нашей родины — Беларуси.

    ... В истории освоения северо-востока Сибири большое место занимают события, связанные с первыми русскими поселениями в Заполярном крае. Они стали опорными пунктами для присоединения северо-восточной части Азии к Русскому государству. Одним из первых поселений русских землепроходцев было Верхоянское зимовье, основанное в 1638 году Елисеем Бузой. Верхоянск в XVII веке стал исходным пунктом для организации новых походов русских казаков на крайний северо-восток Сибири.

    Россия еще не «прорубила окно в Европу» и не основала Петербург в устье Невы, но уже проникла на берега Великого (Тихого) океана, основала острог Охотск и начала осваивать Камчатку, Курильские острова...

    /В. А. Ермоленко, В. Н. Черепица.  400 имен: жизнеописания видных деятелей истории и культуры Гродненщины (с древнейших времен до начала ХХ века). Гродно. 2014. С. 11, 13-18, 23./

 

 

    Валерий Александрович Ермоленко /Ярмоленка/ - род. 31 октября 1940 г. в с. Семиозерное Кустанайской области Казахской ССР (СССР). Окончил маркшейдерский (1962) и инженерно-экономический (1965) факультеты Ленинградского горного института. С 1969 г. в Институте геологических наук МГ СССР (Минск), кандидат технических наук (1973), с 1974 г. в Белорусском филиале Всесоюзного НИИ галургии, с 1976 г. в БНТУ, с 1990 г. в БГУ, доктор географических наук (1994), академик Петровской Академии наук и искусств (1996), представитель Беларуси в INHIGEO (Лиссабон, Португалия) - всемирной комиссии по истории науки. Награжден орденом «Дружбы народов». Автор более 250 научных работ и ряда научно-популярных очерков, где навыдумывал всяких известий про нахождение белорусов в Якутии.

    Сабира Юнэска,

    Койданава.

     Валерий Николаевич Черепица /Чарапiца/ - род. 1 января 1945 г. на ст. Жудилово Унечского р-на Брянской области РСФСР (СССР). Окончил русскую среднюю школу № 3 в г. Лида Гродненской области БССР (1963), исторический факультет Гродненского педагогического института (1970). В 1979 году защитил кандидатскую диссертацию «Революционные связи Белоруссии и Польши в 70-80-х годах XIX века», стажировался в Варшавском университете. С 1970 г. преподаватель кафедры истории СССР и БССР, в 1978-1995 гг. декан исторического факультета, в 1989-1990 гг. заведующий кафедрой истории Беларуси, с 1996 г. заведующий кафедрой истории славянских государств Гродненского государственного университета. Кандидат исторических наук (1979), профессор (1991), академик Петровской Академии наук и искусств (2014). Член Союза писателей Беларуси (Минск) и Международного писательского фонда (Москва). Входит в состав Президиума Белорусского отделения Петровской Академии наук и искусств. Является членом правления нескольких общественно-политических организаций: Белорусского славянского комитета, Республиканского центра просвещения имени Евфросинии Полоцкой, Гродненской областной организации «Союзная общественная палата». Был в числе учредителей общественного объединения «Белая Русь». Выступает за максимальное сближение славянских народов перед угрозами современной действительности, поддерживает интеграционные процессы на постсоветском пространстве. Опубликовано свыше пятисот научных и учебно-методических работ.

    Вельзя Даховка,

    Койданава

                                                           ПАНТЕЛЕЙ НОВАЦКИЙ

    Надоело как-то Пантелеюшке жить на славной Городенской земле и сошел Пантелей Новацкий  в Архангельскую землю на реку Пянду... И дали архангелогородцы ему прозвище Пянда, и отправили они его в Сибирь «навстречь солнцу», отдохнуть на бабушке Лене, совсем еще молодой...

    /Давида Гарадзенская. Сокровенные сказания гродненцев. Сутки. 1708. С. 88./

    А. П. Окладников

                         ПЕНДА — ЗАБЫТЫЙ РУССКИЙ ЗЕМЛЕПРОХОДЕЦ XVII ВЕКА

    Одним из важнейших этапов продвижения русских в глубь Сибири было открытие ими великой сибирской реки Лены, за которым последовало освоение обширного Ленского края, второй Мангазеи и новой «златокипящей государевой вотчины», как писал в свое время Афанасий Палицын — мангазейский воевода и один из образованнейших государственных деятелей первой половины XVII столетия.

    Образное выражение Палицына вовсе не было простым риторическим оборотом книжной речи того времени. Оно в полной мере соответствовало реальному значению вновь открытых земель для русского государства. От Байкальских гор и до Студеного океана, через горы, леса и тундры, заселенные неведомыми племенами и народностями, широкой лентой протянулась одна из величайших рек азиатского материка. Почти на всем ее протяжении, на расстоянии четырех с лишком тысяч километров, густые леса изобиловали драгоценным пушным зверем, суровые пространства по берегам и островам Студеного моря хранили в своих ледяных толщах неисчислимое количество дорогого «рыбьего зуба».

    А к востоку от Лены простирались новые, еще более обширные и не менее заманчивые пространства — одна за другой открывались неизвестные раньше долины Яны, Индигирки, Колымы и, наконец, Охотское побережье, за которым лежал далекий край кочевых оленеводов тундры и сидячих «зубатых» обитателей крайнего северо-востока Азии.

    Честь открытия реки Лены и первых путешествий в долине Лены обыкновенно приписывается в нашей общеисторической и научно-популярной литературе казачьему десятнику Василию Бугру и сотнику Петру Бекетову, основателю первого якутского острога.

    Так, например, в «Очерках по истории русского землеведения» М. С. Боднарского, изданных недавно Академией Наук СССР в научно-популярной серии, относительно открытия Ленского края сказано кратко: «В 1632 г. на Лену вышел казак Василий Бугор, в этом же году сотник Петр Бекетов поставил на Лене острог — впоследствии Якутск» [* М. С. Боднарский. Очерки по истории русского землеведения, I, М., 1947, стр. 43.].

    В первом томе Истории СССР, опубликованном Институтом истории Академия наук СССР и кафедрой истории СССР исторического факультета Московского университета, об этом событии говорится так: «В 1632 г. енисейский сотник Петр Бекетов по поручению енисейского воеводы поставил на Лене, в центре Якутской земли, Ленский острогу впоследствии получивший название Якутского города» [* История СССР. Том первый. С древнейших времен до конца XVIII века. Под ред. академика Б. Д. Грекова, члена-корреспондента Академии Наук СССР С. В. Бахрушина, профессора В. И. Лебедева. М., 1947, стр. 521.].

    Деятельность Василия Бугра и тем более Петра Бекетова бесспорно имеет большое значение. Она заслуживает всяческого внимания. Но не меньшего внимания заслуживает и другой русский деятель, землепроходец XVII столетия, (несправедливо забытый и обойденный в нашей литературе, и притом не только в научно-популярной или учебной, но и в специальной исторической. Землепроходец этот — Пенда.

    О нем первый и чуть ли не единственный раз в нашей специальной исторической литературе упоминает в связи с историей открытия Ленского края И. Э. Фишер в своей «Сибирской истории». Но после этого о Пенде забыли и забыли надолго, почти на целых двести лет. Так, например, даже в специальном «Очерке истории якутского народа» С. А. Токарева о первых походах на Лену сказано: «Уже в 1620 году в Мангазейском остроге (на р. Тазе) были получены от тунгусов, кочевавших по Нижней Тунгуске и верхнему Вилюю, сведения о якутах Вилюя и Лены. В 1630 году мангазейские служилые люди проникли через Нижнюю Тунгуску на Вилюй и взяли первый ясак с тамошних якутов. Но одновременно продвигались в Якутскую землю завоеватели с другой стороны, с юго-запада, из Енисейска. В 1628 году казачий десятник Енисейского острога Василий Бугор прошел с отрядом казаков вверх по Верхней Тунгуске и ее притоку Илиму и через «Ленский волок» вышел на р. Куту, а по ней на Лену». Затем С. А. Токарев отмечает поход Ивана Галкина на Лену в 1631 г. и дальнейшие действия на Лене П. Бекетова [* С. А. Токарев. Очерк истории якутского народа. М., 1940, стр. 40.]. О Пенде здесь не сказано ничего.

