2 Alba Ruthenia - Saga Sire: maja 2020

ПРОИСХОЖДЕНИЕ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЕ ЗНАЧЕНИЕ

СЛОВА «ТУНГУС»

(Перевод автора с польской рукописи.)

Важное значение в каждой науке факта, вполне доказанного, возрастает в такой области, которая, как этнография племен нейтральной в северо-восточной Азии, основывается па скудных данных.

Неминуемая гибель, угрожающая этим племенам, еще более усиливает наш интерес ко всему, что их касается. Остатки этих народов еще существуют, но вряд ли многие станут утверждать, что существовать будут долго. Как исчезли племена азанов, аринов и других, о которых ничего не знаем и не узнаем никогда, исчезают сойоты, карагассы, коряки и многие другие, и нельзя сказать, однако, что познания ваши именно об этих, на глазах у нас, вымирающих племенах удовлетворительны.

Касаясь непосредственно только единичных, как бы отрывочных фактов, предлагаемые очерки связаны стремлением проникнуть в то отдаленнейшее прошлое тюркских народов, которое может сделаться менее неизвестным только при дружных усилиях лингвистики, этнографии и археологии. Не подлежит сомнению, что более близкое знакомство с таинственными недрами Средней Азии со временем даст и исторической науке если и не обильный, то, во всяком случае, точный исторический материал, но пока этого нет, пока возможно и противоположное предположение — что этого никогда не будет, — трудно воздержаться от попытки проникновения в эту заманчивую даль, тем труднее, что в этой дали мелькает еще более заманчивая, еще более для нас любопытная связь тюрков с арийцами, — связь, восходящая в эпоху, предшествующую открытию железа.

Мы далеки от мысли, что попытка наша увенчается успехом, но мы уверены, что неуспешность ее не может быть доказана никаким путем, кроме научного.

Очерки свои предлагаем в том порядке, в каком они разрабатывались нами.

----

Беглый взгляд па историческое развитие наших сведений о происхождении и значении названия «тунгус» убедит нас, что сведения эти в продолжение целого столетия не подверглись никакой существенной перемене. То, что знали об этом названии Штраленберг, Миллер, Георги, знаем и мы, но не более. Имеем два довольно полные свода данных по этому вопросу — свода, разделенных почти целым столетием: первый помещен в книге Иоганна Георги «Описаніе всѣхъ обитающихъ въ россійскомъ государствѣ народовъ», изданной в русском переводе в 1799 г., второй — в диссертации Карла Гикиша (Hiekisch) «Die Tungusen», представленной дерптскому университету для получения степени магистра географии и статистики и изданной в 1879 г.

Вот что находим в первом:

«Тунгусы называют себя евойенами, потому что праотца их звали Евойеном, также донками, а иногда, по примеру многих сибиряков, и просто людьми (тунг. боге). Енисейские остяки и татара называют их так, как и россияне тунгусов, произведши название сие от слова Донки или от Тонгон, наименования их князька, либо от татарского слова Тунгус, свинья, которым названием гордые татара хотели, конечно, изъяснить их уничиженность и гадкое житье. Впрочем, называют их маньчжуры ссолонами, стрельцами и орончонами-оленеводцами, от слова Орон — Олень. Монголы же и бурята — Хам ногонами и ссолонами [* Георги. Oписаніе, ч. III, стр. 33.].

Свод, сделанный Гикишем, гораздо пространнее: то, что у Георги заняло десяток, другой строчек, разрослось у современного писателя в несколько страниц. Он цитирует более дюжины писателей, извлекая даже древнего Масса (Исаак писал в XVII столетии на латынск. языке). Вот сжатая сущность свода Гикиша [* С. Hiekisch, Die Tungusen.]:

«Тунгусы называют себя боя, бойэ или быэ, также называют себя и донки, что, по Клапроту, значит: люди. Прибайкальские зовут себя Öwen, Öwenki, что, вероятно, представляет имя какого-нибудь предка или родоначальника». Упомянув затем и то, на что намекал и Георги, что название тунгус находим и у татар, от которых оно перешло к русским, о самом этом названии он приводит мнение Штраленберга, который производить его от аринского «tjongа — три и «kse» — род, что будто бы отвечает разделению тунгусов на три главные рода. Затем передает мнение Клапрота, который слово тунгус выводит из китайского тун-хе, названия, упоминаемого еще до Рождества Христова; приводит и мнение о происхождении этого названия от татарского слова тонгус — свинья, разнообразя их сведением какого-то досужего исследователя, что произошло это от обычая тунгусов приносить своим богам в жертву это нечистое животное. Отметив в конце, что все эти объяснения не выдерживают критики, Гикиш пробует отыскать действительное значение названия, основываясь на предположении Кастрена о происхождении названия некоторых финских племен.

