ЎЎЎ 2. Скарлет Бургунд. Якуцкі манастыровец Ёсель Мінор. Ч. 2. Якутская драма 22 марта 1889 года. Койданава. "Кальвіна". 2020.

                                   ЯКУТСКАЯ ДРАМА 22-го МАРТА 1889 ГОДА

                                                                             І.

    События новой жизни на родине давно затмили своей грандиозностью ужасы пережитые нами, якутянами.

    Что в самом деле значит трое повешенных, шестеро убитых и несколько раненых в марте и августе 1889 года, когда теперь мы уже привыкли к сотням повешенных, расстрелянных, убитых и тысячам раненых? Что значат страдания десятка революционеров перед геройскими страданиями десятков тысяч безвестных крестьян и рабочих, поливающих своею кровью, освящающих своими муками трудный путь к свободе? Скажу по совести, мне как-то неловко развертывать перед читателем миниатюрную картину прошлого. И тем не менее, подавив в себе все эти соображения и ощущения, я решаюсь передать кое-какие, не лишенные интереса его подробности, главным образом потому, что с нашей историей связаны имена товарищей, имеющих безусловное право жить в памятниках русского освободительного движения.

    Наш русский мартиролог давно начался, он далеко не кончился, и каждое звено в нем должно остаться для историка, который когда-нибудь нарисует великую и грустную картину борьбы за освобождение. С этой точки зрения я считаю себя обязанным поделиться своими впечатлениями с читателями «Былого».

    О якутской истории в настоящее время появился рассказ в «Современныхъ Запискахъ» Л. Мельшина и рассказ одного из участников ее в «Русской Мысли»; в заграничной литературе имеется драма, написанная по поводу якутской истории, краткий рассказ в «Народномъ Дѣлѣ» и кое-какие сведения в «Матерьялахъ по Исторіи Рус. Рев. движенія» и в книге «За сто лѣтъ», составленной В. Л. Бурцевым. Все это взятое вместе дает довольно верное представление о событии с внешней его стороны. Не хватает одного, — характеристики нескольких лиц, особенно заслуживающих того, чтоб о них не забыли. Поскольку мне удастся пополнить этот пробел, я буду счастлив, и обращаюсь лишь к товарищам, более осведомленным, с просьбой дополнить предлагаемые мною воспоминания о светлых образах Гаусмна, Зотова, Когана-Бернштейна, Подбельского и других, запечатлевших своею кровью один из этапов русского революционного движения.

                                                                              * * *

    5-го августа 1889 года Якутская тюрьма начала переживать ужасный момент. С самого утра чувствовалось напряжение. Надзиратели обнаружили какое-то невольное волнение. Смотритель тюрьмы Николаев был необычайно бледен. Во дворе появился усиленный конвой. В тюремном коридоре меня поразили большие фонари, имевшие вид тех фонарей, что носят обыкновенно перед похоронными процессиями.

    Вскоре нам стало известно, что привезен из Иркутска утвержденный генералом Веревкиным [* Ген.-губ. гр. Игнатьев получил в это время другое назначение и уехал из Иркутска, а назначенный на его место ген. Горемыкин еще не приехал. Оттого исполнял должность ген.-губернатора ген. Веревкин.] приговор военного суда. Мы все как-то примолкли. Наступило ошеломленное состояние. Внутри, в душе еще нет-нет и зажигалась надежда на спасение приговоренных к смерти.

    Страстно хотелось подойти ближе, всмотреться в дорогие лица приговоренных. Я пошел под окно той одиночки, в которой был заперт Альберт Львович Гаусман. Он стоял у решетки, бледный, с блестящими глазами. На лице искаженная улыбка. В руках книжка «Юридическаго Вѣстника», он перебирает листки одной из последних статей; по судорожным подергиваниям его лица было видно, что в голове у него роятся совсем другие мысли. Мне казалось, что он смотрит на меня как-то особенно, уже не как человек, не как любимый товарищ, а как какое то высшее существо, перед которым исчезли все мелочи прошлого и настоящего. Этот особенный глубокий и грустный взгляд черных его глаз врезался с необычайной силой в моей памяти.

    Он заметил мое тяжелое состояние. Я молчал несколько мгновений, показавшихся мне вечностью. Мое молчание прервал Альберт Львович.

    С каким-то особым оживлением и поспешностью он стал говорить о достоинствах прочитанной статьи, давал указания на различные книги, где можно найти сведения по вопросам касающимся новейшей философии права, его любимой науки, вспомнил о важном факте появления у нас нового энциклопедического словаря — «это часто бывало признаком поворота в жизни культурных народов». Затем вдруг замолчал и произнес:

    — Ну-с! «Открой библию на странице такой-то и положи закладку» — это его любимое выражение, которым он характеризовал механическое отношение к чтению. На этот раз фраза, невидимому, имела другое значение. Мне показалось, что ею он хотел мне дать понять, что книга жизни для него закрывается навсегда... Он отошел на момент от решетки.

    Я обернулся. Всех находившихся во дворе попросили войти в камеры. Нас, вопреки давно установившемуся обычаю, заперли на замок.

    Затем мы слышали, как последовательно отпирали камеры-одиночки наших товарищей, приговоренных к смерти.

    Мы прильнули к окошкам, выходившим во двор, по которому они должны были проходить. Невыразимо тяжело, безнадежно тяжело, и в то же время — все еще какой-то слабый луч надежды: авось — останутся живы...

    Первым вывели из камеры А. Л. Гаусмана. Онъ вышел твердым шагом во дворъ тюрьмы, повернулся к окнам и снявъ шапку, поклонился... В глазах светилось что-то страшное, роковой вопрос — «за что?»

    Вторым вышел бодро, с громким прощальным приветом Николай Львович Зотов.

    Третьим был вынесен на кровати простреленный Лев Матвеевич Коган-Бернштейн.

    Ворота закрылись. В душе каждого из нас что-то оборвалось. Невольно думалось — ведь, это товарищи уведены на казнь совершенно случайно, ибо каждый из нас, оставшихся в живых, с таким же успехом мог быть указан во время очной ставки с полупьяным городовым и каждый из нас был бы также уведен «за ворота», в кордегардию, а затем задушен рукой «правосудия», передавшего свои прерогативы какому-то разбойнику из уголовных арестантов, для которого «повесить человека — все одно что муху удавить»...

    В ночь на 8-ое августа 1889 года эти три страдальца были казнены на дворе кордегардии, где на их же глазах ранее того сколачивали виселицы! Самая казнь была совершена с удивительным зверством. Л. М. Коган-Бернштейн был вынесен из кордегардии под петлю на кровати, затем вместе с кроватью приподнят к петле, которую палач и накинул на него. Пусть читатель хоть на момент представит себе эту гнусную картину, активными деятелями которой были офицеры, участвовавшие в суде над нами и чиновники (полицеймейстер и др.) и даже врач! И он содрогнется перед тем, как еще в человеке жив «зверь» и как современная жизнь питает этого «зверя». И не проходит это даром народу... Он уже имеет в своей истории таких засекателей, от одного имени которых содрогнется будущее человечество, таких бесчеловечных субъектов, как Аврамов — казачий офицер, Жданов и др. Вот в чем ужас и опасность: ужас в восстановлении звериной психологи в человеке, в утрате и тех минимальных признаков культуры, которые были приобретены дорогой ценой народом.

    Но я отвлекся.

    Мы не спали ночь, мы переживали все ужасы этой казни; но что должны были чувствовать жены Гаусмана и Бернштейна? Что должна была перечувствовать невеста Зотова — этого себе, конечно, и представить нельзя. А дети, дети! Какое страшное воспоминание оставило в них последнее прощание с отцами...

    Настало утро. В коридор вошел бледный смотритель тюрьмы Николаев, он как-то судорожно продвинулся в одну из камер и, не успев произнести слова, свалился, как сноп в глубоком обмороке. Нервы этого человека, — бывшего товарища по военной службе Когана-Бернштейна, во время его первой ссылки в Якутск, не выдержали [* Во время своей первой ссылки в Якутск в 1881 году, Бернштейн отбывал в Якутске же воинскую повинность. Ред.]. Этот обморок тюремщика до сих пор как-то продолжает мягко звучать в моем сознании, как нечто сгладившее хоть на иоту весь пережитый ужас.

   Утро продолжается. День проходит. Мы все упорно молчим, мы не смотрим друг на друга. Страшная тяжесть сковала ум и сердце. В таком же состоянии прошла и следующая ночь.

    Утром нас вызвали на двор и объявили, что как осужденные на каторгу, мы будем сейчас же закованы, обриты и одеты в казенное платье.

    Вздох облегчения. Приобщение к страданиям убитых и казненных казалось нам облегчением, и мы — никто из нас — не подумал протестовать против этого.

    Что значат эти пустяки перед жертвой, принесенной погибшими без возврата!..

    К 3 часам дня мы уже были настоящими каторжными. Правая половина головы обрита, на ногах кандалы в 13 фунтов весом, вместо обуви — коты, вместо одежды — посконная рубаха, серые штаны и серый халат.

    В таком виде мы путешествовали по двору и думали о том, что нас ждет еще впереди.

                                                                                   II.

    Но почему все это с нами случилось? С чего это началось?

    Вторая половина 80-х годов была, как известно, отмечена победой реакции. Ее столп П. Н. Дурново подводил смело итоги победы по всем знакомому методу. Отправив на виселицу и на каторгу лучших и наиболее выдающихся борцов за освобождение народа, он принялся за высылку сотен молодежи в Сибирь. Для ненавистных ему евреев он отыскал укромный уголок в Средне-Колымске, о котором небезызвестный чиновник деп. полиции Русинов в беседе с Гаусманом выразился очень определенно...

    — О Средне-Колымске мы ничего больше не знаем, как то, что там жить нельзя! Поэтому мы туда и отправляем вас!

    И действительно г.г. Плеве, Дурново и др. ничего, кроме сведений Русинова о Ср.-Колымске, не имели. Впрочем, надо полагать, что и вообще сведения о Сибири и о всей России у них были приблизительно в этом же роде.

    Как бы то ни было, место для водворения найдено. Сроки, сведенные в лисьи, лорисовския времена, до 5-ти лет, по предложению тех же администраторов в 1885-6 году были удлинены до 8, 10 и даже до 12 лет. Административный бессудный порядок разделки с врагом был введен широко в практику. Жертв этого безобразия и насилия было много сотен; в их число попал и я.

                                                                                   III.

    В первый раз я был арестован в 1883 году, — вскоре после убийства в Петербурге Судейкина. В Москве пошли массовые обыски и аресты, и «в числе драки» забрано было множество студентов без всякой причины и без всякого отношения к петербургскому событию. Очевидно переполох в административном муравейнике был так велик, что московские сыщики совершенно потеряли головы и готовы были указывать и ловить всех и обо всех думать, что они причастны к Петербургу. Посадили меня, раба божьего, в городскую полицейскую часть и стали таскать на допросы в жандармское. Я решительно не понимал, чего собственно от меня хотят, но, очевидно, от меня чего-то ждали, ибо на один из допросов соблаговолил даже появиться тогдашний прокурор москов. суд. палаты Муравьев и произнес очень торжественную речь на тему о том, что де «всякий честный человек обязан говорить только правду», а потому он надеется, что я ничего не скрою и признаюсь во всем... Я недоумевал. Чего же, собственно, он хочет от меня? В чем же я виноват? Какой он правды от меня ищет? Но я не успел ему задать этих вопросов, как квадратная голова будущего министра покрылась элегантным цилиндром и он исчез, оставив меня с какими-то жандармскими офицерами; тут-то начался настоящий допрос. Но я решительно отказывался понимать все совершенно измышленные обвинения. Наконец, жандарм вытащил целую пачку «Народной Воли» и других революционных изданий.

    — А читали ли вы все это?

    — Не знаю, все ли, но кое-что, вероятно, читал!

    Аа!.. Значит читали? Да?

    — Да!

    На устах жандарма торжественная улыбка. Мое признание записано, и меня уводят в тюрьму.

    Через месяц меня выпустили.

    Я вновь зажил студенческой жизнью, но в октябре меня вызвали в жандармское управление и объявили, что по Высоч. повелению я отдан на год под надзор полиции и в течение трех дней должен уехать из Москвы.

    — За какие же это преступления?

    — Как! Да ведь вы сами сознались, что читали нелегальные издания!

    Через три дня я уехал в Тулу, где пробыл в руках самодура полицеймейстера Тришатного целый год.

    Затем в начале 86-го года я попадаю в студенты ярославского Демидовского юр. лицея.

    Ни на жизни в Туле «в среде рабочих, ни на Ярославле с любопытными встречами — я не могу останавливаться в настоящей статье. Жизнь, скажу коротко, была в высшей степени интересна и в значительной степени подвинула вперед и мои знания в науке и мое понимание жизни.

    Но пришел веселый май 86.

    Опять обыск, арест и опять тюрьма уже без перерыва до мая 1888-го года.

    Как и в первый раз, я решительно не чувствовал за собой никаких преступлений, но мне на этот раз судьба посулила уже не год надзора, а 10 лет Колымска.

    Когда мой покойный отец пожелал у Муравьева узнать, за что же меня ссылают на такой долгий срок и в такую даль, прокурор ничего не мог сказать и ограничился одним:

    — За вообще вредное влияние на молодежь!

    И так за «вредное влияние» 10 лет ссылки в Колымск! Даже звероподобный Ярославский тюремный начальник Тальянцев не мог спокойно объявить мне этого нелепого приговора. И я до сих пор не могу забыть, как этот сухой, черствый формалист с дрожью в голосе и слезой на глазах прочел мне приговор и старался своеобразно утешить меня, полагая, что меня совершенно обескуражила нелепость нового положения.

     Вскоре после этого меня перевезли этапным порядком в Москву, в так называемую Бутырскую Академию.

    Большинство товарищей, которых я там застал, тоже отправлялись в разные края Сибири. Евреи все в «отдаленнейшие места» Восточной Сибири, т. е. в Средний Колымск, «преступники» же других национальностей в Западно-Сибирские губернии и частью в Иркутскую губернию.

    Часовая башня была полна. В трех ее камерах помещалось уже человек около 30. Среди них были поэт Павел Грабовский, Л. М. Коган-Бернштейн, М. и О. Эстровичи и многие другие.

    Первые впечатления после почти двухгодового одиночного заключения были очень сильны. Я сразу не мог их вместить и встретившим меня товарищам я показался как бы ненормальным, благодаря охватившей меня растерянности. Я не слышал, что мне говорили, не понимал ничего, что меня окружало. Мне казалось, будто кругом меня снуют говорящие манекены. Это продолжалось дня два-три.

    Таких, как я, «вредных» юношей было в тюрьмах много по всей России и их постепенно стягивали в Бутырки. Каждый приносил с собой рассказы о жестокостях и насилиях и еще больше слухов о предстоящих всем нам трудностях пути. Настроение постепенно повышалось, нервность охватывала всех нас. Мы готовились к всевозможным протестам; мы чувствовали, что единственный исход у нас остается — бороться за свое человеческое достоинство до конца. Способы этой борьбы обсуждались однако пока лишь академически. Но когда в тюрьму был приведен из Архангельской губернии Вильгельм Русс, который подтвердил, что одна из административно-ссыльных была изнасилована на этапном пути недалеко от Вологды, чаша терпения переполнилась. После ряда бурных собраний было решено послать протест в министерство и заявить, что мы — нас в это время было уже больше 50 человек — требуем расследования этих гнусных безобразий. Внутритюремная жизнь у нас в это время уже также успела осложниться. Нас стесняли в свиданиях, нас уже «осужденных без суда» запирали под замок, были попытки грубого обращения самого тюремного начальства и особенно помощника Кацари, субъекта «карательного» типа, который в наши дни наверно пожинал бы где-либо лавры насадителей законности. Само собой разумеется, что нам не ответили, и мы вынуждены были принять меры... Опять ряд собраний, на которых было решено — собраться всем «часовикам» в верхней камере башни, забаррикадировать двери и не сдаваться, пока не удовлетворят наших требований. Все это и было сделано 4-го февраля 1888 года. В тот же день вечером во двор башни явился товар. прокурора, жандармский офицер, отряд пехоты, жандармов и надзирателей и потребовали, чтоб мы сдались. Конечно последовал ответ отрицательный. Тогда воинский отряд поднялся в башню, разбил двери в нашу камеру и началась расправа... Продолжалось это недолго. Солдаты успели ударом приклада сбить с ног Ив. Ив. Попова. В это время Л. Коган-Бернштейн бросил по направлению Кравченко (начальника тюрьмы) большую колодку от переплетного пресса, в других местах солдаты как-то вяло дрались. Командир конвоя очевидно, не был расположен производить с мягким сердцем убийства и убедившись, что никаких опасностей, никому не угрожает, отдал приказ отступать. Кравченко выходил последним и все время не переставал ругаться, чем окончательно некоторых раздражил, и когда он был уже на нижней площадке, в него полетела горящая лампа... Опасность, которой он подвергался, очевидно, совершенно покрыла мысль бросившего: он упустил из виду, что от могущего произойти пожара и мы все задохлись бы и сгорели. К счастью внизу кто-то успел накинуть шинель на вспыхнувший керосин и несчастие было предотвращено. «Войско» удалилось. Это было в 11 час. вечера. Мы стали считать, — всели на местах. Оказалось, что один из товарищей Шур отсутствует: его за волосы сволокли с третьего этажа и утащили в карцер.

    После тревожной ночи наступило еще более тревожное утро. Мы отлично понимали, что борьба с нами правительству слишком легка. Решено было сдаться, предварительно поставив условие, чтоб никаких насилий над нами не производили. Условие было принято. Двор вскоре наполнился тройной цепью, в центре которой прокурор и жандармский офицер выслушали из уст тов. А. Редько подробное объяснение. Затем нас по одиночке выводили из Часовой башни. Четверо обманным способом были водворены в карцера, несколько человек, за неимением карцеров, в одиночные камеры, остальные в общий карцер, где для нас отведена была целая половина коридора, имеющего в длину около 70 шагов, с тремя большими камерами. Для каждого была поставлена койка, столик... Каюсь, когда я попал из одиночки в эту огромную камеру, я почувствовал себя гораздо лучше, чем в Башне.

