ЎЎЎ 6. Мархіль Салтычан. Знаны юкагіразнавец Беньямін Ёсельсан з Вільні. Ч. 6. О населении Якутской области. Койданава. "Кальвіна". 2020.

                                     ЗАМЕТКИ О НАСЕЛЕНИИ ЯКУТСКОЙ ОБЛАСТИ

                                  В ИСТОРИКО - ЭТНОГРАФИЧЕСКОМ ОТНОШЕНИИ *

                                                                              ----

    * Рукопись этой статьи предоставлена автором в распоряжение Якутского Областного Статистического Комитета для пользования ою, по усмотрению, при составлении за 1894 г. «Памятной Книжки» Якутской области, имеющей выйти в свет осенью сего года.

                                                                               ----

    Население Якутской области по своему племенному составу представляет значительное разнообразие, при абсолютном господстве якутского племени над всеми остальными. Оно состоит из следующих народностей: русских, тунгусов, ламутов, якутов, юкагиров, чуванцев и чукчей. Постараемся дать краткие сведения о каждом племени в отдельности и в отношениях его к другим племенам.

                                                                          Русские.

    Подвигаясь от Урала к востоку, мы видим постепенное изменение численного отношения между русским и инородческим населением. Тобольская губерния имеет столь незначительный процент инородцев (8%); что по составу (а в южных округах и по густоте) своего населения, она ни чем не разнится от большинства губерний Европейской России. Енисейская губерния включает еще в себе только 10% инородческого населения. Иркутская губерния уже имеет 73% инородцев, а Якутская область около 93%. Из 263,743 жителей области, занимающей площадь в 3¹/₂ миллиона кв. верст, только 17,247 [Все приведенные цифры взяты из отчетов статистических комитетов означенных губерний за 1891 или 1892 гг.] челов. составляют русское население, и, если мы из этого числа выключим невольных обитателей области — ссыльных (6078 челов.) и последовавших за ними родственников (1890 челов.), то на вольных обитателей останется цифра в 9,279 чел., которая заключает в себе некоторую долю непостоянных жителей, в лице чиновников, служащих и торговцев. Из этого видно, как мало Якутская область привлекала и привлекает русских колонистов.

    Русское население по Лене тянется узкой и редкой лентой, а от Якутска, как на север до Ледовитого океана, так и в другие стороны, оно образует на тусклом полукочевом или бродячем инородческом фоне оседлые пятна большей или меньшей величины, в виде городков и селений, или крапинки, в виде заимок, рыболовных поселков и промышленных зимовьев.

    Коренное русское население области состоит из потомков казаков, промышленников, торговых людей и крестьян, отчасти и ссыльных, переселенных в разное время по трактам для ямщины и в другие пункты в видах развития земледелия.

    Нет сомнения, что завоеватели области и первые пионеры не были лучшими представителями русской культуры, но потомки их представляют собою печальное явление понижения типа этой культуры. Местами они не только потеряли чувство своего культурного превосходства, столь свойственное всем европейским колонистам среди низших рас, но как будто потеряли способность к движению вперед, далеко уступив в этом отношении якутам. Крестьяне приленскіе, Амгинского и других селений, изменили своему родному языку, переняли нравы, обычаи и суеверия якутов, забыли ремесла, а кое-где обратились в полукочевых скотоводов [Многие из приленских крестьян или совершенно но знают русского языка или крайне плохо на нем объясняются. В Амгинской слободе Миддендорф в 50 гг. не нашел ни одного человека, настолько знающего по-русски, чтобы быть ему переводчиком. Теперь там 3-4 человека несколько знают по-русски, а крестьянский староста ни слова не знает. Тоже самое мы видим в Нюрбинском селении в Вилюйском округе. Селения эти были населены: Амгинское для развития хлебопашества крестьянами из Илимского острога в 1731 г.; Приленские — для ямщины крестьянами Иркутской губернии в 1778 г. и в конце 18 ст.; Нюрбинское — составлено администрацией из крестьян, раньше разбросанных по округу среди якутов, в 1848 г.]. Казаки в г. Якутске, отправляя службу, постоянно сталкиваясь, как и мещане, разночинцы и торговцы, с приезжими русскими, претворяя в себе приток свежей русской крови, учась, наконец, в школах, понемногу освобождаются от якутского влияния, но те из них, которые живут в заимках, среди якутов, или не знают по-русски, или объясняются на нем не лучше татар и своим развитием и понятиями немногим превосходят крестьян. Тоже самое можно сказать о большинстве казаков команд окружных городов. Многие из них по типу не напоминают собою русских — до того форма головы, склад лица и другие физические признаки выдают их за инородцев. Насколько я заметил, в тех местах, где русские объякутели (как напр. на Амге) или подверглись иной метисации (как в Нижне-Колымске), там женщины сохранили чище русский тип, чем мужчины. Между первыми нередко можно встретить совершенно правильное миловидное русское личико. Может быть, это явление подтверждает мнение некоторых антропологов о большем влиянии отца на рождаемых девочек, чем матери, ибо первые матери русского населения области редко русскими.

    Что же касается до домашней обстановки, пищи и других условий жизни русских вне городов, то за исключением скопцов и староверов, они ничем почти не отличаются от условий жизни якутов. Только жилища русских состоят большей частью из домов-срубов, а не из юрт.

    На крайнем северо-востоке, в низовьях Колымы, русские, правда, не только отстояли свой язык, но привили его как аборигенам юкагирам и чуванцам, так и пришельцам якутам, но язык этот, рядом с сохранением форм и оборотов древнерусского языка ХVІІ столетия, подвергся столь крупным изменениям, — особенно пострадала фонетика языка, — что приезжему русскому невозможно понимать сюсюканье нижне-колымчан. Там, на Колыме, как и на Индигирке, по Яне и в устье Лены, русские, оттеснив от речных берегов инородцев, обратились в рыболовов ихтиофагов и собаководов, подвергаются периодическим голодовкам и влачат более жалкое существование, чем бродячие оленеводы. Там, на крайнем севере оседлость не есть спутник большого благосостояния и поэтому не может считаться высшей формой культуры, как это ни парадоксально. Бродячий, но сытый оленевод — чукча или тунгус — покровительственно и с презрением смотрит на своего же собрата «сидячего» рыболова, существование которого зависит от милости первого. И русские рыболовы крайнего северо-востока находятся в материальной зависимости от бродячих народцев.

    Но в общем не следует обойти без внимания тех могущественных факторов, которые содействовали изменению русской народности, — независимо от первичных причин, как-то: невежества первых русских пионеров, мягкости натуры славянской, часто все-таки умевших быть очень жестокими к инородцам, движения вперед на авось, без ясной определенной цели, без идеи (если не считать таковой соболей и ясак) и без руководящего направления.

    Из этих факторов мы приведем наиболее важные. Во 1-х тот физический и моральный кризис, который совершился в организме и в душе русского на новой, а подчас и невольной, но всегда суровой и холодной родине, резко отличающейся по условиям жизни от прежней; во 2-х недостаток русских женщин, вследствие чего редко можно встретить коренного русского, в жилах которого не текла бы якутская или иная инородческая кровь; в 3-х воздействие громадной массы живучих, хитрых и пронырливых якутов на маленькую и податливую кучку русских.

    Но если первые переселенцы в Якутской области якутели, то в последнее время замечаем отрадное явление обратного движения, исходящего главным образом из административного центра, куда все таки приливают извне и где зарождаются внутри просветительные элементы, устраняющие бюрократическую рутину доброго старого времени и распространяющие некоторый свет в глубь улусов. С одной стороны мы замечаем теперь попытки решений местных экономических вопросов, с другой стороны относительно недавно открытые учебные заведения разных ведомств, как реальное училище, женская прогимназия, семинария, духовные, начальные и церковно-приходские школы, с каждым годом все больше выпускают питомцев со знанием русского языка, с некоторым знакомством с природой и более правильным пониманием начал христианского вероучения. В числе этих питомцев мы видим не мало якутских детей, хорошо усваивающих русскую речь и русские понятия. Возвращаясь в свою среду, они распространяют там знание русского языка и грамоты и влияют на перемену воззрений и нравов. В городе же Якутске русский говор берет верх над якутским. В начале и в средине этого столетия, по отзывам различных путешественников, на званых вечерах не только богатых русских купцов, но и высших администраторов якутский язык употреблялся больше, чем русский; теперь же всякий торгующий и зажиточный якут учится и старается говорить по-русски.

                                                                                Якуты.

    Якуты [Русское слово якут происходит, по мнению Щукина, от монгольского Еко, заимствованного русскими от тунгусов. Вилюйские тунгусы, по словам Маака, называют якутов Яко. Бонзаров же допускает, что якут есть монгольская форма множеств. числа от jaka, и что при помощи изменений согласных, допускаемых турецко-татарскими наречиями, jaka тождественно со словом саха, которым якуты сами себя называют и которое в старину означало человек, вместо теперешнего kici. В сказках и песнях якуты еще говорят саха-kici (якут-человек) вместо человек. Словом саха и теперь еще называется один род Качинских татар. Древнее название якутского племени было Урангхаи. Теперь этим именем называется одно татарское племя в Монголии. У якутов же это слово теперь означает бедового человека, чудака и употребляется иногда вм. слова мяник —глупый, шаловливый — в презрительном смысле. (Über die Sprache der Jakuten von Otto Böthlingk, s. XXXIV. B. III. Dr. A. Th. v. Middendorff’s Reise in den Äussersten Norden und Osten Sibiriens. St.-Petersburg 1851, и готовящийся к печати якутско-русский словарь Э. К. Пекарского).], как и русские, — не первобытные обитатели области. По а мнению ученых, их первоначальной родиной были или верховья Енисея, или берега Байкальского озера, откуда вытеснены они были бурятами во времена движения монголов под начальством Чингис-Хана. За отсутствием у якутов письменности и других исторических памятников, основания для этого мнения мы находим в их преданиях, песнях, названиях мест и языке [В некоторых песнях поется, что жили они (якуты) когда-то в теплой стране, у моря, в большом изобилии, где «не приходилось так мерзнуть и много трудиться, как здесь». На берегу Байкальского озера сохранились сходные с якутскими названия мест (напр. Амга), какие находим теперь тут. Март месяц по-якутски Кулун-тутар-ыи, т. е. время когда ловят и привязывают жеребят (кулун — жеребенок, тутар — ловить), чтобы не высасывали дойных кобыл, а здесь это делается только в начале июня месяца.].

    Все согласны в том, что якуты составляют значительно омонголившуюся ветвь тюрко-татарского племени, первобытным местом происхождения которого лингвисты считают Туркестан [Абель Овелак. Лингвистика, стр. 100.].

    Близость якутов с другими тюркскими народностями подтверждается их сходством языка и физических свойств — этих двух первенствующих элементов в вопросах о племенном родстве. Лингвистические изыскания академика О. Бётлинга вполне установили родство якутского языка с другими тюрко-татарскими наречиями, в том числе и с турецким.