    Не на много подробнее говорится о первых походах русских на Лену и в книге О. В. Ионовой «Из истории якутского народа», в которой, впрочем, упомянут и поход Пенды, но еще короче и схематичнее, чем у Фишера, и со ссылкой на те страницы известного труда С. В. Бахрушина «Очерки по истории колонизации Сибири в XVI-XVII веках», где у него в действительности ни слова о Пенде не сказано [* О. В. Ионова.  Из истории якутского народа (первая половина XVII века). Якутск, 1946, стр. 22.]. В. Ю. Визе (Моря Советской Арктики, 1948, стр. 51) кратко отмечает, что первым русским, достигшим реки Лены, был Пенда.

    В полной мере оценил значение похода Пенды в сущности один только Л. С. Берг в своем очерке «История географического ознакомления с Якутским краем», опубликованном в сборнике «Якутия» (1927, стр. 3). «Это путешествие, — пишет Л. С. Берг, — составляет поистине необычайный географический подвиг». Но, «к сожалению, — указывает он далее, — никаких других подробностей о нем не сохранилось».

    А между тем даже и то немногое, что нам известно о Пенде, интересно и важно не только для истории первоначального освоения русскими Ленского края, но и для общей характеристики деятельности русских землепроходцев XVII столетия, для надлежащей оценки их дел и их эпохи — этого замечательного века великих открытий на севере Азии. Чтобы оценить значение похода Пенды, достаточно и того, что говорит о нем Фишер в связи с военными экспедициями Бекетова, Ермолина и Бугра. После короткого перечня первых походов на Лену этих служилых людей Фишер писал о Бекетове: «Намерение свое произвел он с таким малым числом людей, что почти невероятно показалось бы, как Россиане могли на то отважиться» [* И. Э. Фишер. Сибирская история с самого открытия Сибири до завоевания сей земли российским оружием. СПб., 1774, стр. 358.].

    Далее Фишер отметил, что путь казакам на Лену проложили промышленные люди: «Так же и сибирские (промышленные оказали в объисканиях на Лене немалые успехи. Сии отваги, которые сами от себя таскались повсюду, так что их не могла устрашить никакая опасность, когда они могли где-нибудь получить себе корысть. Они обыкновенно показывали казакам дорогу к завоеваниям и были, так сказать, их предшественниками. Сказывают о некоем именем Пенда, что он с 40 человеками, собранными из Туруханска, препроводил три года на Нижней Тунгуске, прежде нежели пришел к Чечуйскому волоку. Перешед его, плыл он рекою Леною вниз до того места, где после построен город Якутск: откуда продолжал он свой путь сею же рекою до устья Куленги, потом Бурятскою степью к Ангаре, где, вступив на суда, чрез Енисейск прибыл паки в Туруханск. Единственно надежда прибыли побудила сих людей к такому путешествию, какого чаятельно никто ни прежде, ей после их не предпринимал» [* Там же, стр. 360-361.].

    Краткий рассказ Фишера передает историю небывалого до тех пор по его же словам, путешествия Пенды в слишком общих чертах и оставляет необъяснимым тот любопытный факт, что Пенда провел три года на Тунгуске, прежде чем достиг долины Лены.

    Значительно полнее другой рассказ, приведенный Гмелиным. Рассказ этот содержит много красочных деталей и, что особенно важно, рисует в совершенно ином свете мотивы, руководившие самим Пендой в его головокружительно смелом по тому времени путешествии. Гмелин указывает и на источник, из которого он извлек опубликованные факты, — это была устная передача мангазейскими казаками из поколения в поколение рассказов о подвигах Пенды.

    «Теперь мог бы я закончить эти книгу, — пишет Гмелин в конце той части своего дневника, где говорится о Якутске и Якутии. — Но так как я из Якутска еще не вернулся, то должен вернуться к тому пути, который я сделал уже сюда. В этом должен мне помочь один русский предприниматель (Аbenteurer), который, как говорят изустные рассказы мангазейских казаков, передававшиеся от отца к сыну, впервые открыл отсюда якутские местности.

    Пенда, некий русский гулящий человек (Gulaschtchi), хотел с 40 человеками частью в России, частью в Сибири собравшегося народа, искать свое счастье в Сибири, ибо он так много о захвате земель слышал и свое имя, тоже как и другие, о чьих больших делах рассказывали, хотел сделать знаменитым.

    Он приходит на Енисей, идет по нему вниз до Мангазеи, слышит там, что Нижняя Тунгуска, которая невдалеке выше в него впадает, очень заселена чуждыми народами и что против ее начала есть другая, очень большая река, по которой тоже много народов живет. И вскорости он решается идти вверх по этой реке и всю эту страну исследовать.

    Он строит себе необходимое для этого число судов, но в первое лето доходит не далее чем область Нижней Кочомы реки (Nishnaja Kotschoma). Вслед за тем тунгусы преградили ему дорогу сваленными через реку многими могучими деревьями и не пропустили его суда.

    Он должен был, таким образом, решиться провести зиму в той же самой области, для чего он и построил себе хижину, чтобы жить в ней, которая еще и в настоящее время известна под именем Нижнего Пендина зимовья. Тунгусов, однако, не остановила даже и хижина, и они делали частые набеги на нее. Но Пенде было нетрудно отгонять их обратно огнестрельным оружием, которым он был вооружен, так часто, как он этого хотел, поскольку они не имели ничего другого, кроме лука и стрел.

    Следующим летом он направился опять на суда. Но чем далее тунгусы прошлой зимой были им отогнаны назад и чем более они узнавали его силу, тем более считали они в высшей степени необходимым препятствовать во всех его предприятиях, чтобы он не мог приблизиться к ним еще ближе и стать полным хозяином над ними. Они мучили его так, что он летом никак не мог дойти до Середней Кочомы (Serednaja Kotschoma) и был вынужден снова остановиться и построить хижину, в которой прожил всю зиму. Она известна под именем Верхнего Пендина зимовья.

    Тунгусы увидели, что они ему ни на воде; ни в его хижине ничего не могут сделать. Они оставили его в его зимнем лагере в покое, и как он третьим летом опять вверх шел, не мешали ему нимало.

    Он достиг без всякого сопротивления области Нижней Тунгуски, от которой берет свое начало Чечуйская волость или район между Тунгуской и Чечуйским острогом на Лене. Отсюда он, по-видимому, или через ловких лазутчиков, или через других людей имел безопасные известия, ибо едва он об этом позаботился, как сразу же выступил в сухопутное путешествие.

    Однако же не знал он, что тунгусы всю их силу собрали. Они оказали ему такое большое сопротивление, на какое только были способны, и вынудили его на горе Юрьев, которая находится на том же участке, построить зимнюю хижину, в которой он свою судьбу, что предстояла ему зимой, должен был ожидать...

   Итак, пришел он в четвертую весну на Лену. Как только он построил необходимые суда, пошел вниз по Лене до области города Якутска. Он должен был затем идти оттуда обратно вверх по Лене до области Верхоленска, а оттуда через степи на Ангару и по ней и по Тунгуске в Енисейск, где он о своих открытиях письменное известие составил и через то дал повод к заселению помянутых областей» [* I. G. Gmelin. Reise durch Sibirien. 2 Teil. Göttingen. 1752. Сообщение Гмелина в. некоторых частных деталях дополняется более скупым сокращенным рассказом Миллера, помещенным в его Истории Сибири. Миллер писал о Пенде: «Пенда, или Поянда, промышленный человек из России, отправился в старые времена из Туруханска «водою вверх по Нижней Тунгуске с собранными из разных мест 40 человеками, желая открыть новые землицы. В первое лето он дошел до речки Нижней Кочомы, где тунгусы загородили реку, навалив в нее множество деревьев. Так как он не мог пройти дальше на своих судах, он построил зимовье, которое до сих пор известно еще под названием Нижне-Пендинского зимовья. Зиму он провел за соболиной охотой, а когда тунгусы делали попытки напасть на него, он без труда прогонял их огненным боем. Следующей весною, когда полая вода снесла сделанную тунгусами преграду, он снова двинулся в путь на своих судах, но встретил такое сильное сопротивление, что это лето и всю зиму ему пришлось провести в тамошних местах. Свидетельством этому якобы служит (построенное им, в расстоянии всего ста верст от предыдущего, недалеко от устья речки Средней Кочомы, Верхне-Пендинское зимовье. Наконец, третий год был для него настолько благоприятным, что он достиг той части река Тунгуски, где от нее шел небольшой волок на реку Лену, который назывался «Чечуйским волоком», по реке Чечую, впадающей в Лену. Несмотря на это, Пенда не решался сразу же перейти волок, так как думал, что на Лене его караулят тунгусы, собравшиеся в большом числе. Действительно, он имел с ними несколько столкновений. Возможно, однако, что третье зимовье он построил на этом волоке для соболиного промысла и прожил в нём до открытия водного пути. В четвертый год он проехал по Лене до тех мест, где после был построен Якутск. Тою же осенью или же следующей весною он возвратился обратно и пошел затем вверх по Лене до реки Куленги, откуда степью, перешел на реку Ангару и далее через Енисейск снова вернулся в Туруханск». (Настоящий отрывок из третьего тома труда Миллера «Истории Сибири» предоставлен мне С. В. Бахрушиным, которому, пользуясь случаем, выражаю свою глубокую благодарность.].