    Наконец после целого ряда переговоров и протестов, происходивших накануне наступления мая, администрация нам уступила и решила отправить в Сибирь всех вместе, а не так, как думала — разбив нас на небольшие группы. 6-го мая 1888 года мы двинулись. С нами были три каторжанки Е. Тринидатская, Н. Сигида и У. Федорова. С первого же момента, как мы оказались вместе, последняя из них категорически заявила о своей решимости бежать, и бежать как можно скорее. Наши мысли и сосредоточились на этом.

    Побег был чрезвычайно удачно устроен в Тюмени и открыт властями лишь в Томске. На нас озлобились до последней степени. Усилили надзор, усилили грубость. В Томске чуть-чуть не произошло избиения. Из Томска нас уже отправляли группами по 14-15 человек. Я оказался в группе вместе с Е. Тринидатской, Н. Сигидой, Г. Клингом, М. и В. Гоц, И. Т. Цыценко и др. За нашей группой, в которой были каторжанки, надзор был особенно строг, и на одном из этапов, где Тринидатскую заподозрили в желании бежать, нас изрядно помяли. Особенно досталось покойной Н. Сигиде.

    Путешествие по этапам в течение чуть не полугода от 5-го мая до конца октября, когда мы прибыли в Иркутск, было до нельзя утомительно и оскорбительно. Нервы наши расшатались до последней степени. Уверенность в том, что нас ждет что-то ужасное, росла и крепла. Каждая встреча приносила нам известия о страшных гонениях и притеснениях политических в Якутской Области. Но чаша нашего терпения переполнилась, когда на одном из этапов нас посетил наш старый товарищ И. Рубинок. Мы его не узнали. Блуждающий взгляд, непонятные речи, апостольский тон — все это нас привело в ужас.

    — Да, кончил он свою речь, там в Якутске вы должны протестовать до последней капли крови...

    Я не передаю в подробностях этой ужасной встречи, но мы были ошеломлены и внутренне убедились, что Якутка нас угостит еще не одним сюрпризом. Рубинок был психически расстроен благодаря побоям...

    Наконец после долгих мытарств в ноябре мы прибыли в Якутск и были выпущены из тюрьмы в город.

    Недели через две — три нас накопилось больше 50 человек, подлежавших отправке в Вилюйск, Верхоянск и Средне-Колымск. Мы собственно говоря всегда знали, что ссылка в эти места чрезвычайно тяжела, но знали и то, что до того времени местные власти не принимали против ссыльных сугубых мер угнетения и уничтожения. И мы терпеливо ждали своей далеко не сладкой участи. Но в Петербурге г. Дурново и его соратники боялись, как бы мы ни оказались в слишком благоприятном положении. Ему хотелось упиться местью и поскорее узнать, что мы похоронены в снегах Колымска. И вот летит приказ в Иркутск, а оттуда в Якутск — «немедленно всех отправить на места, назначенные для их ссылки». Можно ли в это время отправлять, как отправлять — это не касается Дурново... Велено исполнить — и мы оказались в руках большего или меньшего благоразумия и человечности местной власти. Доза этих качеств, как известно, и в обычное время не велика даже в местах близких к центрам нашей культуры, что же было ждать от таких субъектов, как вице-губернатор Осташкин, полицеймейстер Сухачев и пьяница пристав? Им сказано «подтянуть и отправить»! И они принялись... Считаться с условиями, сообразить, мыслимо ли выполнение приказа в том или иномъ положении — это не в обычае различных держиморд, у которых на уме лишь одно положение — «я — власть, что хочу, то и делаю».

    Осташкин издал приказ «во исполнение» предписания, которым предписано отправить всех немедленно на места приписки, в Верхоянск и Средне-Колымск.

                                                                                   IV.

    С этого момента начинается «Якутская драма».

    По собранным нами сведениям выполнение предписания Осташкина угрожало не только здоровью, но и жизни ссылаемых.

    Обычай установился до этого момента такой, что в Верхоянск и Колымск отправлялись ссыльные подвое под конвоем двух Якутских казаков, при чем грузу позволено было брать, сколько необходимо. А необходим был довольно большой груз по следующему расчету. Каждому необходимо было запастись прежде всего бельем, одеждой и книгами, что по весу составляло около 4-5 пудов, затем провианту приблизительно на 2½ месяца пути, т, е. по крайней мере 5 пудов хлеба, пуда 2 мяса, масла, кирпичного чаю и сахару и пр. Провианту каждому ссыльному к тому же приходились брать в двойном размере — на себя и на своего казака, который иначе просто осуждался на голодуху. Далее отправка пар происходила раз в 2-3 недели с таким расчетом, чтоб они не догоняли друг друга, ибо скопление 8 человек в юрте на стоянке привело бы к тому, что вперед двинулась бы одна пара, а другой все пришлось бы ждать возвращения лошадей или ездовых оленей, на которых однако сейчас же опять ехать вперед было бы немыслимо. Животным необходим по крайней мере 2-3 дневной отдых.

    Наконец, некоторым товарищам было совершенно немыслимо в эту стужу ехать, — особенно относилось это к женщинам, уже и так измученным семимесячным путешествием в самых ужасных, отвратительных условиях.

    Появление Осташкинского приказа отправлять еженедельно по 4 человека в сопровождении 4-х казаков, и сократить багаж до 5-ти пудов — поставило вопрос очень остро. Для нас всех было ясно, что подчинение этому нелепому приказу равносильно добровольному самоубийству на радость Осташкину, Дурново и К°.

    Мы не могли пойти на такой гнусный прием спокойно, мы не могли не выразить своего протеста во всех зависящих от нас формах. Начался ряд совещаний. Строились всевозможные планы. Одно было ясно, что никто из нас не подчинится добровольно безумному распоряжению, что необходимо добиться его отмены и не только для нас, но и для всех будущих Якутских ссыльных. Но как этого добиться? Некоторые товарищи предлагали предпринять массовый побег, но для этого прежде всего не было, средств, да и безрезультатность плана была очевидна: из Якутска одна дорога — по Лене и нас всех конечно переловят. Другие предлагали совершить вооруженное нападение на первую отправляющуюся пару, отбить ее у казаков; третьи — совершить нападение на губернатора и тем парализовать его план... Все это однако очевидно не могло привести к цели. Наконец возникла мысль просто оказать сопротивление и не ехать добровольно. На этой мысли как-то все невольно останавливались больше всего. А. Л. Гаусман указывал, что план этот тоже вряд ли приведет к желанному результату.

    Он говорил, что такой план все равно приведет многих из нас к смерти и каторге — но на это уже благодаря сильному возбуждению никто не обращал внимания. «Все равно погибать, так уж лучше так погибнуть, чтоб миру стало известно все безобразие русского правительства, — так погибнуть, чтоб пробудить в живых дух борьбы, бодрости и толкнуть вновь на путь непосредственной борьбы товарищей в России. Однако по настоянию А. Л. Гаусмана решено было, прежде чем остановиться на способе сопротивления, сделать еще одну попытку мирного разрешения вопроса. Решено было всем подать губернатору однородное заявление о невозможности подчиниться его распоряжению, привести все разумные мотивы и данные, подтверждающие наши соображения. Мы для этой цели собрали показания целого ряда лиц — казаков, купцов и даже судебного следователя Меликова. Все показания подтверждали наши указания. В ночь с 20 на 21-ое Марта записка была составлена и переписана в 30 экземплярах, и каждым из нас подписана отдельно. Это было сделано с той целью, чтоб избежать отказа в принятии заявления на том основании, что коллективных заявлений мы не имеем права подавать. Заявление было написано совершенно корректно и с таким расчетом, чтобы Осташкину представилась возможность вполне серьезно отнестись к нему и приостановить свое распоряжение. Утром 21-го Марта заявление было, не без труда впрочем, принято полицеймейстером Сухачевым во дворе Губернского Управления для передачи вице-губернатору.

    — Ответ вам будет дан завтра утром на квартире Ноткина, заявил нам Сухачев после нашего настойчивого требования.

    С этим мы и ушли. У многих из нас затеплилась надежда, что разумные соображения подействуют на Осташкина. Но в то же время почти все заботились о приобретении оружия: в городе распространился слух, что местную команду офицеры Важев и Карамзин подготовляют к бою. Солдатам были выданы боевые патроны, вечером их поили водкой и просвещали на счет того, «кто есть внутренний враг...»

    Нас тоже охватила могучая волна возбуждения. Мы уже не могли расстаться. Каждый чувствовал, что среди нас уже есть обреченные, которых, вероятно, никогда уже не удастся увидеть. Покойный Пик, Зотов и некоторые другие на меня лично именно производили такое впечатление, что я старался лишь запомнить их черты лица, голос... Покойный Пик с самого начала настаивал на том, что иных методов для защиты своей личности; кроме вооруженного сопротивления, у нас в распоряжении нет. Если бы даже все решили подчиниться нелепым распоряжениям Осташкина, смелый, энергичный Пик твердо решил сопротивляться отправке всеми средствами. Нельзя не сказать, что его твердая решимость повлияла отчасти на общее решение.

    Ночь на 22-е марта мы проводили уже все вместе на квартире Ноткина, служившей для нас клубом. Туда мы собирались, читали газеты, книги и письма, имевшие общий интерес. Ночь прошла тревожно. Природный юмор Николая Львовича Зотова поддерживал общее настроение. На чердаке в слуховом окне было устроено дежурство. Мы думали, что нас могут ночью захватить врасплох.

    Утром около 10 часов появился полицейский надзиратель Олесов и потребовал, чтоб мы все немедленно пришли в полицейское правление, что мы отказались исполнить в виду того, что мы согласно указанию полицеймейстера собрались здесь, куда обещано нам сообщить ответ губернатора.

    Олесов быстро ушел, скорее даже убежал и не больше как через 10 минут дежурный сообщил, что к дому беглым шагом приближается целый вооруженный отряд под командой офицеров Важева и Карамзина.

    Мы собрались в первой комнате и стали около дивана, имея перед собою стол. Дом быстро был окружен цепью солдат, взявших ружья на перевес. Не прошло минуты, как в комнату вбежал взвод солдат с фельдфебелем, под командой Карамзина и в сопровождении полицеймейстера Сухачова, который остановился за цепью солдат.

    Войдя в комнату, Карамзин заявил, что требует нас в полицейское управление. Ему стали объяснять, что это совершенно излишне, что мы здесь ждем ответа губернатора и что, вообще, нет никакой надобности вести нас под конвоем целого отряда.

    — Пусть нам покажут бумагу с требованием и мы сами туда найдем дорогу.

    — Да что с ними разговаривать долго! Берите их силой — крикнул Сухачев и опрометью бросился на двор.

    Карамзин немедленно же отдал приказ солдатам окружать нас.

    Я помню, как солдаты двинулись по направлению той стены, ближе к которой стоял Коган Бернштейн; помню моментально наглупившее зловещее молчание. Затем — стон, кто-то падает. Выстрелы. Я оборачиваюсь назад и вижу горящие глаза Зотова, стоящего на диване с револьвером в руке. Еще момент — опять выстрел, еще стоны. Я падаю. Чувствую, что меня будто бы что-то толкнуло в шею, пронизало.

    Ну вот и конец. Это вероятно я умираю, мелькнуло у меня в голове.

    И я потерял сознание в тот момент, как я почувствовал, что у меня изо рта падает какой-то тяжелый предмет.

    Не прошло вероятно и двух-трех минут, как я очнулся.

    В комнате никого уже не было. Я боялся подняться: думал, что меня тотчас же пристрелят через окно.

    Жгучая боль, однако, заставила меня подняться, перейти в другую комнату и улечься на кровати, где мне сделала первую перевязку Наталья Осиповна Коган-Бернштейн.

    В той же комнате, израненный в живот М. Фундаминский стонал от сильнейшей боли. Дальше слышались сдержанные стоны Л. М. Когана-Бернштейна и Софьи Гуревич. Все это мне казалось ничто по сравнению с тем страшным впечатлением, которое на меня произвел труп убитого наповал Пика. Его поникшая голова не исчезала из моих глаз, хотя я только прошел мимо него...

    Все замолкло, кроме стонов. Но все чувствовали, что это еще не все...

    Через несколько минут разнесся слух в доме, что приехал Осташкин. У многих явилась одна и та же мысль — отомстить этому негодяю, за пролитую кровь.

    Зотов всех предупредил. Он быстро взял револьвер системы Смита и Вессона и выбежал на крыльцо.

    Смело стоя под угрозой быть убитым (солдаты навели на него ружья), он целился в Осташкина, который, весь изогнувшись, бежал по направлению к воротам. Две пули были пущены ему вслед Зотовым; одной прострелено пальто, другая ударилась в пуговицу и лишь контузила его.

    После, этого Зотов бросился обратно в коридор, но вслед ему уже началась пальба залпами со всех сторон. Одной пулей он был ранен в лопатку. Другая пуля, пробив две стены, прострелила насквозь М. Гоца; во дворе были наповал убиты Шур, Ноткин, Муханов и П. Подбельский, прибежавший из города, когда раздалась пальба.

    Ни крики «сдаемся», ни полное отсутствие стрельбы со стороны ссыльных не могли сразу остановить солдат. Даже приказ Важева не сразу был исполнен.

    Наконец, стрельба прекратилась. Оставшиеся не раненые товарищи вышли во двор, раненые остались в доме. В комнату ворвались солдаты. Не знаю, почему, но солдаты никого не тронули, а лишь угрожали приколоть. Вышел во двор и я. Здесь мы все столпились, для раненых были поданы пошевни. Я сел вместе с Зотовым. Перед нами на другие сани складывали трупы, среди которых было и тело Подбельского, еще продолжавшего издавать мучительное хрипение...

    Нас окружили двойной цепью солдат и повели — одних в больницу, других в тюрьму.

                                                                                   V.

    Странное ощущение мы испытывали в первый день. Я помню его ясно. Мы были как бы в опьянении. Ни стоны раненых, ни вид избитых: не производили на нас никакого впечатления, да и собственной боли никто из нас не ощущал. Мы без конца говорили. Только Гоц, получивший страшную рану в грудь на вылет, тяжело дышал, почти задыхался. Зотов, несмотря на рану, все время ходил по палатам и оживленно беседовал. Софья Гуревич, вся израненная штыками в живот, умерла через полчаса в больнице, при чем все время была в полном сознании и просила дать ей яду, чтоб скорее умереть.

    На следующий день возбужденное состояние сменилось психической реакцией. Началось переживание всего перенесенного.

    Так тянулось время. Врач Гусев относился к нам очень хорошо и прилагал все усилия к облегчению страданий. Лечение велось энергично. К концу 6-й недели почти всех раненых уже перевели в тюрьму.

    Началось следствие, допросы и ожидание суда. Нас решено было судить военно-судной комиссией по законам военного времени на основ. 279 ст. за вооруженное восстание с заранее обдуманным намерением. Самый тип архаического екатерининского суда, да еще при содействии 279-ой статьи давал следствию и суду полный простор разделаться с нами согласно приказу из Петербурга «примерно и беспощадно».

    В мае прибыл суд в составе презуса — начальника иркутского дисциплинарного батальона Савицкого, трех асессоров (т. е. членов суда) каких-то поручиков и подпоручиков (Корсакова, Тягунова и, Ермакова) и аудитора (т. е. делопроизводителя), чиновника особых поручений при Иркутском генерал-губернаторе, Федорова. Свою деятельность суд начал с того, что посетил тюрьму и осмотрев ее с точки зрения возможности побега, распорядился о том, чтоб у нас были отняты ремни, пояса и полотенца во избежание самоубийств. Далее все старания были приложены к тому, чтоб определить, кто из нас стрелял. С этой целью необходимо было отыскать свидетелей, которые бы на очных ставках показали, кто стрелял, т. е. те жертвы, которые подлежат безусловной казни. При помощи Сухачева и Олесова свидетели из городовых были найдены. Ничего возмутительнее и гнусней этих очных ставок с нравственными выводками я не могу себе представить. Этих очных ставок было две или три. Нас всех выводили на тюремный двор, выстраивали в ряды, затем вводили какую-нибудь новую фигуру, которая на вопрос: «Узнаешь?» тыкала пальцем вперед и тем самым осуждала на смерть. Надо, однако, признать, что все старания Сухачева и Олесова привели лишь в двух случаях к желательному для них показанию. Это, когда один из городовых ткнул пальцем на покойного А. Гаусмана и фельдфебель на К Бернштейна.

    Нас эти очные ставки поразили, как гром. Одного показания, ничем решительно не подтвержденного, оказалось совершенно достаточно, чтобы предать казни совершенно невиновных людей. Нам достоверно было известно, что А. Гаусман не стрелял. Мало того, все мы знали, что он оставил свой револьвер дома именно потому, что, во-первых, лично был против такой формы протеста, а, во-вторых, решительно был неспособен в кого бы то ни было стрелять. Он отправился на квартиру Ноткина 22-го марта только из глубокого чувства солидарности и товарищества и искреннего демократизма, заставлявшего его всегда идти за решением большинства своих друзей. И вот этот-то человек всей душой бывший против вооруженного сопротивления, человек, сознательно не могущий выносить даже и мысли оказаться причиной боли, страдания, тем более смерти, оказывается виновником убийства...

    Когда кончились очные ставки, закончилось и самое следствие. Судьям нужны были только сведения о лицах, которых во что бы то ни стало надо казнить.