    По мнению, хотя и преувеличенному, тюрколога Вамбери Константинопольский османли легко поймет якута, не смотря на сильное влияние арабского языка на турецкий. С другой стороны ссыльные татары из Западной Сибири или Европейской России быстро научаются говорить по-якутски, не смотря на то, что якутский язык всосал в себя немало монгольских примесей.

    Еще Миддендорф заметил два типа якутов. Один служит представителем чистой расы, имеет овальный облик, нос прямой, скулы маловыдающиеся, веки чуть скошенные, стройный стан и в общем напоминает собой киргиза. У другого типа лицо имеет монгольское очертание, разрез глаз узкий и косой, скулы сильно развиты, нос широкий, губы толстые, длинное сутуловатое тело на коротких ногах и другие признаки влияний смешения якутов, сначала с бурятами, а потом с покоренными ими тунгусами. Как у того, так и у другого типа волосы прямые и черные; на теле и на лице растительность или совсем отсутствует или состоит из редких волосиков, выщипываемых якутами в молодости и оставляемых стариками, так что жиденькая бородка, если она встречается, является признаком преклонных лет [Тоже самое мы видим и у большинства русских области. О спутнике недавно проехавшей на Яну экспедиции под начальством барона Толля лейтенанте Шилойко (молодой человек со светло-русой бородой) якуты рассказывают как о «старичке», автора этих строк русские Нижнеколымского края по тем же причинам прозвали «лохматым дедушкой». Очевидно у здешних обитателей внешние признаки для определения возраста отличны от наших. Точно также европейцу трудно по наружности взрослого якута судить о его летах.].

    Что якуты не на новой родине сделались пастушеским племенем, об этом и говорить нечего. Весьма возможно, что до прибытия якутов в область, впоследствии названную Якутской, ей еще не были известны лошади и рогатый скот. По крайней мере за Верхоянским хребтом инородцы аборигены познакомились впервые с последними или через якутов [Словцов. Историческое Обозрение Сибири, ч. I, стр. 79.], или через русских [Булычов. Путешествие по Восточной Сибири. Спб. 1856 г., ч. I, стр. 6.]. Есть указания на то, что в прежние времена у якутов преобладал конный скот над рогатым; теперь же мы видим обратное отношение — рогатого скота вдвое больше, чем лошадей. Надо полагать, что причина этого явления заключается в качестве корма; что болотная трава Якутской области не могла заменить душистой зелени степей, а рогатый скот менее разборчив прихотливого коня — отчасти это зависит от увеличения населения и уменьшения пастбищ для гуляющих табунов, питающихся как летом, так и зимой подножным кормом. При увеличении населения, некошеных мест остается все меньше, и для конских табунов не остается подножного корма на длинную. зиму, вместе с тем само собой усиливается степень оседлости, при которой выгоднее содержать рогатый скот, молочные продукты которого начинают играть главную роль в питании массы, лишившейся мясной пищи после уменьшения табунов и сокращения или даже прекращения звериных промыслов [В Верхоянском и Колымском округах и теперь коней больше, чем рогатого скота. Не оттого ли, что там более продолжительные зимы, чем в южных округах, что не благоприятно для рогатого скота, а население там очень редкое и много мест (правда болотистых) остаются не кошенными за краткостью лета и недостатком рабочих рук.]. Уменьшением количества лошадей можно также объяснить упадок значения кумыса, как пищи у якутов.

    Нет сомнения, что благосостояние и вместе с тем культура якутов понизилась на новой родине. С одной стороны известно, что родственные якутам тюркские племена центральной Азии достигли в самые древние времена значительной степени культуры, а с другой стороны мы видим, что на новой суровой и холодной родине, не будучи природными охотниками, якуты не могли уже довольствоваться одним полуоседлым скотоводством и для обеспечения своего существования должны были прибегнуть к бродячей охоте, благоприятствуемой лесами глубокого севера и случайно имевшей место в южных степях. При первом столкновении русских с якутами звериный промысел составлял уже главное занятие последних. Кроме того небольшая часть якутов обратилась в бродячих оленеводов, а на крайнем севере в Верхоянском и, главным образом, в Колымском округе — в жалких ихтиофагов, отчасти или совсем лишившихся скота. Но не смотря на все неблагоприятные условия существования в столь суровой, полярной стране, якуты быстро применились к ним и выказали удивительную ассимиляционную силу. Спустившись, как полагают, под напором бурят вниз по Лене, они со средних ее берегов веером раскинулись во все стороны. Они не только дошли на севере до Ледовитого океана и на востоке до Великого, но совершили и обратное движение, хотя по несколько иным направлениям — на западе и северо-западе в пределы Енисейской губернии до Таймырского полуострова, на юге через Становой хребет в область Амура. Захватив территорию и оттеснив других инородцев, якуты, в противоположность последним, сильно размножились, не смотря на давление на них русских, на сильную смертность детей вообще и на смертность взрослых от частых эпидемий. По переписи 1795 г. в области было 50,066 якутов мужеского пола [С. Маак. Вилюйский округ, Якут. обл., ч. III, стр. 121.], а через 67 лет, в 1862 г., их уже было 102,307 мужчин и 98,725 женщин (201,032 чел.) [Памятная книжка Як. обл. за 1863 г., стр. 34.], а в 1891 году их уже числится 115,768 мужчин и 113,793 жен. (всего 229,561 чел.) [Статистический отчет Якут. обл. за 1891 г.]. Если к этому числу прибавить якутов Приморской и Амурской областей, Иркутской (Киренский округ) и Енисейской губерний и якутское колено, неизвестно какими судьбами оторванное от племени, в Туруханском крае, Енисейской же губернии, то якуты, пожалуй, сравнятся по числу с самым многочисленным инородческим племенем Восточной Сибири — Бурятским.

    Как наружность якута с его угнетенным, унылым и подчас мрачным взглядом, так и характер с его лукавством, хитростью, недоверчивостью, дерзостью и раболепием и меркантильными способностями указывают на то, что малоизвестное прошлое этого племени не было легким, что народ этот был тесним, терпел обиды, подвергся изгнанию, а в начале ХVІІ столетия, на новой родине, якутское племя настиг новый враг, на знамени которого было написано неумолимое слово: ясак. Но, несмотря на все невзгоды, якуты сохранили свои национальные черты и увеличились в числе.

    Едва ли есть на земном шаре какой-либо первобытный народ без школы и письменности, который состоял бы из таких искусных дипломатов, как якуты. Каждый якут — в своем роде Талейран. Невольно поражаешься, когда видишь, как невзрачный якут в глуши улуса обнаруживает тонкое знание людей, способность льстить, уменье приводить в движение тайные пружины тщеславия и притворяться наивным. Политика как будто сделалась врожденной чертой его характера. Ни одно дело как с чужими, так и со своими, не делается прямо, без хитростей и обходов. Если якут приходит к своему соседу за какой-нибудь надобностью, он никогда не начнет со своей просьбы, а будет говорить о том, о сем, а главным образом о том, что интересует соседа, который прекрасно знает, что не в этом суть или даже догадывается, в чем дело, настораживается, но невольно поддается действию человеческого слова, да и сам проситель увлекается своим искусством и добивается наконец своего.

    Не менее искусны якуты при совершении торговых сделок, из чего можно вывести заключение, что дело обмена им знакомо с давних времен. Замечательно, что меркантильные способности сильно развиты не только у торговцев по профессии, но и у всякого якута. У него все продается, все покупается и ничего нет заветного, лишь бы получилась действительная или воображаемая выгода. «Купи», «продай», «меняйся» — эти слова чаще всего поражают слух новичка при встрече якутов как с русскими, так и со своими. Если якут нуждается в какой-нибудь вещи, он о ней спросит всякого проезжего, когда она даже носится последним, точно также всякий якут снимет со своего плеча часть костюма, когда пришла нужда, когда новинка соблазняет, или когда в карты проиграется, и предложат ее вам.

    Брезгливость к ношенному незнакома якутам, а то, что находится в употреблении у богатого или торгового человека, предпочитается новому и как честь, и как гарантия качества. Торгущий якут является самым почетным лицом, во 1-х, потому, что торговля предполагает богатство, без которого нет знатности; во 2-х, без купца не проживешь: натуральное хозяйство давно уже не может удовлетворять всех потребностей якута, на привозные русские товары нет наличных денег, а торговцы, т. е. богатые якуты, дают их в кредит, под будущие продукты скотоводства, промыслов, под сено, работу и т. д. Поэтому всякий более или менее состоятельный якут имеет свой район для операций, и занятие торговлей и подрядами есть высший идеал всякого якута, ибо за тойоном-начальником непосредственно следует тойон-купец, который может жить припеваючи без всякого труда. Этому обстоятельству, может быть, и следует приписать отчасти упадок теперь больших скотоводческих хозяйств, так как обладатели больших стад сбывают часть скота для занятия торговлей.

    Если русский приезжает в якутский улус, и с ним нельзя совершить никаких сделок, то удивляются «зачем приехал». Отношение якута к русскому или как к начальнику, или как к посреднику обмена, или, наконец, как к ссыльному, вытекает из истории столкновений их между собой, происходивших только на этой почве.

    Редко кто из русских ездил к якутам, не имея в виду личной выгоды; это можно сказать и относительно первых властей и даже духовенства, которые в доброе старое время, как это видно из архивных дел, пользовались запрещением въезда для купцов в инородческие стойбища, чтобы, под видом сбора ясака и совершения духовных треб, вести торг по улусам с инородцами [Интересно, что прежние запрещения купцам ездить в инородческие стойбища, в видах ограждения инородцев от эксплуатации их русскими и предупреждения скупки ими ясачных мехов, были вызываемы представлениями правительству местных агентов управления, конкурентов по обиранию инородцев, и, может быть, более опасных, чем профессиональные торговцы. Последние со своей стороны посылали доносы на администраторов и высшая власть, всегда гуманно и доброжелательно относившаяся к инородцам, сбивалась с толку их взаимными обвинениями.].

    И теперь еще есть глухие уголки, где имеется начальник купец и священник торговец. Но если некоторым формам торговли якуты научились у русских, то нет сомнения, что и до русских они играли известную роль, как посредники в деле обмена среди инородцев. Такие компетентные судьи, как еврейские торговцы на якутском базаре говорят, что они нередко пасуют перед ловкостью, изворотливостью и уменьем якутского купца быстро определить свою позицию и сообразить выгоду, а такие качества не приобретаются без долговременного опыта [Надо заметить, что при всей ловкости, изворотливости и жадности якутского торговца, он сохранил еще много первобытных черт, как непредусмотрительность, тщеславие и жизнь настоящим. Якут подрядчик нередко платить неустойку, а, разжившийся в короткое время, торговец может в один прекрасный день прокутить или проиграть в карты все нажитое всеми правдами и неправдами, с тем чтобы с примерным терпением опять начать с азов нелегкое дело наживы.]. Наконец, известна роль якутских торговцев по отношению к тунгусам и другим бродячим инородцам, о чем будет упомянуто ниже.