    Таким образом, из рассказа Гмелина следует, во-первых, что источником сведений о походе Пенды явились рассказы мангазейских казаков, передававшиеся из уст в уста, от отца к сыну на протяжении целого столетия, с начала XVII века и до 30-х годов XVIII века, когда их и записал Гмелин. Этот факт примечателен сам по себе: перед нами единственный в своем роде образец исторического фольклора русского старожилого населения Сибири — прямых потомков первых завоевателей этой страны, засвидетельствованный в записи XVIII века и притом в записи ученого наблюдателя. Старая русская. Сибирь, несомненно, располагала обширным и своеобразным по характеру запасом собственных исторических преданий, в которых по-своему преломлялось прошлое русских пришельцев и ее коренного населения. Это был, с одной стороны, казацкий исторический фольклор, являвшийся своего рода устной летописью первых походов и завоеваний, а с другой стороны, крестьянский фольклор, повествовавший о ходе земледельческой колонизации, возникновении новых деревень и сел, о жизни крестьян в старину. Существовал, несомненно, и городской, купеческий и мещанский, исторический фольклор. Раньше всего исчез, по-видимому, ранний казачий фольклор, распавшийся вместе с разложением прежнего казачьего уклада жизни и утратой казаками их прежнего значения в новых условиях. Тем ценнее опубликованный Гмелиным рассказ о походе Пенды.

    Из повествования Гмелина следует также, что длительное сохранение рассказа о Пенде объясняется особым отношением к нему его земляков-мангазейцев. Мангазейские казаки восхищались и гордились своим героем. Подвиг Пенды поражал воображение мангазейцев на протяжении многих десятилетий. Он удивил даже всегда сдержанного в своих суждениях Гмелина.

    В самом деле, поразительны уже одни только территориальные масштабы этого путешествия. Пенда начал свой путь от Туруханска, прошел по Нижней Тунгуске до самых ее верховьев, перевалил через волок и вышел на Лену в районе, где позднее был основан Чечуйский острожек. Оттуда он сплыл вниз по Лене в центральную Якутию и вернулся обратно вверх по этой реке до места, где был впоследствии построен Верхоленск. Из этих мест Пенда перешел бурятскими степями на Ангару. Затем он сплыл вниз по Ангаре и вышел из нее в Енисей, по которому и достиг места, откуда когда-то отправился в свое отважное путешествие.

    На этом колоссальном пути Пенда первый из русских преодолел такие природные препятствия, как скалы и стремнины Нижней Тунгуски, первый прошел грозные ангарские пороги.

    Пенда дошел до самой Якутской земли, прошел через наиболее заселенные бурятские кочевья, через землю «Больших Братов» в верховьях Лены и на Ангаре, на глазах у окинских бурят проплыл мимо нынешнего Братска и протоки, названной впоследствии в память кровавого столкновения казаков с бурятскими воинами «Кровавой» [* А. П. Окладников. Очерки по истории западных бурят-монголов (XVII-ХVIII века), Л., 1937, стр. 72.].

    О том, что Пенда действительно побывал в центре Якутской земли, свидетельствует и якутский исторический фольклор. В некоторых вариантах (преданий о знаменитом канталасском вожде Тыгыне говорится о том, что в последние годы его жизни во владениях Тыгына появились никому неведомые пришельцы — первые русские. Эти новые люди, поразившие бесхитростного якутского вождя своим искусством работать и мудростью, появились неожиданно и так же неожиданно исчезли [* Э. К. Пекарский. Из преданий о жизни якутов до встречи с русскими. Записки Русского географического общества по отделению этнографии, том 34, 1909, стр. 151-152. И. А. Худяков. Верхоянский сборник. Иркутск, 1890, стр. 50.]. С. А. Токарев полагает, что это был В. Бугор с его спутниками. «Не эти ли спутники Бугра, — пишет он, — попали первыми в Якутскую землю и не о них ли сохранила память приведенное выше якутское предание, как о первых русских, пробравшихся во владения Тыгына?» [* С. А. Токарев. Указ. соч., стр. 41.].

    Но Бугор, как пишет здесь сам же С. А. Токарев, спустился по Лене только до устья реки Чаи несколько ниже Киренки и, конечно, не мог встретиться с якутами Тыгына. Другое дело — Пенда. По словам Гмелина, он побывал на том самом месте, где позднее возникает Якутский острог, то есть в коренных землях Тыгына. Именно к нему, а не к кому-либо другому из известных нам первых русских путешественников по Лене, и следует отнести это чрезвычайно интересное указание якутского фольклора на первое посещение русскими якутской земли.

    Существенно при этом и то обстоятельство, что в якутском предании ясно и определенно говорится о мирном характере первой встречи русских пришельцев с якутами Тыгына. В устной повести мангазейских казаков о приключениях Пенды очень подробно излагается борьба с тунгусами, но нет ни одного слова о каких-либо стычках с якутами или бурятами, Такое полное совпадение вряд ли может быть случайным и объясняется, очевидно, тем, что оно соответствует действительному ходу событий.

    Точность устного рассказа мангазейцев о путешествии Пенды и его сорока товарищей подтверждается тем, что здесь с полной определенностью указываются главные вехи длинного пути Пенды, особенно вверх по Нижней Тунгуске, в том числе оставленные им по дороге зимовья, в которых землепроходцы отсиживались от тунгусов.

    Особенно важно, что в совершенно новом свете изображены Гмелиным и внутренние мотивы, вызвавшие экспедицию Пенды на Лену. По мнению Фишера, единственной причиной, заставившей Панду совершить такое путешествие, была жажда прибыли. Гмелин же прямо и определенно указывает, что совсем не это было главным и тем более единственным стимулом для подвигов Пенды и его сорока товарищей в Восточной Сибири.

    Пенда, как рассказывали Гмелину мангазейские казаки, которым несомненно была ближе, чем кому-либо другому, психология храброго путешественника XVII столетия, так много слышал о больших делах русских землепроходцев на Севере, что и сам захотел сделать свое имя таким же знаменитым. Жажда великих дел и славы у потомства, а не одно лишь только простое желание разбогатеть, вооружило Пенду такой несгибаемой волей, таким упорством и смелостью.

    Еще более важно то обстоятельство, что храбрый Пенда, по словам Гмелина, достаточно широко понимал свою роль пионера в этих новых и никому еще из русских не известных странах. Дойдя, до крайних пределов известной в то время русским восточной Сибири — устья Нижней Тунгуски, Пенда, согласно прямому и точному выражению Гмелина «решается идти вверх по этой реке и всю эту страну исследовать».

    Более того, вернувшись обратно, он оставляет, первое письменное известие о своих открытиях, которое и явилось, по указанию Гмелина, поводом к дальнейшему исследованию и заселению новых областей Сибири. Нельзя не вспомнить в данной связи об известной докладной записке мангазейского воеводы А. Ф. Палицына, где говорилось о намечавшемся присоединении Ленского края к Русскому государству [* С. В. Бахрушин. Андрей Федорович Палицын (русский интеллигент XVII века). «Века». Исторический сборник, 1, под ред. А. И. Заозерского и М. Д. Приселкова. Петроград, 1924. Русская историческая библиотека, том 2, № 313.]. Вполне вероятно, что, кроме различных сообщений тунгусских «князцов», Палицын мог использовать при составлении этого интересного документа и доставленные ему как мангазейскому воеводе письменные известия мангазейца Пенды о его путешествии по Нижней Тунгуске, Лене и Ангаре. В этом смысле и следует понимать, как будто, слова Гмелина о том, что именно сообщения Пенды дали повод к заселению русскими Ленского края.

    Изложенные выше факты убеждают нас в том, что землепроходец XVII столетия Пенда, один из многих безвестных русских первооткрывателей новых земель, память о котором случайно сохранил Гмелин, вполне заслуживает внимания наших современных историков.