    В июне нас судили... судили совершенно также, как щука судила пескаря. Суд происходил «по законам» екатерининского времени в полной форме. Одну из больничных палат перегородили высокой решеткой, проделали в решетке окошко, около него поставили столик. С другой стороны решетки — большой стол покрытый сукном и стулья для судей. Вот и вся обстановка.

    Суд начался с так называемого судебного следствия, при помощи которого полагается так сказать произвести окончательную проверку судебных данных. Судебное следствие предполагает уже присутствие и защитников. Но нам защитников не полагалось, мы их были совершенно лишены.

    Следствие было упрощено до последней степени. Нас поочередно водили в суд, к окошечку и предлагали обычные вопросы, удостоверяющие личность, а затем предъявляли один и тот же стереотипный вопрос:

    — Признаете ли себя виновным в вооруженном восстании с заранее обдуманным намереньем?

    Конечно на это судьи получали однообразный ответ отрицательного характера, ибо на самом деле произошло 22-го марта не вооруженное восстание против властей, а наоборот вооруженное нападение властей и солдат на мирных людей, находящихся в плену у врага. Впрочем наши ответы нисколько не интересовали судей; они своим допросом лишь выполняли неизбежную формальность. Приговор в общих чертах им был давно предписан из Петербурга, надо лишь было разыграть комедию суда. Только этим возможно объяснить тот цинизм, который сквозил в каждом слове, каждом действии суда. Так, на третий день судебного процесса нас всех привели в суд и на кровати принесли туда же парализованного Когана-Бернштейна, для «выслушания выписки из дела», т. е. обвинительного акта. Читали его недолго, ибо составлен он был не на основании наших и свидетельских показаний, а, так сказать, по заранее определенному плану. Надо было нас обвинить в «вооруженном восстании с заранее обдуманным намерением», и весь обвинительный акт был с этой целью написан. Доказательств не было, да и быть не могло, ибо на самом деле, не нелепо ли говорить о восстании, когда 30 человек по приглашению полиции собираются в одну квартиру, где их пристреливают как куропаток! По прочтении «выписки» презус обратился к нам с вопросом, не имеет ли кто «чего заявить», при чем указал, что защищаться нам нечего, ибо «все уже принято во внимание». Тут же, пошептавшись между собою, мы решили, что А. Л. Гаусман сделает несколько заявлений, чрезвычайно важных, о судебных нарушениях.

    — Позвольте мне сделать несколько заявлений.

    — Говорите, — ответил ему не без удивления презус, а Федоров даже встал за столом.

    — Видите ли, прежде всего, по закону «Военно-Судная Комиссия» не имеет права судить женщин. Поэтому мы требуем передачи дел Веры Гоц, Анисьи Болотиной, Анастасии Шехтер, Натальи Коган-Бернштейн, Розы Франк, Евгении Гуревич и Полины Перли гражданскому суду. Заявление это было подкреплено указаниями на статьи закона и на судебную практику. Суд был удивлен, но, записав это, намерен был уже успокоиться.

    — Затем, продолжал А. Л. Гаусман, на основании закона, несовершеннолетние также не подлежат суду Военно-Судной Комиссии. Поэтому дела Леонида Бермана, не достигшего ко времени 22-го марта совершеннолетия, и Михаила Эстровича должны быть переданы гражданскому суду.

    — Далее, что касается моего дела; начал было Гаусман, но тут раздался грубый циничный окрик презуса:

    — Да, что его слушать! Всего тут не переслушаешь! Выводи их вон! Мы были ошеломлены. Однако конвой нас окружил тройной цепью и увел обратно в тюрьму. Затем, дня через два или три, нас опять повели в суд для выслушания приговора. Первоначальным приговором осуждались к смертной казни Н. Л. Зотов, Л. М. Коган-Бернштейн и А. Л. Гаусман; к каторжным работам без срока — О. Минор, М. Гоц, А. Гуревич и М. Орлов, М. Брамсон, М. Брагинский, М. Фундаминский, М. Уфланд, С. Ратин, О. Эстрович, Вера Гоц, Полина Перли, А. Болотина, Н. Коган-Бернштейн; к меньшим срокам каторжных работ были присуждены остальные, при чем несовершеннолетние Евгения Гуревич, К. Терешкович, Л. Берман и М. Эстрович к 10 годам каторжных работ, С. Капгер, Анна Зороастрова, Борис Гейман к 15 годам, — Могат на поселение «в виду того, что он не был на квартире, где произведено было восстание», а Роза Франк и Анастасия Шехтер к 4-м годам каторжных работ, «в виду того, что они не только не оказывали сопротивления, но на приглашение полиции идти в полицейское правление, говорили товарищам, что следует идти». Хотя на самом деле ничего подобного не было, но мотив приговора для посылки людей на каторгу и лишения их всех прав состояния должен быть отнесен к безусловно классическим. И так мы выслушали приговор. С каким чувством мы переходили улицу из залы суда в тюрьму, легко себе представить.

    Началось ожидание утверждения приговора. Почти два месяца прошло со дня выслушания нами судебного приговора до его конфирмации. Это ужасное время до 5-го августа переживалось с большим трудом. Постоянное соприкосновение с тремя близкими людьми, судьба которых была почти наверное решена, отзывалась на всех нас нелегко.

    А что было после 5-го августа я уже говорил выше. Отмечу еще то удивительное спокойствие духа, которое проявили наши три мученика.

    А. Л. Гаусман, уже будучи на гауптвахте и видя как строится виселица, проявил поразительную, могучую силу духа. Он в это время больше всего времени проводил со своей маленькой дочерью Надей, которую страшно любил. Он играл с ней, шалил, смеялся, бегал... С такой же силой и бодростью отнеслись к предстоящей смерти и Л. М. Коган-Бернштейн и Н. Л. Зотов.

    Наша родина дала за последние годы героев-гигантов. Великая борьба, разгоревшаяся ярким пламенем, не могла не дать их; но проявить столько мужества, столько геройства где-то там далеко, в Якутске, в такое время, когда о борьбе как будто забыли — это двойное геройство, это двойная вера в правду, в идеал, в счастье человечества! И действительно эти люди были совершенно особенные, хотя и различные по типу.

    Альберт Львович Гаусман, человек глубокого ума, широкого образования. Он был недюжинным естественником и юристом, принимал участие в журнальной работе, в революционном движении участвовал в начале 80-х годов и, кажется, имел какое-то отношение к деятелям 1-го марта 1881 г. Сам он впрочем никогда о себе ничего не рассказывал и, когда мы хотели узнать под каким псевдонимом и что он писал, он категорически отказался ответить. После него не осталось ни писем, ни рукописей, ибо после его ареста все это было поспешно уничтожено. Всякий свой поступок А. Л. предварительно строго обдумывал, обсуждал, взвешивал совершенно хладнокровно все обстоятельства и лишь убедившись, что следует действовать так-то, он шел по определенному пути твердо, без колебаний. Так было и 22-го марта. Когда он после всестороннего размышления пришел к убеждению, что он должен быть с товарищами в момент защиты человеческого достоинства и пробуждения борьбы во имя идеала, он отбросил все другие соображения и был с нами. Он употребил все усилия, чтоб отклонить принятие решения, но раз оно принято — он уже не отступает ни на шаг и идет не колеблясь до конца.

    — Я умираю с твердой верой, что близко наступление идеала правды и добра — так он нам писал перед казнью, и это у А. Л. не было красивой фразой, это было действительно глубоким убеждением, продуманным и прочувствованным. И он внушал всем окружающим ту же серьезную веру и готовность жить и умереть во имя ее. Большой ум и железная воля, выдающиеся душевные качества и необычайная скромность, непреклонность в принятых решениях и поразительная доброта, мягкость и способность проникаться чувством другого — все эти качества сочетались в нем в чудной гармонии, и неотразимо действовали на всякого, кто с ним соприкасался. Кристальная чистота его души невольно действовала на всех. И я не знаю за долгие-долгие годы своих знакомств со всевозможными людьми, не знаю другого, кто бы действовал так на душу, как Альберт Львович. Он мне всегда напоминал Сократа.

    Николай Львович Зотов, человек сбитый из стали, человек для которого нет ни преград, ни опасностей, даже наоборот, чем опаснее положение, чем рискованнее предприятие — тем веселее, смелее и предприимчивее становится жизнерадостный, могучий борец. Он с детства привык к опасностям и к пренебрежению ими. Живя в Крыму, лазая по скалистым горам, он в дни детства еще приучился ко всяким опасностям. Отец заставлял его ловить змей, вырывать у них ядовитый зуб и класть змею за пазуху. Занятие далеко не безопасное. Он был хорошим стрелком, прекрасно ездил верхом и вообще закален так сказать для боевой жизни. И вся его студенческая жизнь всегда была полна опасностей. То он устраивает типографию в Петровской академии, то скрывает кого-нибудь; а когда попадает в Сибирь, то дня не проходит без самого резкого протеста против всяких попыток оскорблять и подавлять ссылку. За такие-то протесты Н. Л. Зотов из Тобольской губернии вместе с другими товарищами ссыльными был переведен в Якутскую Область. Этапное путешествие от Сургута до Якутска было для Зотова, Орлова и других истинным хождением по мукам. Чуть ли не на каждом этапе им приходилось протестовать против всевозможных безобразий этапного начальства и быть за это битыми; частенько их вязали веревками, бросали в кошевы и везли, так от станка до станка. Н. Л. был конечно всегда впереди во всех этих протестах и всегда как-то легко и весело, с прирожденным юмором, проделывал самые рискованные вещи. Надо ли добыть для отопления этапа дров, которых не дает офицер, и Н. Л. с песнями растаскивает нары и начинает ломать доски на дрова; надо ли добиться замены не горящей лампы другой, и Н. Л. получив отказ расплющивает худую лампу поленом и тем заставляет конвойных принести сейчас же другую и т. д. Вечно веселый, вечно бодрый он и другим не давал унывать в самые тяжелые моменты. И его все любили, любили как-то горячо, по-братски. И он всех любил, ко всем относился особенно тепло. Стоит прочитать его письма к родным из тюрьмы, чтоб убедиться, какая это была нежная, любящая натура.

    И эта натура доведена была от любви к ненависти насилиями нашего строя, не дававшими ни минуты нравственного покоя этой глубокой и чуткой душе. И он погиб, погиб как истинный герой, нанеся своему врагу посильный ущерб.

    Лев Матвеевич Коган-Беренштейн яркий революционер, пытливый, мыслящий человек. Каждый поступок оценивался им исключительно сквозь призму того великого дела социалистического освобождения человечества, служению которому он посвятил свою жизнь, с ее неисчерпаемым источником моральной силы и умственной энергии. Каждый шаг своей жизни он предварительно соразмерял с логическими его последствиями. Вопросы, будет ли это полезно делу прогресса, будет ли это полезно для освобождения русского народа — всегда стояли перед ним во всей своей сложности. Обладая недюжинным умом и широким образованием, он ни минуты не переставал работать над своим миросозерцанием, стремился создать целебное философско-социологическое обоснование своих народовольческих взглядов. Кипучая натура Льва Матвеевича не давала ему однако увлечься наукой. Жизнь со всеми острыми моментами борьбы неудержимо влекла его к себе.

    Еще будучи студентом, он принял активное участие в Сабуровской истории [* О «Сабуровской исторіи» см. в воспоминаниях А. В. Тыркова. «Былое», май. Ред.], за которую вместе со своим другом Папием Павловичем Подбельским попал в ссылку в Якутскую область. Здесь он служил в солдатах и след его службы мы имели случай наблюдать 22-го марта. Унтер-офицер той самой роты, которая нас расстреливала, увидав раненых и убитых, не мог скрыть к нам своего сочувствия. Когда я уже сидел в санях, он подбежал к нам, пожал руки и поцеловал. У него на глазах были слезы. Другой сослуживец Льва Матвеевича оказался начальником Якутской тюрьмы Николаевым, проявившим массу доброты и предупредительности ко всем нам. Он горячо любил и глубоко уважал Льва Матвеевича и не мог перенести мысли о предстоящей казни. После получения приговора в окончательной форме Николаев испытывал глубокое страдание, а когда после казни в злополучную ночь с 6-го на 7-е августа он прибежал к нам в камеру, то не успел и слова выговорить, свалился в глубоком обмороке. Все, кто знал Льва Матвеевича, не мог не поддаться его влиянию, его искреннему и глубокому убеждению в правоте социально-революционной мысли. Он стремился «использовать» в целях движения каждое, положение, в какое его случай ставил, каждый шаг, каждую свою мысль; даже в самые трагические моменты он не забывал, что он весь существует до последнего момента жизни только для борьбы за свободу. Этим объясняется и различие в тоне посмертных писем завещаний наших трех страдальцев. В то время, как А. Гаусман коротко завещает нам веру в торжество правды и справедливости, Зотов старается в письмах передать свою волю, свою глубокую любовь к людям, — Коган-Бернштейн пишет вдохновенное письмо, каждая строка которого проникнута агитационной мыслью, призывом к борьбе.

    Каждый из них является ярко выраженной индивидуальностью. Они не похожи друг на друга, но одинаково велики в своих особенностях и дополняют друг друга.

    Грустно и больно, что не суждено им было дожить до наших дней, когда их крупные таланты могли бы дойти до своего расцвета.

    Вспоминая то далекое время, когда смерть могла одинаково легко поразить каждого из нас, меня всегда поражает, что по какому-то злому фатуму 22 марта погибли лучшие из нас. Не говоря о казненных, невольно мысль останавливается на благородном олицетворении нравственности в лице Ноткина, который еще во время этапного путешествия был прозван «ходячей нравственностью».

    Ноткин отличался совершенно исключительной чуткостью. Малейшее нарушение правды, малейшее проявление страдания приводило его нервы в полное колебание. И нередко благодаря своей кристальной нравственности и наивности он становился в неловкие положения. Так он считал себя в прав вмешиваться даже в интимные, семейные дела товарищей, раз только ему казалось, что одна из сторон почему-либо обижена. Отношение к нему товарищей было благоговейное.

    Такими же качествами отличался даровитый, талантливый поэт Шур. Умный, вечно шутивший и державший окружающих в бодром настроении, Петр Александрович Муханов до последней минуты сохранял душевное равновесие. По натуре скрытный, он остался многим мало знаком, но все, кто его знал, ценили в нем крупного человека и неумолимого борца. Сумрачный, смелый Пик, человек, отличавшийся железной волей, был совершенно неспособен подчинять свою волю чьему бы то ни было решению, кроме своего собственного. Твердый, как гранит, решительный, он многих покорял своей волей и никто не мог ускользнуть в той или иной мере от его влияния. Он как бы гипнотизировал своего собеседника блеском своих глубоких, черных глаз, звуком своего металлического голоса. Его уважали, к нему относились с некоторой боязнью. Но по натуре это был благородный, мягкий и отзывчивый товарищ и могучий боец за сохранение своего достоинства, своей цельной личности.

    О Софье Гуревич мне мало известно, но то, что я слыхал о ней от товарищей, тоже указывает, что она была яркой личностью, не успевшей развить своего сильного характера.

    Мне остается еще упомянуть о Матвее Исидоровиче Фондаминском — оригинальном, образованном человеке, много поработавшем в рядах Народной Воли в дни своего студенчества. Талантливый оратор, он покорял своих слушателей глубиной философской мысли, блеском остроумия и юмора. Он безвременно погиб от кишечного туберкулеза в иркутской больнице после отбытия в тюрьме испытуемого срока каторжных работ. Наконец, к числу погибших сил относится молодой начинающий поэт Борис Гейман, которого тюрьма совершенно измотала.

    Остальные живы. 8-го августа 1889 года мы были закованы, обриты, одеты в коты и серые халаты, а затем отправлены в Вилюйскую каторжную тюрьму и оттуда через два с половиною года в Акатуевскую. В последней мы пробыли тоже около трех лет и затем после пересмотра дела было признано, что нас слишком жестоко наказали — приговор был отменен, и мы были переведены в разряд житейцев сроком на 10 лет, считая от 7 августа 1889 года. В 1899 году мы двинулись в Россию, а трупы наших товарищей остались там... Быть может недалеко уже то время, когда они найдут покой на родине.

    О. Минор.

    /Былое. Журналъ посвященный исторіи освободительнаго движенія. № 9. Сентябрь. Петербургъ. 1906. С. 129-148./

    /О. С. Минор.  Это было давно... (Воспоминания солдата революции). Париж. 1933. 144 с./

                                                                     Приложение 1.

                                       Документы по Якутскому делу 22 марта 1889 года*

    [* Печатая официальные документы, относящиеся к Якутской трагедии, мы должны подчеркнуть, что события изложены в них крайне тенденциозно, а отдельные моменты совершенно извращены. В особенности мы считаем необходимым опровергнуть несоответствующую действительности характеристику, данную в этих документах поведению наших товарищей-женщин. Мы категорически утверждаем, что наши товарищи-женщины, как и мы все, сознательно пошли на вооруженный протест против произвола царских чиновников и рука об руку с мужчинами делили опасности, связанные с этим протестом. В частности, отмечаем факт, до сих пор не оглашенный в печати. Это — поведение Анисьи Давидовны Болотиной, прозванной в нашей среде «казаком», — она упорно стреляла из револьвера и кончила стрельбу лишь тогда, когда исчерпала весь запас имевшихся у нее патронов.]

                                                              (Копия выписки из дела).