    Из всего сказанного нельзя не сделать заключения о выдающихся, хотя, по историческим причинам, дурно направленных, способностях якутов по сравнению с другими инородцами. Но все-таки преувеличено мнение, встречаемое в литературе о якутах, как об отличных мастерах и даже художниках — по крайней мере в настоящем. Одно можно сказать, что способность к подражанию в высшей степени развита у якутов, но редко их подражания поднимаются до оригиналов. Единственные мастера между якутами — кузнецы; они же в улусах — серебряных, золотых и всяких дел мастера; они верно и ловко копируют самыми первобытными орудиями очень сложные привозные механические изделия, но подделки эти грубы: им недостает тонкости работы и изящества отделки оригиналов. Работу якутского кузнеца, напр. топор, нельзя сравнивать с работой последнего коваля в России. Кустарная промышленность самая жалкая, а резьба якутов на дереве или мамонтовой кости, если только не копируется с русских или других образцов, груба, аляповата, в линиях нет симметрии, в рисунках перспективы и во всем бедность фантазии. Способности же якута к подражанию, переимчивости и движение вперед надо приписать тот переворот который совершила в якутской жизни, оставив в стороне административное на нее воздействие властей, небольшая горсть русских, несмотря на высокое мнение самих якутов обо всем якутском и на то, что русские пионеры сами очень немного знали [По словам Словцова (там же, ч. I, стр. 43 и 88) первые русские пришельцы познакомились с железной рудой и ее плавкой от инородцев, и, в том числе, от завилюйских якутов.]. Печать русского влияния лежит на всем. Якутский язык всосал в себя массу русских слов, подчинив их, правда, своим законам благозвучия, но означающих часто также предметы, которые были известны якутам еще до прихода русских. Около городов якуты переняли от русских многие ремесла: плотничье, столярное, тележное, гончарное [Относительно гончарного дела необходимо заметить, что, судя по теперешним приемам якутов при приготовлении ими глиняной посуды, производство это им могло быть знакомо и до прихода русских. Якуты обходятся без гончарного колеса и без форм, а лепят посуду из отдельно сделанных глиняных плиток], а также и кирпичное производство, продуктами которых они снабжают своих опустившихся учителей.

    В Олекминском округе, где климатические и почвенные условия более благоприятны для занятия земледелием, чем в остальных округах области, почти все якуты приобрели оседлость и сделались земледельцами. В последнем отношении, и даже относительно огородничества, они не только оставили за собою приленских крестьян, но нередко являлись конкурентами главных землепашцев области — скопцов. Но в Олекминском округе якутское население не достигает и 10000 чел.

    В верованиях, семейной жизни, нравах и обычаях якутов произошел крупный переворот. Христианство не только с формальной стороны повлияло на древний культ якутов, но в значительной мере изменило и самые верования. В народной поэзии якутов мы видим наслоения христианского и былинного русского эпоса. Якуты образовали новый род творчества, состоящий в исковерканных сказаниях о библейских событиях и древнерусских богатырях и названный ими усторя (история).

    Только в начале этого века, благодаря влиянию духовенства, у якутов укрепился моногамический брак [См. Указ Св. Синода от 19 мая 1804 года], а церковный обряд, хотя не всегда еще является первой церемонией в свадебных обрядах, но, отнимая у брака значение одной гражданской сделки, основанной на уплате калыма, придает ему религиозную санкцию.

    Многие из первобытных нравов якутов смягчились под влиятем русских. Теперешний якут стыдится признать тот факт, что еще в недалеком прошлом у них практиковался обычай убиения стариков и погребения вместе с умершим господином, живыми, кого-нибудь из домашних и любимого коня.

    Теперь только где-нибудь в глуши можно еще встретить древний варварский способ убоя скота посредством вскрытия воротной вены [На способ этот обратил внимание областной начальник Мягкий. В 1828 году он приказом по области запретил его применение. Состоит этот способ в следующем: у коня связывают все 4 ноги, валять его на землю и, вытянув у него язык, крепко завязывают рот, чтобы он не мог реветь. Затем около задних ног прорезывают кожу и брюшину, запускают в нее руку, отыскивают воротную вену и разрывают ее. После этого животное в страшных конвульсиях лишается сознания и якуты вскрывают брюхо, чтобы собрать вытекшую из жилы кровь. Убой производится в самой юрте, при сборе членов семьи, соседей и гостей. На камельке разводится яркий огонь. Кроме того юрту освещают лучинами, которые держать обыкновенно дети. Сами якуты говорят, что животное во время операции бьется в судорогах, стонет и плачет, как человек. (См. Дело Баягантайской Инородной Управы 1828 г. № 33).].

    После прихода русских для якутов открылась целая область новых потребностей и привычек, как полезных, так и дурных: рядом с посудой, мануфактурными и другими изделиями и колониальными товарами завелись табак, карты и водка. Зачатки земледелия в южных округах влияют на скотоводческое хозяйство, а знакомство с хлебом, как родом пищи, меняет коренным образом расчеты якутской экономии. Если, наконец, якуты в устройстве жилья еще держатся своей традиционной юрты, то необходимая пристройка к ней, сруб — амбар, есть тип русской архитектуры.

    Вообще русская культура, как высшая, не могла не иметь цивилизующего влияния на низшую, хотя первые ее представители и были плохи.

    Если мы обратимся к низовьям Колымы, куда якуты пришли позже русских и в небольшом относительно последних количестве, то увидим, что якуты, в свою очередь, там вполне обрусели. В городе Ср.-Колымске еще господствует все якутское: язык и нравы; русские говорят лучше по-якутски, чем по-русски, а якуты русского языка совершенно не знают. В 270 верст ниже Средне-Колымска, на левом берегу Колымы, находится первое сплошное якутское селение «Кресты» с домами-срубами, образующими правильную улицу; жители скота не имеют, летом занимаются рыболовством, зимою — гоняют на оленях казенную почту; говорят они по-русски и по-якутски. Еще севернее на 230 верст, в городе Нижне-Колымске и его окрестностях, живет первый Матюжский род якутов, которые ничем — ни по образу жизни, ни по устройству домов, ни по языку, а некоторые и по наружности — не отличаются от низовых русских. Как русские, они ни слова не знают по-якутски: когда, во время весенней ярмарки, приезжий с верху якут заговорит со своим низовым соплеменником на родном языке, последний, выпучив глаза, толкнет в бок «верхового» русского и скажет: «Брат, а брат, что такое он сказывает»? Надо сказать, что якуты эти вымирают; их теперь осталось всего несколько десятков человек.

    В других же местах области способность якутов навязывать свой язык другим народам поразительна. Русский, тунгус, ламут или юкагир быстро якутеют, живя среди якутов. Якуту не нужно знать других инородческих языков, ибо все вышеназванные племена объясняются с ним на якутском языке. В тех местах, где юкагир еще сохранил свой язык, там, для объяснения со своим бродячим собратом — ламутом, он употребляет международное наречие — якутское. Один чукча упорствует перед якутом, для сношения с которым последнему нужен тунгус переводчик.

    Из всего сказанного можно сделать заключение, что якуты имеют (все задатки для прогресса как по своим природным способностями так и по отсутствии у них в некоторой степени духа косности и консерватизма. Они подозрительно относятся к административным мерам, но они не принципиальные противники новизны, когда на них действуют примером. Кроме того, в якутской массе мы находим много таких добродетелей и достоинств, каких не найдем в низших классах многих культурных народов. Любовь якутов к детям достойна внимания. Хотя в якутском языке, не меньше чем в русском, имеется грубых и неприличных ругательств, но не надо забывать, что якуты, как первобытный народ, с наивной еще откровенностью, как в песне, так и в речи, называют все вещи своими собственными именами. Они редко дерутся, не почитая кулачной расправы. На якутов можно действовать резонами; они рассудительны и не лишены дара слова, а хороший говорун и умный человек в большом почете, даже если он беден, не смотря на то, что бедность считается одним из худших пороков. Хотя, по обычаю, женщина продаётся (уплачивается калым), но в семье она занимает почетное место, как хозяйка, и никто над ней не совершит насилия, чтобы заставить ее жить с нелюбимым мужем. И так, если б якуты имели более частые и тесные столкновения с более культурным слоем русского народа, чем были первые пионеры и позднейшие поселенцы, и если б уровень благосостояния массы мог быть поднят, то способности якутов нашли бы себе другое применено, чем теперь, и они скоро могли бы примкнуть к семье культурных народов. Но, с одной стороны мы видели, каковы были до сих пор учителя якутов; с другой — сама природа против них: высокий градус широты — самый лютый враг человека, Якутская область со своими болотами, тундрами, холодом и коротким летом даже из всех скотоводческих стран наименее благоприятная для скотоводства [Если мы сравним, ее напр. с Голландией, где траву косят 3 раза в течении лета, Швейцарией, в которой ее косят 5 раз, или Италией с ее 6-тью ежегодными сенокосами. Там пастбищный период длиннее якутской зимы, а зима — период стойлового содержания скота — короче якутского лета, или ее почти нет]. Она не может также стать земледельческой страной по преимуществу, даже в самых своих южных округах. Зверь отступает перед ростом населения или совсем исчезает от безрассудного его истребления, рыбное богатство не вывозится за отдаленностью области от рынков, за отсутствием удобных путей сообщения, неприступностью северных мест и недостатком пищи в самой области; минеральные богатства, за исключением золота, не исследованы и не представляют еще собою ценностей, как по предыдущим причинам, так и по отсутствию рабочих рук, капиталов, предприимчивости и технических знаний, а также по причине вечной мерзлоты почвы. Невольно, поэтому, является вопрос, чем может оплачивать население привозные продукты? Присматриваясь к действительной жизни якутской массы, мы должны сказать, что более жалкую трудно себе представить: скотоводческое племя, и оно редко потребляет мясо; многие якуты (зимой) остаются без молока, целая масса якутов не в состоянии приобрести ситцу или дабы на рубаху и одеваются исключительно в скотские шкуры; в глуши нередко старики и дети ходят почти или совсем голые. Питание массы якутов противоречит всем общепринятым предписаниям гигиены. Они всасывают в себя яд гнилой рыбы, павшего скота и, за редким избытком в съестных продуктах следуют долгие посты и голод. В летнее время человек, как и скот, набирают про запас жиру, а к весне они тощают до неузнаваемости. У конного скота щупают шею для определения степени ожирения (таких степеней три: полный жир (толу сыа), белый (тынга сыа) и красный (кысыл сыа), затем следует термин сухой); точно также и человека щупают под грудной клеткой — есть ли запасец под кожей: от правильно чередующихся между собой периодов относительно изобилия и почти полного отсутствия пищи в организме человека выработался процесс быстрого откладывания жира.