    В заключение следует остановиться на одном второстепенном, но очень важном факте, подтверждающем необычайное путешествие Пенды. Это вещественный памятник деятельности Пенды — построенное им на Нижней Тунгуске зимовье. В одном из документов, скопированных в Мангазейском архиве для Г. Ф. Миллера, сказано: «В 7132 году в Нижней Тунгуске в Пендинском зимовье с новых людей с Оленьи реки: род Ачаны девять человек, платят ясаку по пять соболей; род Мунгали двадцать пять человек, платят ясаку по 2-8 соболей, 1-2 недособолей»... [* Архив Академии наук СССР, фонд 21, опись 4, дело 21, лист 23. Пользуюсь случаем выразить свою благодарность Б. О. Долгих, по-дружески указавшему мне на этот документ.].

    Как следует из этого документа, Пендинское зимовье существовало и действовало как опорный пункт ясачного сбора уже в 1624 году, то есть за четыре года до первого похода Василия Бугра. Само собой разумеется, что возникнуть оно должно было еще раньше, вероятнее всего около 1620 года, когда в Мангазее были получены первые более или менее точные сведения о Нижней Тунгуске и Ленском крае.

    В связи с вопросом о походе Пенды на Лену исключительный интерес представляет следующий отрывок из неопубликованного дневника И. М. Суслова, любезно предоставленный им в мое распоряжение. Привожу его содержание:

    «Река Гулями. Поиски известняка затянули нас еще дальше по Тунгуске, и мы сделали еще десять километров до левого притока Тунгуски, маленькой речки Гулями. Я поинтересовался этим названием, так как гуля — по-тунгусски — изба. Оказывается, здесь, в устье речки, находятся древние казачьи избы. Поспешили осмотреть их. Здесь оказался чуть ли не целый острог с очень оригинальными постройками.

    Центральный дом имеет в длину пять сажен и в ширину три сажени и делится на две половины. Кругом него глаголем расположена галлерея мелких клетушек с маленьким окном и одной дверью в каждой клетушке. Назначение этих клетушек — или для лошадей или для пленных тунгусов.

    Вместо ворот пристроены в галлерее с обеих .сторон по одной клетушке. Таким образом получается узенький дворик. Все постройки сделаны из толстого лиственного леса. Потолки давно уже обрушились и провалились вместе с крышным желобником внутрь помещений, из которых растут высокие лиственницы и березы

    Возле центральных построек находится оклад какого-то небольшого строения, по-видимому, это была баня. Саженях в пятидесяти вниз по берегу уцелел еще один оклад какого-то строения. Могил, поблизости не видно. Раскопок я не производил. Ограничился лишь четырьмя фотографическими снимками. Больше фотографировать не мог за отсутствием пластинок».

    В дополнение к цитированной выписке И. М. Суслов сообщил мне, что обнаруженные им остатки строений находились на берегу Нижней Тунгуски примерно километрах в 900 от ее устья. Как он полагает, это действительно могут быть остатки Среднего Пендина зимовья.

    Как видно из приведенного в дневнике И. М. Суслова плана этих строений, «галлерея» из клетушек соответствует стене, защищающей главную постройку со стороны леса, в то время как противоположная сторона защищена самой природой — рекой. Это, по-видимому, было действительно небольшое укрепление типа острожка или зимовья, заложенное Пендой, а впоследствии расширенное мангазейскими сборщиками, собиравшими здесь ясак с тунгусских родов.

    Насколько мне известно, казачье зимовье на р. Гулями (если обнаруженные И. М. Сусловым строения действительно являются им, а это более чем вероятно) представляет собой единственный в своем роде памятник такого рода, и других таких зимовий, уцелевших с начала XVII столетия, как будто бы до сих пор в литературе не отмечалось.

    Нельзя не пожелать поэтому, чтобы этот любопытный памятник, открытый И. М. Сусловым, был подвергнут детальному исследованию, пока он не стал жертвой лесного пожара или не был уничтожен чьей либо невежественной рукой, что, к сожалению, случается. В особенности важно было бы исследовать этот памятник и поискать другие такие же в связи с историей похода Пенды, трижды, как мы знаем, строившего свои зимовья на Нижней Тунгуске.

    /Летопись Севера. Т. 1. Москва - Ленинград. 1949. С. 94-102./

    Арк. Адамов

                                                        ПОДВИГ ЗЕМЛЕПРОХОДЦА

                                                                   Начальное звено

    Старинное якутское предание рассказывает о тойоне [* Вождь племени.] Тыгыне, который славился своим могуществом и богатством, силой и отвагой. Племя его было самым многочисленным из всех якутских племен на Лене; оно кочевало в том районе, где впоследствии был заложен город Якутск.

    Однажды, говорит предание, Тыгын встретил странного вида людей, каких раньше никто на Лене не видел. Высокие, бородатые, синеглазые, эти люди поразили якутского вождя своей мудростью и уменьем работать. Тыгын дружелюбно отнесся к пришельцам, и они многому научили его охотников и скотоводов.

    Так рассказывает старинная якутская легенда о появлений первых русских людей на Лене.

    Кто же были эти люди? Откуда они пришли и к какому времени относится их смелый поход?

    То была эпоха великих географических открытий. Всего за три-четыре десятилетия до этого похода, в 1582 году, отважный Ермак Тимофеевич перевалил со своими казаками через Большой Камень (Урал) и разбил войско Кучума. Посланец Ермака Иван Кольцо бил челом царю Ивану IV и известил его о завоевании нового, Сибирского царства. Вскоре уже шумела на берегу реки Таза, близ Обской губы, знаменитая Мангазея, «златокипящая государева вотчина», как выразился в одном из писем к царю мангазейский воевода Афанасий Палицин. Мангазея стала торговым центром Сибири.

    Стремительно продвигались все дальше на восток, «встреч солнцу», русские промышленники и казаки, и спустя всего несколько лет после основания Мангазея первые русские появились на Енисее. Промышленники били ценного пушного зверя, казаки «справляли» государеву службу, собирали ясак (оброк) с туземных племен, приводили их в русское подданство. И вот уже застучали топоры на берегах Енисея, выросли бревенчатые срубы и частоколы Енисейска и Новой Мангазеи (Туруханска).

    В это время, а весьма возможно и еще раньше, до русских людей дошел слух о «великой реке Лене», о ее сказочных богатствах и неведомом народе — якутах, — населявшем ее берега.

    Промышленники и казаки устремились дальше на восток.

                                                                О ком говорит предание

    Кто же первый из русских добрался до Лены, кто первый принес о ней точные, достоверные сведения и указал другим путь к великой сибирской реке?

    Как утверждало большинство прежних историков Сибири, это был смелый казак Василий Бугор из Енисейского острога, проникший на Лену в 1628 году.

    Однако Бугор, придя с Ангары, спустился по Лене только до устья реки Чаи. Таким образом,

он не добрался до коренных земель Тыгына. и не мог видеться с этим якутским вождем. Видно, кто-то из русских землепроходцев еще раньше Бугра побывал на Лене.

    Лишь долгое время спустя узнали историки имя отважного землепроходца, действительного открывателя Лены. Узнали о нем потому, что сибирские казаки восхищались и гордились подвигом своего земляка-мангазейца; его поход поражал их воображение на протяжении десятилетий, и рассказ о нем передавался из уст в уста, от отца к сыну, пока не был записан в 30-х годах XVIII века русским академиком, путешественником Гмелиным в бытность его в Якутске. Некоторые подробности замечательного похода первооткрывателя Лены обнаружены и в материалах другого путешественника XVIII века — историка Сибири Миллера.

    Имя смелого землепроходца — Пенда. Им был пройден гигантский путь — свыше восьми тысяч километров.

    Но вскоре Пенда был забыт, и забыт надолго, почти на двести лет. Мало кто обратил внимание на свидетельство Гмелина, записавшего сказание с чужих слов. Да и можно ли было целиком доверять казацкому сказу при решении вопроса о первенстве в географическом открытии?

    Только в трудах советских историков и географов имя Пенды вновь заняло заслуженное им место. Достойную оценку его похода дал академик Л. С. Берг. «Это путешествие, — писал он еще в 1927 году, — составляет поистине необычайный географический подвиг».

    Однако для окончательного признания первенства Пенды в открытии великой сибирской реки были необходимы более подробные сведения о его походе. Совсем недавно они были представлены известным советским историком А. П. Окладниковым [* А. П. Окладников, Пенда — забытый русский землепроходец XVII века. «Летопись Севера», т. I, 1949 г.].

    Его исследования подтвердили правдивость старинного казацкого сказа, с удивительной точностью передавшего подробности похода Пенды.