    По постановлению бывш. иркутского генерал-губернатора, ныне тов. мин. вн. д. генерал-лейтенанта графа Игнатьева, состоявшемуся 14 апр. 1889 года, преданы военному суду по законам военного времени при Якутской местн. команде государственные административно-ссыльные преступники: Лев Коган-Бернштейн, Альберт Гаусман, Николай Зотов, Моисей Брамсон, Иосиф Минор, Самуил Ратин, Мендель Уфлянд, Мовша Гоц, Иосиф Эстрович, Михаил Эстрович, Шендер Гуревич,, Матвей Фундаминский, Марк Брагинский, Михаил Орлов, Липман Берман, Кисиель (он же Константин) Терешкович, Борис Гейман, Сергей Капгер, Подбельский, Сара Коган-Бернштейн, Вера Гоц, Анисья Болотина, Паулина Перли, Роза Франк, Евгения Гуревич, Анастасия Шехтер и Анна Зороастрова, а также государственные ссыльные Исак Магат, Иосиф Резник и Николай Надеев за соглашение с целью противодействовать распоряжениям начальства и вооруженное затем сопротивление властям с убийством полицейского служителя, покушением на убийство и. д. Якутск. губерн. и нанесением ран офицеру и некоторым нижним чинам означенной местной команды. По военно-судному делу, поступившему 3 июля на конфирмацию, оказалось: по значительному скоплению госуд. ссыльных, преимущественно евреев, предназначенных к водворению в северных округах Верхоянском и Колымском, они, по тесноте помещения в местном тюремном замке, впредь до отправления по назначению, были временно размещены отчасти в самом городе, а некоторые по ближайшим к городу улусам. В виду скорого прибытия новых партий таких же ссыльных и медленности в отправке их в эти округа, которая, по местным условиям, производилась по 2-3 человека с таким же числом конвойных через 7-10 дней, и. д. Якутск, губернатора Осташкин в устранение происходивших от сего неудобств, частых самовольных отлучек вышеупомянутых ссыльных из улуса в город Якутск, где ими была самовольно устроена библиотека и читальня, а также уклонения их под разными предлогами от очередной отправки, 16 марта 1889 года сделал распоряжение по окружному и городскому полицейскому управлению об отправлении их в те округа усиленными партиями по четыре чел., через каждые семь дней, при чем обязал предназначенных к отправлению собирать накануне и, как пересыльных арестантов, заключать в тюремный замок, откуда и передать их конвоирам; в то же время предписал иметь строгое наблюдение за тем, чтобы отправляемые в северные округа госуд. ссыльные, во избежание излишнего требования от содержателей по тракту подвод, как это было замечено, на основании циркуляра главн. тюр. упр. от 10 окт. 1886 г. за № 1147, имели при себе каждый не более 5-ти пудов клади, излишнюю же тяжесть сверх 5-ти пудов ни в каком случае не дозволять им брать. К отправлению таким порядком госуд. ссыльных в гор. Верхоянск и Средне-Колымск в течение марта и апреля, как более удобного времени, предназначены были тогда же в Верхоянск: Гейман, Резник с семьей, Роза Франк, Болотина, Фрума Гуревич, Пик, Анастасия Шехтер, Евгения Гуревич, Михаил Орлов, Робсман и Винярский; в Средне-Колымск: Альберт Гаусман, с семейством, и Мовша Гоц, с женою Верою. Такое распоряжение и. д. як. губ. вызвало неудовольствие ссыльных, видевших в этой мере стеснения для себя и желавших отсрочить самую отправку их до весны, с вероятною целью, по дошедшим до губернатора сведениям, побега некоторых из них; поэтому сначала, 18 марта, явился к и. д. губ. Осташкину ссыльный Мовша Гоц, в качестве депутата от своих товарищей, с словесной просьбой об отмене этого распоряжения; когда губерн. объявил Гоцу, что распоряжение это будет оставлено в силе, несмотря ни на какое противодействие с их стороны, и велел передать об этом прочим ссыльным, то Гоц, уходя, возвышенным голосом сказал, что они, ссыльные, не исполнят этого распоряжения. Затем 21 марта, накануне отправки первой усиленной партии, во 2-м часу дня явились толпою в обл. правление 30 человек ссыльных с письменными заявлениями, требуя все в один голос принять от них заявления и немедленно представить их губернатору для отмены сделанных распоряжений об усиленной отправке в северные округа, которым подчиниться они не могут. На убеждения советника обл. правл., наведывающего делами экспедиции о ссыльных Добржинского о незаконности являться целою толпою в присутственное место с целью противодействовать распоряжениям начальства, с заявлениями, которых принять он не имеет права, ссыльные продолжали громко настаивать и, на предложение его удалиться из присутств. места, ответили, что не уйдут до тех пор, пока не будут доложены их заявления губернатору, при чем не дозволили даже затворить двери отделения, в котором он занимается. Вследствие чего советник Добржинский вынужден был послать за полицмейстером, который вскоре прибыл и, видя толпу ссыльных в возбужденном состоянии, отобрал от них, в видах успокоения, приготовленные ими заявления, обещаясь доложить их губернатору и объявить им резолюции по этим заявлениям. По выходе затем, по требованию полицмейстера из обл. правл., госуд. ссыльные стали доказывать ему правоту своих требований, говоря, что во всяком случае они не поедут по сделанным последним распоряжениям губернатора, что могут заставить их к тому только силою, при чем Иосиф Минор, потрясая рукою, сказал: «мы не шутим с начальством, вы знаете, г. полицмейстер, чем это пахнет?». По акту, составленному по сему случаю, явились толпою в Як. обл. пр.: Зотов, Коган Бернштейн, Резник, Пик, Муханов, Терешкович, Брамсон, Уфлянд, Ратин, Шур, Берман, Минор, Фундаминский, Иосиф Эстрович, Михаил Эстрович, Ноткин, Брагинский, Гуревич, Гаусман, Орлов, Мовша Гоц, Магат, Фрума Гуревич, Евгения Гуревич, Роза Франк, Анастасия Шехтер, Вера Гоц, Анисья Болотина и Паулина Перли, всего 30 чел., некоторые из них с этой целью пришли из улусов без разрешения. Отобранные от них заявления, по своему содержанию и оборотам речи, совершенно тождественны, некоторые писаны одним почерком; в заявлениях они просили об отмене сделанных за последнее время распоряжений и. д. губернатора с тем, чтобы отправлять их по-прежнему в северные округа по 2 челов. через каждые 10 дней, с правом брать с собою багажа не менее 10 пуд. на человека, при чем никого перед отправкой не арестовывать и на путевые издержки выдавать им деньги заблаговременно. По докладу означенных заявлений и. д. губ. Осташкин положил резолюцию: оставить заявления эти без последствий, а за подачу их по общему уговору, скопом, с нарушением порядка благочиния в обл. пр., а также за самовольную явку некоторых из них в город без всякого разрешения и вмешательство в распоряжения губернатора таких администрат.-ссыльных, до которых не дошла еще очередь отправки и которые вовсе не были назначены к высылке в весеннее время, что очевидно сделано было им с целью оказать противодействие распоряжениям губернатора, несмотря на сделанные по этому предмету предупреждения ссыльному Гоцу, являвшемуся перед тем к нему депутатом от своих товарищей, — виновных привлечь на основании 265-270 ст. Ул. о нак. к законной ответственности и, по объявлении им этой резолюции в гор. полиц. упр., заключить их в тюремный замок до окончания следствия по сему обстоятельству; назначенных к следованию в Верхоянск отправить ныне же по назначению из тюремного замка; для приведения в исполнение сего распоряжения и охранения порядка, в виду выраженной ими готовности к неповиновению, по недостаточности полицейской команды, вызвать в помощь полиции до 30 вооруженных нижних чинов из местной команды под начальством офицера, о чем тогда сообщено им начальнику этой команды капитану Важеву. Во исполнение сего як. полицм. полковник Сукачев, зная, что госуд.-ссыльные, подавшие заявления, собрались в квартире одного из них, Якова Ноткина, в доме мещанина Монастырева, командировал 22 марта, в 10 час. утра, полиц. надзирателя Олесова, с 50-десятником гор. казачьего полка Андреем Большевым пригласить их явиться к 11 часам в полиц. упр. для выслушания резолюции губернатора по заявлениям их. На подобный призыв госуд.-ссыльные категорически отказались идти, требуя объявления им означенной революции на квартире, где находятся они в сборе. По докладу об этом и. д. губ. Осташкин сделал распоряжение о доставке их в полиц. упр. с помощью отряда, вызванного из местной команды. Согласно этого распоряжения полицмейстер и начальник местной команды капитан Важев с помощником своим подпоручиком Карамзиным и 30 вооруженными нижними чинами отправились около 11 час. утра в квартиру Ноткина. Прибыв к дому Монастырева, как это видно из составленного акта, они нашли ворота запертыми, вследствие чего, для открытия доступа во двор, была выломана калитка, и в квартиру Ноткина послан был поручик Карамзин с предложением госуд.-ссыльным добровольно явиться в гор. полиц. упр. по распоряжению губернатора, на что они ответили отказом; по оцеплении затем квартиры нижними чинами полицмейстер и нач. команды капитан Важев вновь обратились к ссыльным с увещанием исполнить требование начальства. Ссыльные вначале выказали колебание, согласившись на убеждение идти в полиц. упр. только без конвоя, — многие, в особенности некоторые из женщин, и под конвоем; но в это время из среды их выступил вперед Лев Коган-Бернштейн и, взяв в руки стул, стал убеждать товарищей своих тоном, вызывающим и возбуждающим, не падать духом, говоря: «неужели вы боитесь, я сам служил в солдатах, силою с нами ничего не сделают и т. п.», после чего ссыльные решительно отказались исполнить предъявленные к ним требования. Видя такое упорство и бесполезность всех увещаний, начальник команды капитан Важев приказал подпоручику Карамзину и 10 чел. солдат войти с ним в комнату и выводить их во двор по несколько человек силою, если не пожелают идти добровольно. Когда подпоручик Карамзин вошел в комнаты с солдатами, и ссыльные на троекратное предложение его отказались также выходить, велел солдатам окружить стоявших в первых рядах и выводить их, тогда один из них (с большими волосами в серой поддевке), вскочив на диван, стал стрелять в тех солдат из револьвера; вслед затем последовали учащенные револьверные выстрелы в самого Карамзина и в окна по направлению к цепи остальных солдат; вследствие чего вошедшие с подпоруч. Карамзиным в комнаты солдаты, имея ружья незаряженными, выбежали оттуда, вслед за ними вышел подпор. Карамзин, раненый пулею в левую ногу, выше 4 вершков коленного сустава, в мягкие части на вылет, — между тем выстрелы со стороны госуд. ссыльных продолжались в окна и в отворенные двери по направлению стоявших на дворе солдат и полиц. служителей, тогда капитан Важев скомандовал солдатам, стоявшим в цепи, сделать выстрел в те окна, из которых производилась усиленная пальба ссыльных, после того выстрелы прекратились. Вскоре затем, по извещении полицмейстера о происходившем, прибыл на место и. д. губерн. Осташкин и, выйдя во двор дома Монастырева, обратился к некоторым бывшим тут же во дворе ссыльным с увещанием подчиниться требованиям полиции; один из них, как оказалось впоследствии, Ноткин, подойдя к нему близко, выстрелил в него 2 раза из револьвера почти в упор и ранил его в живот; полиц. служитель Хлебников схватил было стрелявшего, но тогда же последовало еще несколько выстрелов, направленных в уходившего и. д. губерн., а полиц. служ. Хлебникова смертельно ранили в живот, т.-е. пальба ссыльными возобновилась. Поэтому капит. Важев вновь скомандовал стрелять и тотчас прекратить эту стрельбу, когда ссыльные, выбрасывая свои револьверы в окна, стали кричать, что они сдаются. Взятые после того в доме Монастырева госуд. ссыльные: Константин Терешкович, Моисей Брамсон, Мендель Уфлянд, Самуил Ратин, Липман Берман, Альберт Гаусман, Шендер Гуревич, Марк Брагинский, Борис Гейман, Сергей Капгер, Михаил Эстрович, Роза Франк, Евгения Гуревич, Анастасия Шехтер, Анисья Болотина, Паулина Перли и Анна Зороастрова отправлены под стражу в местный тюремный замок. По отправлении их арестован Исаак Магат, подавший накануне заявление скопом, но не участвовавший в вооруженном сопротивлении, затем был задержан около дома Монастырева сс.-поселенец Николай Надеев, у которого в кармане найдено несколько револьверных патронов. В самом же доме, на месте, оказались: Муханов, Ноткин, Пик и Шур убитыми ружейными выстрелами, и тела их препровождены в анатомический покой; Фрума Гуревич, Лев Коган-Бернштейн, Подбельский, Зотов, Иосиф Минор, Мовша Гоц, Иосиф Эстрович, Фундаминский и Орлов ранеными, и поэтому отправлены в гражданскую больницу, вместе с Верой Гоц, находившейся при муже, из них Фрума Гуревич и Подбельский, тяжело раненые, вскоре умерли в больнице. Раны, нанесенные ссыльными подпоруч. Карамзину и рядовому Горловскому, отнесены к разряду легких; рана, полученная полиц. служителем Хлебниковым, в диаметре не более пули револьвера малого калибра, проходила через всю брюшную полость, от которой он в тот же день вечером и умер. У и. д. губерн. Осташкина по медицинскому освидетельствованию оказалась в правой стороне живота, немного ниже пупка, легкая контузия, произведенная револьверною пулею, пробившею в том месте ватное пальто, которое было на нем. При осмотре дома мещанина Монастырева, из которого взяты означенные ссыльные, кроме 4 револьверов разных систем, выброшенных ими в окна, найдены еще 6-ствольный револьвер большого калибра, заряженный 5 пулями [* 4 револьвера, выброшенные в окно, оказались купленными накануне 21 марта в г. Якутске, в лавке Захарова с сотнею при них патронов; при чем 2 из них Шендером Гуревичем, а другие 2 неизвестно кем из госуд. ссыльных.], кроме того много выстрелянных гильз и несколько револьверных патронов, 4 кобура и несколько жестяных ящиков также от револьверных патронов, двуствольное ружье без замков, ствол одноствольного ружья и записная книжка с 3-мя 5-рублевыми кред. билетами, при этом собрано 25 небольших разорванных клочков бумаги, валявшихся на полу с фамилиями госуд.-ссыльных, которые указывают на то, что между ними происходили какие-то выборы, так как на одном из этих клочков бумаги написано: «не могу никого выбрать, мало еще знаком с публикой. М. Эстрович». Затем при обыске в квартире Гаусмана и Брамсона оказались еще 2 револьвера. По предъявлении госуд. ссыльных, взятых в доме Монастырева, в том числе раненых и убитых, подпор. Карамзин, унт.-офицер Ризов, казак Ципандин, Винокуров и др. признали Николая Зотова, Льва Когана-Бернштейна и Альберта Гаусмана за тех, которые при взятии их для вывода из означенного дома, вскочив на диван, первые начали стрелять в солдат, хотевших оцепить некоторых из них, при чем подпор. Карамзин удостоверил, что после того видел Зотова стрелявшим с крыльца в уходившего и. д. губернатора после сделанного в него выстрела Ноткиным. Подсудимые, подавшие однородные заявления на имя Якутск. губерн. об отмене сделанных им распоряжений в отношении усиленной отправки их в Верхоянский и Колымский округа, за исключением Иосифа Резника, который по случаю отправки его 31 марта в Верхоянск не вызывался в суд, показали, что на подачу означенных заявлений общего соглашения между ними не было, многие из них собрались по этому случаю в обл. пр. случайно, где никакого шума и беспорядка не производили. В отношении оказанного ими вооруженного сопротивления в доме мещанина Монастырева задержанные в этом доме, отрицая факт какого-либо соглашения на это преступление, отозвались, что вначале не соглашались идти под конвоем по неимению письменного распоряжения об их арестовании, выстрелы некоторых ссыльных были непреднамеренные, а вызванные действиями административных лиц, главным образом полицмейстера; у кого было оружие и кто из них стрелял отвечать многие из них отказались; некоторые только показали, что оружия у них не было и кто имел его — не знают. Перед заключением следствия Николай Зотов, сознаваясь в том, что при виде насилия солдат и раздирающих криков женщин он выхватил из кармана револьвер и, вскочив на диван, сделал выстрел в подпор. Карамзина и солдат, между прочим, показал, что одновременно с его выстрелом раздались и другие выстрелы и со стороны солдат, и со стороны госуд. ссыльных; после того, увидав с крыльца и. д. губерн. Осташкина и будучи крайне возмущен убийством дорогих ему товарищей, умерших на его глазах, выстрелил в него, как виновника всех этих жертв, один раз, а когда он бросился бежать, стараясь скрыться за солдатами, сделал в него выстрел в другой раз и ушел сам обратно в комнаты. Из арестованных Борис Гейман, Сергей Капгер и Анна Зороастрова в подаче заявлений губерн. не участвовали, прибыли из улусов в Якутск по своим надобностям: Капгер 21 марта вечером, а Гейман и Зороастрова на другой день утром около 11 час. и, не зная о преступных деяниях своих товарищей, что подтвердилось и на суде, зашли в квартиру Ноткина, чтобы видеться с некоторыми из своих знакомых, и узнав в то же время, что они ожидают объявления какой-то резолюции губернатора, остались там, где и были вскоре взяты.

    О предварительном соглашении между ними на сопротивление начальству при них никакого разговора не было.