    За недостатком места мы должны отказаться от подробного описания якутского жилья с его камельком, хотоном (отделением в юрте для скота), грязью, запахом коровьего кала, которым пропитаны одежда и никогда не моющееся тело якута, и всех прочих непривлекательных сторон их жизни. Обратимся еще только к духовному развитию якутов. В настоящее время все они числятся православными, но они христиане больше по имени, чем по существу. Их набожность состоит главным образом в механическом исполнении некоторых обрядов. Понимание сущности христианства недоступно еще и многим развитым якутам; масса же, по своему мировоззрению, еще предана шаманству, которое уживается рядом с обрывками из священной истории. Каждое лицо св. Троицы у якутов — отдельный бог, Богородица — тоже бог, святые — тоже боги. В Верхоянском округе я раз спросил многих собравшихся якутов: каких святых они более всего празднуют, и мне стали считать по пальцам: Воскресенье, Иннокентий, Никола, 1-й Спас, 2-й Спас, 3-й Спас и т. д. В церкви якуты, по отдаленности и разбросанности друг от друга жилищ, редко бывают. Домашнее богомоление в праздничные дни заключается в следующем: перед иконами зажигаются церковные свечи, под ними на горячие уголья кладут ладан, и ставят на стол наиболее лакомое блюдо — тарелку с плавающими в масле оладьями или коровью губу — и вся семья и гости, обратив лицо к иконам, кланяются им и крестятся в безмолвии в течение получаса или часа. Кроме описанных обрядностей христианство мало изменило у якутов склад народного мышления и верований, и нет того сознания своего христианства, которым якут резко отличал бы себя от некрещеного инородца. Наружное благочестие якута может многих ввести в заблуждение. Он оказывает священнику почтение, приготовляется к его встрече, кланяется в ноги, целует руку, просит благословения, но все это нельзя принять за чистую монету. С одной стороны якут в религиозном деле является таким же ханжей, каким он бывает лицемером в житейских делах, с другой — для него священник — и духовное лицо, могущее принести ему вред помощью невидимых сил, с которыми имеет сношения, и — начальник. В обоих случаях на якута больше действует страх, чем вера в христианском смысле. Когда молитва священника не помогает, он обращается к шаману. Не касаясь тут понятий якутов о происхождении мира, они в жизни прежде всего материалисты. Христианское учение о материи и духе, о духовной жизни в противоположность к плотской, о пренебрежении к богатству и земным благам, о посте, монашестве и т. д., им еще мало доступно, точно также не многим уже понятны христианская этика и представление о грехе вообще. На христианство якут перенес свои прежние языческие воззрения на божество, как на деятеля, который постоянно вмешивается в человеческие дела, который то и делает, что причиняет людям в материальном смысле добро или зло и последнее больше чем первое, поэтому необходимо ого умилостивлять. Поставленное во время богомоления лакомое блюдо есть, таким образом, остаток грубого фетишизма и переживание обычая приносить жертвы духам предков и богам. Имитативное усвоение в той или иной степени обрядовой стороны религии мало еще говорит за понимание ее сущности. Такое положение вещей вытекает из разбросанности якутов и отсутствия воспитания и школы для молодежи. Есть места, в которых священник бывает раз в год или в 2 года, и не многие из них стоят на высоте своего положения, небрежно относясь к своим духовным обязанностям, не просвещая паствы, а механически исполняя требы, за которые взимают высокую плату, и преследуя только материальную выгоду.

    В Верхоянском, Колымском и северных частях других округов, где население реже и приходы обширны пространством, священник обыкновенно объезжает приход зимой, когда улус выставляет ему для этой цели лошадей или оленей с нартами. Тогда священник крестит младенцев, иногда и взрослых (бывших до тех пор где-нибудь в глуши и не имевших случая видеть священника), исповедывает, приобщает св. Таин, отпевает умерших, давно похороненных, и венчает брачующихся, сожительство которых почти всегда начинается до церковного обряда, вокруг стола, на котором полагаются Крест и Евангелие, а вместо венцов на главы возлагаются обыкновенно грудные металлические кресты со шнурками. По большей части при объезде священник ограничивается только исполнением треб. Обычай или необходимость — не смотря на ружный сбор — взимать за них плату, деньгами или натурой, мешает установлению доверия со стороны якутов и духовному влиянию священника на паству. А если священник — человек малоразвитый в умственном и нравственном отношениях, то он ложится бременем на населении. Мне приходилось видеть возвращающихся с объезда прихода священников, за которыми следовали обозы с припасами. В северных округах, во время оспенной эпидемии в 1890 году, некоторые священники отпевали покойников по получении только коровы или лошади. Несколько лучше дело стоит в ближайших к Якутску и в других местах с более густым населением, где церковь не столь далека от границ прихода, прихожане чаще ее посещают, а священники ближе к епархиальным властям и культурным элементам.

                                                                  Тунгусы и ламуты.

    [Сибирские казаки узнали тунгусов в начале XVII ст. и название их заимствовали у остяков. Страленберг объясняет, что Арины — народ, живший на берегах Енисея, называли тунгусов тонг-кзе, т. е. люди трех родов, но он полагает, что тунгусы суть «водяные монголы», упоминаемые древними писателями, и производит слово тунгус от татарского слова тенгис - море, в знак того, что тунгусы пришли из за Байкальского моря. По-тунгуски озеро значит тунгэр. Тунгусы сами называют себя овен, а оленные — ороча. По занятиям их можно делить на оленных, рыболовов-собаководов (ламуты), скотоводов и даже земледельцев (дауры).]

    Тунгусы в Якутской области, подобно якутам, пришлое племя. Они, как и маньчжуры, покорившие китайцев, вышли из приамурских стран [А. Шренк. Об инородцах Амурского края, т. I, стр. 94. Спб. 1883.], но пошли по другим направлениям, распространяясь на запад до Енисея, на север до Ледовитого океана и на восток до Охотского моря. Тунгусы, ламуты и маньчжуры, по мнению ученых, имеют общее происхождение, образуя отдельную ветвь монгольской расы — тунгусскую [Там же. Лингвистика. А. Овелак, стр. 100.]. Тунгусы, приближаясь более, чем тюрки, по наружному виду к собственно монголам, имеют некоторые оригинальные особенности, по которым их легко узнать. Особенно характерны у тунгуса четырехугольная форма лба, круглые большие глазницы, в которых глубоко сидят узкие с косым разрезом глаза и тонкие губы, из которых верхняя довольно длинная. Росту тунгусы небольшого со сравнительно большой головой, широкими плечами, немного короткими конечностями и маленькими руками и ногами, несмотря на большое употребление последних. Как все северные, бродячие племена, тунгусы по телосложению худощавы, сухи, мускульны и жилисты; тучных и жирных, какими бывают большинство якутских богачей, между ними нет. Цвет кожи у них желтовато-бурый, глаза карие, волосы черные, прямые, толстые и густые; растительность на лице или очень редкая или отсутствует, череп широк, а лицо обыкновенно несколько вытянуто в длину, широко в щеках и суживается по направлению ко лбу; скулы выступают вперед, нос около корня широкий и плоский, к низу слегка выпуклый, небольшой и тонкий.

    Между тунгусскими племенами на Амуре есть скотоводы, так называемые «конные», и в небольшом количестве оседлые земледельцы. Тоже самое мы видим и в Забайкалье. В Якутской же области тунгусы до сих пор не изменили своего исконного образа жизни и не усвоили себе новых потребностей и привычек, сделавшись даже соседями русских. Они еще и теперь почти все исключительно бродячие звероловы [По Мае (притоку Алдана) есть 4 рода полукочевых тунгусов, у которых скотоводство играет большую роль, чем звероловство; между ними есть даже несколько человек, занимающихся земледелием и в других местах якутского округа (в Западно-Кангаласском улусе) отдельные роды тунгусов рядом с оленями заводят рогатый скот и селятся на одном месте, оставив бродячий образ жизни, но эти тунгусы, поженившись на якутках, быстро якутеют, забывают свой язык и по наружности их трудно отличить от якутов — только официально они числятся тунгусами (Нюрбуганский род на речке Чине, л. притоке Лены).].

    После кровавых схваток с якутами [А. Шренк, там же, ч. I, стр. 35.], предания о которых Гмелин и Миллер еще слышали в прошлом столетии, тунгусы отступили па окраины, в горные леса, богатые зверем, или на безлесные вершины хребтов и на тундры, покрытые мохом и изобилующие дичью. В этих местах, годных для охоты и оленеводства, их оставили в покое в территориальном отношении, но якутские и русские торговцы следовали и следуют за ними, чтобы за бесценок отбирать результаты охоты.

    По характеру и нравственным качествам тунгус представляет собою противоположность якуту и стоит выше всех остальных инородцев. С открытым, добродушным и беспечным лицом он сохраняет веселость в нищете и не унывает ни пред какими бедами и невзгодами. Преданные [Они более всех инородцев преданы представителям власти и могут служить надежной опорой порядка. На чукотской ярмарке на Анюе ламуты составляют для крепостцы, при ничтожной и жалкой казачьей команде, охранный отряд с наружными караульными постоями, на случай беспорядков со стороны диких и своевольных чукчей, которые боятся небольших, худеньких, но метко стреляющих ламутов.] и услужливые до раболепства, тунгусы умеют сохранять собственное достоинство и быть гордыми без чванства. Они презирают ложь и могут служить образцом честности. Силки, капканы, западни, самострелы, поставленные одним лицом, неприкосновенны для другого, чего не бывает у якутских и русских звероловов, ворующих из чужих снарядов попавшегося зверя [Не могу тут не вспомнить характерного факта. Проезжая по Верхоянскому округу на оленях, мы на одном станке обнаружили пропажу части провизии и обратились к ямщикам тунгусам, но они гордо и с упреком ответили: «мы не якуты, это не наше дело». Кража, как потом оказалось, была совершена на предыдущем станке ямщиками-якутами, которые вообще склонны к воровству, а при виде съестного не могут устоять от соблазна.]. Известно также отношение тунгусов к своим долговым обязательствам. Они свято хранят старые бумажки, на которых записаны долги отцов и дедов, сами на себя предъявляют эти долговые расписки кредиторам, пишущим на них, что хотят. Тунгус не страшится опасности, презирает страдание и не боится смерти. Их можно назвать, по выражению Реклю, героическим народом. Поэтичные в речи и щеголеватые манерами [Позволю себе привести тут одну поэтическую сцену, виденную мной на Анюйской ярмарке. К воротам крепостцы подъезжает в нартах и верхами на оленях тунгусский табор. Мужчины быстро соскакивают со своих оленей, опускаются перед своими амазонками на одно колено, а на другое дама становится, слезая с седла. Настоящие рыцари тундры!], тунгусы, а в особенности тунгуски, одеваются с большим вкусом. Костюм их, поражающий нередко богатством и состоящий из замши и мехов, покрыт узорами из разноцветных кусочков сукна, лент, шелку, бисеру и металлических блесток. Покрой платья с узкой талией весьма оригинален, а рисунки на нем, вышивки, бахромки отличаются правильностью и красотой. Если в душе тунгуса в достаточной степени развиты этическое и своеобразное эстетическое чувство, то в материальной жизни он является стоиком [К сожалению надо заметить, что тунгусы, постоянно живущие среди якутов или на приисках, подверглись порче нравов, научившись лгать, обманывать и плутовать.]. Воздержность, умеренность и довольство малым доходят у тунгуса до nec plus ultra. По целым дням, даже во время жестоких морозов, он может обойтись без пищи, сохраняя при том энергию и бодрость — точно продолжительный холод действует на его тощий организм как алкоголь на желудок, возбуждая пищеварение в маленьких дозах и замедляя процессы питания в больших. Летом, если охота плоха, тунгус может жить ягодами тундры или мелкой рыбой горных речек. Жители гор или, как здесь русские называют, «Каменные тунгусы», летом удаляются от комара и овода на их вершины, а зимой бродят по ущельям и падям хребтов. С топором за поясом и кремневым ружьем и луком за плечами, худой и гибкий тунгус быстро скользит на лыжах по поверхности глубоких снегов или мчится по тонкому льду, следуя указаниям своей умной собаки, ловко отыскивающей след и тонко «хватающей дух» зверя.