                                                                      Цепь доказательств

    По сведениям Гмелина, Пенда, выйдя на Лену, спустился по реке как раз до тех мест, где обитало племя Тыгына, и, следовательно, мог встретиться с якутским вождем.

    В якутском предании ясно говорится о мирной встрече русских с якутами. Это подтверждает, со слов сибирских казаков, и Гмелин. Такое совпадение не может быть случайным. Очевидно, оно отражает действительный ход событий.

    Казаки удивительно точно указали Гмелину путь, по которому следовали Пенда и его отряд к Лене. Этот путь пролегал по Нижней Тунгуске, на которой отряд Пенды дважды зимовал.

   Но кроме самого факта отважного похода Пенды, важно было еще подтвердить версию Гмелина о том, что Пенда первым из русских, до Василия Бугра, вышел на Лену и открыл этот богатый край.

    Оказалось, что и это важное обстоятельство может быть подкреплено документом.

    Несколько лет назад советским ученым Б. О. Долгих при просмотре старых ясачных книг Мангазейского уезда, присланных когда-то мангазейскими воеводами в Москву, в одной из них были обнаружены следующие строки: «В 7132 году [* До реформы русского календаря Петром I в России было принято летоисчисление с «сотворения» мира; год 7132 соответствует 1624 году по новому стилю.] в Нижней Тунгуске в Пендинском зимовье с новых людей с Оленьей реки: род Ачаны девять человек платят ясаку по девять соболей, род Мунгали двадцать пять человек платят ясаку по два-восемь соболей...»

    Отсюда следует, что уже в 1624 году, то есть за четыре года до первого похода Бугра, на Нижней Тунгуске существовало Пендинское зимовье, пункт ясачного сбора. Понятно, что сбор ясака в этом месте казаки могли начать лишь тогда, когда в Мангазее были получены более или менее точные сведения о районах Нижней Тунгуски и Лены. А сообщить их мог только Пенда, именем которого и названо это зимовье. Произошло это, вероятнее всего, около 1620 года. За год или два до этого Пенда вышел на Лену.

    Любопытно, что и сто лет спустя после похода Пенды места его зимовок на Нижней Тунгуске, как свидетельствуют Гмелин и Миллер, носили названия Пендинских зимовий.

    Но и это не все. В руках советских ученых оказалось и еще одно важное доказательство.

    Вот выписка из дневника краеведа И. М. Суслова, который он вел во время путешествия по Нижней Тунгуске всего лет тридцать назад: «Река Гулями. Поиски затянули нас еще дальше по Тунгуске, и мы сделали еще десять километров до левого притока Тунгуски, маленькой речки Гулями. Я поинтересовался этим названием, так как Гуля - по-тунгусски изба. Оказывается, здесь, в устье речки, находятся древние казачьи, избы. Поспешили осмотреть их. Здесь оказался чуть ли не целый острог с очень оригинальными постройками...»

    Этот ценнейший исторический памятник был обнаружен на берегу Нижней Тунгуски примерно километрах в девятистах от устья и, как полагает И. М. Суслов, судя по архитектуре и сохранности строений, является остатком Среднего Пендинского зимовья.

    Рассказ сибирских казаков, старинное якутское предание, архивные документы, свидетельства русских ученых-историков и, наконец, исторический памятник, дополняя друг друга, раскрывают малоизвестную историю о замечательном походе смелого русского промышленника Пенды и открытии им великой сибирской реки Лены.

                                                                      Сибирь зовет

    Сказочной славой пользовался в начале XVII века маленький городок Мангазея, закинутый в самую глубь студеной тундры, затерявшийся среди полярных болот. «Златокипящая государева вотчина» давала казне невиданное количество дорогой пушнины. Каждую осень в Мангазее собирались сотни торговых и промышленных людей. Из Архангельска через Баренцово море, потом по речкам Мутной и Зеленой приходили в Обскую губу, а оттуда в Мангазею караваны морских кочей — больших плоскодонных судов, поднимавших до 700 пудов груза. На них приезжали из России торговые и служилые люди. Одновременно в Мангазею с Оби, Енисея и их притоков приплывали с добычей промышленники. Всего в это время в далеком северном городке собиралось до двух-трех тысяч человек. Начинался оживленный торг.

    Возвращаясь в Архангельск, торговые люди приносили из Мангазеи ошеломляющие известия о богатствах Сибири, о беспредельных ее просторах, об открытиях и подвигах русских людей. И все новые и новые смельчаки устремлялись в этот заповедный край. Среди них был и Пенда Он решил, как пишет Гмелин, «искать свое счастье в Сибири... и свое имя, тоже как и другие, о чьих больших делах рассказывали, хотел сделать знаменитым».

    Как видим, Пенда прежде всего мечтал о подвигах, об открытии новых земель и только потом уже о прибыльном промысле сибирской пушнины. Двигало им и еще одно, может быть не вполне осознанное, чувство, — что он выполняет полезное дело, служит прославлению и возвеличению своего отечества.

    О том, где родился Пенда, данных нет, известно только, что он прибыл в Мангазею из Архангельска.

    Будучи в Архангельске, Пенда, вероятно, сталкивался там с английскими и голландскими моряками, видел, с каким неприкрытым восхищением, а порой и завистью расспрашивали они бывалых русских мореходов и промышленников о землях к востоку от Большого Камня, как старались иностранцы всеми правдами и неправдами снять копии с русских донесений и карт, приходивших из Сибири. Все это видел Пенда, и в его душе не могло не возникнуть чувство гордости за смелость и пытливость своих соотечественников и желание подражать им.

    Эти побуждения и привели Пенду в Мангазею. Оттуда он с сорока товарищами-промышленниками на небольших долбленых, по бокам обшитых досками лодках-шитиках добрался до Новой Мангазеи (Туруханска) на Енисее. О великой реке Лене услышал он от местных промышленников и казаков, которые и сами слышали о ней только от живших в этом крае эвенков. Пенда узнал о том, что «Нижняя Тунгуска, которая невдалеке выше в Енисей впадает, очень заселена чужими народами и что против ее начала есть другая очень большая река, по которой тоже много народов живет. И вскорости, — пишет дальше о Пенде Гмелин, — он решается идти вверх по этой реке и всю эту страну исследовать».

                                                              К берегам великой реки

    Проведя зиму в Новой Мангазее, Пенда на следующее лето поплыл со своими товарищами вверх по Нижней Тунгуске.

    Высокие, поросшие редким лесом берега круто обрывались к реке. Часто у воды появлялись эвенки-охотники. Завидя лодки промышленников, они прятались за деревья и прибрежные камни и оттуда долго следили за путешественниками. Изредка над головамй русских свистели стрелы. Свободные от гребли промышленники хватались за свои пищали, но эвенки поспешно скрывались в лесу.

    Чем дальше плыли промышленники, тем чаще появлялись на берегу эвенки. Некоторые из них были настроены миролюбиво, другие пытались напасть на путников, когда те высаживались на берег и устраивались на ночлег у костра.

    Шли дни за днями. Надвигалась осень. Вскоре отряд Пенды, покрыв расстояние около тысячи километров, достиг устья реки Нижней Кочёмы — одного из притоков Нижней Тунгуски. Здесь лодки наткнулись на преграду: могучие стволы деревьев завалили реку. В другое время это не остановило бы смелых промышленников, но наступившие холода заставили Пенду думать о зимовье, — о возвращении в Новую Мангазею он и не помышлял. Из крепких лиственничных бревен была выстроена изба, которая, как отмечает Гмелин, «еще и в настоящее время известна под именем Нижнего Пендина зимовья». А когда пришла весна, промышленники двинулись дальше вверх по течению.

    Однако скоро отряд столкнулся с эвенками, которые отнеслись к промышленникам враждебно. Поэтому Пенда, как пишет Гмелин, «никак не мог дойти до Средней Кочёмы и был вынужден снова остановиться и построить хижину, в которой прожил всю зиму. Она известна под именем Верхнего Пендина зимовья».

    Кончилась вторая зима на Нижней Тунгуске. Вначале эвенки пытались нападать на зимовье, но их отгоняли «огненным боем». Однако вскоре Пенде удалось помириться с ними, и на следующее лето эвенки уже не препятствовали русским продолжать плавание.

    В конце лета, пройдя в общей сложности свыше двух тысяч километров, Пенда с товарищами достиг, наконец, истоков Нижней Тунгуски. Отсюда начинался волок на Лену.

    Эвенкские охотники в этих местах отнеслись к путешественникам очень дружелюбно. Они охотно торговали с русскими и подробно рассказали Пенде, как добраться до большой реки Лены. Получив эти сведения, промышленники выступили в сухопутное путешествие.