    Подсудимые Роза Франк и Анастасия Шехтер, по показаниям полицейского надзирателя Олесова и рядовых Маркова, Иксонова и др., перед самым началом сопротивления изъявляли намерение подчиниться требованиям начальства и уговаривали товарищей своих идти в полицейское управление под конвоем, но не достигли своей цели вследствие сделанного Коган-Бернштейном воззвания к неповиновению. Исаак Магат, подавший в числе других заявление на имя губернатора, с целью противодействовать распоряжениям начальства, во время оказанного сопротивления в квартире Ноткина не был, и арестован уже после этого. По статейным спискам из подсудимых православного вероисповедания: Николай Зотов, 26 лет, из дворян Таврической губ., Михаил Орлов, 25 лет, сын коллежского асессора, Сергей Капгер, 28 лет, из дворян Воронежской губ., и Анна Зароастрова, 26 лет, дочь священника. Вероисповедания иудейского: Альберт Гаусман, 29 лет, из мещан, Лев Коган-Бернштейн, 28 лет, сын купца, бывший студент петербургского университета, Сара Коган-Бернштейн, 28 лет, жена его, Шендер Гуревич, 22 лет, купеческий сын, Мендель Уфлянд, 27 лет, из мещан, Иосиф Эстрович, 22 лет, сын купца, Исаак Магат, 22 лет, бывший студент петербургского технологического института, Матвей Фундаминский, 22 лет, сын купца, Мовша Гоц, 23 лет, купеческий сын, Марк Брагинский, 25 лет, из мещан, Иосиф Минор, 27 лет, из мещан, Моисей Брамсон, 27 лет, из мещан, Самуил Ратин, 28 лет, из мещан, Борис Гейман, 23 лет, из мещан, Паулина Перли, 26 лет, мещанка, Анастасия Шехтер, 29 лет, мещанка, Анисья Болотина, 24 лет, мещанка, Роза Франк, 28 лет, дочь купца, Липман Берман, 20 лет, из мещан, Михаил Эстрович, 20 лет, сын купца, и Евгения Гуревич, 18 лет, мещанка. Все они сосланы административно в Сибирь по особым высочайшим повелениям, из них Николай Зотов и Михаил Орлов вначале высланы были в Тобольскую губернию, но за беспорядки и неповиновение властям в пути следования, по постановлению министра внутренних дел, отправлены в отдаленнейшие места Якутской области; кроме того Зотова, Орлова, Шендера Гуревича, Веру Гуревич и Кисиеля Терешковича за беспорядки, произведенные ими в числе других в Томске, согласно распоряжения тов. мин. вн. дел, предписано в октябре 1888 года разместить их по улусам Якутской области отдельно одного от другого. Анна Зороастрова выслана была под надзор полиции в Степное генерал-губернаторство и водворена в Семипалатинск, но затем разрешено ей переехать в Якутскую область, в место нахождения ссыльного Сергея Капгера, с которым пожелала вступить в брак; прибыла в ноябре 1888 года.

                                                                                 Приговор.

    Военный суд, признав подсудимых государственных ссыльных:

    1) Льва Когана-Бернштейна, 2) Альберта Гаусмана, 3) Николая Зотова, 4) Марка Брагинского, 5) Моисея Брамсона, 6) Мовшу Гоца, 7) Шендера Гуревича, 8) Иосифа Минора, 9) Михаила Орлова, 10) Самуила Ратина, 11) Менделя Уфлянда, 12) Матвея Фундаминского, 13) Иосифа Эстровича, 14) Сару Коган-Бернштейн, 15) Анисью Болотину, 16) Веру Гоц, 17) Паулину Перли, 18) Бориса Геймана, 19) Сергея Капгера, 20) Анну Зороастрову, 21) Розу Франк, 22) Анастасию Шехтер, 23) Липмана Бермана, 24) Кисиеля Терешковича, 25) Михаила Эстровича и 26) Евгению Гуревич виновными в вооруженном сопротивлении исполнению распоряжений начальства, по предварительному между собою соглашению, с убийством при этом полицейского служителя Хлебникова, с покушением на убийство и. д. Якутского губернатора Осташкина, с нанесением ран подпоручику Карамзину и рядовому Горловскому, на основании 107 и 279 ст. XXII книги свода военн. постановлений 1869 года издания 2-го, 118 и 119 ст. уложения о наказ, уголовн. и исправ. издания 1885 года, приговорил: первых трех — Когана-Бернштейна, Гаусмана и Зотова, как зачинщиков в означенном преступлении, подвергнуть смертной казни через повешение; следующих затем 14 человек, как сообщников, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу без срока; Бориса Геймана, Сергея Капгера, Анну Зороастрову, во внимание того, что они не участвовали в соглашении со своими товарищами на составление заявления с целью противодействовать распоряжениям начальства и явились в квартиру Ноткина, где оказано было затем сопротивление, в самый день происшествия, незадолго перед самым сопротивлением, а Розу Франк и Анастасию Шехтер, во внимание того, что перед началом вооруженного сопротивления изъявили намерение подчиниться требованиям начальства и уговаривали товарищей своих идти в полицейское управление под конвоем, — по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу на пятнадцать лет; остальных: Липмана Бермана, Кисиеля Терешковича, Михаила Эстровича и Евгению Гуревич, во внимание их несовершеннолетия менее 21 года, согл. 139 ст. ул. о нак., по лишении всех прав состояния сослать в каторжную работу на десять лет. Подсудимых Исаака Магата и Иосифа Резника, из которых последний за отправлением в Верхоянск в суд для допроса не вызывался, за соглашение в числе 30 человек на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства по отправлению ссыльных в северные округа Якутской обл., без всякого участия в самом сопротивлении по сему обстоятельству, на основании 111 ст. означенной XXII кн., по лишению всех прав состояния, сослать на поселение в отдаленнейшие места Якутской обл.; привлеченного к делу ссыльнопоселенца Николая Надеева, который не принимал никакого участия как в соглашении на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, так и в сопротивлении, оказанном после того тому же начальству, а имел только патроны от собственного револьвера, оставшегося во время задержания его на квартире, от ответственности освободить. Суждение о Подбельском, Фруме Гуревич и о других, за смертью их, прекратить. Употребленные по делу издержки, по приведении их в известность, взыскать из имущества подсудимых, признанных виновными.

                                                                              Мнение.

    Открытое заявление, в числе восьми и более человек, с намерением оказать противодействие распоряжениям начальства, по закону 263 ст. ул. о нак. и 110 ст. XXII кн. свода военн. пост. 1869 г. издание 2-е, есть явное восстание против властей, правительством установленных, а не вооруженное сопротивление, которое может быть оказано в числе 2-х или более лиц, но менее восьми человек. Деяния подсудимых, подавших в числе 30 человек, по общему соглашению, однородные заявления об отмене сделанных 16 марта 1889 г. и. д. губ. Осташкиным распоряжений относительно отправки ссыльных согласно назначения в северные округа Якутской обл. усиленными партиями, которым подчиниться они не могут, хотя распоряжения эти касались немногих из них, а затем отказ тех же ссыльных подчиниться требованиям начальства явиться в полицейское управление для выслушания резолюции губернатора на упомянутые заявления, выражают явное восстание, с намерением воспротивиться начальству, которое сопровождалось убийством полицейского служителя Хлебникова, покушением на убийство и. д. губ. Осташкина и нанесением ран выстрелами из револьверов подпоручику Карамзину и рядовому Горловскому. В преступлении этом по обстоятельствам дела положительно изобличаются государственные ссыльные: Альберт Гаусман, Николай Зотов и Лев Коган- Бернштейн, как зачинщики, Моисей Брамсон, Иосиф Минор, Самуил Ратин, Мендель Уфлянд, Мовша Гоц, Иосиф Эстрович, Михаил Эстрович, Шендер Гуревич, Матвей Фундаминский, Марк Брагинский, Михаил Орлов, Липман Берман, Кисиель Терешкович, Сара Коган-Бернштейн, Вера Гоц, Анисья Болотина, Паулина Перли, Евгения Гуревич, Анастасия Шехтер и Роза Франк, как пособники, при чем последние двое — Шехтер и Франк — согласившись в числе других на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, по приходе военного отряда, изъявили желание идти под конвоем в полицейское управление для выслушания резолюции и. д. губ. по этим же заявлениям и уговаривали даже товарищей подчиниться сему требованию. Виновность Исаака Магата, подавшего в числе других заявление и не бывшего на квартире Ноткина, где оказано сопротивление начальству, заключается только в преступном соглашении с целью противодействовать распоряжениям начальства. За вышеуказанные преступления, на основании 75, 110 и 111 ст. XXII кн. свода воен. пост. 1869 г. изд. 2-е, полагал бы: Льва Когана-Бернштейна, Альберта Гаусмана и Николая Зотова, как зачинщиков, по лишении всех прав состояния, подвергнуть смертной казни через повешение; на сообщников по обстоятельствам дела и по мере содействия их в самом исполнении преступления: Мовшу Гоца, ходившего перед тем депутатом к губернатору, Иосифа Минора, выразившегося, что с начальством они не шутят, Шендера Гуревича, купившего накануне два револьвера, и Михаила Орлова, неоднократно замеченного в неповиновении, за что по постановлению мин. вн. д. из Тобольской губернии выслан и отдаленные места Якутской обл., как наиболее выдающихся и означенном преступлении по своим действиям, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу без срока; Марка Брагинского, Моисея Брамсона, Самуила Ратина, Менделя Уфлянда, Матвея Фундаминского и Иосифа Эстровича, как менее выдающихся по своим действиям, сравнительно с предыдущими, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу на двадцать лет; Сару Коган-Бернштейн, Веру Гоц, Анисью Болотину и Паулину Перли, в виду выраженного ими вначале колебания и увлечения затем подсудимыми мужчинами, имеющими над ними по природе и по личным отношениям сильное влияние, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу на двенадцать лет, Кисиеля Терешковиуа, Липмана Бермана, Михаила Эстровича и Евгению Гуревич, по их несовершеннолетию, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу: Терешковича, как замеченного прежде вместе с Орловым и другими в беспорядках и неповиновении, на десять лет, Бермана и Эстровича на шесть лет; Евгению Гуревич, в виду ее увлечения другими и выраженного колебания, на четыре года; Анастасию Шехтер и Розу Франк, которые изъявили готовность идти в полицию под конвоем и уговаривали товарищей своих подчиниться этому требованию, по лишении всех прав состояния, сослать на поселение в отдаленные места Якутской области. Подсудимого Исаака Магата за соглашение в числе 30 человек на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, окончившееся явным восстанием, в котором не принимал он участия, по лишении всех прав состояния сослать на поселение в отдаленнейшие места той же области. Что касается до Сергея Капгера, Анны Зороастровой и Бориса Геймана, которые никаких заявлений об отмене распоряжений губернатора не подавали, в город Якутск прибыли из улусов уже после того, без всякого оружия, Капгер 21-го марта, а Зороастрова и Гейман около 11 час. утра на следующий день и, не зная ничего о преступных намерениях своих товарищей, а также об отказе их идти по требованию надзирателя Олесова в полицейское управление, зашли в квартиру Ноткина для свидания с некоторыми из них почти перед самым прибытием военного отряда, посланного для привода подавших накануне заявления с целью противодействовать распоряжениям начальства и отказавшихся потом идти по требованию в полицейское управление для выслушания резолюции и. д. губернатора на упомянутые заявления, — являются упомянутые ссыльные участниками восстания без предварительного на то соглашения, так как по прибытии военного отряда не вышли из квартиры Ноткина по первому требованию и неоднократному убеждению подчиниться сему требованию начальства, за что, на основании 75 ст. XXII кн., согласно 12, 39 и 263 ст. улож. о нак. угол, и испр. по лишении всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ, Капгера и Зороастрову сослать на житье в отдаленные места Якутской обл., а Геймана, происходящего из мещан, вместо отдачи в исправительный арестантский отдел по третьей степени, на основании 77 ст. того же уложения, заключить в тюрьму гражданского ведомства на три года, с употреблением на самые тяжкие из установленных в сих местах заключения работы. Постановленный приговор о государственном ссыльном Иосифе Резнике, обвиняющемся в соглашении в числе других на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, который, за отправлением по назначению в Верхоянск, в суд не вызывался, за нарушением в сем случае 296, 300 и 407 ст. II кн. военного угол. ул. изд. 1864 г., отменить и дело об этом ссыльном передать в надлежащее судебное место гражданского ведомства, которому предоставить сделать заключение об отобранных от государственных ссыльных деньгах, оружии и др. вещах. Изложенное мнение по событию вооруженного сопротивления и признанной судом по внутреннему своему убеждению виновности в сем преступлении подсудимых государственных административно-ссыльных, на основании 420 и 422 ст. II кн. военн. угол. уст. изд. 1864 года и особого высочайшего разрешения, сообщенного бывшему командующему войсками генерал-лейтенанту графу Игнатьеву, представляю на усмотрение вашего превосходительства.

    Подписал обер-аудитор Подкопаев.

                                                                         Конфирмация.

    Временно и. д. командующего войсками генерал-майор Веревкин на докладе положил следующую конфирмацию: На основании высоч. повеления, сообщенного бывшему командующему Иркутского военного округа генерал-лейтенанту графу Игнатьеву, в телеграмме главного прокурора, от 20 минувшего июня, определяю: 1) В отношении Когана-Бернштейна, Альберта Гаусмана, Николая Зотова, Мовши Гоц, Шендера (Александра) Гуревича, Иосифа Минора, Михаила Орлова, Константина Терешковича, Исаака Магата, Николая Надеева и умерших: Фрумы Гуревич, Ноткина, Пика, Муханова и Шура, а равно и издержек по делу, приговор суда утвердить. 2) Определенные судом бессрочные каторжные работы: Марку Брагинскому, Моисею Брамсону, Самуилу Ратину, Менделю Уфлянду, Матвею Фундаминскому, Иосифу Эстровичу, Саре Коган-Бернштейн, Вере Гоц, Анисье Болотиной, Паулине Перли по соображениям, изложенным в настоящем докладе и на основании пункта 6 ст. 134 улож. о нак. угол, и испр. и примечания к ст. 420 кн. II военн.-угол. уст. изд. 1864 г. заменить таковыми же работами на срок: первым шести — на двадцать лет, а остальным четырем — на пятнадцать лет. 3) Определенный судом десятилетний срок каторжных работ Липману Берману, Михаилу Эстровичу и Евгении Гуревич сократить первым двум — до восьми лет, а последней до шести лет, на основании соображений, изложенных в настоящем докладе, меньшей виновности по сравнению с Терешковичем и приведенных в предыдущем пункте законоположений. 4) Определенный судом пятнадцатилетний срок каторжных работ Розе Франк и Анастасии Шехтер сократить до четырех лет, в виду 6 и 9 пунктов приведенной конфирмации 134 ст., приведенного там же примечания к 420 ст. и на основании соображений, изложенных в докладе обер-аудитора. 5) Определенные судом наказания Борису Гейману, Анне Зороастровой и Сергею Капгеру заменить наказаниями согласно мнения обер-аудитора на основании 75 ст. XXII кн. свода военн. пост. 1869 г. изд. 2-ое и в виду того, что лица эти в подаче заявлений губернатору не участвовали, а в явном восстании, имевшем место на квартире Ноткина, по делу до них не относившемуся, сделались участниками без предварительного соглашения, явившись на квартиру случайно по своим личным делам, и 6) в отношении Иосифа Резника и об отобранных у госуд. ссыльных деньгах, вещах и оружии поступить согласно мнения обер-аудитора. Конфирмацию эту привести в исполнение ныне же установленным в законе порядком. Временно и. д. командующего войсками Иркутского военного округа генерал-майор Веревкин. 20-го Июля 1889 года. Верно: Обер-аудитор Подкопаев. (Дело департ. полиции за № 7732 часть I, V делопроизводство).

                                  Доклад Осташкина Департ. Пол. о деле 22 марта 1889 г.

                                                            № 106, от 2 августа 1889 г.

                                                                                                                           Секретно.