    Убив лося, оленя или горного барана и отрезав кусок для своего подкрепления, тунгус радостно отправляется за своим табором. Жилище его (ураса) также легко как и его костюм. Оно состоит из 1-2 десятков тонких жердей, поставленных конусом и обтянутых ровдугой (замша, выделанная из оленьих шкур), оно легко навьючивается на оленя и переносится к месту промысла. Там женщины очищают землю от снега, кладут на нее хвою, места для сиденья устилают оленьими шкурами, в середине урасы разводят постоянно поддерживаемый огонь, и жилье готово; но холод в нем такой, что только полярный житель в состоянии его выносить. Покончив с добычей, тунгус опять снимается и вечно таким образом бродит — он счел бы себя несчастным, если б ему долго пришлось сидеть на одном месте. Поэтому понятна роль тунгусского оленя в качестве домашнего животного и рабочего скота. У тунгусов обыкновенно нет больших стад, и немногие из них занимаются оленеводством, как главным промыслом, но они умеют дрессировать оленей, хорошо выездив и приспособив их также на особых седлах к верховой езде, к чему чукотские олени совершенно не годны [Оленеводством по преимуществу занимается Ламухинский род, бродящий в северо-западной части Намского улуса Якутского округа у границ Вилюйского, и в известной степени тунгусы Олекминского округа, занимающиеся доставкой на оленях на прииски лесного материала. На крайнем севере русские называют чукотских оленей «дикими» или «каргенами» (карген по-чукотски олень), на которых можно ездить только в санках, и они не так выносливы, а тунгусских — «езжалыми». Эти оба рода оленей отличаются между собою не только воспитанием, но и наружностью и строением. Чукотские олени темнее цветом, длиннее телом, короче ногами и неуклюжнее тунгусских.]. Что же касается до звероловства, то смело можно сказать, что наиболее значительная часть пушнины, главным образом белка, добывается в области тунгусами. Иркутским купцам она достается чрез посредство якутских и русских торговцев за табак, порох, свинец, муку, посуду, цветное сукно и водку, отчасти только за деньги, нужные тунгусам для взноса ясака. В среде же самих тунгусов еще в полной силе натуральное хозяйство; каждая семья делает для себя все, что ей нужно; промышленности, кроме выделки немногих ровдуг, никакой нет; из ремесел известно только занятие кузнеца с его походной кузницей. Он выковывает снаряды для охоты, украшения для одежды и принадлежности и побрякушки шаманского костюма. Искусство это в большом почете, и чаще всего кузнец и шаман совмещаются в одном лице. О христианстве тунгусов (так как официально они все считаются православными) можно сказать, что оно еще более, чем у якутов, состоит в исполнении по временам небольшого количества обрядностей, перемешанных с действиями шаманского культа.

    Из числящихся в Сибири 50.000 тунгусов в Якутской области, по последним данным статистического комитета, теперь находится 9.089 человек, а в 1862 году [Памятная книжка Якутской области 1863 г.] их численность 10.643 чел. Уменьшение тунгусского населения, хотя не столь значительно, как у других мелких племен, но оно, несомненно, указывает на его вымирание (за 30 лет оно уменьшилось на 15%). Этому явлению имеются как общие, так и частные причины. Охотничьи племена фатально должны исчезнуть при урезывании их территории, если сами не могут перейти к другой культуре; зверь сократился в числе, а затем оспа и другие инфекционные болезни, принесенные русскими, эксплуатация тунгусов торговцами и частые голодовки делали свое дело. Теперь можно найти немало тунгусских и ламутских семей (особенно на севере), совсем лишившихся оленей. Они летом питаются рыбным промыслом на горных речках, а зимой находятся на жалком иждивении якутских улусов, к управам которых они приписаны, будучи распределены по юртам, как поселенцы; но, не в пример последним, они за скудную пищу исправляют всякого рода работы. На крайнем севере такие обнищалые тунгусы нанимаются у якутов — содержателей станков в ямщики к оленям, в пастухи к чукотским стадам и служат переводчиками между чукчами с одной стороны и приезжающими на тундру для торга с ними якутами и русскими — с другой. Из этого можно видеть, что у тунгусов есть способность к усвоению диалектов совершенно различных лингвистических групп. Большинство тунгусов знает якутский язык, многие объясняются по-русски, а северные тунгусы научились и по-чукотски. Ламуты, живущие с юкагирами, говорят по-юкагирски (в верховьях Колымы).

    Остается еще сказать кое-что о ламутах. Так называют несколько тунгусских колен, кочующих по Верхоянскому и Колымскому округам. Ламут происходит от тунгусского слова лам, означающего море; этим именем окрестили сначала тунгусов, пришедших к Охотскому морю и поселившихся там, обратившись по большей части в оседлых рыболовов. Пришли ли ламуты крайнего севера в упомянутые округа из Приморской области через Становые горы или с юга через Верхоянский хребет и названы тоже ламутами по близости их от Ледовитого океана — неизвестно; но по образу жизни они расходятся с приморскими ламутами, ничем не отличаясь от прочих тунгусов Якутской области. Их теперь считают в Области 2.126 человек.

                                                               Юкагиры и Чуванцы

    В то время как описанные уже племена считаются пришлыми, юкагиров можно назвать коренными обитателями крайнего северо-востока. По сохранившимся преданиям они составляли когда-то многочисленный народ, территория которого распространялась далеко на юг, а на севере они вели борьбу с сильным чукотским народом, пока с юга не стали напирать на них сначала тунгусы, а потом якуты, и не двинулись на них с двух сторон русские — с севера морем, с юга через горы. При первом столкновении русских с юкагирами (в начале XVII-го столетия) последние переживали каменный век, не зная еще употребления металлов и не обладая искусством варить пищу. Воду еще кипятили в деревянных корытах помощью раскаленных камней. Путешественник Геденштром в начале нынешнего столетия нашел еще на островах Ледовитого океана следы землянок и орудий каменного века вымерших или укочевавших юкагировъ [Геденшторм, Отрывки о Сибири. Спб. 1830 г.]. Нет сомнения, что в наружности юкагиров мы находим не мало признаков монгольской расы, как более или менее выдающиеся скулы или косолежащие глаза, но цвет (более светлый) и очертания лица и форма головы отличаются значительным своеобразием. В вопросе о родстве юкагиров с какой-либо из Урало-Алтайских групп существуют между учеными разногласие. Гмелин причисляет их к тюркам; Биллингс и Миддендорф к тунгусам; Пешель называет их азиатами неопределенного этнографического характера (Nordasiaten von unbestimmter sistematischer Stellung [O. Рeschel. Völkerkunde. Leipzig. 1874. S. 413.]. Академик Шифнер, подвергнув научному исследованию образчики юкагирского языка, собранные бароном Майделем (в 1868-1870 гг.), пришел к заключению, что по диалекту юкагиры составляют особый народ среди Сибирских инородцев [Schiefner. Bar. G. v. Maydell’s jukagirische Sprachproben. Bull. de l’Аcad. Imp. des Sc. T. XVII, p. 86.]. Точно также и Шренк [Шренк, там же, стр. 256.] причисляет их по языку к народам-особнякам Азии. Врангель на основании слышанного им на Колыме предания [Врангель. Путешествие по сев. бер. Сибири и по Ледовитому морю. Ч. П. Спб. 1841 г., стр. 81.] сообщает об исчезнувшем теперь народе омоков, как о древних обитателях северо-востока Сибири. Геденштром [Отрывки о Сибири, стр. 97.] полагает, что юкагиры суть остатки этих омоков, а бывший чукотский миссионер св. Аргентов слышал от самих юкагиров, что омоки были их предками [Записки Спб. Отд. Импер. Русс. Геогр. Общ. 1857 г., кн, IV.]. Предание это мы часто встречаем в научной литературе по народоведению, как нечто установленное, а между тем слово омок само по себе есть пустой звук без этнографического содержания. Нет сомнения, что особого народа под именем омоков никогда не существовало. Предание же о происхождении юкагиров от каких-то омоков можно объяснить лексически. Якуты словом омук обозначают всякого чужого человека. «Омук» якут говорит не только об иноплеменнике, но и о другом якуте другого улуса, другого рода и даже другого местожительства, чем он сам. Якуты по приходе в Якутскую область, несомненно, этим словом окрестили всех ее прежних обитателей, в том числе и юкагиров. В памяти же последних и русских все это перепуталось и якутским словом чужой стали именовать своих предков сами юкагиры. Из юкагиров, бывших некогда богатыми оленеводами и звероловами, сохранили еще небольшие стада юкагиры Верхоянского округа, которые бродят на тундре между рр. Яной и Индигиркой, подходя близко для обмена к селению Усть-Янск. Юкагиры же Колымского округа давно лишились своих стад [Северного оленя инородцы лишились с незапамятных времен. Лишившись от нужды, голода или падежа своих оленей, инородец должен оставить оленеводство. По свидетельству Маака (Вилюйский окр., стр. 164, ч. III) все попытки Вилюйских тунгусов приручить детенышей диких оленей не увенчались успехом. Вот почему потеря стад сопряжена с вымиранием или переходом к другой культуре]. Те из них, которые обитают в низовьях Колымы, занимаются главным образом рыболовством и отчасти только звероловством. Юкагиры верховьев Колымы ведут кочевой образ жизни, живя селениями по рр. Каркодону и Ясачной (притоки Колымы) и перекочевывая с одного места на другое сообразно времени года. Они питаются рыбой и звериным промыслом, употребляя также в пищу мясо белки, как ламуты [Из промыслов этих юкагиров надо еще отметить приготовление лодок и карбасов, на которых якуты-подрядчики сплавляют казенную кладь, а затем продают их рыбакам среднего и нижнего точения Колымы, где нет подходящего леса для их построек или вовсе нет леса]. Из юкагиров более сохранили свои национальные черты бродячие Верхоянского округа; юкагиры верховьев Колымы кочуют и живут вместе с ламутами, язык которых и нравы перемешались с юкагирскими, а на нажнем ее точении и по р. Омолону они окончательно обрусели, забыли родной язык, сделались оседлыми рыболовами, живут отдельными селениями в русских домах или среди русских и точно так же, как и последние, зимой, когда рыбные запасы выходят, зависят в своем пропитании от оленеводов чукчей. Более жалкое существование чем жизнь этих ихтиофагов, трудно себе представить, особенно с тех пор, как прекратился обильный олений промысел, описанный в конце прошлого столетия капитаном Биллингсом [Путешествие капитана Биллингса через Чукот. землю. Спб. 1811.] и в начале нынешнего Врангелем [Путешествие и т. д., ч. II, стр. 87.], при котором промысел этот уже стал падать. Весной дикие олени выходили из тайги от комаров и, переплывая реки, направлялись на северные тундры, а осенью возвращались. Они ходили стадами в несколько сот голов. Главное место переправы была р. Анюй [И теперь олени бегут весной к морю, но в малом количестве, небольшими группами и разными путями. Есть род оленей, который не уходит с тундры и которых там русские называют «стоячими».]. Когда стадо оленей, тихо следуя за вожатым, достигало средины реки, из засад с криком выплывало в легких челноках (ветках) общество охотников, окружало стадо и, пользуясь ого замешательством, с опасностью для собственной жизни, кололо направо и налево рогатинами (пальмами) и просто ножами, метко нанося, в пылу охотничьих страстей, смертельные удары, пока река не покрывалась трупами испуганных животных и вода не делалась красной от крови. Охота эта носила артельный характер, и каждая семья обыкновенно получала за весну и осень до 100 оленей. Теперь же юкагир счастлив, если ему весной удастся убить на реке 2-3 оленей. В то время, о котором старики рассказывали мне с восторгом и горьким сожалением, берега Анюя были покрыты заимками русских, жилищами юкагиров и урасами ламутов, а во время экспедиции барона Майделя (1868-1870) они уже были безлюдны и пустынны. Я проезжал по Анюю весной 1890 года и местами видел еще следы разрушенных изб, балаганов, воздушных амбарчиков (строящихся на севере на высоких столбах для защиты запасной провизии вообще или во время ее вяления от аппетита господ медведей), а в стороне от дороги, как мне говорили, встречаются еще остатки висячих ламутских могил (арангасы). На прекращение этого промысла и смотрят, как на одну из главных причин вымирания юкагиров и других жителей Нижне-Колымскаго края [Чтобы судить о вымирании юкагиров, любопытно привести одну цифру не официального характера. При впадении р. Омолона в Колыму живет Омолонский юкагирский род. Всех зовут Востряковыми, так что фамилия относится к роду, а не к лицам. Когда я был в 1891 году в их солении, староста Фодот жаловался на тяжелые времена и рассказал, что во время 10-й народной переписи в 1859 году у них было 54 взрослых мужчин (от 18 до 56 лет), платящих ясак. Они тогда были обложены по 1 р. 30 к. с души, а теперь осталось 6 плательщиков, и общество должно взносить полный оклад.].