Кастрен именно обратил внимание на то обстоятельство, что некоторые финские племена приняли названия от тех вод, по которым они жили. Оставляя в стороне вопрос, верны ли предположения Кастрена по отношению к племенам, о которых он говорит, не можем не заметить, что подобные названия вообще могут возникнуть как дифференцирование некоторого, в известной мере, определенного целого. Не ища далеко, и в России и в Польше встречаем такие названия, как двиняне, бужане, белоозерцы, наднарвяне и т. д., самый факт возникновения которых показывает, что в сознании принявших или получивших эти названия племен существует понятие более широкое, более общее, одним словом, то, что именно есть настоящее название народа.

Гикиш, однако, принимает это слабое предположение Кастрена в основание своих выводов, но делает при этом еще новую, более важную ошибку. Дабы получить возможность подойти со своими выводами к теории Кастрена, он отбрасывает транскрипцию тонгус, а принимает тингус (Tingus), ссылаясь на Масса и Вицена, которые слово это пишут «Тingoesen» и «Тingoezes» (при чем голландское ое, по мнению Гикиша, отвечает звуку и {i}), и на Штраленберга, который утверждает, что «тобольские и сибирские татаре называют тунгусов не тунгузами, а тингишами» [* Ссылка эта, впрочем, сделана не без натяжки. Strahlenberg Das Nord und Oestliche Theil von Europa und Asien. st. 51) говорит: «Wie sie von den Tobolskisch-Siberischen Tatare gennent werden Tingischen Nation und Classe»; а это — разница. Штраленберг говорит здесь только о тобольско-сибирских татарах, а не о тобольских и сибирских, как передает Гикиш.].

Так изменив транскрипцию слова, Гикиш производит его от татарского Теngis, Тingis, что означает море или, вообще, каждое большое озеро [* Во избежание многословия и ссылок, мы воспользовались сводом Гикиша, но, вообще, должны заметить, что почтенный автор не отличается особенной точностью. Мы видели выше неуместную вставку и, точно так же и здесь, провозглашая якобы новое, автор забывает упомянуть, что тот же старинный Штраленберг упоминает, что название Tingoesen происходить от Tengis. В данном случае, впрочем, эта неточность не имеет для нас никакого значения.].

Если к этому своду прибавим еще новейшие сведения, собранные известным Потаниным: «что буряты зовут тунгусов камнагон и говорят, что тунгусы зовут сами себя гелюнхенэ-камнагон» [* Г. Н. Потанинъ, Очерки С. З. Монголіи Ввен., IV, 25 стр.], „что ангарские буряты тунгусов, проживающих в верховьях р. Оки (левый приток Ангары, зовут санхэ-зукден или зуктей» [* Там же, 754 стр.], а сведение, находящееся у Риттера, что буряты зовут их тоже кальджакшин, то получим все известное поныне об этом названии. — Сведения, приводимые Потаниным и Риттером, хотя и вовсе не разъясняют сущности вопроса, интересны в том отношении, что косвенно подтверждают тюркское происхождение названия. Бурятам, как видим, оно вовсе неизвестно.

Все это, вместе взятое, вовсе не разъясняет происхождение и значение названия.

Восстановим сначала правильную транскрипцию слова. Уже сам факт, что громадное большинство или лучше все исследователи и путешественники, кроме вышеупомянутых, записывают это название в общепринятой транскрипции тунгус, мог бы быть таким аргументом против Гикиша. Но этот способ опровержения при всей его легкости и кажущейся убедительности не будет научен. Быть может, тех татар, кои выговаривают тингус, уже нет, а эти, кои ныне говорят тонгус, говорят неправильно?