    До 1887 года госуд. преступники, назначенные на водворение в Якутскую область под надзором полиции, высылались сюда по нескольку человек. С 1887 года преступники эти, преимущественно евреи, предназначенные к водворению в северные округа области, начали прибывать партиями. Когда партии этих ссыльных были небольшие, около 7-10 человек, и прибывали в Якутск в зимнее время, удобное для дальнейшей отправки ссыльных в Верхоянск и Ср.-Колымск, то они, впредь до отправки дальше по назначению, помещались в Якутском тюремном замке, выстроенном на 40 человек заключенных. По исключительным местным условиям госуд. преступники-евреи могут быть отправляемы на водворение в северные округа области только с ноября по 10 апреля, а в течение 3-х летних месяцев только до Верхоянска верхами по 2-3 человека с одним конвоиром-казаком на каждого человека, через 7-10 дней одна партия после другой; также и до Верхоянска в течение зимы; а летом только до Верхоянска одни мужчины верхами по одному и по 2 человека, через каждые 7 суток. Отправка поднадзорных в северные округа производилась областным начальством по правилам, изданным главн. тюремн. Управл. о порядке препровождения лиц, подлежащих высылке по делам политического свойства, но в особых отдельных случаях, во внимание к семейному положению госуд. ссыльных и в виду невыгодных экономических условий северных округов, делались отступления от этих правил, покуда ссыльные не стали злоупотреблять таким снисхождением. Семейным ссыльным дозволялось брать тяжести более 5 пудов на человека, с целью дать им возможность сделать в Якутске достаточный запас продовольствия, и им выдавалось на руки за несколько дней до отправления в Верхоянск и Ср.-Колымск, вперед за 2 месяца, пособие, по 18 рублей каждому поднадзорному, на приобретение продовольственных припасов сверх кормовых денег, причитающихся им по табели по числу нахождения в пути дней. На одежду и обувь выдавалось каждому поднадзорному на год вперед, т.-е. в начале года единовременно по 22 руб. 58 коп. С апреля 1888 г. госуд. преступники, преимущественно евреи, предназначенные главным начальником края в северные округа области, начали прибывать из Иркутска в Якутск большими партиями, в 11, 17 и 22 челов.; последняя партия в 17 человек прибыла в Якутск 25 февраля 1889 года. Госуд. ссыльных в этих партиях прибыло 70 человек. Они привезли с собою весьма много багажа в сундуках, чемоданах, ящиках и корзинах, весом гораздо более 10 пудов на каждого ссыльного. По причинам крайней тесноты Якутск. тюремн. замка, прибывавшие в Якутск госуд. ссыльные, считающиеся в разряде пересыльных арестантов, впредь до водворения на постоянное местожительство, сначала помещались при городской полиции, а затем в зданиях якутской местной команды, принадлежащих городу, а оттуда отправлялись объясненным выше порядком в Верхоянск и Ср.-Колымск. Для вновь прибывших партий не оказалось места и в этих зданиях. Поэтому госуд. ссыльные в числе 30 человек, впредь до наступления очереди отправки, временно поселены были областным начальством в инородческих улусах Якутск. округа, отстоящих от города от 12-70 верст. Проживать в самом городе на частных квартирах не было им дозволено в виду циркуляра министра вн. д., воспрещающего проживание поднадзорных в городах, где находятся средне-учебные заведения. Из 70 челов. госуд. преступников, прибывших в Якутск с апреля 1888 года по 25 февр. 1889 года, 5 человек, переведенных сюда из Сургута, Тобольской губ., подлежало водворению в гор. Вилюйск, а 65 челов. в Верхоянск и Ср.-Колымск. К 16 марта 1889 года указанным выше порядком было отправлено в Вилюйск 5 человек, а 31 челов. в северные округа обл. (Верхоянск и Ср.-Колымск). Осталось неотправленных в эти округа ссыльных евреев 34 человека. Из этого числа было 16 человек таких ссыльных, отправка которых по назначению отложена была до весны 1889 года, хотя многие из них прибыли в Якутск в течение 1888 года. Это были женщины, которым трудно было перенести путь в северн. округа среди зимы при 35° - 40° мороза, семейные ссыльные, выздоравливавшие, ожидавшие разрешения главного начальника края на вступление в брак и оставленные до получения сведений по предмету отношения к воинской повинности. После отправки таких 16 чел. осталось бы 18 челов., подлежавших отправке в северные округа, прибывших в Якутск в декабре 1888 г. и в январе, феврале 1889 года. Половину их, мужчин, предполагалось отправить в Верхоянск вьючным путем в течение лета 1889 года, а остальных — женщин и семейных — в течение будущей зимы. К марту 1889 года я имел от иркутского ген.-губернатора предписание о направлении в Якутскую область еще 40 человек госуд. преступников, преимущественно евреев, подлежащих водворению в северные округа по указанию генер.-губ. Государств, преступники, прибывшие в Якутск до декабря 1888 года и отправленные в северные округа до марта 1889 года, не обнаружили явного ослушания распоряжениям начальства при отправлении их в северные округа. Совсем другого духа оказались ссыльные, прибывшие в партиях в дек. 1888 года и в январе, феврале 1889 года и временно распределенные по улусам Якутского округа. Они, преимущественно евреи, во всем стали обнаруживать какой-то особенный преступный задор. Администр. ссыльный Марк Брагинский вел дневник за все время следования партии, в которой он шел от Нижн.-Новгорода до Якутска. В этот дневник он заносил все случаи противодействия ссыльных по пути требованиям начальства; все случаи ослушания ссыльных распоряжениям начальника конвоя и жандармам, препятствовавшим им иметь свидания по пути с поднадзорными, водворенными в Иркутской губ.; в дневник внесены также все случаи дебоширства пересылавшихся с конвоирами. Начальник конвоя, доставивший партию госуд. преступников в февр. 1889 года, представил два акта, составленных по пути от Иркутска, об оказанном ему противодействии и сопротивлении следовать по назначению ссыльными: Ноткиным, Шуром, Терешковичем, Эстровичем, Шендер Гуревичем, Генею Гуревич, Зотовым и Орловым. Офицер Попов вынужден был везти этих ссыльных одну станцию связанными — Зотов и Орлов первоначально водворены были в Тобольск. губ., откуда за беспорядки и неповиновение властям мин. вн. д. перевел их в отдаленнейшие места Якутск. обл. с продолжением срока надзора за ним на два года (отношение деп.- пол. Якутскому губерн. от 12 авг. 1888 г. за № 3303). На этом основании Зотов, Соколов и Орлов были назначены к водворению в Ср.-Колымск в Колымском улусе. Иркутский генер.-губ. в октябре 1888 г. на основании телеграммы г. тов. мин. вн. д. наведывающего полицией от 30 сентября, предписал Якутскому губернатору в виду беспорядков, произведенных в Томске высылаемыми в Вост. Сибирь Шендер и Генею Гуревич, Ноткиным, Терешковичем, Зотовым и Орловым, разместить их отдельно одного от другого по улусам Якутск. округа. С такими-то личностями пришлось иметь дело областному начальству при ограниченных средствах городской и окружной полиции. В городе Якутске дозволено было проживать временно госуд. ссыльным семейным, по болезни, Резнику и Когану-Бернштейну, также по болезни, Розе Франк и Болотиной; по предмету отнесения воинской повинности Соломонову и Эстровичу и Ноткину, предложившему Ирк. метеоролог. обсерватории свои услуги по устройству метеоролог. наблюдений на Кеньюряхе — на вершине Верхоянского хребта. Для необходимых приготовлений для устройства на Кеньюряхе метеорологической станции — с разрешения генерал-губернатора, — Соломонов и Ноткин наняли себе в г. Якутске квартиру в отдельном флигеле, с отдельным двором и хозяйственными службами, у домовладельца мещанина Монастырева. Государственные ссыльные, преимущественно евреи, временно водворенные в улусах Якутск. окр., стали нарушать существенные требования положения о полицейском надзоре. В течение февр. и марта мес. они начали ежедневно самовольно появляться в городе по несколько человек и находились здесь по несколько дней, обитая здесь по квартирам Соломонова, Ноткина, Резника, Когана-Бернштейна, Эстровича, Болотиной и Розы Франк. Высылаемые из Якутска полицией, они, через несколько времени, опять появлялись здесь в большем числе. Затем до меня дошли слухи, что ссыльные евреи, подлежавшие водворению на жительство в Верхоянский и Колымский округа на 5 и 8 лет, намереваются летом бежать из области. 28 февраля Якутский полицмейстер донес мне, что 27 февраля городскою полицией, при бытности тов. областного прокурора, в квартире Соломонова и Ноткина обнаружена библиотека и читальня, принявшая характер общедоступной, и что в этой библиотеке собираются многие поднадзорные, самовольно прибывающие в город.

    В библиотеке вывешено было объявление к посещающим библиотеку с правилами пользования книгами, журналами и газетами, и было установлено дежурство. При появлении полиции, собравшиеся в библиотеке ссыльные не допустили закрытия библиотеки. Полиция отобрала только каталоги (рукописные) бывшим в библиотеке и читальне книгам и журналам. Из этих каталогов усмотрено, что для общего пользования на квартиру Ноткина и Соломонова собрано было принадлежащих разным ссыльным несколько сот книг, из коих много было книг и брошюр русского и заграничного издания, запрещенных к обращению. Продолжая самовольно появляться в городе, государств. ссыльные в большом числе собирались на квартире Ноткина и Соломонова в дни 1-го и 2-го марта, где обсуждали действия правительства и распоряжения областного начальства. Имея на глазах удавшийся побег государств, преступника Николая Паули, задержанного в Петербурге, Федоровой и Кашинцева, появившихся в Париже, покушение на побег Майнова, Михалевича и Терещенкова, и в ожидании прибытия в область еще до 40 государств. ссыльных, я счел своим священным долгом положить конец всем допускаемым поднадзорными нарушениям закона. В этих видах по соглашению с Якутск. окружным исправником, с 16 марта распорядился об усиленной отправке в Верхоянск и Ср.-Колымск, в течение времени с 22 марта по 15 апреля, по санному пути следующих поднадзорных, прибывших в Якутск еще в 1888 году, и отправка которых в северные округа была отложена до весны 1889 г. по разным причинам: 1) Эвеля Робсмана, 2) Эдуарда Винярского, 3) Бориса Геймана, 4) Иосифа Резника, с семейством, 5) Розы Франк, 6) Анисьи Болотиной, 7) Соломона Пика, 8) Фрумы Гуревич, 9) Мовши Гоц, 10) жены его Веры, бывшей Гасох, 11) Анастасии Шехтер, 12) Паулины Перли, 13) Моисея Брамсона с семейством, 14) Альберта Гаусмана с семейством и 15) Липмана Бермана. На оставлении всех этих ссыльных временно в Якутском округе до весны 1889 года областное начальство имело разрешение г. генерал-губернатора.

    Отправку этих ссыльных в северные округа я предписал Якутским городской и окружной полициям произвести с 22 марта по 10 или 15 апреля следующим порядком: через каждые 7 дней отправлять по 4 человека с одним конвоиром-казаком на каждого человека; по правилам о пересылаемых вместо водворения ссыльных отправлять их не из частных квартир в городе, а накануне отправки собирать поднадзорных в полиц. гор. упр. и отправлять в дорогу оттуда или из тюремного замка. Чиновники гор. полиции заявляли мне, что при отправке ссыльных из частных их квартир они задерживают подолгу почтовых лошадей, всячески оттягивая выезд из города, и позволяют себе с чинами полиции унизительное и оскорбительное обращение.

    Состоящих на очереди к отправке и сказывающихся больными помещать для излечения в тюремную больницу. В дорогу разрешить брать с собою отнюдь не более 5 пудов на каждого ссыльного; в случае неимения собственной теплой одежды и обуви выдавать таковую казенную арестантскую. По расчету дней пути выдавать каждому вперед кормовые деньги по положению и 22 р. 58 коп. каждому на одежду и обувь.

    Выдачу же, кроме кормовых, еще на 2 месяца вперед прекратить, по неимению на это у областного начальства надлежащего разрешения и по неассигнованию еще в марте кредита на пособие государственным. Ограничение веса багажа 5 пудами по указанию правил о порядке препровождения лиц, подлежащих высылке по делам политического свойства, и прекращение выдачи вперед за 2 месяца пособия я признал необходимым потому, что снисходительностью в этом отношении, в отдельных случаях, ранее ссыльные явно злоупотребляли. Багаж состоял у них, кроме запасов продовольствия и привезенных ими из России книг целыми ящиками, из железных вещей и разных других товаров. Один ссыльный повез в Средне-Колымск якорь в 2½ пуда весом. Выдаваемое вперед за 2 месяца пособие употреблялось на приобретение вещей и товаров для барышничества на месте водворения.

    Верхоянский окружной исправник доносил о том, что госуд. ссыльные обременяют содержателей станций большим количеством багажа, состоящим из книг, железных вещей и товаров, требуя для каждой партии из 2-3 ссыльных по 7-10 пар оленей с нартами. На это жаловались областн. правлению и содержатели станций по Верхоянскому и Колымскому тракту. В выдаче вперед в дорогу пособия за 2 месяца было отказано ссыльным еще и по той причине, что многие из них, вскоре по прибытии в Якутск, получили из России от родственников своих единовременно достаточные суммы, каждый по 25, 40, 50 и 100 р. Деньги от родственников и посылки с платьем и бельем получили: Гоц, Минор, Гаусман, Брамсон, Ноткин, Шур, Соломонов, Коган-Бернштейн, Брагинский, Фундаминский, Эстрович, Робсман и Гуревич.

    Впоследствии найдена рукопись Брагинского, в которой делается упрек «товарищам ссыльным-политикам» в том, что они занимаются барышничеством, в котором заподозрило их областное начальство.

    О такой усиленной отправке ссыльных в течение марта и апреля я донес г. генерал-губернатору от 18 марта 1889 года. Для своевременного заготовления по тракту лошадей и оленей и для устранения всяких препятствий к безостановочному и благополучному проследованию партии 18 марта послан был вперед нарочный. Отправку оставшихся остальных 18 ссыльных, прибывших в Якутск в дек. 88 г. и в январе и феврале 1889 года предполагалось произвести: мужчин верхами в Верхоянск в течение лета 1889 г., а женщин и семейных — будущей зимой. До сего времени они были поселены в Якутский округ. 19 марта явился утром ко мне на квартиру административно-ссыльный Мовша Гоц, в качестве уполномоченного от прочих госуд. ссыльных и требовал об отмене сделанного 16 марта распоряжения об усиленной отправке ссыльных в северные округа в течение марта и апреля.

    Гоцу я ответил, что сделанное распоряжение остается в своей силе и, обращаясь к благоразумию его и подлежащих отправке по назначению ссыльных, внушал ему убедить ссыльных подчиниться распоряжению начальства, основанному на предписаниях и указаниях высшего правительства.

    Гоц ушел, нагло заявив, что политические ссыльные не подчинятся распоряжению об усиленной отправке. Освобожденный с мая 1888 г. от гласного надзора полиции бывший административно-ссыльный дворянин Мельников подал мне 20 марта письменное заявление о том, что госуд. преступникам неудобно будет следовать в Верхоянск и Колымск усиленным способом потому, что на станциях содержится только по 3 пары лошадей и оленей, что для лошадей и оленей трудно добывать подножный корм, что люди могут заболеть в дороге, что им трудно найти по дороге продовольствие и что посылать партии необходимо через большие промежутки времени — одну партию после другой через 10 дней или даже 2 недели. Указав Мельникову на неуместность подобного его вмешательства, я оставил его заявление без последствий. Все это делалось и заявлялось ссыльными и их адвокатом Мельниковым в то время, когда в руках у ссыльных (Когана-Бернштейна, Гаусмана, Минора, Брагинского), как впоследствии оказалось, имелись письма от прибывших уже и поселившихся в Верхоянске и Ср.-Колымске государств. преступников, что февраль, март и апрель самое удобное время для следования в северные округа семейных людей, для женщин и слабых здоровьем. — 21 марта в 1½ часа дня в Якутск, областное правление явились государственные преступники целой толпой в 30 человек: Резник, Фрума Гуревич, Пик, Зотов, Муханов, Терешкович, Брамсон, Уфлянд, Ратин, Роза Франк, Геня Гуревич, Шур, Берман, Шендер Гуревич, Анисья Болотина, Анастасия Шехтер, Минор, Иосиф Эстрович, Магат, Фундаминский, Гаусман, Вера Гоц, Мовша Гоц, Ноткин, Брагинский, Паулина Перли, Михель Эстрович, Орлов, Лев Коган-Бернштейн и Сара Коган-Бернштейн. Они привели с собою собаку и столпились в коридоре у помещения, занимаемого экспедицией о ссыльных (2-ое отделение областн. правления). Они в один голос потребовали от вышедшего к ним советника областного правления, наведывающего экспедицией о ссыльных, чтобы он принял от них 30 письменных заявлений на имя Якутского губернатора об отмене усиленной отправки ссыльных в северные округа в течение марта и апреля месяцев, они требовали, чтобы эти их заявления сегодня же были у губернатора и чтобы им сегодня же было объявлено решение или резолюция губернатора. На замечание советника о том, что целой толпой нельзя являться в присутственное место и подавать прошение скопищем; на предложение сейчас же разойтись и подать заявление лично губернатору, так как сегодня у него для посетителей день приемный, они отказались это исполнить и воспрепятствовали вахмистру запереть дверь из коридора в помещение экспедиции. Тогда приглашен был в правление полицмейстер. Прибывший около 2-х часов дня полицмейстер потребовал от толпы государств. преступников, чтобы они немедленно разошлись, они отказались это исполнить, требуя, чтобы от них приняты были заявления и поданы сегодня губернатору, на каковые заявления они сегодня же будут ждать ответа от губернатора. Полицмейстер отобрал от каждого по заявлению, вывел толпу во двор области, правления и убедил их разойтись. Уходя со двора, обращаясь к полицмейстеру, Минор сказал: «Мы ведь не шутим; знаете, чем это пахнет?» Отобранные от ссыльных заявления полицмейстер представил мне, доложив о происшедшем. 21 марта вторник был приемный день для просителей, но никто из государств. ссыльных ко мне не явился и никаких просьб не подавал. О происшедшем 21 марта был составлен акт, переданный мною г. областному прокурору для производства через судебного следователя следствия о появлении толпы госуд. ссыльных в областном правлении, о самовольной отлучке многих ссыльных в город из улусов и об оказанном им упорстве подчиниться законным распоряжениям начальства. По рассмотрении мною представленных полицмейстером 30-ти заявлений они оказались все одного содержания и содержали в себе требование об отмене сделанных мною распоряжений об усиленной отправке госуд. ссыльных в назначенные для них северные округа порядком, изложенным выше. По рассмотрении заявлений этих ссыльных, я еще более убедился, что цель и намерение ссыльных есть чем только можно оттянуть до лета отправку их в Верхоянск и Колымск и чтобы летом бежать. В тот же день, 21 марта, через полицмейстера подававшие заявления госуд. ссыльные были извещены, что о резолюции моей по их заявлениям им будет объявлено полицией 22 марта. Передав через полицмейстера резолюцию мою на их заявления, при сем в копии прилагаемую, я поручил полицмейстеру собрать всех подавших заявление ссыльных в городск. полиц. управл. утром 22 марта, объявить им там резолюцию, задержать их, препроводить в Якутский тюремный замок, содержать их там под стражею, впредь до производства следствия о появлении ссыльных толпою в обл. правл., о самовольной отлучке в город из округа и о неподчинении распоряжениям начальства; а ссыльных, назначенных в очередь к следованию в Верхоянск, отправить 22 марта прямо из тюремного замка. — По всему было видно, что ни одному из этих распоряжений ссыльные, сопротивлявшиеся конвою в Енисейской губернии, при следовании по главному сибирскому тракту, и в Верхоленском округе Иркутской губернии, добровольно не подчинятся. — Поэтому по соглашению с области, прокурором, начальником местной команды и полицмейстером, я письменно просил 21 марта начальника Якутской местной команды отрядить на 22 марта 30 человек вооруженных нижних чинов под командой офицера для содействия городской полиции на случай сопротивления госуд. ссыльных подчиниться требованиям правительства и распоряжениям областного начальства об отправлении ссыльных в северные округа. Отряд воинских чинов с офицером прибыл в Якутск. гор. полиц. упр. в 10 час. утра. Городская полиция к этому времени узнала, что госуд. ссыльные, подавшие 30 заявлений, собрались на квартире одного из них, Якова Ноткина, где была открыта библиотека и читальня, где они и ожидают объявления резолюции губернатора на вчерашние их заявления. Полицмейстер двукратно посылал полицейского надзирателя и городовых с требованием, чтобы Ноткин и прочие, подавшие 30 заявлений ссыльные явились до 11 час. в гор. полиц. упр. для выслушания резолюции губернатора. Исполнить это ссыльные отказались, заявив, что они требуют, чтобы резолюция губернатора была им объявлена здесь, на квартире Ноткина, где они для этого и собрались. Тогда, около 11 час. утра, полицмейстер с начальником Якутской местной команды, с офицером и отрядом нижних чинов отправились и прибыли к квартире, где собрались госуд. преступники. — Полицмейстер с начальником местной команды стали увещевать ссыльных подчиниться требованиям начальства и отправиться в полицейское управление для выслушания распоряжения губернатора; сначала ссыльные согласились выйти из квартиры и отправиться в полицию, но после возбуждения со стороны ссыльного Лейбы Когана-Бернштейна, сказавшего, обращаясь к полицмейстеру и офицерам: «Что тут церемониться? видали мы их!», ссыльные сделали в представителей власти несколько выстрелов из револьверов.