    На пути к Лене их застала зима. Замерз и небольшой приток Лены — речка Чечуя, по которой Пенда собирался плыть, и промышленники решили соорудить новое, третье по счету, зимовье. Их привлекала, кроме того, Перспектива обильного соболиного промысла.

    С первыми теплыми лучами солнца, когда на Чечуе сошел лед, Пенда повел свой отряд дальше. Вскоре путники вышли на берег еще не известной русским реки.

    Широкие водные просторы открылись перед их глазами. Лед только что сошел, и мутные волны лизали узловатые корни деревьев и красновато-серые прибрежные скалы.

    Можно себе представить, какое ликование, какая гордость переполнили грудь каждого из смелых землепроходцев, когда они стояли на берегу огромной реки, о которой столько слышали таинственного и манящего в Новой Мангазее. Вот он, неведомый край! Ради него, ради этих дремучих лесов, ради огромных серых утесов, еле видных на том берегу реки, ради безграничного простора, открывшегося перед ними, ради его богатств приняли землепроходцы все безмерные тяготы и лишения на своем пути и смело шли навстречу грозящей на каждом шагу гибели. Вскоре отряд двинулся вниз по течению неведомой реки Лены.

Порог Падунский на реке Ангаре.

                                     «И будет та Лена река другая Мангазея»

    По берегам стояли то поросшие густым лесом горы, то живописные утесы из красного песчаника, у подножья которого тянулись узкие бичевники [* Бичевники — слегка наклоненные к реке низкие (заливаемые) берега, тянущиеся узкой полоской у подножья обрывистых высоких берегов.], покрытые цветами. Через несколько дней пути промышленники миновали высокий серый утес на правом берегу реки, на вершине которого одиноко, как зубец на крепостной стене, стоял столб из ярко-красного песчаника.

    Лодки плыли все дальше и дальше вниз по реке. Много было чудес на Лене! Вот, например, горы «Гусельные», как сразу назвал их кто-то. Их было две рядом. Они обрывались у реки высоким крутояром из вертикальных пластов разноцветного известковистого песчаника — красного, серого, желтого, оранжевого. Тонкие, длинные и прямые пласты напоминали гусельные струны.

    Спустя несколько дней путники достигли еще более удивительного места. От гористого правого берега отделялись высокие каменные столбы. Они тянулись в три ряда и состояли из пластов известнякового сланца, похожего на мрамор. Пласты лежали один на другом — белые, красные, желтые. Очертания столбов поражали своею причудливостью: то башня, то замок, то какие-то сказочные животные. Застывшие каменные изваяния проплывали мимо и исчезали за поворотом реки.

    На берегу стали появляться селения, и в них новый, не известный русским народ — якуты. Приветливо встречали они путников, угощали кониной, рыбой. А вскоре встретился Пенда и с якутским вождем Тыгыном.

    Больше всего поразили промышленников богатства сибирской реки. Такого обилия пушного зверя, как на ее берегах, они нигде еще не встречали.

    Проплыв тысячу с лишним верст по реке, путники повернули, наконец, обратно. Якуты нигде не препятствовали их плаванию. Миролюбие местного населения еще более привлекало русских к этим местам. Пенда уже заранее мог предвкушать, какое ошеломляющее впечатление произведут его рассказы в Новой Мангазее, Архангельске, а может статься, и в самой Москве.

    Богатый край манил и притягивал к себе. Не смог побороть себя отважный землепроходец, не смог он заставить себя кратчайшим путем вернуться на Енисей. И, возвратившись к тому месту, откуда начинался волок на Нижнюю Тунгуску, Пенда двинулся дальше вверх по Лене и проплыл еще добрых полтысячи верст! Тяжелый поход продолжался.

    Достигнув верховья Лены, промышленники двинулись по суше на юго-запад. Вдоль речек тянулись открытые места, напоминавшие степи. Здесь они столкнулись с новым народом — бурятами. Русские увидели огромные табуны лошадей и возделанные поля с посевами проса, гречихи и ячменя. Вид посевов вызвал особое чувство у путешественников, потомственных хлебопашцев, и они с уважением поглядывали на работавших в полях людей и на их круглые, обтянутые войлоком юрты.

    Пройдя свыше двухсот километров, промышленники вышли к новой неизвестной реке. То была Ангара. Ее прозрачные изумрудные воды стремительно катились между отвесными берегами. Вокруг бесчисленных островков пенилась вода.

    Промышленники построили себе шитики и тронулись вниз по реке. Через несколько дней пути русские услыхали отдаленный гул. Чем дальше плыли они, тем громче становился шум и рев воды. Так возвестили о себе знаменитые ангарские пороги.

    Отвесные скалистые берега сошлись ближе, покрытая белой пеной вода бурлила и клокотала меж скал, местами обрываясь вниз стремительными водопадами. Много потребовалось мужества, присутствия духа и напряжения сил, чтобы благополучно миновать один за другим ангарские пороги. Но и после этого опасность не миновала. Лодки неудержимо понесло вперед. Кипящие водовороты, мели и подводные скалы, усеявшие все русло реки, делали плавание неимоверно тяжелым и опасным.

    Свыше тысячи трехсот километров прошли отважные промышленники по Ангаре, прежде чем достигли Енисея. Им пришлось плыть еще более тысячи километров по этой реке, чтобы добраться, наконец, до Новой Мангазеи.

    Небывалый поход был окончен. Он продолжался около четырех лет. За это время Пенда и его товарищи прошли свыше восьми тысяч километров. Гмелин особенно подчеркивает, что Пенда «о своих открытиях письменное известие составил и через то дал повод к заселению помянутых областей».

    После похода Пенды прошло немногим больше десяти лет, а Лена уже была обследована русскими от истоков до устья, и на протяжении четырех с половиной тысяч километров в разных пунктах были заложены Илимский, Усть-Кутский, Якутский и Алданский острожки. Слухи о богатствах нового края разнеслись по всей Сибири.

    «Та великая река Лена угодна и пространна и людей по ней разных земель кочевных и сидячих и соболей... много... Славнее и люднее тое реки нет... И будет та Лена река другая Мангазея», — с восхищением писали современники.

                                                                                    * * *

    После открытия Лены поток русских землепроходцев устремился дальше на восток. В 1639 году отряд Ивана Москвитина вышел на побережье Охотского моря. Всего через девять лет, в 1648 году, кочи Дежнева и Алексеева обогнули Чукотский Нос. В это же время отряды Пояркова, а за ними Хабарова исследовали Амур. Азия была пройдена, обследована и изучена в невиданно короткий срок.

    Выдающимися подвигами сотен и тысяч людей отмечен этот путь. И среди славных землепроходцев эпохи великих географических открытий в Сибири отважный промышленник Пенда теперь по праву должен занять почетное место.

    /Вокруг света. № 10. Москва. 1950. С. 56-61./

    Б. П. Полевой

      (г. Иркутск)

                                                                      НОВОЕ О ПЯНДЕ

    В 1949 г. А. П. Окладников опубликовал интересную статью: «Пенда — забытый русский землепроходец XVII века» [* «Летопись Cевера», т. I. Л., 1949, стр. 94-102.]. В ней рассказывалось о «гулящем человеке» Пенде, который, согласно легендам, записанным в середине XVIII в., смог первым из русских землепроходцев еще в начале XVII в. прийти на р. Лену.

    Статья А. П. Окладникова заметно усилила интерес у историков географии к деятельности легендарного землепроходца, имя которого ранее упоминалось крайне редко. И. П. Магидович в своем капитальном труде «Очерки по истории географических открытий» (М., 1957) посвятил походу Пенды даже две специальные подглавки «Землепроходец Пенда и открытие Лены» (стр. 303-306) и «Возвращение Пенды на Енисей по Ангаре» (стр. 306-308). Однако в целом ряде исследований по истории Якутии и истории русских великих географических открытий имя Пенды вообще не упоминается. По-видимому, авторы этих работ не считают имеющиеся сведения о походе Пенды достоверными.

    Действительно, до сих пор мы знали о Пенде только по сказаниям сибиряков, записанным в середине XVIII в. Но опыт показывает, что рассказы о событиях столетней давности часто бывают весьма неточными. В ранее опубликованных сибирских документах начала XVII в. вообще не упоминается имя Пенды. Согласно легендам, Пенда смог попасть на Лену через Чечуйский волок. Между тем при ознакомлении с известными документами XVII в. создается впечатление, что первые русские пришли на Лену не через Чечуйский волок, а через Вилюй [* «Русская историческая библиотека», т. II. 1875, № 213, стр. 967.]. Десять лет спустя русские начали ходить на Лену через Илим и Куту и лишь позднее иногда пользовались Чечуйским волоком. Все эти данные, естественно, рождают сомнения, с которыми можно будет покончить только после выявления документов о Пенде, относящихся к первой половине XVII в. Но дело осложняется тем, что до сих пор этот легендарный землепроходец был нам известен только под его прозвищем, а в документах XVII в. нередко сведения о походах тех или иных землепроходцев давались без упоминаний их фамилий или прозвищ.