    Но тоже явление вымирания мы видим у всех юкагиров. Следующие данные могут служить прекрасной иллюстрацией. В 1862 году юкагиров в области еще считалось 1.518 человек [Памят. Книжка Якут. Обл. за 1863 г.], а теперь их числится всего 436 ч., так что в течение 30 лет юкагирское население уменьшилось на 71%.

    Нельзя тут не упомянуть еще о Чуванцах, народе тоже некогда многочисленном, бывших в союзе с юкагирами против свирепых чукчей, вытеснивших их с берегов Анадыря. О чуванцах мы теперь встречаем сведения только в официальных отчетах, но не в руководствах по народоведению и лингвистике; о них даже не упоминается в Географическом Словаре Российской Империи Семенова. Нет сомнения, что чуванцы больше но существуют, как отдельный народ, так как остатки его отчасти обрусели, отчасти подверглись влиянию других инородцев или даже смешались с ними.

    В Колымском округе от них теперь осталось небольшое оседлое общество в г. Нижне-Колымске, вполне обрусевшее и один род, бродящий к востоку от Колымы по одной территории с оленными чукчами, влиянию которых они подпали: они ведут такой же образ жизни, как чукчи и охотно выдают за них своих женщин [По сообщению советника Областного Правления Д. И. Меликова, имевшего недавно возможность видеть некоторых представителей этого рода, они светло- или рыжеволосы, с овальным складом лица и широким разрезом глаз, несмотря на скрещивание их с чукчами. Тоже самое мне говорили о наружности юкагиров Верхоянского округа. Из этого видно, какой глубокий интерес эти исчезающие племена представляют для антропологов.].

    По сведениям 1862 г. их всего числилось в округе 259, а теперь только 143 чел. [Фельетонист «Русских Ведомостей», г. Дионео, сообщает в № 39 1893 года, что он видел «последнего» чуванца, а в № 134, он называет его по имени — Феодор Лыкчин; но так как Феодор Лыкчин в прошлом году умер, то теперь не должно быть ни одного чуванца. Но дело в том, что Феодор был последним из рода Лыкчиных, живших некогда на Большой реке, и если бы г. Дионео серьезнее относился к тому, о чем писал, то он бы на Колыме видел не одного только чуванца, а знал бы, что на Анюйскую ярмарку приходят из Анадырска чуванцы и коряки. Смерть рода Лыкчыных произошла двумя путями: действительным вымиранием ого членов и переходом женщин в другие общества. Феодор был женат на юкагирке, а дочь его вышла за русского и ее потомство, если оно будет, ужо будет числиться русским.].

    Немного обрусевших или окорячившихся (т. е. живущих с оленными коряками, которых теперь ужо нет в Якутской области) юкагиров и чуванцев находится в Гижигинском округе и Анадырском крае.

                                                                          Чукчи.

    Чукчи иконные враги юкагиров, тоже составляют первобытное население крайнего северо-востока Азии, население живучее, сохранившее свою независимость, оградившее свой язык, нравы, быт, отчасти и территорию от напора коряков, юкагиров, тунгусов, якутов и русских, население, царствующее на тундрах и скалах северо-востока Азии. Занимая площадь, равную Франции, вместе с Апенинским полуостровом — от Берингова моря до Индигирки и от Ледовитого океана до р.р. Анадыра и Анюя — чукотское племя, как бродячее, не велико количеством. Сколько всего чукчей даже приблизительно неизвестно, так как сами чукчи очень плохие счетчики и никому из путешественников или администраторов до сих пор еще не удавалось привести в известность их число; все же цифры, приводимые географами вполне гадательные. Как, напр., добыто число в 12.000 чел., приводимое Венюковым в этнографич. карте России? В Географич. словаре Семенова число чукчей показано в 100.000 чел., но это, вероятно, опечатка. Вследствие предписания Сибирского губернатора в 1710 г. «были отобраны от Анадырских властей показания», по которым «число чукотского племени по разным сказкам было от 3.500 до 4.500 чел.». По соображениям капитана Биллингса [Путешествие капитана Биллингса.] в конце прошлого столетия их было 10.000 чел. Спутник Норденшильда Бове [Реклю. Азиатская Россия.] полагает, что численность этой народности не превышает теперь 3-5 тысяч человек. Другой же спутник Норденшильда Нордквист [Заметки о численности и нынешном положении чукчей, живущих по берегу Ледовитого океана. Известия Имп. Русск. Геогр. Общ., т. ХVII, в. II, стр. 95.] определил одних береговых чукчей, наименее значительную их часть, в 2.000 ч. На вопрос, заданный мной через переводчика чукотскому старшине Арарe [Это самый богатый и староста чукчей, живущих между Колымой и Индигиркой. Имеет кортик, медаль и американскую золотую медаль за спасение экипажа «Жанеты»]: сколько оленных чукчей, он, подумавши, ответил: «много, мы на тундре все равно, что комары». Если это показание своим сравнением сильно преувеличено, то относительно своей точности (за исключением только цифры Нордквиста, приблизительно верной) оно едва ли уступает другим данным. Одно можно сказать: едва ли этот народ не увеличился числом, то он, во всяком случае, не вымирает, упорствуя перед природой и отражая натиск других народов.

    По языку, чукчи, вместе с родственными им коряками и некоторыми жителями островов Берингова моря, принадлежат к тем же народам-особнякам, по классификации лингвистов к гиперборейцам, а по терминологии академика Шренка [Об инородцах Амура, стр. 257.] к палеазийским народам, так как, по его мнению, все народцы крайнего северо-востока с их наречиями, которых нельзя отнести к той или другой из известных лингвистических групп и не имеющих также родства между собой, суть остатки наиболее древних и многочисленных южных народов, уцелевшие потому только, что изолировались от напиравших на них с юга племен, удалившись на край материка.

    По своим физическим свойствам, чукчи представляют собою, можно сказать, этнографический мост между монгольской и американской расами. Преобладающим типом у них все-таки остается монгольский, но часто можно встретить чукчей, у которых монгольские черты едва заметны, и, вместо смуглой или желто-бурой окраски кожи, цвет лица переходит в медно-красный, а нос выдающийся, тонкий и круглый. Это может служить указанием на давнишние сношения северо-восточных азиатов с американскими племенами, но и на то, что смешение их с монголами происходило сильнее и чаще. Точно также в мнениях путешественников о первоначальной родине чукчей существует разногласие. Бове думает, что ее следует искать в бассейне Амура, а Нейман [Известия Сиб. Отд. Имп. Русск. Геогр, Общ., т. I, № 4 и 5.] полагает, что чукчи пришли из северных стран Нового Света. Как видно, вопрос этот еще подлежит исследованию специалистов. Отличаются также противоречием мнения одних и тех же путешественников (как у Неймана) о том, что сидячие (береговые) чукчи отличаются от оленных не только образом жизни, но и наречиями, и в тоже время говорят, что в береговые чукчи идут обедневшие и лишившиеся своих стад оленные.

    По роду занятий можно разделить чукчей на сидячих (анкален), живущих селениями по всему побережью Ледовитого океана от Шалахского мыса до Чукотского носа, отчасти также от носа до Анадырской губы, оленных (чавча), бродящих по Берингову полуострову, в бассейнах рек Анадыра (по левому берегу), Чауна и Колымы (в нижнем течении) и на севере так называемой Большой тундры между Колымой и Индигиркой, и торговых или носовых (кавраремкит).

    Первые имеют собачье хозяйство, занимаются промыслом тюленей (нерп), моржей, белых медведей и полярных лисиц (песцов); нередко находят мамонтовые бивни и китовый ус. Промыслами этими они питают себя и собак и в обмен на их продукты (между которыми особенную роль играют моржовые ремни) получают от бродячих чукчей оленьи шкуры на одежду, обувь и жилище (полог), а от русских табак, котлы, чайники и чай. Вторые, образуя главную массу чукчей, суть настоящие пастухи оленеводы с многочисленными стадами в тысячи и десятки тысяч голов, счет которым хозяева не знают. В олене вся жизнь чукчи; он доставляет ему пищу, одежду, жилье, освещение, отопление (белый мох, напитанный жиром, освещает и греет полог), средство для обмена и рабочий скот для кочевок. Чукчи плохие стрелки и плохие охотники, может быть потому, что большей частью кочуют по безлесной тундре или голым скалистым отрогам Станового хребта [Линия северного предела леса доходит по Лене до 72° с. ш., по Колыме до 69° с. ш., а дальше на восток опускается до 66° и даже 65° с. ш. и весь крайний северо-восток представляет собой гористую местность, скалы которой местами вдаются в Ледовитый океан.], где зверь редок. Они тяжелее на подъем, чем звероловы тунгусы; они охотно сидят па одном месте, если истощение оленьей отавы не заставляет их искать другой. Третьи кочуют около Чукотского носа, где имеют сношения с американскими китоловами и откуда ездят для торга с так называемыми Кыргаулями [В литературе нередко упоминаются Кыргаули или Екыргаули, с которыми чукчи ведут торг, как особый народ. Это приводится, конечно, со слов чукчей (что и мне пришлось слышать); на самом же деле это вообще эскимосы островов Берингова моря, и нет сомнения, что название это происходит от чукотского слова «киргиль», равносильное якутскому «омук» — чужой, иностранный. Напр. «Киргиль-табак» по-чукотски — черкасский (или русский) табак.] и другими эскимосскими племенами островов и северо-западных берегов Америки и с русскими в селении Марково Анадырского края и Анюйская крепость в Колымском округе. В Колымском округе кочуют только оленные чукчи, так как границей этого округа считается река Чаун, до которого нет береговых чукчей.