    Полицмейстер явился ко мне на квартиру и доложил, что государственные не слушаются и начали стрелять. Прибыв с полицмейстером на место происшествий, я выстрелов не застал и не слышал их. Войдя во двор квартиры Ноткина и остановившись здесь, я увидел суетившуюся ссыльную еврейку и несколько ссыльных; ссыльной и ссыльным я начал говорить, чтобы все успокоились и подчинились требованиям начальства; в это время один ссыльный выстрелил в меня в упор из револьвера и затем последовали другие 2 выстрела, сделанные другими ссыльными. Продолжавшееся вооруженное сопротивление госуд. ссыльных, засевших в доме, нанятом под квартиру Ноткина, и новые выстрелы с их стороны вынудили военный отряд стрелять в ссыльных в отворенные двери и окна. Несколько ссыльных убито на месте, несколько ранено опасно и легко. Ссыльными ранен тяжело в ногу Якутск. местной команды подпоручик Карамзин, двое нижних чинов и полицейский служитель, к вечеру умерший. После 2-х залпов военного отряда сопротивление кончилось; все они, находившиеся в одном доме, задержаны, обысканы, оружие от них отобрано, ссыльные заключены в тюремный замок, раненые помещены в больницу; обо всем происшедшем составлен акт, который передан судебному следователю для производства формального следствия под наблюдением прокурора.

    Представив копию с акта, постановленного 22 марта, я об этом донес подробно эстафетой г. генерал-губернатору и телеграфировал г. министру вн. дел. Произведенными 22 марта беспорядками госуд. ссыльные достигли того, что назначенная в этот день к отправке в Верхоянск партия осталась невыбывшею по назначению. — 22 марта убиты на месте вооруженного сопротивления следующие госуд. ссыльные: Муханов, Пик, Ноткин и Шур; смертельно ранены и умерли в тюремной больнице Подбельский и Фрума Гуревич; ранены были, ныне выздоровевшие и содержащиеся в тюремном замке: Зотов, Минор, Лев Коган-Бернштейн, Мовша Гоц, Михель Эстрович, Орлов и Фундаминский; арестованы на месте происшествия и содержатся в тюремном замке ссыльные, участвовавшие в вооруженном сопротивлении властям: Терешкович, Брамсон, Уфлянд, Ратин, Роза Франк, Геня Гуревич, Берман, Шендер Гуревич, Анастасия Шехтер, Гаусман, Болотина, Паулина Перли, Зороастрова, Брагинский, Капгер, Гейман, Иосиф Эстрович, Айзик Магат, Сара Коган-Бернштейн и Вера Гоц (б. Гассох).

    Виновные в вооруженном сопротивлении властям иркутским ген.-губ. и команд. войск. Иркутск, воен. окр. преданы военно-полевому суду. Военно-судная комиссия, окончив на месте в июне свои действия, военно-судное дело и приговор свой представила на конфирмацию г. команд. войск. Иркутск, воен. окр. — После арестования госуд. преступников полиция закрыла устроенную ими библиотеку и читальню и произвела тщательный осмотр как квартиры Ноткина, так и временных квартир в городе прочих арестованных ссыльных. Результат от осмотра квартир ссыльных получился следующий. В квартире Ноткина многих книг уже не оказалось, они развезены были по квартирам других ссыльных. В квартире Пика найдены были вырезанные на аспидной дощечке фальшивые печати правительственных учреждений и фальшивые паспорта, которые приложены были к следственному делу. В квартире Фундаминского найдена представленная мною г. ген.-губ., печатанная в России в „социалистической типографии" изд. 1888 г., брошюра под заглавием: «Вопросы для уяснения и выработки социально-революционной программы в России».

    В квартире Уфлянда и Шура, найдены представленные г. ген.-губ-ру: 1) женевского издания, «Самоуправление» — орган социалистов-революционеров и брошюра «Карл Маркс. Введение к критике философии права Гегеля, с предисловием П. Л. Лаврова»; 2) весьма преступного содержания приветствие — «Из Якутска. От русских ссыльных социалистов-революционеров гражданам Французской Республики»; 3) программа деятельности социалистов-федералистов и 4) рукописи: Наставление, как должна вести себя «тюремная вольница», обращение к товарищам о необходимости подачи государю императору протеста от «Русской политической ссылки в Сибири» и проект самого протеста. Подлинные эти 3 рукописи переданы мною области, прокурору в виду закона 19 мая 1871 г. о производстве дознаний о государственных преступлениях, а списки с них представил департаменту полиции и г. генерал-губернатору.

    В бумагах Подбельского найден, за подписью водворенных в Вилюйске государственных преступников: Майнова, Михалевича, Терещенкова, Яковлева, Гуревича, Дибобеса, Молдавского и Вадзинского — «адрес из Вилюйска от ссыльных социалистов-революционеров гражданам Французской Республики». Адрес этот передан мною областному прокурору в виду закона от 19 мая 1871 г.

    Наконец в бумагах Зотова, Минора, Брагинского, Брамсона и Гаусмана найдены подробные списки госуд. ссыльных, водворенных в разных местностях Западной и Восточной Сибири. — По арестовании 22-го марта государств. преступников после прекращения вооруженного сопротивления, вся корреспонденция арестованных подчинена контролю на основании изданных главным тюремн. управлением правил о порядке содержания в тюрьмах политических арестантов. Результаты контроля корреспонденции арестованных получились следующие: оказалось, что они состоят в переписке с госуд. ссыльными, водворенными в Иркутской и Енисейской губ., а также в Тобольской губ. и местностях степного генерал-губернаторства. В переписке этой заключались советы продолжать преступную пропаганду в местах ссылки; сообщались разные истории и случаи удачного противодействия властям и высказывалась уверенность в скором успехе в борьбе против существующего в России государственного строя. Подлинные письма этих ссыльных представлены мною частью в департ. полиции, как имеющие отношение до государственных ссыльных в других частях Сибири, частью г. генерал-губернатору, как, имеющие отношение до ссыльных этого ген.-губернаторства. — С июня месяца, с разрешения мин. вн. дел, переданного областному начальству г. генерал-губернатором, подчинена контролю корреспонденция всех водворенных в области административно-ссыльных и прибывших с ними жен. Контроль над корреспонденцией их дал следующие результаты. Обнаружено, что до 16 поднадзорных, во избежание удержания части денег в казну на пополнение выдаваемого им пособия на содержание, получают из России деньги от родственников (в суммах от 10 до 150 р. за раз) не на свое имя, а на адрес свободных от гласного надзора жен государственных ссыльных — через Веру Свитыч и Ревекку Гаусман. — Двум ссыльным родственники обещали устроить кредит у Якутских купцов до 300-600 р. с уплатой денег впоследствии их доверенным в России. — Обо всем вышеизложенном имею честь уведомить департамент полиции, в ответ на телеграмму от 3 июля за № 1936. И. д. губернатора вице-губернатор Осташкин. (Дело д-та полиц. за № 7732, 1-ая часть V делопроизводства).

    /Якутская трагедия - 22 марта (3 апреля) 1889 г. - Сборник Воспоминаний и Материалов. Под ред. М. А. Брагинского и К. М. Терешковича. О-во политических каторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1925. С. 188-203, 210-223, 228./

    В. Бик

                                         К МАТЕРИАЛАМ О ЯКУТСКОЙ ТРАГЕДИИ

                                                                   22 марта 1889 г.

    В своем недавно вышедшем труде «Якутская ссылка 70 - 80-х г.г.» тов. М. Кротов с достаточной полнотой использовал архивные материалы о кровавой расправе царских опричников над политическими ссыльными 22 марта 1889 г., оставшейся неотомщенной в ту мрачную эпоху царствования Александра III и сильнейшего кризиса народничества.

    В историко-революционном отделе Архива Якутии имеется письмо полит.-ссыльного В. Ф. Костюрина к его товарищу по Карийской каторге, Юрию Тархову, посвященное истории «монастыревской бойни», до сих пор целиком не опубликованное. Правда, нового оно не вносит в написанную уже историю одного из гнуснейших преступлений царизма, и в своем труде т. Кротов отчасти использовал его (в главе «Монастыревская история»); но напечатанное в целом письмо В. Ф. Костюрина, как показание современника этой бойни, знавшего подробности ее от товарищей по ссылке, представляет несомненную историко-революционную ценность.

    Дальше Якутска письмо Костюрина не пошло и очутилось в руках непосредственного виновника кровавой трагедии, и. д. губернатора Осташкина. Чрезвычайно характерно, как этот последний скрыл от следственной власти уличающий его документ (Не забудем, что, по свидетельству одного из авторов изданного обществом политкаторжан в 1924 г. сборника воспоминаний о Якутской трагедии, т. Брамсона, производивший следствие по делу «монастыревцев» судебный следователь Меликов проявил достаточную объективность).

    Обратимся к документам.

    В отношении на имя якут. обл. прокурора [* Дело Якут. Обл. Упр. — О государ. преступнике Викторе Костюрине.], датированном 3 июня 1889 г., Осташкин пишет:

    «Якутский полицеймейстер, от 31 мая за № 107, представил ко мне переданное ему якутским исправником и адресованное в Забайкальскую область Юрию Тархову письмо, писанное находящимся в ссылке в Якутском округе Виктором Костюриным.

    Так как письмо это содержит в себе описание обстоятельств вооруженного сопротивления государственных ссыльных 22 марта с. г., то таковое имею честь препроводить вашему высокородию.

    И. д. губернатора (подписи нет).

    Начальник отделения Добржинский».

    Оставив без подписи вышеприведенное отношение, Осташкин перечеркивает его крест-накрест и тут же сбоку, на полях, кладет такую резолюцию:

    «За окончанием следствия [* Курсив мой. В. Б.], письмо приобщить к переписке. П. О. [* Письмо приобщено к упомянутому выше личному делу В. Ф. Костюрина.]».

    Итак, получив письмо Костюрина 31 мая, Осташкин продержал его под сукном до 3 июня включительно, чтобы, сославшись на окончание следствия, устранить этот неприятный для него документ от приобщения к следственному делу. Правда, как явствует из отношения обл. прокурора к Осташкину от 1 июня 1889 г. [* Дело Я.О.У. — О произведенном 22 марта 1889 г. в г. Якутске государственными ссыльными вооруженном сопротивлении. Лист дела 205. Отметим, кстати, что тов. Кротов допустил ошибку, указывая, что следственное дело о «монастыревцах» было передано военно-судной комиссии 21 мая. Отношением, датированным этим днем, Осташкин предлагал лишь обл. прокурору передать следств. дело «прибывшему сего (21 мая — В. Б.) числа председателю военно-судной комиссии», прося уведомить его (Осташкина) «об исполнении сего». И только в отношений от 1 июня за № 992 обл. прокурор, информируя в последний раз Осташкина о положении след. дела (дополнительные допросы подсудимых и свидетелей обвинения, очные ставки), уведомлял Осташкина о передаче след. дела в.-судной комиссии: «Сообщая о вышеизложенном вашему превосходительству, имею честь присовокупить, что следственное дело о беспорядках 21 и 22 марта вместе с сим (курсив мой — В. Б.) отсылается н военно-судную комиссию».], следственное дело о «монастыревцах» того же 1 июня было передано им военно-судной комиссии, но это обстоятельство не аннулирует нашего утверждения о преднамеренном сокрытии Осташкиным от следствия убийственных для него показаний письма Костюрина.. Это ясно уже по одному тому, что как раз в день получения письма Костюрина, 31 же мая, Осташкин направил обл. прокурору выписки из переписки и бумаг «монастыревцев», найденных в их квартирах полицией «после ареста преступников 22 марта». Указывая, что в этих выписках «заключаются сведения, характеризующие поведение и направление этих ссыльных в месте ссылки, образ их жизни и занятий» [* Ibid. Лист дела 200.], Осташкин писал прокурору:

    «Содержащиеся в переписке и бумагах сведения могут заменить повальный обыск государственных ссыльных, поэтому, в виду 310 ст., ч. 2, том XV закона о судопр. о преступл. и преступн., выписки из частной переписки и из бумаг государственных ссыльных имею честь препроводить к вашему высокоблагородию для приобщения к следственному делу [* Курсив мой. В. Б.]. Далее следует перечисление выписок: 1) «выписи из писем, полученных арестованными 22 марта ссыльными от ссыльных других округов Якутск. обл. и других частей Сибири», 2) «заметки из записной книжки Марка Брагинского о бывших с ними, ссыльными, происшествиях во время следования в ссылку от Н.-Новгорода до Якутска», 3) «список с рукописи Лейбы Коган-Бернштейна «Из Якутска от русских социалистов-революционеров приветствие гражданам Французской республики» и др.

    Так устранил царский сатрап от приобщения к следственному материалу документ, обличавший его подлую, провокационную роль в кровавой Якутской трагедии 22 марта 1889 года.

    В заключение нельзя не отметить характерных ноток письма Костюрина, диссонирующих с обычным представлением о революционере, как о борце против различных видов гнета царизма, в том числе, конечно, и национального. Откровенно скользящий в письме Костюрина антисемитизм (выражение: «жидки») кладет определенный штрих на внутреннее содержание этого бывшего карийца.

                                       Письмо В. Ф. Костюрина к Юрию Тархову (1)

                                     Чурапча, Батурусского улуса. 24 апреля 1889 года

    Юрий, я, брат, перед тобой виноват — письмо твое я давно получил и даже, как можешь видеть по конверту, написал было тебе и запечатал письмо, но потом случилось у нас в городе нечто такое, что пришлось письмо вскрыть, вынуть и уничтожить, а нового-то написать я не собрался. В уничтоженном письме я прохаживался насчет «жидков», которых послали сюда около 50 человек для отправки в Колыму, но после истории 22 марта мне стало неловко от всех тех шуточек, которые я отпускал на их счет, и я письмо уничтожил.

    Вряд ли ты знаешь подробно, что случилось у нас, а потому я изложу тебе по порядку. Был у нас губернатор Светлицкий, милейший человек — джентльмен в полном смысле слова; его здесь все любили — и обыватели, и наша братия, — такого порядочного человека здесь, вероятно, никогда не бывало (2). При нем колымчан отправляли по два, человека через две недели, чтоб они не нагоняли друг друга в дороге и не мешали бы друг другу добраться благополучно до места назначения, так как станции там одна от другой верстах в 200 и более, а посредине через верст 70 или 80 только поварни, т.-е. просто сруб без камелька, где можно с грехом пополам переночевать. Жителей — никаких, если не считать нескольких юрт возле станций. По дороге никакой провизии достать нельзя, кроме оленей, если попадутся, поэтому запасаться надо провизией на целый месяц пути; в виду этого Светлицкий разрешал брать по 10 пудов клади. Прислано было сюда для отправки в Колыму более 40 человек, часть уже уехала и человек 25 осталось еще. Переводят Светлицкого в Иркутск, губернаторское место занимает «Осташкин» — помнишь, тот, что приезжал на Кару производить следствие по делу иркутского побега Попко еtс? Хорошо. Он объявляет, что теперь будут отправлять иначе, а именно — по 4 человека сразу и два (3) раза в неделю и клади 5 пудов на человека. Колымчане пишут прошения об отмене этого распоряжения, указывая на распутицу, которая застигнет их в дороге, и на другие неудобства такой скоропалительной отправки. Несут они свои прошения в областное правление (они все временно проживали в городе на частных квартирах). Им говорят — «соберитесь завтра вместе, губернатор вам завтра даст ответ». Они собираются все на одной квартире, и на другой день туда, действительно, является к ним полицеймейстер (4) с военной командой и объявляет, чтоб они шли под конвоем в полицию, где им будет объявлен ответ губернатора, и что там первые подлежащие отправке будут задержаны и отправлены в тюрьму, откуда уж будут отвезены дальше. Наши стали возражать, что губернатор обещал им дать ответ на этой квартире, а не в полиции, и что, наконец, нет надобности в конвое, они могут пойти в полицию и без конвоя. Завязался спор, обе стороны настаивают на своем; тогда полицеймейстер объявляет начальнику военной команды: «Что с ними разговаривать, взять их силой!». Офицер, держа в обеих руках по револьверу, с несколькими солдатами входит в квартиру. Когда солдаты захотели пустить в ход приклады, Пик выстрелил из револьвера, кто-то еще выстрелил, солдаты дали залп в комнаты и выскочили на двор. После первого залпа оказались убитыми Пик, Гуревич Софья, (ее закололи штыками — три штыка всадили в нее, — собственно, она была тяжело ранена и только в больнице уже умерла), были ранены Гоц пулей в грудь навылет и еще кто-то. Был такой дым, такая сумятица, что даже сами участники не помнят, кто когда был ранен, так как было несколько залпов. В это время подъезжает Осташкин к дому; из дверей его выбегает жена Брамсона (принявшая в дыму кого-то из раненых за своего мужа) и с криком: «вы убили моего мужа, убейте и меня!» — падает в обморок. Подбельский, который на шум выстрелов прибежал из лавки (5), где он был конторщиком (кончился срок его ссылки, и он собирался уезжать в Россию и в лавку поступил, чтобы заработать денег на дорогу, подошел к Осташкину и начал что-то говорить, но, увидя падающую Брамсон, бросился к ней и стал ее поднимать; кто-то выбегает из дома и стреляет в Осташкина (6); солдаты дают залп в окна дома, и какой-то подлец почти в упор выстрелил в Подбельского, поднимавшего жену Брамсона, и разнес ему череп. Осташкин сейчас же уехал, отдав приказ стрелять, пока не сдадутся.