     Недавно нам посчастливилось найти в ЦГАДА следующую кабальную запись: «Се яз, Пантелей Демидов Пянда, промышлен[ной] человек [284] занял есми в Ленском остроге у енисейсково казака у Кирила Терентьева Ванюкова десять рублев денег московских ходячих прямых без приписи июля в 10 день до сроку до Петрова заговениа 151 года без росту. По сроце рост ис пяти шесть почну платить. За приставом все убытки кабальные на мне заимщике. Где ся кабала выляжет тут по ней суд и правеж, хто станет тот по ней истец. На то послух торговой человек Матфей Онтипин казанец. Кабалу писал Енисейсково острогу десятник казачей Вахромейко Максимов. Лета 7151 года» [* ЦГАДА, ЯПИ, оп. 3, 1643 г., № 46, л. 20.].

    Текст кабальной записи ясно показывает, что в 1643 г. в Якутске побывал промышленный человек Пантелей Демидов Пянда.

    Нетрудно убедиться в том, что перед нами первый подлинный документ, исходящий от интересующего нас легендарного сибирского землепроходца. В документе он назван не Пендой, а Пяндой. Но в этом нет ничего неожиданного. Еще А. П. Окладников указывал, что зимовья, основанные этим землепроходцем на Нижней Тунгуске, назывались не Пендинскими, а Пяндинскими. Очевидно, что землепроходца звали Пяндой, а не Пендой, как его сейчас называют почти все исследователи.

    Из текста кабалы видно, что Пянда был хорошо знаком с енисейскими служилыми людьми К. Т. Ванюковым [* Кирилл Ванюков впервые прибыл на Лену вместе с Иваном Галкиным в 143 (1634-1635) г. (ЦГАДА, С. п., стб. 339, л. 273). Его брат Иван попал на Лену еще раньше. Сын Ивана Корнилий впоследствии писал: «А отец мой Иван Ванюков в прошлых давних годах до поставления Якутцкого острогу (т. е. до 1632 г. — Б. Я.) служил вашу великих государей службу на Лене реке охотою не верстан многие годы, подымаючись своими пожитками во многие походы и посылки ходил...». (ЦГАДА, С. п., стб. 985, л. 185). Эти данные позволяют высказать предположение, что Иван Ванюков был одним из участников похода Пантелея Пянды, а отсюда становится понятным, почему Пантелей Пянда, придя вновь на Лену в 1643 г., взял взаймы деньги у брата Ивана Кирилла Ванюкова.] и В. Максимовым. И это вполне понятно: легендарный Пянда жил на Енисее.

    Согласно легендам, Пянда был «гулящим человеком». Но любой «гулящий человек», как только с разрешения местных властей уходил на промысел, механически становился «промышленным человеком».

     Главное значение найденного документа состоит в том, что в нем оказалось полное имя легендарного землепроходца, а это значительно облегчит поиски документов о его историческом походе на р. Лену.

    /Материалы по истории Сибири. Сибирь периода феодализма. Вып. 2. Экономика, управление и культура Сибири XVI-XIX вв. Новосибирск. 1965. С. 283-284./

                                              Землепроходец Пянда и открытие Лены

    Среди «гулящих людей» в Мангазее около 1619 г. выделился Пянда, владевший неведомо откуда добытыми средствами. («Пянда», конечно, не фамилия, а прозвище» [* Опушка подола самоедской малицы — оленьей рубахи глухого покроя, шерстью внутрь,- пушилась на подоле для красоты разноцветным собачьим мехом; такая опушка называлась пяндой. Ныне документально доказано, что в Якутии промышляло два человека с таким прозвищем: Пянда Сафонов по имени Демид (1637 г.) и Пантелей Демидович Пянда (1043 г.). Великого землепроходца, скорее всего, звали Демидом Софоновичем Пяндой.] Прибыл он из Енисейского острога. Собрав небольшую группу гулящих людей, 40 человек, Пянда перешел с ней «на промыслы», т. е. для скупки пушнины, из Мангазеи в Туруханск, поставленный на нижнем Енисее, против устья Нижней Тунгуски. Коренные жители Енисейского края посещали Туруханск для обмена пушнины на русские товары. Приходили они иногда из очень далеких районов и рассказывали, что к Нижней Тунгуске на востоке подходит другая великая река, на которой живет «много народов», и река та Елюенэ, что по-эвенкийски означает «Большая река», «угодна и обильна». Русские стали называть ее Леной. В то же время в Мангазее и в русских зимовьях на Енисее начали распространяться слухи о другой большой реке к востоку от Енисея. Один слух был записан со слов местного «князьца» (старейшины) в декабре 1619 г.: «...та река великая, а имени он не знает, а ходят тою рекою суда большие и колокола на них великие есть... и из пушек с тех... судов стреляют...» Это сообщение не могло относиться к Лене, на которой до прихода русских не плавали суда, имеющие на борту пушки, да и вообще не появлялись люди «с огневым боем». Возможно, эти слухи отражали через десятки посредников действительные факты — о плаваниях по Амуру китайских судов.

    Вряд ли туруханские промышленники искали на неведомой восточной великой реке встречи с хорошо вооруженными судами, принадлежавшими бог весть какому народу. Но их соблазняли иные рассказы (вполне достоверные) об обильных непочатых охотничьих угодьях, суливших им огромную добычу, в особенности если они первыми придут на р. Лену. Слухи о вооруженных пушками судах предостерегали русских от слишком поспешного похода на юго-восток; надежда на обогащение понуждала к быстрому походу. Этими двумя противоречивыми побуждениями, как мы увидим, объясняются неровные темпы продвижения отряда Пянды.

    К 1620 г. Пянда с другими русскими построил несколько стругов и в начале лета двинулся из Туруханска вверх по Нижней Тунгуске. Широкая полноводная река текла в высоких, покрытых лесом берегах, и с севера и юга в нее впадали таежные реки. В двух-трех местах пришлось преодолеть небольшие пороги, но в общем подъем по реке проходил сравнительно быстро, пока русские не достигли района, где долина Нижней Тунгуски суживается и круто меняет направление на юг. В этом месте, выше устья Илимпеи, у порогов их задержал затор плавника. Русские думали, что тунгусы нарочно преградили им путь по реке срубленными деревьями. Отряд остановился, то ли опасаясь неожиданного нападения, то ли чтобы заняться скупкой пушнины в этой местности, где Нижняя Тунгуска, текущая на северо-запад, сближается с притоком Лены Вилюем, текущим на восток. Так или иначе, но там было поставлено — несколько выше порогов — зимовье, которое еще в середине XVIII в. местные жители называли Нижним Пяндиным. Тунгусы часто совершали на него набеги, но русские легко отражали их «огневым боем».

    Летом 1621 г. отряд Пянды лишь на несколько десятков километров поднялся по реке на стругах и немного ниже Средней Кочемы (у 62° с. ш.) построил Верхнее Пяндино зимовье. В 1622 г., когда река вскрылась, отряд Пянды поднялся по ней еще на несколько сот километров (до 58° с. ш.) и здесь в третий раз остановился на зимовку. По одной версии, остановка была вызвана противодействием эвенков; по другой, напротив, надеждой на выгодный торг с ними. В районе зимовки Нижняя Тунгуска близко подходит к верхней Лене — это Чечуйский волок (около 20 км). Вероятно, именно тогда Пянда разузнал, что на Лене нет никаких больших судов с колоколами и пушками.