Нужно поэтому более веское доказательство, и мы приобретаем его, обратившись к тем непреложным и точным законам, коим подчиняется фонетика тюркских наречий. Прибавим, что пользуемся фонетикой якутского языка, вполне, как это доказано Бэтлингом [* Ueber die Sprache der Iakuten von Otto Böhtlingck S. Petersbugr, 1848-51. 2 Lieferung.], совпадающей с фонетическими законами других тюркских наречий. В троякой транскрипции названия Тоngus, Тungus или Tingus, Тонгус, Тунгус, Тингус вторая гласная u = рус. у, признавалась и признается всеми учеными и путешественниками, как звук, несомненно существующий и согласный с той чистой формой слова, в какой оно существует у создавших его народов.

Зная это, можем легко, согласно законам гармонии гласных, найти предшествующую гласную.

Язык якутский, равно как и другие тюркские, перед гласной у не допускает гласной и (і), ей могут предшествовать только о или у. Транскрипция тингус не может поэтому существовать в действительности, и все выводы Гикиша, основанные на ней, падают сами собою. Единые возможные комбинации, кои не противоречат законам гармонии, есть формы: тонгус и тунгус.

Хотя ныне повсеместно принята форма тунгус, легко убедиться, что это чуждая тюркам переделка. Для этого достаточно найти несомненную форму в несомненно-тюркском, хотя бы только одном наречии. В языке якутском название это звучит тонгус; так оно записано ученым знатоком языка, Бэтлингом [* Erste Lieferung- Iakutisch — deutsches Wörterbuch. S. 96.], так записано и знатоком практиком, Порадиным [* В рукописном словаре якутского языка, находящемся в библиотеке И. Р. Г Об-ва, словарь этот, хотя и лишенный научных достоинств словаря Бэтлинга, заслуживает, однако, более внимания. В нем замечательно полон медицинский или, точнее, анатомический словарь. Порадин, если не ошибаюсь, местный уроженец, вдобавок фельдшер, имел возможность сойтись близко с такими туземными сферами, с коими там никогда или, по крайней мере, не скоро никакой приезжий интеллигент не сойдется. Лексический материал, собранный Порадиным, бесценный. Сотни - другой слов, коих, быть может, уже никто не услышит, нельзя купить ни за какие деньги. Любопытно, в какой мере общество удовлетворило скромные требования убогого автора?], так оно произносится в отдаленнейших уголках великой земли якутской, живущих замкнутой жизнью целые столетия, успевших обзавестись особыми говорами. Верность передачи здесь, значит, несомненна, а раз это имеется, то в виду основного закона всех тюркских языков, по коему корневые звуки слов везде и всегда сохраняются с неприкосновенной чистотой, никаким переменам не подвергаясь, единственно правильной и чистой транскрипцией этого наименования следует признать якутскую форму — тонгус.

Правильность и чистота этой формы можете быть доказана и другим путем.

Факт, что вторая гласная у не подвергалась сомнению, всеми и всегда передавалась одинаково, удостоверяет, что существование этого звука древнее возникновения разногласий по отношению к первому, факт, что первая гласная сохранилась как звук о в том тюркском наречии, которое признано одним из древнейших и чистейших отпрысков тюркско-татарских языков, удостоверяет, что это о древнее попыток его изменения, а раз это так, то попытки видоизменения звука о в у не тюркские попытки, ибо тогда вышло бы, что предшествующая гласная ассимилировалась последующей, что по законам фонетики невозможно. По законам этим последующая гласная никогда не ассимилирует предыдущей, а наоборот, предшествующая ассимилирует последующую.

Таким образом и отсюда следует тот же вывод, что форма тонгус есть единственно-правильная и изменяемой быть не может, пока не будет доказано, что законы гармонии и замены гласных не те, кои ныне признаны наукой.

Утверждая так, я вовсе не утверждаю, чтобы название тонгус не могло появляться даже среди относительно чистых тюркских племен в измененной форме. Возможны и употребляются, должно быть, разновидности не только согласные, но и вовсе не согласные с законами тюркской фонетики, как, напр., принятая европейцами форма тунгус. Племена тюркские подвергались и подвергаются столь разным и невыясненным еще влияниям, что отступлений и подчас значительных от указанной чистой формы найдется немало. Восстановляем чистую ради отыскания действительного значения загадочного названия.