    Первое известие о чукчах доставил в Якутск казак Стадухин, основавший в 1644 г. Нижне-Колымский острог. В то время чукчи кочевали как на востоке, так и на западе от р. Колымы. После кровавых битв с русскими чукчи удалились с левого берега Колымы, оставив свидетельством своего древнего там пребывания название рек Малой и Большой Чукочьей и оттеснив в свою очередь сидячее эскимосское племя Намоллов с северных берегов Азии к Берингову морю. С тех пор, можно сказать, Колыма служила естественной нашей границей на западе от чукотской территории (как р. Анадыр в Приморской области на юге), подвергаясь по временам нападениям и вторжениям воинственных чукчей, ни за что но желавших потерять свою независимость и быть объясаченными [Из истории известно, с каким упорством везде горные племена отстаивали свою свободу. Тем более трудностей для военных действий представляли холодные, голые или покрытые мохом и лишаями, скалистые отроги Станового хребта. Поэтому понятию отступление чукчей от западных берегов Колымы, образующих отлогую тундру с небольшими возвышениями]. К востоку от Чауна чукчи и теперь еще считаются независимыми от России [В законах о состояниях чукчи причисляются к инородцам не совершенно зависящим от России (ст. ст. 857, 858 и 860)]. Когда чукчи убедились, что русское правительство не имеет намерения насильственно их подчинять, они начали мирные сношения с русскими па почве торговли, этого могущественного рычага сближения народов, и стали со своими стойбищами близко прикочевывать к русским селениям и заимкам [Следующие исторические данные суть извлечения из архивных материалов, собранных мною для составления отдельного очерка по истории сношений русских с чукчами], оставив взаимные опасения, но будучи все таки на стороже. В 1857 г. эрем оленных чукчей Амвраургин просил у ревизовавшего округ чиновника Шевелева дозволения перейти со своими табунами на левый берег Колымы. Дозволение было ему дано. В 1858 г. приезжал в Якутск с выражением верноподданнических чувств один из чукотских старшин Хотто, обещавший прислать на воспитание своего сына, но обещания этого он не исполнил. Тогда же и была выработана форма присяги на русское подданство на чукотском и русском языках и отпечатана в числе 50 экземпляров. С тех пор посредством ласки и подарков происходили отдельные случаи привлечения в русское подданство чукчей — привлечения фактически ничего не изменившего в отношениях чукчей к властям, но способствовавшего все-таки сближению их с русскими. В 1869 г. в бытность так называемой чукотской экспедиции под начальством бар. Майделя, принявших подданство России уже числилось 5 родов, которые бар. Майделем были обложены ясаком по 1 рублю с души (в возрасте от 18 до 50 лет) и таких душ (не считая, значит, женщин, детей и стариков) тогда было 247, соответственно чему количество ясака равнялось 247 руб. То же число чукчей и то же количество ясака продолжает числиться без изменения в позднейших официальных отчетах, а между тем количество чукчей в Колымском округе как на востоке, так и на западе от Колымы довольно значительно [Если даже возьмем данные, собранные бар. Майделем, то получим, что в 1870 г. по одной тундре между Индигиркой и Колымой ужо было 88 семейств с 410 чел. одного мужского пола (из бумаг Нижне-Колымского архива). По переписи, произведенной миссионером о. Аргентовым в 1851 и 1852 гг., в одном Чаунском приходе было 94 семейства с 660 мужчинами и 510 женщинами. Причем часть чукотских семейств этого района не вошли в перепись (Записки Сибирского Отдела Имп. Русс. Географич. Общ. 1857 г., кн. III. Описание Николаевского Чаунского прихода Аргентова)]. На вопрос же: сколько их? можно ответить только, что пока это и приблизительно еще не известно.

    Оставив вопрос о количестве для статистики будущего, я перейду к вопросу о сношениях чукчей Колымского округа с русскими. Есть указания на то, что в промежутках между битвами русские промышленники по временам завязывали торговый обмен с чукчами. Кеннан рассказывает, что вначале чукчи предлагали свои товары на остриях своих копий и обмен производился в полном вооружении с обеих сторон. В 1770 г., после неудачной чукотской кампании Шестакова, смерти Павлуцкого и многочисленных стычек с чукчами, Анадырский острог, откуда предпринимались военные действия против чукчей, и который терпел немало от осад и нападений, был уничтожен, команда переведена в Нижне-Колымск, и чукчи, освободившись от таинственного соседа, сделались менее злобными. Познакомившись с русскими привозными товарами, наиболее простыми продуктами русской культуры, как железные орудия, котлы, посуда, медные чайники и т. д. и отведав табаку и водки, они, хотя с опаской и всегда готовые на бой, стали подходить ближе к берегам Колымы, на которых сосредоточилось русское население, для обмена своих оленьих шкур и мехов на русские товары. Первоначальным местом для торга, по указанию Зашиверского комиссара Баннера (в 1775 г.), была выбрана речка Ангарка, приток Большого Анюя, где была построена Ангарская крепостца. Впоследствии она была перенесена на остров Малого Анюя и названа Островной, но в 1848 г. разлив реки снес часть острова и крепость с ярмаркой перевели на 10 в. ниже, на живописный угор левого берега М. Анюя. На этом месте и теперь крепость стоит и называется Анюйской, но местные жители по традиции продолжают ее именовать Островной. Она находится в 250 верстах от Нижне-Колымска на OSO от него.

    В первое время в крепостцу посылался на время ярмарки из Нижнего значительный отряд казаков, а теперь ежегодно командируются на ярмарку 4-5 казаков, незнакомых с употреблением оружия. В первой половине этого столетия крепость еще была постоянно обитаема несколькими семействами, в их числе был присяжный чукотский переводчик и казачий сотник; теперь крепостца, — окруженная оградой, имеющей вид многоугольника и сложенной на пазах из тонкоствольных лиственниц, с башенкой над воротами, маленькой часовней, караульным домом, десятков жалких срубов для жилья и рядом лавочек и ларей, — тихо покоится на откосе горы — летом убаюкиваемая шумом разливающегося Анюя, а зимой обсыпанная кругом снегом и только в апреле месяце на 5-6 дней она стряхивает с себя снег и воскресает подобно мертвой царевне: вне и внутри нее оживленное движение — кругом крепостцы раскинуты стойбища бродячих племен со стадами оленей, а в ограде помещаются русские с соитиями ездовых собак и товарами для обмена.

    Чтобы не выйти из рамок настоящего очерка, я не могу подробно распространятся об истории этих торговых сношений. Сначала на каждой ярмарке устанавливались по соглашению между русскими купцами и чукчами под наблюдением комиссаров, правила для обмена и определялась меновая единица. В 1811 г. Иркутским губернатором Трескиным, по примеру правил, установленных правительством (в 1800 г) для Кяхтинской торговли, были установлены также правила для Анюйской ярмарки. В них роль меновой единицы играла красная лисица, и определялось, сколько лисиц дается за известный предмет или вес, или за сколько красных лисиц принимается тот или другой мех [Ежегодно перед выездом из Нижне-Колымска в Островную крепость торговцы выбирали из своей среды ярмарочных старшин, пересматривавших меновую таксу, наблюдавших на ярмарке за ее выполнением и каравших нарушителей, т. е. тех, которые давали чукчам за мех больше, чем полагалось по таксе. Наказание, приводившееся в исполнение полицейской властью, доходило иной раз до запрещения провинившемуся торговать на ярмарке на всегда. Торговые старшины перед выходом в Островную составляли «акт», который подписывался купцами и «кредитованными мещанами» (приказчиками). Из имеющегося у нас акта за 1832 год мы приведем тут меновую таксу: 1 пуд черкасского табаку = 10 красным лисицам; 1 п. железных котлов = тоже; 1 п. медных котлов = 20 красным лисицам; 1 медный чайник = 1 красной лисице; 1 топор железный = 2 песцам или 2 моржовым клыкам; 1 железный ковш = 1 песцу или свитку моржовых ремней; 1 пальма (небольшая рогатина) = тоже; 1 нож = 1 выпоротку; 20 красных лисиц = 1 черно-бурой лисице; 4 крас. лис. = 1 бобру; 3 кр. лисицы = 1 рыси; 2 крас. лисицы = 1 сиводушке или 1 выдре; 1 красная лисица = 3 куницам, 4 песцам, 4 моржовым зубам, 4 пыжикам, 15 выпороткам, 1 черной или белой медведице.]. Правила эти существовали до 1869 г., когда бар. Майдель в виде опыта допустил вольную торговлю. Следующий за ним исправник восстановил прежний порядок и представил проект новых правил, но по заключению министра финансов (от 27 апр. 1875 г.) правила эти были отклонены, как стеснительные для инородцев, и с тех пор вольный торг больше не нарушался. Характер торговли от того, что она стала свободной, не изменился и теперь. Для предметов издавна обращающихся на ярмарке (как железные изделия, табак и др.), сравнительной единицей обмена, как по традиции, так и для удобства, продолжает служить лисица, — ибо понятия о ценах (т. е. меновом отношении предметов к деньгам), денежных знаках и представления об их надобности чукчи до сих пор не имеют, —только никто не обязан придерживаться какой-либо меновой таксы, отступление от которой для русских наказывалось раньше запрещением торговать в течение одной или больше ярмарок. Но когда дело идет о новинках, то их меновая ценность (т. е. количественное отношение, в котором один предмет обменивается на другой) определяется главным образом впечатлением, какое они произвели на  глаз дикаря.