    Солдаты дали несколько залпов — выпустили 150 патронов, изрешетили весь дом, и в конце концов оказались убитыми, кроме Пика и Софьи Гуревич, Муханов, Подбельский, Шур и Ноткин, ранены — Гоц (пулей в грудь навылет), Минор (через ключицу пуля прошла в рот и вышибла один зуб и отшибла кусочек языка), Бернштейн (прострелена мошонка), Орлов, Зотов (эти пересылавшиеся в Вилюйск сургутяне — довольно легко), Фундаминский и Эстрович — штыками легко. Зароастрова была лишь оцарапана штыком, — юбка ее, впрочем, была прострелена в нескольких местах; царапина была настолько легкая, что она даже в больницу не попала; у Гасох платок прострелен был, у других барынь (7) и мужчин оказались пальто и шубы прострелены или проткнуты штыками. И теперь все они — я фамилий всех не помню, пишу на память, кажется, не вру — Гаусман, Брамсон, Капгер, Зароастрова, Франк Роза, Гейман, Болотина, Берман, Уфлянд, Магат, Терешкович, Эстрович (их две), Евгения Гуревич, Перли (женщина), Брагинский и Ратин сидят в тюрьме (8), а Минор с женой (Настасья Шехтер), Гоц с женой (Гасох), Бернштейн с женой, Зотов, Орлов и Фундаминский — в больнице тюремной. Жена Брамсона, Гаусмана, а также Надеев (наш кариец бывший) и Макар Попов, пришедшие на квартиру после свалки, выпущены перед пасхой.

    Теперь их всех обвиняют в подаче прошения скопом и в вооруженном сопротивлении властям; пока идет предварительное дознание, и каким судом их судить будут — неизвестно. Бернштейн вряд ли выживет, остальные раненые почти поправились.

    Я был в городе в конце марта с Ростей (9), Малеванным и еще двумя-тремя из наших, бывших в то время в городе, похоронили убитых Подбельского и Муханова, тела которых были выданы жене Подбельского, Катерине Сарандович, а тела евреев были выпрошены еврейским городским обществом — они (молодцы, право) послали раввина просить Осташкина о разрешении выдать им тела убитых, они хотели схоронить на свой счет, мы уж потом возвратили им издержки.

    Пока никаких подробностей обвинения неизвестно. Если что узнаю, сообщу.

    Мой поклон Леонтию. Не знаешь ли ты, кто из Кары к нам идет?

    Ну, пока до следующего письма. Крепко жму твою руку.

    Виктор.

    О себе ничего не пишу, потому что все по-старому.

    Дочка вот только растет, скоро ходить будет.

                                                                         Примечания.

    1. Георгий Александрович Тархов — уроженец Нижегородской губ., дворянин, окончил Константиновское артиллерийское училище. Арестован 15 июня 1879 г. Приговором Петербургского в.-окр. суда 18 ноября 1879 г. осужден на 10 лет крепости по известному процессу Леона Мирского. — Сведения эти взяты из найденного автором среди бумаг недавно умершего карийца И. Ф. Зубжицкого списка заключенных карийской каторжной тюрьмы. — Адресовано письмо В. Ф. Костюриным в деревню Усть-Клю, Читинского окр. Заб. обл., где Тархов отбывал поселение после выхода с Кары.

    2. Как губернатор, Светлицкий, действительно, представлял нечасто встречавшийся по тому времени тип приличного администратора, чуждого солдафонства. В издававшейся в то время в Томске газ. «Сибирский Вестник», в № 49 от 3 мая 1889 г. (приобщен к делу о «монастыревцах»), в корреспонденции из Иркутска (от 11 апреля 1889 г.), передающей о происшедшей в Якутске кровавой трагедии, дается такая характеристика Светлицкому:

    «В частных письмах, полученных из Якутска, высказывается одинаково, что будь на месте по-прежнему г. Светлицкий, ничего подобного не случилось бы, так как Константина Николаевича все любили и глубоко уважали, и хотя он был строг, но всегда справедлив и стоял твердо на законной почве».

    3. Здесь допущена Костюриным неточность: по распоряжению Осташкина, подлежавшие водворению в северных округах ссыльные должны были отправляться еженедельно по 4 человека.

    4. Сухачев. Это был ограниченный человек, типичный держиморда. Как передавали автору старожилы Якутска, умер он в начале 1893 года от сифилиса.

    5. Торговой фирмы Громовой.

    6. Пуля революционера настигла этого верного слугу царизма лишь спустя 15½ лет. Он был расстрелян в революцию 1905 г. в Туркестане, где занимал какой-то административный пост.

    7. По-видимому, среди политических ссыльных того времени это выражение было общепринято и не носило свойственного ему специфического привкуса. По крайней мере, в дневнике М. Брагинского (л. 89 дела о «монастыревцах») под датой 22 августа (1888 г.) имеются след, строки: «... от 4 до 10 августа — однообразное пребывание в Иркутской тюрьме. Пререкания 2-й группы с тюремной администрацией. Вопрос о свиданиях с барынями (курсив мой — В. Б.).

    8. Пропущен Ш. С. Гуревич.

    9. Ростислав Андреевич Стеблин-Каменский.

    /Каторга и ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 24. № 3. Москва. 1926. С. 196, 198-201./

                                                                      ПЕРСОНАЛИИ

    Осташкин Павел Петрович — вице-губернатор (27.08.1888 — 1894), надворный советник; и.о. губернатора Якутской обл. (с февр. по май 1889); 1889 — член Временного комитета попечения о бедных; действуя от имени губернатора К. Н. Светлицкого, подавил вооружённое сопротивление политссыльных, отказавшихся следовать по этапу, т.н. «Монастырёвская трагедия» (22. 03. 1889). 07. 08. 1889 — трёх организаторов бунта приговорили к повешенью (Н. Л. Зотов, Л. М. Коган-Бернштейн, А. Л. Гаусман), 23-х — к каторге, 2-х — к ссылке; П. П. Осташкин был пожалован в статские советники; 1892 — не допустил распространения на Якутию «Правил о местностях, объявляемых на военном положении»; выезжал для осмотра залежей каменн. угля в Борогонский улус на предмет промышл. освоения; 31. 03. 1894 - 1917 — председатель Обл. правления Семиреченского ген.-губернаторства; курировал постройку кафедр, соборного храма в г. Верном (Алма-Ата, ныне Алматы) (Туркестанские епархиальные ведомости. 1907. № 18. 15 сент. С. 431-438; 100 лет Якутской ссылки. С. 168-173).

    /Попов Г. А.  Сочинения. Том III. История города Якутска. 1632-1917. Якутск. 2007. С. 237./

    Бик Виктор Ильич, 1888 г.р., уроженец г. Балаганска Иркутской области, еврей. Гр-н СССР, инструктор отдела комплектации Якутской национальной библиотеки, проживал в г. Якутске. Арестован 17. 10. 38 УГБ НКВД ЯАССР по ст.ст. 58-2, 58-11 УК РСФСР. Постановлением УГБ НКВД ЯАССР от 21. 03. 39 дело прекращено на основании ст. 204 УПК РСФСР. Заключением Прокуратуры РС(Я) от 24. 04. 2000 по Закону РФ от 18. 10. 91 реабилитирован. Дело № 1468-р.

    /Книга Памяти. Книга – мемориал о реабилитированных жертвах политических репрессий 1920 - 1950-х годов. Т. 1. Якутск. 2002. С 29-30./

                                                         СЛАВА  ТЕРРОРИСТАМ

    321 Могилы политических ссыльных С. Гуревича, Я. Ноткина, Г. Шура и С. Пик, ставших жертвами «Монастырской трагедии» 22 марта 1889 года. Памятник истории. Еврейское кладбище. Постановление Правительства РС(Я) № 270 от 12.05.2005.

    322 Дом мещанина К. Монастырева, где 22 марта 1889 г. произошла кровавая расправа над политическими ссыльными (восстановлен по обмерным чертежам) памятник истории пр. Ленина, 5/2. [До 1953 г. стоял на месте своей первоначальной постройки, на проспекте им. В. И. Ленина недалеко от Русского театра им. А. С. Пушкина, теперь стоит на территории Якутского республиканского объединенного музея истории и культуры народов Севера им. Ем. Ярославского.] Постановление Правительства РС(Я) № 270 от 12.05.2005.

   Зёма Чарвяк,

   Койданава

    Иосель /Осип, Иосиф/ Зеликович /Соломонович/ Минор – род. 12 (26) ноября 1861 г. в губернском городе Минск Российской империи, в семье раввина и писателя Зелика /Соломона Алексеевича/ Минора (1826, Ромны  1900, Вильно), возглавлявшим иудейскую религиозную общину Москвы с 1869 г. по 23 июля 1892 г., когда император Александр III высочайше повелеть соизволил: Московского раввина уволить от сей должности с выдворением его на жительство в черте еврейской оседлости и с воспрещением ему навсегда въезда в места, лежащие вне этой черты.

    В начале 1880-х гг. Осип Минор учился на юридическом факультете Московского университета, студентом которого участвовал в революционных кружках «Народной воли», за что  в октябре 1883 г. был арестован и выслан в Тулу.

    С 1885 г. Минор студент Демидовского юридического лицея в Ярославле, где ведет народовольческую революционную пропаганду среди лицеистов, рабочих, офицеров гарнизона, за что в июле 1885 г. вновь арестовывается и в 1888 г., после двух с половиной лет тюремного заключения, высылается административно на 10 лет «за вредное влияние на молодежь» в Восточную Сибирь, в окружной город Средне-Колымск Якутской области.

    В Якутске в марте 1889 г. участвовал в т. н. Монастыревском вооруженном сопротивлении ссыльных против отправки их в Верхоянскую и Колымскую округа Якутской области, за что был приговорен к бессрочным каторжным работам, которые отбывал в Вилюйске (Якутская область) и Акатуе (Забайкальская область). С 1897 г. на поселении в Чите.

    В 1898 г. Осип Минор вернулся в Европейскую Россию, с 1900 г. жил в Вильне, печатался в газете «Северо-Западное слово». С 1902 г. – эсер, в том же году был выслан в Слуцк, откуда вскоре эмигрировал в Женеву (Швейцария). Активный организатор партии эсеров, член ЦК. Партийная кличка «Старик». Участвовал в Аграрно-социалистической лиге, делегат I и II съездов ПСР.

    С конца 1905 г. Минор в России, летом 1906 г. создал и возглавил военную организацию эсеров в Тифлисе, но из-за угрозы ареста уезжаиет из Российской империи.

    В 1907-1908 гг. Минор находится в Париже, где оказался во главе группы и вел от ее имени переговоры с ЦК ПСР о ее переброске в Россию и его вместе с нею. После долгих споров в среде ЦК Минор был назначен уполномоченным ЦК по Поволжской области, с правом распоряжаться и всеми личными силами организованной за границей группы, назначенной к переброске через границу. В курсе всего этого предприятия был известный провокатор Азеф, а также в состав группы успела войти уличенная впоследствии секретная сотрудница охранного отделения Татьяна Цейтлина. 2 января 1909 г. Осип Минор был арестован в Саратове и в начале 1910 г. приговорен к 8 годам каторжных работ.

    После Февральской революции 1917 г. Минор приехал 20 марта в Москву. В тот же день на 3-й городской конференции эсеров избран почетным председателем собрания. С марта 1917 г. он один из редакторов московской эсеровской газеты «Труд», член Московского комитета эсеров. 29 апреля 1917 г. Минор выступал с приветствием от Московского комитета на открытии Московского губернского съезда крестьянских депутатов. 30 апреля - 1 мая 1917 г. участвовал в работе 6-го Совета партии эсеров, выступал с докладом «Политика партии в национальном вопросе и отношение к национальным социалистическим партиям». 25 мая - 4 июня 1917 г. делегат 3-го съезда эсеров, член мандатной комиссии, член президиума: избран членом ЦК, вошел в комиссии (издательскую, иногороднюю, по национальному вопросу и сношениям с национальными социалистическими партиями). 7 июля 1917 г. на 1-м заседании новой московской Городской думы избран ее председателем. 7 августа 1917 г. на совещании по обороне страны, созванном ВЦИК, выступил в прениях, поддержав позицию Временного правительства. 18 сентября 1917 г. на Всероссийском Демократическом совещании высказался за создание коалиционного правительства. 23 сентября представлял эсеров в президиуме первого заседания Всероссийского Демократического Совета.

    Октябрьский переворот 1917 г. Осип Минор не принял. После решения Московского ВРК от 6 ноября 1917 г. о роспуске Думы вместе с ее другими членами продолжал противостояние большевикам, пытаясь создать единый демократический фронт.

    20 января 1918 г. Московский революционный трибунал приговорил Минора к штрафу в 10.000  руб. или 3 месяца заключению как редактора «Труда» за публикацию заметки о неучастии в большевистской манифестации 9 января представителей 193-го пехотного полка. Вторично по аналогичному делу за неуплату штрафа арестован 7 февраля 1918 г. Освобожден из тюрьмы благодаря неизвестному лицу, внесшему 10.000 руб.

    По выходу из тюрьмы Минор опубликовал стихотворение:

                                                                В  ТЮРМЕ

                                             Кто б ты ни был, жертва свинства,

                                             Меньшевик, с.-р., с.-н.,

                                             Рыцарь Маркса из «Единства»

                                             Иль из «Речи» джентльмен.

                                             Или Дона сын мятежный,

                                             Или польский кавалер,

                                             Иль с Украйны зарубежной

                                             Контрреволюционер,

                                             Забастовщик из «Потеля»,

                                             Саботер из «Земсоюз»,

                                             Правый фланг из ex «Викжеля»,

                                             Помни сей Hôtel de Luxe!

                                      Труд, 1918, 24 (11) февраля, № 255.

    В сентябре 1918 г. Минор уехал в Симбирск, затем в Уфу. Избежав ареста во время наступления А. В. Колчака, с помощью чехословацких социалистов в воинском эшелоне доехал до Владивостока, откуда перебрался в Париж.

    С 1919 г. в Париже, продолжает активно работать в партии эсеров, в газете «Дни» (Париж), с сентября 1920 г. член редакции газеты «Воля России» (Прага, с 1922 г. журнал), возглавлял Политический Красный крест, был председателем Общества содействия эмигрантам и политзаключенным России, участник совещания членов Учредительного собрания в Париже (1921 г.).

    В 1921 г. вместе с И. Н. Коварским и В. В. Рудневым подписал письмо, обращенное к ЦК ПСР в России: «Нам чужда ваша все растущая терпимость к Советской власти, ваша готовность идти с нею единым фронтом для борьбы с антибольшевистской коалицией». 16 мая 1921 г. подписал вместе с А. Ф. Керенским, Н. Д. Авксеньтьевым и др. манифест правой группы партии эсеров с призывом к новой интервенции против Советской России.

    Умер 24 сентября 1932 г. в Сюрен (Suresnes) под Парижем, по другой версии в 1934 г.

    Жена - Анастасия Наумовна, в девичестве Шехтер (1857–1943), из еврейских мещан г. Одессы, фельдшерица. Выслана в Восточную Сибирь по делу о тайной народовольческой типографии в Таганроге. По прибытии в Якутскую область жила у своей сестры Софьи (Шейвы Хаимовны) Шехтер (в замужестве Доллер) в Батурусском улусе. Приняла участие 22 марта 1889 г. в т. н. Монастыревском протесте в г. Якутске ссыльных евреев против их отправки в Колымский округ Якутской области. Была лишена всех прав состояния и сослана на 4 года в каторжные работы в Вилюйск. Дочь, рожденная в якутской тюрьме в 1889 г., умерла через несколько месяцев по дороге в Вилюйскую каторжную тюрьму Вилюйского округа Якутской области. В 1892 г. как ссыльнопоселенка была водворена в Восточно-Кангаласский улус, затем перевелась в Западно-Кангаласский улус Якутского округа Якутской области, некоторое время жила в Якутске. Выехала из Якутской области в летом 1895 г.

    Сын - Александр Осипович Мінор (1896, Чита – 1977, Нью-Йорк).

    Брат - Лазарь Соломонович Минор (17 декабря 1855, Вильно — 1942, Ташкент). Окончил 4-ю Московскую гимназию (1874) и Московский университет (1879). Доктор медицины (1882). В 1910-1932 гг. — директор невропатологической клиники при Высших женских курсах (с 1930 года — 2-й Московский медицинский институт). Один из основателей и почетный председатель Московского общества невропатологов и психиатров (с 1927 года).

    Дочь - Нина Лазаревна Минор — до 1936 г. была замужем за философом Сергеем Иосифовичем Гессеном; в 1942 г. вместе с сыном — поэтом Евгением Сергеевичем Гессеном (1910-1945) — депортирована в концлагерь Терезин, погибла в концлагере Малый Тростинец под Минском (сын погиб в Освенциме). Ее младший сын — польский славист Дмитрий Сергеевич Гессен (1916-2001) — участник 2-й мировой войны, составитель «Большого польско-русского словаря» (Москва, 1979).

    Скарлет Бургунд,

    Койданава