    Весной 1623 г. отряд Пянды перетащил на Лену или построил там новые струги и двинулся вниз по реке «за льдом», т. е. сразу же после ледохода. Несколько дней русские плыли на северо-восток между высоких, покрытых лесом берегов. Скалы иногда подходили вплотную к воде, и через эти скалистые «щеки» Лена стремительно несла струги Пянды. Ниже устья большого и полноводного южного притока (Витима) река стала шире, течение спокойнее, и через несколько дней она повернула на восток. Усеянная островами, Лена текла здесь в пологих берегах. Только вдали, иногда в большом отдалении, виднелись возвышенности. Приняв с юга еще один большой приток (Олёкму), Лена снова изменилась — текла в обрывистых, скалистых, иногда отвесных берегах. На всех участках она была широка и полноводна и по-прежнему усеяна островами. Неизвестно точно, до какого места дошел Пянда, вероятнее всего до того района, где могучая река поворачивает на север, выходит на равнину (Центрально-якутскую), а пойма ее расширяется до 15 км. Эта местность была более населена, чем пройденные ранее области. Здесь среди нового для русских народа — якутов — Пянда не решился оставаться на зимовку с небольшим отрядом. Он повернул обратно, поднялся по реке до Чечуйского волока, но не перешел на Нижнюю Тунгуску, а решил разведать новый путь.

    Пянда поднялся по верхней Лене до того пункта, куда еще можно дойти на легких судах (у 54° с. ш.). Там отряд прошел прямо на запад через степи, населенные скотоводами — братами (бурятами), до большой реки (Ангары), текущей прямо на север. В верхнем течении она замерзает очень поздно, обычно во второй половине декабря. Поэтому русские, если они осенью достигли Ангары, вероятно, близ устья Уды, имели еще время построить новые легкие временные суда — типа западносибирских карбасов — и начать сплав за несколько недель до ледостава. Отряд Пянды плыл вниз по широкой полноводной реке, быстро катившей в крутых таежных берегах свои, воды.

    Правобережная полоса была здесь сравнительно обжита — теми же братами, с которыми русские уже познакомились на верхней Лене. Но чем дальше отряд продвигался на север, вниз по реке, тем безлюднее становилась местность. На участке, где Ангара делает излучину, ниже устья ее большого южного притока (Оки), промышленники с опаской, но благополучно миновали ряд больших падунов (порогов). За ними течение стало спокойнее, и река круто повернула на запад, к Енисею.

    Нижнюю Ангару русские начали посещать — для сбора ясака среди местных эвенков — не позднее 1618 г., когда был основан Енисейский острог; они назвали ее Верхней Тунгуской. Пянда встретил здесь ясачные зимовья. Если он и прекратил сплав из-за того, что река стала, а ледостав здесь начинался в ноябре, то мог санным путем добраться до Енисейска, где закончился его поход, еще до начала 1624 г.

    За 3,5 года Пянда прошел новыми речными путями около 8 тыс. км и положил начало открытию русскими Восточной Сибири. Он обследовал Нижнюю Тунгуску приблизительно на 2300 км и доказал, что верховья ее и Лены сближаются, и через открытый им Чечуйский волок русские вскоре начали проникать на Лену. В течение одного лета Пянда прошел вниз и вверх по Лене около 4000 км, причем проследил ее течение на 2400 км. Он первый указал русским на удобный путь от верхней Лены к Ангаре, и этим путем — в обратном направлении — вышел в 1628 г. от Енисея на верхнюю Лену землепроходец Василий Ермолаевич Бугор. Наконец, Пянда был первым русским, проследившим течение Ангары почти на 1400 км от истока и доказавшим, что она и Верхняя Тунгуска — одна и та же река. Подлинные записки и даже копии показаний Пянды не сохранились. Рассказы о нем собрал в Енисейском крае и Якутии — более чем через сто лет — участник академического отряда Великой Северной экспедиции историк Г. Миллер...

    Почти по пятам Пянды летом 1622 г. из Туруханска на верховья Нижней Тунгуски вышел отряд служилых и промышленных людей, возглавляемый пятидесятником Григорием Семеновым. Проводником стал крещеный ненец из Пустозерска Игнатий Ханептек, хорошо знавший реку, так как с 1608 по 1621 г. собирал ясак с «народцев», живущих в ее бассейне. Летом 1623 г. отряд добрался до верховьев Нижней Тунгуски и здесь разделился: Семенов с большей частью людей вернулся в Туруханск, а Ханептек в сопровождении нескольких промышленников, воспользовавшись, очевидно, Чечуйским волоком, достиг Лин-реки (Лены). Вниз по ее долине они шли «семь недель наг и голоден» и собрали первый ясак с одного из якутских племен. В Мангазею Ханептек и его спутники вернулись в 1624 г. прежним путем.

    Для упрочения царской власти в бассейне Нижней Тунгуски, укрепления положения русских промышленников и прекращения грабежа ясачных людей всю реку до верховья в 1628-1630 гг. с двумя зимовками прошла военная экспедиция Самсона Навацкого...

    /И. П. Магидович, В. И. Магидович. Очерки по истории географических открытий. Т. II. Великие географические открытия (конец ХV – середина ХVII в.). Москва. 1983. С. 268-272./

    ПЯНДА Пантелей Демидович — землепроходец, первооткрыватель р. Лены, первым установивший контакт с якутами.

    Ради исследования новых земель, собственной славы и прибыли в разных местах России и Сибири собрал 40 человек, пришел на Енисей. Спустившись по Енисею до Туруханска, узнал о богатых краях на востоке. Здесь построили суда, стали продвигаться вверх по Нижней Тунгуске, но ввиду сопротивления тунгусов провели две зимовки на берегу этой реки и одну на Чечуйском волоке, промышляя соболя. На четвертую весну попали на Лену и на вновь построенных судах спустились до места будущего Якутска. Той же осенью или следующей весной поднялись по Лене до речки Кулленга, оттуда через бурятские степи перешли на Ангару, снова сели на суда и прибыли в Енисейск. Здесь П. составил письменное известие о своих открытиях и возвратился в Туруханск.

    Путешествие П. продолжалось 4 или 5 лет и имело место в первой половине 1620-х годов. Промышленники впервые в истории открытий Восточной Сибири прошли огромный путь через неизведанные земли, делая большие открытия.

    Лит.: Окладников А. П. Пянда — забытый русский землепроходец XVII века. — Летопись Севера, Т. 1. Л., 1949, с. 94-102; Полевой Б. П. Новое о Пянде. — Материалы по истории Сибири. Сибирь периода феодализма. Вып. 2, Новосибирск, 1965, с. 283-284.

    /Энциклопедия Якутии. Т. 1. Москва. 2000. С. 381./

                                                 ПЯНДА ПАНТЕЛЕЙ ДЕМИДОВИЧ

    (родился в последнем десятилетии XVI — умер в первой пол. XVII в.), землепроходец, один из первооткрывателей Восточной Сибири.

    Помор с р. Пянды. На коче морем в 1618 достиг Мангазеи. В 1619 побывал в Норильских горах, где, по-видимому, добыл некоторое количество серебра и получил возможность организовать поход на «дальнюю реку Елюэна» (Лену) для закупки пушнины.

    Из Мангазеи с отрядом в 40 «гулящих людей» (свободных россиян, занимающихся отхожими промыслами) перешел в Туруханск и построил там несколько стругов. Летом 1620 землепроходцы начали подъем по Нижней Тунгуске под парусом или, как бурлаки, использовали бечеву.

     Весной 1623 они добрались до Чечуйского волока, где Нижняя Тунгуска довольно близко — на 20 км подходит к Лене, и перетащили на нее суда. После ледохода Пянда спустился по Лене, скорее всего до излучины, где река меняет направление с восточного на северное. Среди якутов, еще неизвестного русским народа, зимовать землепроходцы не решились и возвратились к Чечуйскому волоку. Намереваясь разведать новый путь, Пянда поднялся по Лене на легких судах приблизительно до 54° с. ш. Оставив лодки, землепроходцы проследовали на запад через степи, населенные скотоводами-братами (бурятами), до большой реки (Ангары), текущей на север. Глубокой осенью на карбасах они прошли по Ангаре до устья и прибыли в Енисейск еще до наступления 1624. Есть предположение, что Пянда возглавил одну из двух крупных партий промысловиков, отправившихся в 1626 в верховья Нижней Тунгуски.

    За три с половиной года великий землепроходец прошел неведомыми речными путями ок. 8 тыс. км, положив начало открытию русскими Восточной Сибири. Он проплыл по Нижней Тунгуске примерно 2300 км, проследил течение обнаруженной им Лены на 2400 км, первым сплавился по Ангаре, осмотрев 1400 км ее течения, и доказал, что она и Верхняя Тунгуска — одна и та же река.

    Никаких сведений о Пянде в течение следующих 17 лет после похода не сохранилось. Имеется лишь краткое упоминание о посещении им Якутска в 1643. Дальнейшая его судьба неизвестна.

    /Полярная энциклопедия школьника. Арктика – мой дом. История освоения Севера в биографиях знаменитых людей. Москва. 2001. С. 30./