    На ярмарку оленные чукчи. доставляют одежду из оленьих шкур, шкуры, ровдугу, живых оленей на убой и в небольшом количестве полярных и других; лисиц; сидячие — тюленьи шкуры, моржовые ремни, клыки, китовый ус, белых медведей и песцов; носовые — дорогие меха (бобров, куниц, черных лисиц, голубых песцов и т. д.), добываемые ими не на скалах крайнего северо-востока, а помощью обмена на русский табак у обитателей островов Берингова моря и северо-западных берегов Америки. Когда товары доставлялись на крайний северо-восток единственным путем — сухопутным (из Якутска), естественно, что все чукчи — и с Берингова полуострова и с Чукотского носа, приходили за ними в Колымский округ, но уже в первой половине настоящего столетия у наших торговцев явились опасные конкуренты в лице контрабандных американских китоловов, а в последнее время и в пароходах добровольного флота, доставляющих товары в Гижигу, откуда Анадырские торговцы доставляют их в чукотские стойбища. Носовые чукчи, получая таким образом товары лучшего качества и дешевле, все в меньшем числе стали приходить в Анюйскую крепость. Раньше их считали на ярмарке сотнями, а в последние годы единицами, приходящими исключительно ради черкасского табаку, крепость которого теряется от морской перевозки. Раньше оборот ярмарки выражался в сотнях тысяч, а теперь не превышает 25.000 руб. Дорогие меха почти отсутствуют на ярмарке, и она потеряла значение заграничного сбыта, сохранив лишь характер внутреннего обмена с оленными чукчами, ламутами и другими бродячими инородцами округа.

    Обращаясь опять к чукчам Колымского округа, надо сказать, что, несмотря на то, что часть из них считается русскими подданными, жизнь их на тундре течет без всякого вмешательства русских властей и быт их мало известен. В общем чукчи и теперь сохранили свои характерные черты. Они горды, чванливы, дерзки, бесстрашны, мстительны и жестоки, хотя часто бывают добродушны Этические требования и добродетели еще находятся у них в той стадии развития, когда они главным образом проявляются по отношению к себе, а не к ближнему. Чукча не терпит обмана со стороны купца [Чукча единственный из сибирских народов, с которым русские торговцы ведут только наличный обмен без кредитных сделок, столь выгодных для купцов при торге например с тунгусами, но и со стороны чукчей нет особого доверия к русским торговцам; они не выпускают из рук мехов, пока не получают их эквивалента.], требует справедливости, чувствителен к оскорблениям, за которые он требует вознаграждения (как мне приходилось видеть), иначе с ним шутки плохи; но в своих действиях по отношению к другим он чаще еще руководится необузданностью желания и правом сильного. Только инстинктивное сознание, что за этой маленькой кучкой русских стоит грозная сила, и в известной степени коммерческий расчет удерживают чукчей от насилия на ярмарке. Здесь они нередко воруют, что плохо лежит,. а там, у себя на тундре и в ущельях скалистых гор, они могут и грабить, полагая, что они в праве отнимать то, что им нужно и чего не хотите дать добровольно [Считаю необходимым тут заметить, что командированный в прошлом году г. Губернатором в Колымский округ Советник Областного Правления Д. И. Меликов из своего двухмесячного путешествия вместе с оленными чукчами по дороге из Гижиги в г. Ср.-Колымск вынес несколько иное впечатление о чукчах. Д. И. Меликов более удачно совершил путешествие, чем другие, предыдущие путешественники, проехавшие по чукотской территории. По его мнению, оленные чукчи — добродушный, гостеприимный и миролюбивый народ; со своими стадами оленей они напоминают патриархальные пастушеские племена. Но с другой стороны и г. Меликов отметил ту характерную черту, что воровство у чужих, чукчи не считают пороком, а сами чукчи ему говорили, что у них еще практикуется обычай убиения стариков и что родовая месть еще находится в полной силе. По сообщению г. Меликова у чукчей существуют только 3 рода деяний, считаемых преступлениями, за которые полагаются наказания: 1) воровство у своих, 2) изнасилование девственницы, груди которой еще не достигли надлежащего развития — причем экспортами в признании зрелости или незрелости у девушки органов кормления бывают «старики» и 3) убийство. По всем этим преступлениям «старики» произносят приговор, состоящий в цене, телесном наказании или смертной казни, а исполнение приговора предоставляется роду, к которому принадлежит субъект преступления. Если род этот откажется от исполнения приговора над своим членом, то род, к которому принадлежит объект преступления, получает свободу в своих действиях и рано ли, поздно ли — иной раз проходят многие годы или десятки лет — но возмездие совершается.]. Но это все-таки относится больше к чукчам, кочующим к востоку от Колымы — до Чукотского носа, куда до последнего времени редко кто из, русскихх отваживается ехать [Из Нижне-Колымска русские ездят только для промысла нерп на берег Ледовитого океана, не удаляясь далеко на восток, доезжают иной раз до Чаунских чукчей, но не дальше Шалахского мыса. В Анюйскую крепость приезжают русские также из Анадырского края, до не ради товаров, которые стоят там гораздо дешевле, а исключительно, чтобы запастись водкой]. Прежде такие поездки были запрещены и даже знаменитый Муравьев-Амурский счел нужным в 1859 г. запретить русским ездить к чукчам без особого разрешения начальства из опасений, каких-либо столкновений. На нравы же чукчей, кочующих между Колымой и Индигиркой, соседство русских повлияло смягчающим образом. Теперь эти чукчи, являются к русским без опасения, доверчиво угощаются и у себя на тундре приветливо принимают русских и якутских торговцев, теперь уж не слышно об убийстве у них слабых детей и стариков, мужья проявляют иной раз ревность, хотя встречаются еще случаи пережинания обычая гостеприимной проституции. Мне известны случаи, когда родоначальники двух стойбищ, в знак заключения дружбы, обменивались на ночь женами. Богатые чукчи имеют обыкновенно больше одной жены. Встречаются отдельные случаи ухода или продажи [Мне известен один только факт продажи мещанином из селения Походск своей 13-летней девочки за 10 оленей, но это дошло до сведения местных властей, которые отобрали несчастную девочку от чукчей. К счастью стойбище их тогда еще было не далеко от Нижне-Колымска] русских женщин, но это не есть обычное явление, наоборот знакомство с чукотским ложем считается ругательством у Нижне-Колымских баб. Ездивший при мне на тундру вместе с женой русский торговец служил объектом для острот: утверждали, что жена заслуживает мужу дружбу и подарки чукчей. Нельзя, наконец, не упомянуть о том, что чукчи нередко проявляют чувство человеколюбия, и что благотворителями могут быть и дикие люди: во время частых голодовок на Колыме, богатые люди жертвуют голодающим оленей, хотя потом хвастают, что содержат все население.

    Но в общем жизнь чукчей мало чем изменилась от соседства их с русскими. Передвижные их жилища и теперь еще состоят из ровдужных шатров, внутри которых устанавливаются один или несколько прямоугольных пологов из оленьих шкур, сшитых наглухо, и в пологи вползают, приподымая край одной из стен. Внутри, на шкурах, сидят обнаженные до пояса мужчины, татуированные женщины и голые дети; коптится светильник из ягеля, напитанного оленьим салом или ворванью, духота, запах пота, вонь и грязь. Трудно себе представить более грязный народ, чем чукчи. После неприличного поведения ребенка мать продолжает стряпать и угощать гостей, но почистив рук. Лакомство чукчей — тесто из сала, мозгов и содержимого желудка оленя — чуть но вызвало у меня рвоты. Раз мне случилось заночевать в чукотском стойбище, и я предпочел спать на морозе, чем в пологе, где ночью отправляются все нужды. Самое худшее время для чукчи — короткое лето, когда кочевать приходится по болотам; комары, мошки и оводы терзают людей и животных; олени бегают с храпом, бесятся и разбегаются; — так что зима со своими жестокими морозами, пургами и мраком гораздо милее ему лета. На самом большом морозе чукчанка с полуоткрытым бюстом [Домашний костюм чукчанки состоит из пыжиковых (шкуры оленьих телят) широких штанов, сшитых наглухо с курткой и когда ей жарко, она снимает один рукав, оголяя руку и плечо и выставляя татуированную грудь. В пологе она и совсем раздевается.] варит на дворе над костром оленину и кипятит в медном чайнике кирпичный чай.

    Не смотря на все сказанное, чукчи самый счастливый из всех северных инородцев, он всегда сыт и с презрением смотрит на своих убогих соседей. Ему неведома лучшая жизнь, а когда напьется настоя мухомора или русской водки, он самый счастливый, но и самый буйный из смертных. Дикость его натуры обнаруживается также в играх, в состязаниях, Побежденный считает себя кровно обиженным победителем, выражение одобрения второму вызывает в первом ярость и чувство мести. Со сверкающими глазами, со скрежетом зубов и с пеной у дико искривленного рта он хватает нож и бросается на победителя. На Анюйской ярмарке я видел такую сцену, и ничего нет страшней и отвратительней ее. Редко поэтому чукотское празднество кончается без увечий или даже убийства с его последствиями — родовой мести.

    Не зная даже приблизительно количества чукчей в различные периоды нельзя делать никаких заключений об увеличении или уменьшении их численности, но смело можно сказать, что это еще не вымирающий народ. Да это и понятно: как пастухи-оленеводы, они не нуждаются в такой обширной территории, как бродячие охотники, а между тем они занимают гораздо большую территорию, чем какая нужна, по вычислению ученых, охотничьему племени — территорию, которую они отстояли, нагнав страх как на старинных соседей, так и на пришлые народы, не исключая и русских; только перед «огненным оружием» последних они отступили немного к востоку. То обстоятельство, что в начале первой половины этого столетия чукчам понадобилось расширение своей территории, может быть, объясняется увеличением народонаселения.

    г. Якутск. 10 апр. 1894 г.

    Вл. Иохельсон

    Беньямин [Вениамин, Владимир, Вальдемар] Ильич [Ильин,] Иосельсон [Іосельсонъ, Иохельсон] – род. 14 (26) января (1853) 1955 (1856) г. в губернском г. Вильно Российской империи, в еврейской ортодоксальной семье.

    Учился в хедере и раввинском училище. Член партии «Народная воля». В 1884 г. был арестован полицией и несколько месяцев провел в Петропавловской крепости. В 1886 г. был осужден на 10 лет ссылки в Восточную Сибирь.

    9 ноября 1888 г. Иосельсон был доставлен в окружной г. Олекминск Якутской области и оставлен там на жительство. Здесь он пишет историко-бытовой очерк «Олекминские скопцы».

    28 августа 1889 г. Иосельсон был отправлен из Олекминска в Якутск, а 29 ноября 1889 г. в Средне-Колымск, куда прибыл 17 января 1890 г.  20 июля 1891 г он был возвращен из Средне-Колымска в Якутск, где устроился на работу в канцелярию Якутского областного статистического комитета.

    Принимал участие в Якутской («Сибиряковской») экспедиции Императорского Русского географического общества, в Северо-Тихоокеанской («Джезуповской») экспедиции Американского музея натуральной истории, а также в Алеутско-Камчатской («Рябушинского») экспедиции Русского географического общества.

    С 1912 г. Иосельсон служит хранителем Музея антропологии и этнографии РАН, профессор Петроградского университета. В мае 1921 г. был арестован ЧК, но заступничество М. Горького освободило его из-под стражи. В 1922 г. па командировке РАН, для завершения работы Джэзуповской экспедиции, выехал в США и в СССР больше не вернулся.

    Умер Беньямин Иосельсон 1 (2) ноября 1937 г. в Нью-Йорке.

    Мархиль Салтычан,

    Койданава