Слово тонгус есть сложное и образовалось из двух самостоятельных слов: тонг (tong) и уос (ũos), значение второго отыскать нетрудно; остается отыскать значение первого.

В языках якутском и татар алтайских находим многочисленную (сравнительно с собранным поныне лексическим материалом) группу слов с корнем тонг (tоng). Группу эту по значению слов можно разделить па три части:

Первая, самая многочисленная, состоит из слов для выражения понятия холода, но кажется первоначальным значением корня было твердеть, делаться твердым. Вот эти слова:

1) Тонг, тонгобую як. мерзнуть зябнуть, алт. тоже.

2) Тонг як. мерзлый, смерзший, алт. мерзлый, крепкий, твердый, но в якутском яз. в выражении тонгнучча, по Бэтлингу и Уваровскому, значить вместе еin Stосkrussе.

3) Тонгот или в соединении со словом хар тонгот хар, недавно, свеже-смерзший снег.

4) Тонгор, тонгоробун як. мерзнуть.

5) Тонгыр алт. заморозить.

6) Тонгу як. холод.

7) Тонгуй )

|як. морозный, холодный.

8) Тонгунас )

Затем следуют слова, обозначающие стучание, рубку, шум:

1) Тонгсуй як. стучать, шуметь.

2) Тонглак алт. стучание.

3) Тонгогос и тонгсогой як. дятел.

4) Тонгуртка алт. дятел.

5) Тонгуо як. рубить.

6) Тонгу як. засека для ловли оленей.

7) Тонгонох як. аршин.

Каждый знакомый с сибирскими морозами согласится, что понятие холода естественно здесь должно связываться с понятием специфического стука, шума, из которых уже явилось дальнейшее понятие рубки. Выражение мороз трескучий, traskający, до сих пор употребляемый в русском и польском языках, легко убеждают в логичности этой связи.

В последней, наконец, части:

1) Тонгус як. Тунгус.

2) Тонгусту як. тунгуский.

3) Тонг известное Бэтлингу в таком выражении, как тонгнучча, но неправильно причисленное им к тонг - мерзлый и не совсем правильно переведенное им одним только выражением ein Stockrusse.

Слова этого в собранном пока (у Бэтлинга и Порадина) лексическом материале нет и нет по той простой причине, что слово это в разговоре с не-якутами почти не употребляется по его неудобопонимаемости. На вопрос, понимает ли якут по-русски, каждый из них старательно высовывает язык, тыкает в него пальцем и, смеясь, добродушно отвечает: «тыла сыох», что дословно значить: «язык немой». Ради удобопонимаемости якут коверкает родную речь и обозначает свое незнание языка словом, которое служить для обозначения немого; непонимающий же по-якутски, но владеющий способностью речи, есть: тонг.

Слово это впервые было найдено мной в списке якутских слов, собранных в Верхоянском округе г. Заком [* Жившим несколько лет в Верхоянском округе, при том никоторое время в одной юрте с якутами.], но Бэтлинг не знал истинного значения этого тонг, которое вошло, как составная часть, в сложное тонгнучча, и потому поместил его при тонг - мерзлый, руководствуясь исключительно созвучием, внешним сходством. Не мог же он не знать, что для составления сложного слова, отвечающего сложному Stockrusse, нужно было народу пользоваться прилагательным или словом, обозначающим вообще не одно только физическое качество. Ведь, в том же словаре [* 175 стр.] записано у него якутское выражение для обозначения точно такого же сложного понятия, это цинг-саха что Бэтлинг переводит ein Stock-Jakute, но входящее здесь цинг по тому же словарю значить: richtig, genau, volkommen, Richtigkeit и т. д. Тонг в выражении тонгнучча действительно есть дальнейшее развитие тонг - мерзлый, но значение его в этом сложном слове столь далеко от первоначального, что приобресть его оно могло, перейдя известную ступень.

Действительно, в языке народа, не склонного к отвлеченному мышлению, тонг - мерзлый без осязаемого реального перехода не могло принять столь отвлеченного значения. Такой ступенью, возводящей простое реальное понятие на более высокую ступень, послужило слово тонгус.

Слово это сложное, состоит из двух слов: тонг - мерзлый и ỹос (ũos), что по Бэтлингу и Уваровскому [* Его же Wörterbuch, 41 стр.], значить губы, рот, а по Порадину — и это, как увидим, вернее — верхняя губа. Тонг-уос первоначально означало: по отношению к человеку, человека с мерзлой, как бы отвердевшей губой, человека, говорящего невнятно, неразборчиво, непонятно, человека непонимающего по-татарски, по-якутски, одним словом, того человека, которого древние славяне назвали немцем. Вернейший поэтому и кратчайший для нас перевод этого слова будет: немец — это истинное значение слова по отношению к человеку.

По отношению к животному название это очень естественно послужило для наименования того животного, которое резко отличается устройством своих губ. Такое отличие находим у свиньи, и тонгос и поныне у татар сибирских означает это животное. В виду того, что отвердением отличается у нее верхняя губа, думаем, что передача значения ỹос Порадиным вернее. И естественно, если бы ỹос означало обе губы, оно не могло бы послужить для образования названия, означающего человека, говорящего невнятно, непонятно: такой человек был бы почти немой.

Каким же путем тонг приняло в якутском языке значение, в коем не встречаем этого слова у алтайцев. Ответ короток: как отсутствие известных условий, вычеркнуто из языка якутов слово тонгос - свинья, так наличность других принудила их к обращению собственного в первоначальное нарицательное.

Действительно, тонгуос, применяемое вначале, как нарицательное, с течением времени приурочилось к известным определенным племенам, сделалось собственным, как славянское немец.

Но в то время, когда не только славянские, но и все другие тюркские племена, первые вследствие расширения их умственного кругозора и более близкого знакомства с чужими народами, другие вследствие постоянных столкновений с все новыми и новыми народностями, вскоре убедились в неудобоприменяемости одного общего наименования ко всем чуждым народностям и приурочили его к той исключительно, знакомство с которой вызвало появление самого названия; в то время когда и славяне и тюрки стали все более и более убеждаться, что с одним названием немец или тонгус разобраться среди все новых и все разных иноземцев все труднее и труднее, — судьба бросила якутов в страну, отрезанную от остального мира человеческого непроходимыми пустынями. В стране этой никаких уже инородцев, кроме древних знакомств — тунгусов, встречать им до прихода русских не приходилось, все не-якутское, непонятное очень удобно совмещалось с тунгусским. Когда поэтому явились новые, доселе невиданные иноземцы, якут естественно обратился к единственному источнику, из которого можно было почерпнуть наименование нового знакомого. Прибавим, что знакомые эти, придя в очень незначительном количестве и долго поджидая подкреплений, не покорили кроткого племени ужасом; видим это и в добродушном названии огнестрельного оружия, прозванного якутами лающим оружием. Кроткие вначале, пришельцы не получили поэтому ни названия дьяволов, как у бурят, ни громометателей, как у чукчей, а названы прямо сначала тонг, а потом, когда стало известным их тунгусское прозвище луччи, — тонгнучча, дословно русский тунгус. Только со временем тонгнучча могло принять значение Stockrussa.

Ведь, и в Польше и в России в глухих участках тоже, собственно говоря, немец употребляется как нарицательное, и польский и русский мужик тоже готовы окрестить каждого, говорящего на непонятном им языке, каким-то немцем, т. е. так, как якуты назвали русских.

Нельзя при этом, рассматривая происхождение и значение слова тонгус, не заметить того чувства деликатности, с каким почти дикие племена оставались верными дивным законам, коим следуют языки в своем развитии, пользуются этими законами для избежания оскорбительных синонимов.

Так первоначально тонгуос, лишь только стало применяться к человеку и животному, должно было подвергнуться переработке. Ассимилируя последнее о в у, получилось тонгус, и это осталось названием человека. Не желая же оскорблять этого человека, для обозначения животного ассимиляция гласных пошла дальше, а тонгус перешло в тонгос. Естественно, что каждый обратит внимание на ту странную аналогию, с какой племена славянские и тюркские наименовали своих ближайших соседей. Каждый легко тоже заметит, что тюрки окрестили своих тунгусов логичнее, чем мы немцев. Мы людей говорящих назвали немцами, они — людьми, говорящими невнятно. Но аналогия здесь еще не оканчивается.

Первоначальная зависимость племен славянских от воинственных германцев произвела то, что слово славянин, sclavus, сделалось синонимом рабства и неволи. То же самое, можно предполагать, произошло и на отдаленнейшем востоке, только благодаря обратному положению вещей в обратном порядке.

Toнгyccкие племена были отовсюду теснимы воинственными и могучими тюрками, и слово тонгус делается в понятиях господствующих тюрков синонимом того печального состояния, которое немцы обозначали славянским именем. В алтайских наречиях находим одно слово, несомненно, отсюда происходящее, это тонгкой повалить вниз, обезглавить, гораздо выразительнее якутское тунгасын — задушить, усмирить, заставить замолчать, но о происхождении его от тонг не решаюсь сказать что-либо, в виду основного закона о неизменяемости корневых звуков. Слово тонгкой есть пока единое, указывающее на возможность дальнейшей аналогии. Не следует при этом забывать что, во-1-х, лексический материал тюркских наречий пока очень не полон и, во-2-х, что уже почти три столетия сибирские тюрки живут рядом с тонгусами на одинаковых правах, что в центральной Азии это уравнение началось еще 3 столетиями раньше, проводилось беспощадно и монголами и китайцами, и не один из подобных синонимов исчез, чтобы никогда уже не возродиться. Вот все, что можем теперь сказать о значении и по поводу значения слова тонгус. Если примем во внимание, что тюрки появились на исторической арене во времена, о которых даже китайские летописцы говорят скудно и сбивчиво, то уразумение происхождения и значения наименования, с которым каждый исследователь о современной и древней Азии встречается постоянно, окажется для нас небесполезным. К вопросу этому, впрочем, надеемся еще вернуться, пока же ограничимся знакомством с именем этого симпатичного племени, благодаря языку которого обнаружилось значение загадочного слова.

Адам Шиманьский

/Этнографическое Обозрѣніе. № 4. 1905. Москва. 1906. С. 106-117./

Къ вопросу о происхожденіи и значеніи имени „тунгусъ”. В статье г. Ир. Щеголева «Черезъ становой хребетъ» (см. «Землевѣдѣніе», 1906 г., кн. I и II, стр. 81) есть несколько строчек по данному вопросу. „На вопрос о происхождении и значении слова „тунгус”, — Трубачев (родом тунгус), — рассказал... целую историю. Тунгусов стали называть этим именем со времени крещения. Крестили их целыми толпами. Священники и казаки, снявши с них рубахи, производили обряд крещения. Ни священники, ни казаки (по словам рассказчика) ни по-тунгузски, ни по-якутски не знали. Как-то во время крещения в избу вбежали дети и, держа в руках белку, попавшую в „черкан”, кричали: „тонг-мут”, что значит „замерзший”, так как белка действительно успела замерзнуть. С тех пор русские стали называть тунгусов этим именем (сравн. Этнограф. Обозр. 1905, кн. 4).

В Челябинском у. Оренбургской губ., близь станицы Печенкиной (Мордвиновка) есть урочище Тунгузлы, — огромное (ок. 30 кв. вер). высохшее озеро. («Землевѣдѣніе», 1906, I-II, стр. 25, статья г. Ипп. Крашенинникова).

/Живая Старина. Періодическое изданіе Отдѣленія Этнографіи Императорскаго Русскаго Географическаго Общества. Вып. III. Отд. V. С.-Петербургъ. 1906. С. 58./

Э. Пекарскій. Къ вопросу о происхожденіи слова «тунгусъ». Отд. отт. изъ «Этногр. Обозр.», 1906, № 3-4.

Знаток якутского языка и быта инородческих племен, населяющих Сибирь, Э. К. Пекарский в своей статье дает подробный разбор статьи А. И. Шиманьского, сделавшего в том же «Этнографическомъ Обозрѣніи» (за 1905 г., № 4, стр. 109) попытку выяснить происхождение и действительное значение слова «тунгус». Соглашаясь с доводами Э. Пекарского, редакция «Этнографическаго Обозрѣнія» оговаривается в примечании, что помещая в 67-ой книге статью г. Шиманьского, она «не имела в то время возможности дать ее на просмотр специалисту якутского языка» и что в настоящее время этот промах она охотно возмещает критической статьей Эд. Пекарскаго (стр. 206).

Прочитывая глубокомысленные рассуждения и тонкости филологических аналогий г. Шиманьского, невольно является вопрос: для какой цели почтенный беллетрист написал эту работу? Если для того, чтобы лишь дать головоломную статью, то он забывает, что эта забава многим приносит вред: одни даром утомляют зрение при чтении «серьезных научных трудов», другие же ради выяснения истины затрачивают время на написание критических отзывов. Для автора прекрасным примером, мог бы служить г. Серошевский, о котором упоминает и г. Пекарский в своей критической статье. Обнаружив огромный художественный талант в беллетристических произведениях, г. Серошевский, которому, как и г. А. Шиманьскому, не достает основательного знакомства с языком и бытом якутов, сделал в своем большом этнографическом труде об этом народе много непростительных ошибок.

Статья г. Пекарского и не специалистами читается с большим интересом.

А. Сержпутовский.

/Живая Старина. Періодическое изданіе Отдѣленія Этнографіи Императорскаго Русскаго Географическаго Общества. Вып. II. Отд. III. С.-Петербургъ. 1907. С. 28-29./

Адам Иванович (Янович) Шиманский род. 16 июля 1852 г. в Грушнево (около Семятич) Бельского уезда Седлецкой губернии Царства Польского Российской империи. В 1872 г. поступил на юридический факультет Варшавского университета, который окончил в 1877 г. со степенью кандидата права. В годы учебы вступил в ряды молодежной патриотической организации. 18 марта 1878 г. арестован в Варшаве, откуда 18 апреля 1879 г. по Высочайшему повелению выслан в административном порядке на 4 года в Восточную Сибирь. Предписанием генерал-губернатора от 28 февраля 1879 г. назначен на жительство в г. Якутск, куда был доставлен 24 июня 1879 г. В годы ссылки Шиманский занимался сбором материалов о Якутской области и ее жителях. С 9 сентября 1885 г. подчинен негласному надзору полиции, с воспрещением въезда в пределы Царства Польского. Переехал на жительство в г. Харьков, где занимался литературным трудом и адвокатурой. В 1887 г. получил разрешение проживать в Санкт-Петербурге. В январе 1895 г. получил разрешение въезда в пределы Царства Польского. С началом Первой мировой войны переехал на жительство в Москву, где после короткой болезни умер 25 марта 1916 г. и был похоронен на Лефортовском кладбище.

Дэса Сядлец,

Койданава

Эдуард Карлович Пекарский род. 13 (25) октября 1858 г. на мызе Петровичи Игуменского уезда Минской губернии Российской империи. Обучался в Мозырской гимназии, в 1874 г. переехал учиться в Таганрог, где примкнул к революционному движению. В 1877 г. поступил в Харьковский ветеринарный институт, который не окончил. 12 января 1881 года Московский военно-окружной суд приговорил Пекарского к пятнадцати годам каторжных работ. По распоряжению Московского губернатора «принимая во внимание молодость, легкомыслие и болезненное состояние» Пекарского, каторгу заменили ссылкой на поселение «в отдалённые места Сибири с лишением всех прав и состояния». 2 ноября 1881 г. Пекарский был доставлен в Якутск и был поселен в 1-м Игидейском наслеге Ботурского улуса, где прожил около 20 лет. В ссылке начал заниматься изучением якутского языка. Умер 29 июня 1934 г. в Ленинграде.

Кэскилена Байтунова-Игидэй,

Койданава.

Александр Казимирович Сержпутовский род. 21 июня 1864 г. д. Белевичи Слуцкого уезда Минской губернии Российской империи, в семье лесного сторожа. В 1884 окончил Несвижскую учительскую семинарию, работал учителем на Мозырщине и Случчине, в минском отделении Крестьянского поземельного банка и Минском почтово-телеграфном ведомстве. В 1896-1906 гг. сотрудник петербургского почтамта. В 1904 г. окончил Петербургский археологический институт. В 1906-1930 гг. служащий этнографического отдела Русского музея. Действительный член Инбелкульта. Умер 5 марта 1940 г. в Ленинграде.

Сидония Веравызнавчая,

Койданава